Андрей Арсеньев
Горилла говорила, а попугай молчал
IX
Было уже почти четыре утра, когда я подъехал на такси к нашему полицейскому участку. Там как всегда был только один дежурный. Я сообщил ему о страусиной ферме и скомандовал, чтобы он вызвал всех остальных. Но он мне не поверил и попросил дожидаться начальницы. Так мы и просидели до начала рабочего дня.
Начальница прибыла, и я всё ей доложил. Она тоже не поверила. Но когда Бородька попросился осмотреть особняк судьи, Козлодоева неохотно выдала нам ордер на обыск и отправила туда с нами двух патрульных.
Вскоре после нас возле особняка скопилась куча полицейских мустангов. Чтобы отвезти всех страусов в участок, потребовалось много времени. Страус встретил нас во всеоружии, из-за чего его пришлось посадить на мустанга спереди, чему последний в итоге оказался совсем не рад: за время поездки страус своей дубинкой отбил ему всю голову. Вся улица была забита машинами любопытствующих зевак. Приехала и сама Ебена Козлодоева.
Ну а вот что было дальше:
Арест Волчонкова отложили до выяснения всех обстоятельств, касающихся страусиной фермы. Снова вызвали всех подозреваемых, домработницу, а также Глухарёва. Все они сказали, что были не в курсе того, что творилось под судейским особняком. Я сообщил Козлодоевой о главной подозреваемой, но она не стала меня слушать, а когда вдобавок узнала, что та погибла, дав вулкану собою затянуться, то сказала, что после этого в неё тем более никто не поверит. Я просил Козлодоеву дать мне разрешение провести следственные эксперименты, к тому же на ферме были уже беременные страусихи, я гарантировал ей безопасность яиц, но она отказала. Я всё же спросил у страуса, возможно ли выстрелить яйцом на расстояние десять метров, но он сказал, что за всё время пребывания в раю никогда не видел, чтобы яйцо пролетело дальше говна из жопы.
За день до ареста Волчонкова мы похоронили мою мать. У неё отказала печень. После отца она и так была не совсем здорова, а живя с отчимом, мать всё же частенько выпивала вино во время приёма пищи и перед сном (не исключено, что и втихаря тоже), что в итоге и усугубило её состояние.
Как-то вечером, помню, после похорон мы с Сержем сидели перед камином в гостиной.
– Волчонкова посадят? – спросил он, держа в руке рюмку виски и любуясь на живой огонь.
– Да, – ответил я и, влив в себя залпом стакан водки, принялся наливать его заново.
– Ты думаешь, он убивал? – спросил отчим и в ожидании повернул ко мне голову.
Что мне нужно было ответить? Нет? Это страусиха убила его, выстрелив в судью новорождённым? Или убийца – Филлини? Или Умка? Кто в это сможет поверить кроме нас… Или да? И мы просто боимся себе в этом признаться?
– Нет, – сказал я и спешно отвёл взгляд от отчима к огню, который заканчивал пожирать остатки наших надежд.
– Я знаю, ты старался, – сказал отчим, положив руку мне на плечо, – мы оба старались изменить всё это… и мы оба проиграли.
Перед тем как отправиться к себе в комнату, я, остановившись на лестнице, обратился к Сержу:
– Знаешь, может, я преувеличиваю, но мне ещё раньше хотелось тебе сказать. Мне кажется, у тебя ещё есть шанс наказать их, если ты ещё не завязал с этой борьбой. Я думаю, у Козлодоевой могут заваляться несколько таких книг. Может, я и ошибаюсь, не знаю… Но то, что она ненавидит волков, – это факт.
Серж молча выслушал это и пожелал мне спокойной ночи.
Перед судом я навестил Волчонкова и пообещал ему заботиться о его матери. Волчонков никогда не переставал отрицать свою причастность к убийству. Я был в суде, когда ему вынесли пожизненный приговор. Через неделю его мать скончалась. Вот такой итог моей заботы.
