Андрей Арсланович Мансуров
Другое Существо
Там Мартена перегрузили, особо не церемонясь, стальными манипуляторами тележки прямо в прозрачный круглый бак, похожий на самую обычную огромную бочку, а в рот вставили что-то вроде загубника. Мартен очень быстро понял, что делать с этим загубником, потому что новые манипуляторы, спустившиеся с потолка, надёжно схватили его за кисти и лодыжки, и начали погружать в бак – с головой. К счастью, дышать через гофрированный мягкий шланг оказалось и просто и удобно: воздух оказался очень бодрящим, словно живительным.
Другие манипуляторы вогнали ему в плечи и ягодицы иглы шприцов. (Он вдруг вспомнил, как называются эти штуки!) А со дна бака всплыли странные, похожие на многоножек, механические как бы мокрицы, размером с ладонь, начавшие что-то делать с его раной на животе…
Решив, что хуже вряд ли будет, и если б его решили убить, сделали бы это как-то попроще, Мартен тогда решил не рыпаться, и проследить – что механические крошки будут с ним делать. Но – не получилось. Что именно они там с его внутренностями делали, и каким образом он оказался «починен», Мартен так и не узнал, и не помнил: всё вокруг поехало, в ушах зазвенело, глаза сами собой закрылись…
Возможно, так произошло из-за мутно-белой жидкости, которую ему в живот впрыснул ещё один здоровенный шприц: тело сразу как-то расслабилось, онемело, словно оно – не его, сознание стало туманиться…
И очнулся он только на лежаке, в своей камере.
На животе остался лишь чуть видимый белёсый рубец.
Второй раз ему «чинили» почти отрубленную у локтя руку: это когда он уже был достаточно «учёный», и живот под острые лезвия не подставлял. Врага тогда зарезал его же мечом, рыча от злости, что купился на обманный финт, и подставил руку – в нём словно проснулись те самые «черти» о которых часто упоминали его противники, и которых он так до сих пор и не видел.
Отрезанную в суставе руку, висящую на клочке кожи и нескольких сухожилиях, пришлось придерживать другой: было очень больно, пока его снова везли на тележке с гусеницами в ремонтный блок. Радовало только то, что кровь почти сразу перестала бить фонтаном – похоже, защитные реакции его нового тела на уровне!..
Но на этот раз в бассейне ему даже не вставляли загубника: просто поддерживали манипуляторами голову над поверхностью, а в зафиксированную другими манипуляторами руку воткнули снова шприц с белёсой жидкостью.
Так что сегодня мокрицы-многоножки возвращали в сустав и пришивали ему руку прямо так, в сознании – без того усыпляющего вещества, что отправило его в недра временного небытия. И теперь-то Мартен понял, почему это вещество дали ему в тот, первый, раз: было не то, что больно, а – чертовски больно!
Но он терпел, стиснув зубы. А спустя некоторое время чувство боли пропало, и рука онемела: похоже, сегодня ему сделали не общий, а «местный» наркоз. (О! Новое воспоминание!) Мартен старался теперь внимательно оглядываться: потеря сознания не позволила тогда, в первый раз, рассмотреть комнату, в которую попал, достаточно хорошо.
Комната, собственно, казалась просторной и высокой: не то, что его камера. Потолок и стены сверкали ослепительной белизной, пол оказался чёрным. И был покрыт какой-то упругой субстанцией. До потолка казалось не меньше трёх его ростов, а по площади, наверное, комната только в два-три раза уступала Арене. Зато по всему периметру в ней стояли странные конструкции: ещё несколько баков с разными жидкостями: зелёной, синей, фиолетово-сиреневой, жёлтой. (Уже одно это сказало Мартену, что таких как он бойцов здесь много. И, похоже, не у каждого кровь – такая, как у него: красная.)
Другие агрегаты, возвышавшиеся иногда куда выше его роста, напоминали формой бочки – только лежащие горизонтально, чудовищно вытянутые, и сделанные из металла, покрашенного тоже в белый цвет. К стенам от них тянулись толстые чёрные змеи – кабели, как сказал некто в глубине его сознания, именующий для него всё окружающее. А на передних панелях бочек виднелись какие-то рычаги и чёрные прямоугольники. Позже Мартен понял, додумался, что это – выключенные мониторы, и панели управления этими самыми цилиндрами-бочками.
