AnaVi
Черная Принцесса: История Розы. Часть 1
Глава 8
**
…Глупые судьи…
****
Вновь восседая перед своим светло-коричневым деревянным шкафом-купе с зеркалом же в полный рост, но уже и в белой тканевой пижаме, состоящей из длинной майки и коротких шорт, надетой на голое и еще довольно влажное после душа тело с еще и так же ведь не до конца высушенными, но уже и начавшими виться на концах темно-каштановыми волосами с полностью же смытой всей косметикой и в позе лотоса, София вновь бегала своими уже и уставшими карими глазами от своего же все еще сиреневого ежедневника с синей же шариковой ручкой меж его станиц до зеркала и обратно. Только и в этот же раз – ничего толком, как и в принципе не записывая в него, а только лишь читая и вычитывая написанное ранее. Рассматривая все это, как и видя же себя сейчас, со стороны. И будто бы впервые. Собственно, так оно и было – ведь для нее как и ни для кого все же и в принципе было впервые. В новинку. И как естественно же: в первый раз. Как и мелкие же серые овальные и синие округлые синяки, расцветающие на слегка смуглой, но больше же и бледной ее коже сейчас, начинающие параллельно еще и уже понемногу темнеть на несколько же тонов: приобретая темно-серые и темно-синие, темно-фиолетовые и почти что черные цвета ее собственной ч/б радуги. Становясь же при этом еще и грубым для девушки и из уст же все еще парней, но и не для нее же самой черным и плотным рисунком, расползшимся по почти что уже и всей левой стороне ее тела – как черное и на белом. И в белом.
В этом была какая-то своя лирика и своя же эстетика. Как и была же своя боль! С жалостью и страданием. С состраданием и скорбью. Заключавшаяся же как ни странно именно в этих самых рисунках. Которые сначала будто бы и прикрывали всю эту красоту. В виде и все тех же гематом – синяков с кровью. И были же Софии вроде бы как и во благо. Если и можно было так сказать. Как и назвать. Но и только вот потом – стали же сами образовываться из этих же самых пятен. Продолжаясь же затем еще больше и теми же самыми синяками, кровоподтеками и ранами в местах новых приложений и дополнений: извне – внутрь. Они будто и действительно перетекали и сливались между собой, образуя только, наверное, им же и ей, Розе, известные и понятные переплетения черных линий.
Будет ли так всегда и только ли с ней и на ней от нее же? Она не знала. Как и большую же часть всего. Но вот что она действительно знала и точно – так это то, что они были, есть и оставались. Да и Роза же сама утром и за завтраком это подтверждала, часто касаясь ее и только лишь для этого и в этих же самых – своих местах. Будто бы и слегка, при этом же еще и довольно-таки твердо оглаживая, но и чтобы опять же только лишь проверить, удостовериться и посмотреть на свое творение. На свое и детище. На произведение искусства своих рук. А порой – и ног. Своей же энергии и способности. Она сама же их себе показывала и сама же их скрывала. Софии же самой лишь раз посчастливилось рассмотреть эти самые линии и почти что запомнить их, благо что и память практическая у нее работала куда качественней и количественней теоретической. Случайно выцепив взглядом то ли лианы, а то ли и цепочки ДНК. Полноценно же лишь только – уже на второй или третий раз. За что и тут же ведь поплатилась, получив новую же серию ударов. И больше же не лезла на рожон. Да уже и не надо было. Ведь еще и успела их мельком зарисовать в своем дневнике. После чего – еще и сфотографировать на телефон: «На всякий же сожженчиский случай». И по доброте душевной, тут же ведь и тихой грусти поделиться ими с Кариной. О чем, как обо всем же сказанном и рассказанном ей из разу в раз же потом жалела, но было уже поздно.
И ведь где-то же еще на задворках и сама понимала, что они уж дюже похожи на схему одного или даже сразу и двух тех самых ритуалов. Но и сомневалась же в этом до сих пор, не принимая, тел-то она никаких и никак там не видела – лишь «пустые» черные линии-нити, идущие же все вверх и по левому же плечу, после чего же сразу устремляющиеся вниз и по боку к ноге. Не придавала же этому и особого значения. Видя в этом лишь только насильственный характер нанесения. Но и это же ведь все: муки. И для них ведь могло быть такого рода исключение, как «тату». Да и так же ведь думала, что: «скорее всего – сойдут». Думала. Ей же так все думалось и казалось. А вот были ли это еще муки и на самом-то деле? Или уже и тот же самый предел, за который все зашло и где пора было бы уже бить тревогу? Девушка так же: не знала. Но промазывала их усиленно кремом. Как и всю же левую часть и поверхность тела, пытаясь в который же раз разобраться в себе. Но и в этот же раз уже и чуть громче – Роза же ушла сразу и недавно куда-то. И она могла наконец позволить себе остаться с собой же и наедине чуть больше и дольше, дальше и глубже, чем и обычно. Да и чем же всегда! Без ее же собственного присутствия. И в кои-то веки еще и не «не при ней».