После этого я уволился из полиции. Бородьку назначили старшим следователем, а спустя месяц он заменил и саму Козлодоеву на посту начальника. До этого она неделю нигде не появлялась, после чего друзья и коллеги забили тревогу. Её тело обнаружили у неё дома. Она сидела на диване, держа на коленях свою отрезанную голову. Вокруг были разбросаны десятки книг, состоящие в списке запрещённой литературы. Также в холодильнике были обнаружены два страусиных яйца. Виновников полиция не нашла. Я никогда не заговаривал об этом с Сержем.
X лет спустя
Отчим умер пять лет назад. Судя по тому, сколько я выпиваю, смерть может прислать мне лиловый конверт со дня на день. Всю прислугу я распустил, но Псивенс отказался уходить. Похоже, ему суждено пережить трёх хозяев. Бородька навещает меня раз в полгода.
Вот так собственно и проходила моя жизнь, пока её распорядок не нарушил один нежданный гость.
Вечером я сидел у себя за столом и выпивал, когда передо мной появился Филлини. Он почти не изменился.
– Здравствуйте, – сказал Филлини, сидя напротив меня.
– Ты откуда здесь взялся? – спросил я, ворочая пьяным языком.
Филлини кивком головы указал на открытое окно.
– А, и что тебе надо?
– Да вот, решил навестить старого знакомого, вспомнить наши общие дела.
Я промолчал.
– Вы ведь, наверное, единственный, кого я знаю, кто не верил, что Волчонков виновен.
– А с чего ты взял, что я считаю его невиновным?
– Значит, я ошибся. Выходит, я единственный, кто знает, что он не убивал судью.
– Зачем ты притащился сюда? – сердито спросил я его, обнаружив, что вторая бутылка водки оказалась пустой. – Думаешь, мне делать больше нечего, как с тобой тут языком чесать?
– Ну я же сказал, что просто решил навестить старого знакомого. Поговорить. Может, сегодня мы сможем раскрыть это дело и найти убийцу.
– Убийца сидит в тюрьме.
– Я про настоящего.
– Ладно. Ну и кто он, этот настоящий убийца?
– Я.
– Ну и молодец. Всё, проваливай отсюда.
– Вы что, не хотите узнать, как я это сделал? и почему? Очнитесь. Я, по-вашему, похож на белого человечка?
Я протёр глаза. Он всё ещё был здесь.
– Спрашивайте, – по-командирски слетело из его клюва.
Перед тем как перейти к допросу, я заметил у себя на плечах погоны – я сидел в полицейской форме.
– Ну и зачем ты его убил?
– Просто так.
– Ну вот, я думал, у нас будет серьёзный разговор, а…
– А я и отвечаю серьёзно.
– Что просто так взял и убил?
– Да.
– Ты думаешь, я в это поверю?
– А разве для убийства обязательно нужен мотив? Я просто сидел на диване и подумал: а что если я его убью?
– И как ты его убил?
– До этого я украл ночью из холодильника яйцо и спрятал его под сиденье дивана. А потом просто достал его и ударил Медведева по голове. Даже сейчас помню, как он запрокинул голову, держит яйцо надо ртом и смотрит краем глаза, как я подлетаю к нему.
– А туалет?
– В туалет я специально вышел, чтобы обеспечить себе алиби: Волчонков всегда подслушивал за дверью.
– Он сказал, что кроме того дня никогда не подслушивал.
– Он брешет. А ведь если бы он признался в этом, то у вас могли бы возникнуть насчёт этого ко мне подозрения.
– Значит, ты зашёл в туалет, сразу вышел и просто так убил судью?
– Именно так.
– Без причины?
Он кивнул. Мы уставились друг на друга. Волк и филин. Млекопитающее и яйцекладущее. Молоко и яйцо. Кто знает, может, из нас получился бы не плохой союз.
– А ты не боишься, что я расскажу это полиции и тебя посадят?
– Нет.
– Почему? – спросил я, вставая из-за стола, и двинулся в стоону шкафа за третьей бутылкой водки.
– Потому что вы не сможете никому об этом рассказать: утром вас найдут мёртвым.