А вот монитор и панель при его чане работали: Мартен видел теперь, что странные сполохи бегут по прямоугольнику, установленному несколько сбоку, у большой плоской консоли его чана, и он видит эти сполохи, потому что они отражаются в полированном боку ёмкости, стоящей рядом с его баком.
Вывод сделать было нетрудно: раз его «чинят», то механизмы и приборы его бака и работают. И здесь действительно ремонтируют тела. Тех существ, которые, как и он, вынуждены сражаться с чёртовыми людьми. Потому что ну вот не попадалось (Или не давали!) Мартену других противников! И если сейчас здесь никого нет, это может говорить как о том, что больше одной схватки одновременно здесь не проводят, и Арена – лишь одна, так и о том, что в других схватках победил человек. Которого при необходимости ремонтируют в другом месте. Например, в больнице. Или госпитале.
Руку приладили и пришили гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Он просто не успел, не смог рассмотреть и запомнить все детали. Манипуляторы вынули его из жидкости не особенно бережно: просто опустили его на пол так, чтоб ноги встали на чёрную упругую поверхность. Из люка в дальнем конце зала появился Страж-Загонщик. Мартен не стал ждать, когда поле погонит его по коридору через открывшийся в противоположном конце ремонтного блока огромный прямоугольный люк – потопал туда и вниз, по лестницам, сам. Руку бережно придерживал здоровой: она всё ещё казалась словно не своей: он не чувствовал ни боли, ни самой руки. Правда, идти это ему не мешало.
Вот он и шёл по коридору, слушая тихое жужжание, которое всегда исходило из брюха Стража, и мерное шлёпанье обрезиненных гусениц за спиной. Вдоль стен коридора имелось несколько выходов, но их, когда пробовал двинуться туда, как оказалось, тоже перекрывали невидимые и бьющие током поля – такие же, как и у Загонщика. Собственно, ошибиться с выбором пути оказалось невозможно: только проход на лестницу и оказался открыт. Правда, спуститься пришлось не на два, как обычно, а на три этажа.
А спустившись, он без проблем обнаружил на «своём» уровне и свою камеру: её дверь как всегда была «гостеприимно» распахнута.
Доктор Сэвидж сам процесс «рекреации» не особенно любил.
Но понимал, что он действительно необходим молодому и здоровому мужчине.
После того, как законодательно запретили «естественный» секс, немногих оставшихся в живых «натуральных» женщин разместив в специальных резервациях-музеях, понять, что это было такое, уже невозможно. А суррогатные партнёрши, изготовляемые из твоего же генетического материала, (Чтобы, якобы, не дай Бог, не случилось какой аллергии, или несовместимости, или не раздражал неприятный чужой запах!) могли делать только то, что закладывал в их примитивные мозги из базовой флэшки стандартный процессор автоклава: простейшие рефлексы, речь, и поведение на уровне: «Чего желает Господин?»
Поэтому когда всё закончилось, он молча прошёл в ванну, чтоб вымыться, просто оставив слегка (Собственно, как обычно!) растерявшуюся игрушку на постели.
Естественно, и выслушал, вернувшись:
– Господин?! Что случилось?! Я в чём-то провинилась перед вами, что вы покинули меня? Простите, пожалуйста простите! Я больше никогда так…
Он прервал её жестом:
– Помолчи, дорогая. Ты ни в чём не провинилась. Просто я ходил мыться.
– Но почему вы не позвали меня, господин? Я бы помогла вам! Потёрла бы спинку, сделала расслабляющий массаж, растёрла полотенцем ваше тело…
– Хватит, – Сэвидж поморщился, подумав, что чёртовы механические куклы услужливы буквально до назойливости. Хотя это – не их вина. А тех программистов, что учитывали так раздражающие нормальных среднестатистических мужчин-потребителей ошибки и капризы «настоящих» женщин. И уж всё сделали, чтоб в разработанном ими «продукте» таковых не повторялось, – Просто лежи и молчи. Я скажу, если мне что-то будет нужно.