– Новый скандал и новая рана… Сердце скоро станет похоже на… На! – Фыркнула брюнетка, попытавшись довести мысль до точки, но так и оборвала же ее, повторив окончание, сойдясь, собственно, и на этом. – Просто: похоже. Будет казаться, а не быть… И не есть же… на самом деле. Как душа же и как тело, как… бисквитный торт. Да! Искромсанный же словами на повышенных тонах… Разможженный и предложениями нелицеприятных сравнений. Да и нелицеприятным же всем… в принципе! Нецензурщиной же. О! Да… И самой же что ни на есть: бранью! А на нем ведь уже и так… и так же давно… есть шов-шрам, продолжающий кровоточить же по сей день… от случая к случаю… время от времени. Но и мало же кто о нем… действительно и все же… знает. Только близкие и… друзья. Как пафосно! Да какие к богу близкие?! Какие к дьяволу и друзья? Мать и отец… вот… и как причины же его. Брат-друг и подруга… и все… как всего же этого и следствие. И никаких более да и менее связей. Никаких и никого… Ни-че-го!
**
…А мы ведь так стараемся заполнить, наполнить свой вымышленный мирок… свой сказочный мир… построенный из песка… из мечтаний и желаний, стремлений… кем-то. Хоть кем-то! Все теми же людьми… из песочного же теста. Этакий пирог из пряничных человечков! Которые идут к нам, когда только им это нужно. И сбегают, как только это же и нужно нам. Когда мы сами же в них и не еще же нуждаемся, а они – уже нет…
****
– Жаль мы никогда не придаем снам особого значения… – грустная улыбка тронула ее губы, в то время как правая же рука вновь потянулась к глубокой белой пластиковой банке за прозрачно-белой быстро заживляющей эмульсией, чтоб приступить с левого же бока, обработав уже до этого и всю же руку, к ноге, где ее же и так еще нерегенерация, так еще же и именно же где – здесь, не справлялась же уже от слова: совершенно. – А даже и: зря! Ведь если бы… и я же уже сама… придавала… а там и придала бы именно такое значение им, то… А что бы, собственно? Не предала бы… и саму же себя… и давно бы сбежала отсюда – что и пятки бы сверкали и волосы назад? Ха! Как бы не так… Ничего бы я не сделала! А ведь… Змеи и кошки… Хм. Подумаешь, да? Но и они же и снились мне каждую ночь… И снятся же так – до сих пор! И так, что… Где первые же сжимают горло так, что я практически молю об остановке… о прекращении подачи кислорода к легким… чтобы уже и закончить эту пытку поскорее. Вторые же… и в это же самое время, параллельно… царапают, режут мою кожу на лоскуты… Полосуют меня и… всю! Снаружи и… А внутри же – все как обычно. Но и все же ведь – состыковываются и состукиваются, добиваются и пробивают… А когда-то ведь мечтала о настоящем тату и в виде же порезов от когтей! А что получила? Настоящие же порезы! Но уже и не в виде тату. Сбылась мечта… идиота. Фрустрация! Желание и возможность… Желаемое за действительное! Not a miracle… Not a surprise!
**
…А сердце же тем временем все реже и реже в такты…
****
– И все чаще же я слышу пустоту внутри… Все чаще и задерживаю дыхание, чтоб хоть так услышать его громкое и полное сокращение… а не редкий и тихий стук капель. Оно ведь кровоточит! Кровит и… мелкими же множественными трещинами. Да уж… А сегодня же их еще и стало больше… – проведя по рассеченной голени, София скривилась и тихо взвыла, ненадолго обрывая себя в словах и притормаживая в действиях. – Девять больших и девяносто маленьких соответственно – по количеству лестничных пролетов подъезда и ступенек же в них! Красиво же я летела, нечего сказать… И как обычно же все – в ее же воздушном коконе и таком же коридоре… С пятого этажа! И… Но и, что стоит все-таки признать, Роза умеет удивлять и привносить изменения… некое и разнообразие в наши с ней… отношения. Извращенные же донельзя! Спустила с лестницы… Да. И не единожды… А почему бы и нет? Не могла? Могла! Более того, имела полное право. Не умру же! Пока… Пока мученика же до конца не доиграю! – Затем вновь провела по ране, сцепив-стиснув зубы, и, продолжая же таким образом на нее еще какое-то время дуть, перешла на мелкие пятна. Готовая уже и плеваться и если не самым настоящим ядом, то хоть и ненавистной как никогда же сейчас своей же сиренью с кровавым металлом. Прыская поверх же ее еще желчью с кислотой – в виде озона и травы. – За что вот только? Интересно… Ни звонков ведь, ни смс… Ни ругани