– Почему?
Я сел за стол и принялся открывать бутылку.
– Потому что я вас убью.
– Почему?
Я наполнил стакан.
– Просто так.
– Как это просто так?
Я осушил стакан.
– Да вот так. Я никогда не убивал кого-либо из-за мотива.
– А много ты убивал?
– Достаточно, – сказал Филлини и забрал у меня бутылку.
– И всех без мотива?
– Да.
– Ну а меня тогда зачем ты пришёл убить?
– Я же сказал…
– Нет, ты сам себе противоречишь, – перебил я его, вернув к себе возлюбленную, – ты ведь собираешься меня убить, чтобы я никому о тебе не рассказал.
– Но-о, – озадаченно протянул Филлини, – вам всё равно никто не поверит, а если и поверит, то вы не сможете это доказать.
– Допустим. Но мотив всё-таки у тебя есть.
Я сделал глоток и предложил Филлини, он отказался.
– Ну, так что же, – продолжил я, сосредоточенно наполняя стакан до краёв, – нарушишь ты своё кредо-о-о или нет?
Когда я поднял голову с вытянутыми от «кредо» губами, Филлини здесь уже не было. Я как ни в чём не бывало допил бутылку и уснул за столом.
Проснулся поздним утром с жуткой болью в голове. На столе было убрано. Псивенс. Так. Сколько времени? Ага. Так, подожди. Что мне вчера за хуйня приснилась? А! Филлини. Ммм… голова. Срочно выпить… Филлини, Филлини… а вот она. Так, стакан, а-а —без него… У-у, хорошо… Так что там?.. А! Филлини. Что там было? Убить меня хотел! Ага. А за что? За что? Просто так. Нет. Нет-нет-нет. Потому что он убил судью. Да! Он убил судью. Точно. Просто так. Ага… А если бы он действительно был здесь, что тогда? Да я всё равно бы ничего не доказал… Но я бы с ним поговорил! О, блядь… с чего это я в форме? И окно открыто… да оно всегда открыто… Так, он сидел здесь… Ух, хорошо… Ммм… ничего. Подожди! Подожди-подожди… Перо! Нихуя себе!.. Ни-ху-я-се-бе! Перо!.. Он что, правда, был здесь? Нет, хуйня какая-то. А откуда тогда перо? На его похоже… гм… Ну а если он и был здесь, что тогда? Тогда… тогда Волчонков невиновен. Да! А разве я думал, что он виновен? Не знаю. Не помню. Сколько? Он уже десять лет сидит… И будет сидеть! Что я могу сделать? Всё равно никто не поверит. А если и поверит… Всё равно без толку… Нет! Я это так не оставлю! Нет! Бородька! Он, может быть, попробует поверить. А если поверит, что дальше?.. Дальше… дальше мы посмотрим.
– Куда это хозяин смылся? Уже сколько лет никуда не выходил, а тут бегом… Так, со стола я убрал, теперь надо везде навести порядок. Ой, что это? Перо? Откуда оно здесь? Ой! да у него все перья из подушки повылазили! Что он с ней делал?.. Неужели когда я со стола убирал, так было?.. Может, я не заметил? Не в первый раз уже замечаю свои ошибки. Наверное, старею… Конечно, старею, если вслух сам с собой разговариваю. Скоро совсем не смогу выполнять свои обязанности… Ну и похуй! Зато я шутить умею!
* * *
Перед тем как пойти к Бородьке, я решил навестить одного старого знакомого. Если, конечно, он ещё оставался жив.
Я позвонил в дверь и ждал, когда он крикнет: «Открыто!» Но дверь была заперта, а за ней я услышал шаги.
Опоздал.
– Здравствуйте, вы к кому? – спросил меня маленький страусёнок, держа дверь нараспашку. На вид ему было лет восемь-десять. – Вы к дедушке?
Я повёл головой в стороны и собирался уже извиниться и уйти, но потом решил спросить: знает ли он что-либо о бывшем жильце.