Женщина затихла, и лежала теперь действительно молча. Только помаргивала на него огромными выразительными – словно у газели какой! – глазищами из-под длиннющих и пушистых ресниц – он всегда заказывал именно такие. А вот цвет глаз сегодня сделал густо-синим. Под настроение. Вот в этих-то глазах ему и виделся – словно бы упрёк.
Проклятье!
Выходит, правильно сделали те, кто запретили существование «естественных» женщин во времена Большой Революции. Потому что – раздражает!
Даже если молчит, и только хлопает наполненными слезами «очами», жалобно подёргивая шмыгающим носиком, словно без повода побитая собака – чувствуешь себя виноватым в чём-то. А, вроде, ни в чём он не виноват. Он же не привязывает девушку к встроенным в двуспальную кровать кольцам, и не хлещет плетью-семихвосткой, что на всякий случай всегда имеется в шкафу каждого мужчины-контрактника из персонала и экипажа, чтоб «снять нервное напряжение», или возбудиться. Да даже не избивает ногами, как делает, как он слышал из случайного разговора в столовой, мастер-пилот Дон Бреннон. Или не таскает за волосы, лупя коленом в лицо – как профессор Фэссель.
Сэвидж наконец присел на край кровати, осознав, что мечется по каюте, словно загнанный зверь, заставляя молча лежащую напуганную женщину поворачивать голову туда-сюда, и явно обеспокоив наблюдающих за ними дежурных офицеров СВБ.
Нужно успокоиться.
Да и с чего он так завёлся?!
Вроде, всё как всегда.
Не получилось вывести и отобрать удачные экземпляры для интересных поединков? Не отсняли ничего для продажи? Не беда. Так они и работают – пробуя и перебирая разные варианты.
Завтра они с доктором Хиггинсом будут испытывать другие экземпляры. Для этого и существуют группы разработчиков – целых тридцать две Лаборатории! Может, конечно, их работа и не так ответственна, как у Сэвиджа – они лишь проектируют, строят, и вносят коррективы в тела монстров, создаваемых здесь, на Станции телекорпорации. А вот Сэвиджу и Хиггинсу повезло меньше – после года самостоятельных, и весьма успешных, разработок, когда они (На свою же голову!) показали себя весьма сведущими и талантливыми конструкторами, им и поручили контроль за «качеством» созданных уже всеми группами образцов.
Чтоб, стало быть, определить оптимальные требующиеся коррективы. Исправления. В теле и поведении этих образцов.
С точки зрения экспертов они с Хиггинсом несомненно: сейчас – наиболее компетентны. Поскольку за плечами Сэвиджа – девять «удачных», то есть, «зрелищно работающих» экземпляров, а Хиггинса – одиннадцать. Поэтому лаборатории, где они создавали свои экземпляры, пока были руководителями, пришлось передать ретивой и амбициозной молодёжи, а самим перебраться в центральную Диспетчерскую. При Арене.
И если в зарплате они сильно выиграли, то с точки зрения моральных терзаний…
Блинн.
Нет, довольно «терзаний». Нужно отвлечься. Переключиться. Обойдёт-ка он вокруг постели. Тем более, что тут есть на что посмотреть… Хм. Н-да. Черти их задери! Прекрасное всё-таки у его «заказа» тело! «Элитное»! Грех не использовать – тем более, что всё для этого у доктора уже готово! Ну так – «здоровый» же и «половозрелый»!
Сэвидж залез снова на постель, растянулся на спине. Буркнул:
– Дорогая. Не могла бы ты…
Дорогая догадалась с первого же намёка: программа, будь она неладна!:
– О-о! Господин хочет орально?
Сэвидж только устало кивнул.
Чувствовал он себя почему-то последней свиньёй.
Хотя, вроде, и не было для этого причин: он своих временных партнёрш, хотя они формально и не считались не то что – людьми, а даже и живыми существами! – никогда не то что, не убивал – хотя позволялось и такое! – а даже не мучил. И не унижал.
Ну, во-всяком случае, хотя бы старался.
После «завершения программы релаксации» Сэвидж поторопился нажать кнопку деактиватора. Лежащая рядом с ним на постели девушка словно растеклась бесформенной и безмышцевой куклой по матрацу. Не прошло и тридцати секунд, как в дверь аккуратно постучали. Сэвидж нажал кнопку замка, дублирующую основную – в изголовье кровати.
Въехавший Доставщик, разумеется, ничего как обычно не сказал: это совесть доктора говорила о том, что будь механизм оснащён системой речи, уж мог бы высказать ему за бессовестное и циничное «использование», а затем и «убийство» выполнившей положенную работу куклы – по сути, такого же, как сам Доставшик, робота. Пусть и – био.
Вытянутыми вперёд манипуляторами робот забрал лишённое псевдожизни тело, и снова погрузил в принесённую с собой капсулу. После чего с закрытой капсулой в клешнях выехал, третьим манипулятором аккуратно прикрыв дверь. Сэвидж поторопился снова активировать замок: мало ли.
Лежать на спине было удобно и мягко. Хотя даже сеанс «оздоровительного» секса вовсе не расслабил его, и не прогнал мрачные думы. Во-первых, о девушке, которую по его милости сейчас опустят в Конвертер, откуда она попадёт в итоге в чан с так называемой протоплазмой, окончив «бренное существование». Чтоб автоклавы могли снова, выкачав оттуда протораствор, сформировать тело. Её, или ещё чьё-то – по требованию очередного «клиента». (С другой стороны, судьба таких, «одноразовых», девиц всё-таки куда «счастливей», чем у тех кукол, что хозяева борделей эксплуатируют буквально до «полного износа».)
Собственно, тела мутантов для Арены получали почти так же, как «партнёрш для релаксации». Только в немного других автоклавах. И с другими программами. И реактивами – например, для тех же сверхпрочных когтей и зубов.
А во-вторых, конечно, он думал о том, о чём они с доктором Лессером говорили.
А вернее – о том, о чем они недоговаривали. Ограничиваясь намёками, умолчаниями, и подмигиваниями.
Ну, в том, что Лессер-то догадается, что он имел в виду, говоря, что «поумнение» ромэна – на самом деле не проблема, Сэвидж не сомневался.
Ещё какая проблема!
Потому что рано или поздно любой, пусть и ущербный и морально и меморабельно кастрированный, мозг начинает, вначале инстинктивно, а затем и осознанно догадываться, а затем и всё более чётко понимать, что им манипулируют. И заставляют делать то, что ему делать вовсе не хочется.
И начнёт соответственно пытаться разрешить проблему свободы.
Так, чтоб заполучить свободу решений. А затем – и личную. А заодно при этом ещё и отомстить. Тем, кто не спрашивая его согласия, поместил его в столь страшную ситуацию. Заставив быть фактически рабом-смертником.
Рабство.
Да, это – верное слово.
Хотя на дворе и двадцать второй век.
Зуммер экстренного вызова разбудил Сэвиджа, заставив вздрогнуть – как оказалось, за всеми этими морально-нравственными хитросплетениями и бесплодными рассусоливаниями он незаметно для себя заснул.
Пришлось подняться с постели и протопать к настенному телефону, висящему у входной двери:
– Сэвидж слушает.
– Доброго времени суток, доктор Сэвидж. Это вас беспокоит майор Пауль Долдер, Служба Внутренней Безопасности. Не могли бы мы поговорить?
Мысли в голове Сэвиджа понеслись, словно конь, которого цапнул за круп слепень. Майор, глава СВБ – и хочет поговорить! Да ещё среди ночи! Плохо.
Но ответить нужно:
– Разумеется, майор… э-э… Сэр. Мне прийти к вам?
– Да нет, доктор, не нужно. Я как раз в вашем блоке. К вашей каюте подойду буквально через минуту.