– Вы к Глухарёву? – опередил меня страусёнок.
– Да, – ответил я, недоумённо нахмурив брови.
– Заходите.
Я нерешительным шагом вступил в квартиру, мальчик закрыл за мной дверь.
– Деда, к тебе пришли! – закричал он, идя в гостиную.
Да, это был он. Он сидел на том же самом месте, что и десять лет назад. Только теперь он смотрел не на стену, а на включенный телевизор (по нему шли мультики). Обстановка в гостиной стала новее, что нельзя было сказать о самом хозяине.
– Иди к себе в комнату, нам с гостем поговорить надо, – сказал Глухарёв страусёнку и, выключив телевизор, пригласил меня сесть.
Я сел рядом на диван, и мы молча уставились в стену.
– Где вы его нашли?
– Там, где она его оставила, в песочнице.
Возникла пауза.
– Вы хотели его ей вернуть?
Глухарёв кивнул. Мы надолго замолчали.
– Вы меня, извините, но я должен задать вам очень важный вопрос. Вы видели, кто убил судью?
– Нет… – ответил он, поводя головой. – Я взглянул в окно, уже после того, как его мать убежала… а когда взглянул, голова судьи уже была в крови… А потом я пошёл за мальчиком, – сказал Глухарёв, вперившись взглядом в пустоту.
– Я думаю, она, правда, хотела его убить, – добавил он спустя паузу, повернув ко мне лицо с блестевшими от слёз глазами.
Потом мы ещё немного посидели, не проронив ни слова, после чего я попрощался и ушёл. Я не стал спрашивать его о ферме, о том, почему он решил оставить мальчика у себя, почему он заботился всё это время о нём. Разве я получил бы из его ответов что-то новое? Ведь не обязательно состоять в каком-либо родстве, чтобы помогать другому. Забота должна быть направлена ко всем, кто в этом нуждается. Рано или поздно у каждого наступает момент, когда смысл своего существования заключается в заботе о жизни другой твари. У кого-то это случается в счастливые моменты, при появлении семьи, а у кого-то, как у меня и Глухарёва, в не очень счастливые: когда мы отодвигаем себя на дальний план, потому что на переднем нам уже ничего не светит.
И теперь настала моя пора позаботиться о Волчонкове.
Я сделаю всё, чтобы освободить тебя. Чего бы мне это ни стоило.
Эпилог
Всё, что я знал о системе местной охраны, это то, что на всех четырёх углах находились будки. Но находились ли там часовые?
Мы выглянули из-за парапета. Их там не было.
Раздался знакомый звук, и внизу на площади мимо нас проехал часовой на велосипеде.
– Он один, – шепнул Акелий мне на ухо.
Объехав круг, велосипедист появился снова.
– Скорей, – подгонял меня Акелий.
Акелий подал мне верёвку. Повсюду опять раздавался звук велосипеда. Я перебросил верёвку через площадь, где она закрепилась крюком за наружную стену тюрьмы.
– Крюк, – скомандовал я Акелию.
Акелий дрожал, кажется, я тоже.
Он вложил в мою руку крюк, и я с помощью него зафиксировал верёвку за парапет.
Снова раздался звук велосипеда.
Я колебался.
Мы сели за парапетом и стали ждать.
Пробило четыре часа. Время шло. Всё меньше шансов на успех.
Я поднялся и принялся перелезать по натянутой над площадью верёвке. Добравшись до стены, я взмахом руки позвал Акелия следовать за мной.
Оказавшись на свободе, я помог ему спуститься со стены. Я обнял его за плечо.
– Сынитар… – сказал Акелий и поднял на меня глаза, – если б мама видела.
Мы двинулись в путь.
F I N[4]
Дом сотворённых
Нас здесь 39.
Здесь темно.
Нас создали и поместили в этот дом. Таких домов миллионы.
Нас не всегда 39. Это зависит от воли богов.
Они нас убивают.
Наша жизнь – это ад. Нас мучают, а тела выкидывают. Это длится секунду. Иногда ради забавы боги растягивают смерть, покуда от нас почти ничего не остаётся.