– Хорошо. Жду. Жду. – доктор повесил трубку, поскольку на том конце провода её уже повесили. Значит, у него есть тридцать секунд, чтоб хотя бы натянуть брюки и накинуть рубаху.
Майор Долдер выглядел вполне обыденно: никакой кровожадной ухмылки, прищуренных глаз со стальным выражением, или ехидных шуточек в стиле: «А вот и СВБ! А вы уже спрятали в матрац свою сигарету с марихуаной, хе-хе?»
– Добрый вечер ещё раз, доктор Сэвидж.
– Здравствуйте, господин майор. Проходите. – Сэвидж сделал приглашающий жест в сторону стула, который он уже освободил от своей одежды, наспех напялив её на себя.
– Благодарю. – Долдер, неторопливо и спокойно прошёл к стулу у рабочего стола доктора, и осторожно, словно боялся, что стул под ним развалится, присел. По комплекции, собственно, майор от самого Сэвиджа не отличался. Однако тот знал, что это впечатление обманчиво: что рядовой, что офицерский состав СВБ ежедневно проводит в спортзале не менее трёх часов! Добросовестно нарабатывая и силовые, и боевые, и прочие навыки.
– Слушаю вас, господин майор. – Сэвидж сел на край кровати у стола, поскольку второго стула в его каюте не предусматривалось внутренним распорядком.
– Не будем столь официальны, доктор Сэвидж. – офицер поморщился, словно действительно досадуя на такое обращение штатского специалиста, – Поскольку и мой визит неофициален. Пока. Поэтому будет лучше, если вы тоже будете называть меня доктор Долдер – я всё-таки получил это почётное звание на шесть лет раньше вас.
Шарики в голове Сэвиджа завращались ещё быстрей: во-первых, от потрясной новости: «тупой солдафон», оказывается, на самом-то деле – доктор наук! А во-вторых, от того, что визит пока – «неофициальный»! Однако!..
– Э-э… Хорошо, согласен. Но что же привело вас сюда, доктор Долдер, в столь поздний час?
– Факты, доктор, факты. Не слишком приятные, и уж точно – не такие, чтоб можно было проигнорировать, или остаться спокойным и спустить сегодняшнее происшествие, так сказать, на тормозах. Дело в том, что наши программы – вы знаете! – настроены на определённые ключевые моменты. Ну, для предотвращения, так сказать… – майор вроде как замялся, но Сэвидж решил помочь:
– Неприятных инцидентов с лояльностью персонала. И нарушением дисциплины.
– Да. Да, можно назвать это и так. Однако в вашем с доктором Лессером вчерашнем разговоре моё внимание на себя обратило упоминание – причём многократное упоминание! – продукта работы их лаборатории. Ромэна. Поэтому я внимательно прослушал весь ваш разговор.
Сэвидж осторожно сглотнул. Нет, он, понятное дело, предвидел, что так или иначе их разговор привлечёт к себе внимание СВБ, хотя бы обсуждением того факта, что у них в Питомнике завёлся «долгожитель» – победивший уже восьмерых противников, и накопивший неплохой опыт, мутант. Но он же старался ничего этакого не говорить!
Во-всяком случае – наверняка не из-за сказанного майор пришёл сюда среди ночи!
– Да, верно. – майор кивнул, словно отвечая на невысказанный вопрос Сэвиджа, – Я пришёл сюда вовсе не из-за сказанного вами и доктором Лессером. А – как раз из-за того, что вы не сказали. Точнее – недосказали. О чём только намекнули, предположив, что память носителя, то есть – матричная базовая память, может в значительной степени вернуться к столь долго прожившему биобойцу. И эти фрагменты, эти мировоззренческие, философские, поведенческие, и другие, так сказать, стереотипы и программы, могут очень сильно повлиять. На поведение и… стремления нашего монстра.
– Что вы имеете в виду конкретно, доктор? – поняв, что взявший паузу майор именно этого от него и ждёт, Сэвидж буквально заставил себя выдавить этот вопрос.
– Конкретно я имею в виду тот странный факт, что именно после вашего разговора, буквально через несколько часов, видеокамера в помещении, где содержится ромэн, оказалась уничтожена. Дежурный оператор заметил это не сразу, поскольку у нас на Станции в ночное время всем положено спать, и дежурные офицеры позволяют себе… Несколько ослабить бдительность. – майор многозначительно посмотрел на Сэвиджа, и тот понял, что бедолага, позволивший себе «ослабить бдительность» уже получил по-полной, – Однако запись сохранилась. На ней отлично видно, что ромэн знал, или догадывался о видеонаблюдении давно. Во-всяком случае, он свою диверсию спланировал и подготовил явно заранее. На записи хорошо видно, как он придвигает к углу с видеокамерой свой лежак, забирается на него, и в прыжке выковыривает агрегат из угла, куда тот был почти заподлицо вмонтирован. То есть – никакой суперклей, которым камера крепилась, и не смог бы устоять перед когтями, имеющими благодаря стараниям группы доктора Лессера прочность практически такую же, как у стали.
Сэвидж вдруг вспыхнул: до него дошло, куда майор клонит!:
– Уж не думаете ли вы, майор!..
– Нет. – Долдер сделал успокаивающий жест кистью, призывая Сэвиджа снова сесть на постель, – Я вовсе не думаю, что тут наличествует ваш с доктором Лессером «преступный сговор», имеющий целью сохранить подольше жизнь полюбившегося вам «ветерана». Как грамотный, хотя и не практикующий бодиформист, я в состоянии отдавать себе отчёт, что достаточно много вспомнивший, и достаточно долго проживший мутант на базе матрицы любого отобранного на роль базового донора носителя, может «поумнеть». И самостоятельно сделать определённые выводы. О своём статусе. И о методах тюремщиков. Как ему представляется, содержащих его на положении заключённого. И более того – подло эксплуатирующих его, заставляя каждые несколько дней рисковать жизнью, словно он – раб из древнеримского Колизея. Но согласитесь: ваш с доктором разговор буквально за несколько часов до этого вопиюще экстраординарного происшествия должен был заставить меня.
Хотя бы – насторожиться.
– М-м-м… Согласен. Да, доктор, такое совпадение не может не насторожить. – теперь Сэвидж и сам насторожился и расстроился. Вот уж совпаденьице так совпаденьице – ничего не скажешь: фатальное! И само-собой, они с Лессером – «заинтересованные лица».
А ну как майор считает, что они готовят бунт в Питомнике?!
– Нет, доктор, ни о чём подобном я не помышлял. – мысли его, майор, что ли, читает?! Или у него настолько расстроенное лицо?! – Я вовсе не считаю, что вы с доктором Лессером хотите сорвать работу Станции, предоставив определённые возможности и информацию, так сказать, любимцу-долгожителю, и подговорив его устроить небольшой бунт среди выведенных нашими лабораториями экспериментальных экземпляров. Но – согласитесь?! – такой вариант развития событий был бы для нас крайне… Нежелателен.
Мало того, что пострадали бы фактически невиновные бунтовщики, которых кто-то, скажем, инструктированный кем-то мутант-вожак, подстрекал бы и науськивал, так ещё и персоналу научных подразделений, если б повстанцы смогли туда прорваться, мог бы быть нанесён ущерб – если б мутантам кто-то сообщил, кто их создал такими. И по чьей милости они вынуждены защищать свою жизнь фактически безоружными.
– Да. Согласен. – хорошо, что намёки майора пока вот именно – намёки. Никогда Сэвидж не предполагал, что доктор Лессер мог бы «проинструктировать» «любимчика-ветерана». А уж сам – и подавно! А кроме того, Сэвидж отлично представлял, что их ждёт, случись и правда – бунт! Их подопечные наверняка не пылают особой любовью к своим мучителям и тюремщикам! – Страшно представить, что может произойти, если все наши… э-э… подопытные… э-э… взбунтуются. Но ведь Питомник надёжно охраняется?
– Да. Он охраняется, как вы и сами отметили, даже лучше, чем людские исправительные заведения. Однако я хотел поговорить с вами не об этом.
– А о чём же? – Сэвидж почувствовал, что лицо покраснело, и капли пота начинают выступать на лбу и шее – он уже предвидел ответ.