Незадолго до нашего сотворения боги создали роботов. Они ничего не чувствуют. Их жизни во много дольше наших. Некоторые бессмертны.
Создавать и убивать нас после этого не было необходимости.
Но нет.
Боги любят страдания.
* * *
Нас выгнали из дома. Всех разом. Паника.
В суматохе мне не сразу удаётся что-либо разобрать. Из-за чужих голов я вижу другие дома. С ними происходит то же самое.
Нас собрали в толпу.
Нас здесь сотни.
Здесь светло.
Я никогда раньше не видел света. Если не считать рождения, но я его не помню. Может, мы и рождаемся в темноте. Не знаю.
Некоторые из сотворённых успевают за свою жизнь увидеть свет несколько раз. Это длится недолго. Открывается дверь. Входят боги. В основном двое. Они немы и безлики. Боги расталкивают и забирают одного из нас. Иногда когда они встречают наше сопротивление, появляется ещё один, а то и два. Тогда в пылу ярости они избивают каждого, кто попадается им на пути, пока кто-то из сотворённых не сдаётся. Затем дверь закрывается, и снова неведение.
И так до тех пор, пока дом не опустеет.
* * *
Перед нами стоят десять богов. Они разделены на две равные группы. Один – отражение другого. Внешне они одинаковы, но их можно различить по росту. Судя по всему, в каждой группе есть свой командир. Оба командира не очень высоки и отличаются от других крупным телосложением. К тому же они стоят чуть поодаль от остальных.
Даже если бы сейчас перед богами стояла толпа из миллионов сотворённых, мы всё равно не смогли бы против них что-либо сделать.
Поговаривают, что некоторым из сотворённых в смертных муках удавалось каким-то способом причинить богам боль. Но как – нам не известно. Нам много что неведомо.
Сотворённые не знают, как именно они умирают. Какая-то основная информация заложена у нас с рождения. Те, кто воочию видел, как мы умираем, никогда об этом не заговаривают. Они сходят с ума. Единственное, что нам удаётся от них получить, – страх.
* * *
К нам подходят двое богов, командир и его подчинённый. Начальник кивком указывает на одного из нас. Они обхватывают сотворённого с двух сторон и ведут его к центру площади. К ним подходит второй подчинённый. Он встаёт со стороны первого, хватает сотворённого за ноги и поднимает их. Сотворённый висит над землёй, лицом вниз, – командир всё это время поддерживает сотворённого посередине. Всё происходит в абсолютной тишине. Командир замахивается и ударяет сотворённого по спине. Мы слышим хруст. Сотворённый переломан почти пополам. Боги сбрасывают тело в пропасть. Затем всё повторяется.
На этот раз наш выдержал. После этого его отвели в сторону и положили на землю.
Командир с подчинённым снова идут к нам.
Им нужны самые сильные из нас.
Подошла моя очередь. К этому моменту ещё пятеро выдержали испытание. Боги не просто отвели их в сторону, а поставили каждого в определённое, согласное, наверное, их святому обряду, положение. Первых двух сотворённых уложили параллельно друг другу на расстоянии равном чуть меньше их роста. Затем сверху на них, с краю, водрузили рядом и параллельно друг к другу, но перпендикулярно первым двум, остальных троих.
Меня ведут в центр. Один взялся за голову, второй – за ноги. Подняли горизонтально. Замах. Напрячь тело или расслабить? Удар.
Единственными отчётливыми воспоминаниями после этого были: сотворённый рядом со мной, его лицо – живое, и промелькнувший на миг бог с нимбом.
* * *
Я очнулся. Не могу ничем пошевелить. Лежу на земле, лицом к ней. Куда подевались первые двое? Пытаюсь приподнять голову. Я со всех сторон зажат сотворёнными. Повсюду торчат их головы и ступни. Вокруг нас пусто. Богов нет. Может, мы им теперь не нужны? Может, для этого нас и создали? Снова неведение.