– Я пришёл посоветоваться. Не будет ли для вас с доктором Лессером большой потерей, если я сейчас этот уникальный, и столь, так сказать, набивший руку в битвах и победах, начавший мыслить, и торчащий теперь у нашего подразделения, словно – простите! – заноза в заднице, экземпляр, прикажу деактивировать?
– Хм-м… – доктор поймал себя на том, что рука невольно тянется к затылку – почесать, и прервал это движение, – Пожалуй, нет. Для той цели, что поставлена перед нами телекорпорацией, жизнь данного… э-э… экземпляра особого значения не имеет. Потому что будучи сейчас фактически самым матёрым и опытным бойцом в Питомнике, он принимает не те решения, что ведут вот именно – к зрелищности. Но – к рациональности.
Поэтому его бои и носят чисто функциональный характер. Он действует цинично, да. Расчетливо. И эффективно. А интересное шоу из таких, «осмысленных» и продуманных, схваток, сделать вряд ли удастся.
Поэтому, и, думаю, с этим согласится и уважаемый доктор Лессер, предпосылок и резонов для сохранения жизни данному экземпляру я не вижу.
– Именно это я и хотел от вас услышать, доктор. – майор поднялся. – Ну что ж. Желаю вам спокойно провести остаток ночи. И не смею больше обременять своим присутствием.
И только когда за всё так же спокойно и тихо вышедшим майором закрылась дверь, и замок снова щёлкнул, Сэвидж позволил себе снова опуститься на постель, и перевести дух.
Чувствовал он себя последней свиньёй – словно облёк на смерть не – вот именно! – подопытный образец, мутанта, псевдосущество! – а, а…
Настоящего человека!
Мартен знал, что так или иначе его финт с видеокамерой не останется безнаказанным. И что после такой демонстрации сообразительности и прямой агрессии в отношении «хозяев» он уж точно живым не останется.
А, собственно, какая разница?! Он не сомневался в том, что рано или поздно для него подберут такого врага, чтоб ему пришлось солоно – и он окажется побеждён, истечёт кровью, и получит увечья, вероятней всего, закончившиеся бы смертью. Так что лучше умереть, хотя бы пытаясь что-то сделать. А не отсиживаться и отлёживаться в камере, гоняя: тело по крохотному пространству пола, не занятого деревянным топчаном-лежаком, а в голове – туда-сюда одни и те же мысли, проклятья, и сожаления.
Мартен теперь не сомневался: он мутант. Монстр. Чудовище, появившееся благодаря чьим-то дьявольским расчётам с единственной целью – сражаться. Причём сражаться – зрелищно. Так, чтоб невидимым ему зрителям было интересно. Чтоб кровь хлестала из ран и лилась на Арену ручьями. Чтоб отрубленные или отрезанные конечности повисали на лоскутках кожи, а выпущенные кишки падали на песок…
Не сомневался он и в том, что за такие «шоу» его создатели и стражники наверняка получают неплохие деньги с этих самых, порочных и кровожадных, зрителей. И ещё проще было догадаться, что поскольку его постоянным соперником выступает вот именно – человек, только всё более здоровый, сильный, и отлично вооружённый, что именно этот самый человек рано или поздно и должен победить. Его.
И этого с нетерпением и злорадным предвкушением ждут и зрители – когда же произойдёт долгожданный реванш, и шустрая и коварная гнусная тварь, созданная, как он понимал теперь, на базе росомахи, окажется повержена!..
Поэтому Мартен подготовился.
И сейчас, услыхав, как у его двери остановились шлёпающие гусеницы, и прекратили разговор шёпотом чуть слышные голоса, сжался в комок, и замер.
Замок еле слышно щелкнул. Дверь открылась.
Мартен увидел – потому что звуков не было! – вспышки света за порогом его камеры. И понял, что уложенный им на лежак накрытый серым одеялом манекен из вынутой из матраца пенной набивки, вздрагивает: в него явно попадали какие-то несущие смерть предметы, убивающие дистанционно. Из неведомых глубин подсознания всплыло слово: пули!
Да, он теперь отлично понимал, что большинство понятий и слов, которыми он пользуется – не его! Они принадлежат тому человеку, память которого ему в голову вселили, впечатали искусственно. Потому что иначе пришлось бы, как это бывает с человеческими младенцами, долго и упорно обучать его. Всему на свете. И в первую очередь – речи. А уж потом – и приёмам борьбы. Разумеется, то, что он помнил про обучение из доставшегося ему человеческого разума, не особо располагало. К такому обучению.
И – тратить на это дело годы и даже десятилетия?!..
Нет, неизвестные твари-хозяева уж расстарались, чтоб сэкономить на его содержании в этот, самый непродуктивный, с их точки зрения, «период обучения»!
И вот он – готовый продукт. Гады всё сделали, чтоб он мог действовать – сразу.
Драться. Понимать слова людей-противников. Слушаться Стража-конвоира – даже без слов понимая, чего тот добивается, и куда его загоняет.
Хитро…опые твари всё сделали, чтоб сделать его не пушечным мясом, полуразумным идиотом, который станет вяло сопротивляться, не понимая даже, что его убивают, или трусом, не менее бессмысленно драпающим от человека, боясь вступить в бой, а вот именно – достойным. Бойцом.
И чтоб он знал и понимал, что и как происходит вокруг него.
Но понимал – ограниченно!
Потому что слишком уж умный и опытный боец его тюремщикам не нужен!
Потому что тогда он начинает биться за свою жизнь. И биться расчетливо и упорно. А вовсе не «зрелищно»!
Мартен заставил тело приготовиться: знал, что его тюремщики обязательно войдут внутрь камеры, чтоб убедиться, что он мёртв.
Они вошли.
Двое в чёрных бесформенных балахонах, с чёрными странными предметами в руках: оружие! Пора!
Мартен рывком выдернул когти рук и ног из металла простенка над дверью, где висел, сжавшись в компактный комок, и оттолкнулся мускулистыми ногами от этой самой стены. Убийцы обернулись, конечно, на шорох, но было поздно!
Куда им до его рефлексов и прыти! Потому что он – борется за свою жизнь, (Как, впрочем, и всегда!) а они – только исполняют порученную работу! Грязную, подлую, но – работу.
Первого бойца, повернувшего голову чуть раньше, Мартен ударил в лицо – скользящим ударом. Оба глаза оказались распороты, и единственное, что смог сделать его противник – заорать, и схватиться обеими руками за лицо, выпустив из рук оружие. Второго убийцу Мартен ударил когтями обеих ног: вонзил их с размаху прямо в шею успевшего вскинуть руки с оружием человека. Тот взвыл и отскочил, освободившись от когтей с помощью рук: отбросив оружие, обеими кистями выдернул ноги и когти Мартена из ран. Однако Мартен вовсе не собирался позволять держать себя за ноги: изогнувшись, и неуловимым движением оттолкнув тело от пола, он вонзил когти рук в глаза и этому!
Но человек не сдался, несмотря на наверняка дикую боль, и ещё какое-то время пытался что-то сделать со своим висящим на ремне оружием. Принявший уже боевую стойку Мартен ударом правой руки перерезал ремни и отбросил это оружие прочь. Когтями не пользовался: предполагал, что оружие пригодится. Так что пусть остаётся целым.
Человек хрипел, но потеря крови пока явно была несмертельна: враг выхватил из-за пояса что-то вроде другого оружия: короткую штуковину в виде буквы «Г». Пистолет!
Мартен не думая нанёс «подлый» удар, обычно эффективно укладывавший его противников на Арену: ногой в пах! Когти при этом развёл как можно шире!
Поражённый не стал ругаться или сетовать на то, что Мартен дерётся подло и нечестно, и не пополз за отброшенным Мартеном в сторону пистолетом, а просто застонал и скрючился в три погибели. Упал на колени, держась за низ живота. Но вскоре Мартен заметил, как рука тяжело дышавшего врага потянулась к поясу – похоже, там приготовлено ещё какое-то оружие.