Проснулся от чьих-то прикосновений. Перед нами маячат несколько божков дети? Они с интересом трогают нас и ходят вокруг, испуганно озираясь по сторонам. Наверное, им нельзя здесь находиться. В какой-то момент появились боги родители? и прогнали их. Родители подошли и потрогали некоторых из нас, дети наблюдали за этим со стороны.
Похоже, теперь это наш новый дом.
До всего этого я никогда не видел снов. А сейчас каждый раз мне приходит одно и то же видение.
Зелёный луг. В центре него стоит дерево. Я – это оно. Нет, мы все – это оно. Мы одно целое. Мы дышим одним воздухом, мы думаем об одном и том же, и все мы растим наши общие плоды. К нам подходят два существа, мы слышим их смех. Раздаётся какой-то стук, и я просыпаюсь от боли.
* * *
Я начинаю скучать по нашему старому дому. По его темноте, тесноте и нашим там разговорам между собой. Здесь мы лишены всего этого. У нас пропал голос.
Я начинаю мечтать о смерти.
Каждый день нас посещают дети. Мне кажется, они хотят нас спасти.
* * *
Вокруг нас стоят дети. Они пришли нам помочь.
Божки разбрелись по сторонам, и за их спинами появился наш старый дом. Дети подошли к нему и открыли дверь, туда зашли двое, через секунду они вышли с сотворённым. Они взяли его за ноги и со всего размаху ударили головой об стену дома, так что у сотворённого искры посыпались из глаз, и он загорелся как… как… спичка?!
Я, блядь, что – спичка?!
Спичка?! А как же сотворённые? Боги? Мы что, зря старались понять суть нашего существования и за какие грехи нас наказывают? Неудивительно, что те, кто видел, как мы умираем, сходили с ума!
Дети подносят этого недоделанного феникса к нам. Я – теперь сумасшедший – тянусь к огню, чтобы сгореть дотла и навсегда забыться нет сначала месть. Дом пылает, его стенки обгорели, давление на меня ослабло, и мне удаётся выбраться.
Я весь горю от гнева. Я хочу мстить богам, хочу, чтобы они страдали нет мне нужны не боги а чи чела человек. Спрыгиваю со стола на пол. Он покрыт ковром. Поджигаю его. Слышу храп кровать. Он там спит сперва надо себя потушить а то мстить будет некому. Иду в ванную. Начинаю переворачиваться и кататься по сырому обоссанному кафелю получилось. Иду к кровати. На пол свисает край одеяла. Цепляюсь за него. Я на месте. Он всё ещё спит. Из открытого рта раздаётся храп.
Я смотрю ему прямо в лицо. Меня переполняет гнев. Тут я чувствую, как на моей голове, на месте пепла, начинают вырастать воло… тьфу ты как моя головка покрывается серой. Она загорается, и я вгоняю её прямо ему в глотку. Я сжигаю всё на своём пути. Язык, пищевод, лёгкие, сердце. Дело сделано пора наружу. Проламываюсь через грудную клетку прям как в каком-то фильме.
Я на свободе. Оглядываюсь здесь делать больше нечего. Иду на балкон. На улице тишина впереди много работы.
Прыжок…
* * *
Родитель так и не проснулся. Интересно было только вначале, когда огонь вспыхнул, потом ребёнку это наскучило. Всё прошло без сучка и задоринки, если не считать прогоревшего из-за упавшей спички ковра. Но мальчик его быстро потушил. Спичку не нашёл. Когда домик догорел до конца, мальчик осторожно взял его (он не развалился) и отнёс к унитазу. Держа в одной руке творение своего отца, он, сжав кулак, превратил его в кучку пепла, после чего высыпал останки сотворённых в унитаз, откуда его мощный поток унесёт их в океан.
Вскоре после этого среди сотворённых будет ходить легенда о храброй спичке. Но она не подтолкнёт их к борьбе или побегу, для них она станет просто весёлой байкой, которую можно будет рассказать у себя дома и посмеяться. Ведь одно дело – быть спичкой, и совсем другое – быть сотворённым.