даже! Все… как обычно. Просто мой звонок в дверь… Просто открытие ее и ей. И просто… удар! Толкнула же так, что я летела дальше, чем… видела! Дышала и… сознавала. Да и слышала! В перебивках лишь только и между поймав пару фраз от нее – о каких-то ухажерах. И чтоб те не смели больше приходить сюда. Но Никита ведь не ухажер! Друг и одногруппник… Брат! Да и не поднимается ведь и не заходит сюда… Знает же! Или не он? А и кто тогда? Или все же все дело в задании? Не умеем мы еще достойно признавать поражение за собой и победу за другим… Как и достойно проигрывать… Да так и стареть. Кхм! Но и надо же было хоть за что-то за и прицепиться, не так ли, Роза? Удобно, однако! Ну а после – лишь темнота… Потеря сознания окончательно… Очнулась же – уже комната! В одежде… Кто помог? Кто перенес и принес сюда? Скорее всего, и сама же она – чтоб никто же только лишний не увидел ее воспитательных целей. А не раздела?.. По понятным причинам! Чтоб ей и касаться меня? Ага! Разбежалась! Не увидели… Но теперь зато вот – вижу я. Как и все же те же трещины и внутри, что каждый же раз обхватывают все больше места и пространства… Все больше поверхности… И продолжают же свой путь! Еще ведь совсем немного, всего лишь несколько даже и самых же что ни на есть минимальных увечий – и они сомкнутся. Встретятся… И главный орган жизнедеятельности – просто разорвется. Лопнет от… потуг!
**
…Ну а пока же еще это до конца не произошло – я могу еще немного поиграть в театр одного актера. Не хуже и самого Влада! Где буду вновь же натягивать улыбку на свои искусанные и кровоточащие сухие губы… Говорить и так же ведь искусственно и всем, что: «Все хорошо» или «Все нормально»… Ловить снисходительные взгляды с новым треском и капаньем внутри в ответ… А они же… они будут лишь и только счастливы, что поучаствовали в этом… кхм… именно в этом… под названием же: «Моя жизнь». Поучаствуют… да и пойдут себе дальше. А я же… я же так и останусь на своем месте… Думая лишь и только: «А все ли так… хорошо или нормально… на самом-то деле?». Хм… Если я… и когда-нибудь… найду себе достойного парня, так еще же вдруг и как-то начну встречаться с ним – придется его заранее и перед всем же вот этим, на берегу, предупредить, что на этих же самых встречах… эту же самую недостойную девушку… меня… обязательно и всегда будет сопровождать врач. На постоянной основе! Отсюда или… оттуда. И при каждом же неудобном случае будет напоминать ему, что: «Для тебя в ее сердце – уже нет места, как и нет же его для нее самой». Потому что и сердца как такового уже нет! Да и подумаешь, правда? Для него же это все – очередная игра. И где лишь призом – будет еще один завоеванный орган. Тот или иной самый же доверчивый и ведомый… А для меня же – билет в один конец и… путь уже заказан. Отправление…
****
– Мы уйдем вместе! – Бросив очередной же толстый слой мази на лодыжку, она решила больше не тратить время на размазывание, а дождаться, когда она немного хоть и сама же впитается и только же уже потом пройтись по ней: по кругу и вокруг. – Да… Правда и с небольшим же все же уточнением: он – от меня, а я – из этого… да и того уже, наверное… мира. Смешно и… страшно!
**
…А ведь хотела же быть… донором. Я! Хотела же уже и повзрослеть… пойти сдавать кровь… Ангел же все-таки! Мученик… Чтобы лишь только спасать… да и не только же внешне… но и внутренне. Полноценно! Даже ведь еще хотела… и где-то между… стать и донором… органов! Почки и… легкого. Я же вполне бы могла прожить и с одним экземпляром того… да и другого. Опять же ведь, без «или». Пусть и недолго же, правда, но… Какая разница, если возрождаешься? Снова и… снова… Перерождаешься! Зато и… счастливо! Как тот же самый мотылек: «…мало да без тоски…». Ведь и ничто так не радует по-настоящему, как подаренная кому-то жизнь… Да и тем более в вечности, где каждый миг… такой и не такой… на вес ведь… золото! Я бы даже, знаешь, и сердце отдала… Вот не думая! Но и понимая же в то же самое время, что тому же… ребенку… оно нужнее и… важнее. Подарила бы. Да! Но… не теперь…
****
– Ведь и все, что теперь… сейчас содержит мой организм – несет в себе частицу… меня. И моей жизни! Частицу того… кхм… этого… самого.
**
…Казалось бы… А ведь пару лет назад я бы и не задумалась о том, что счастья… так порой буквально и бьющего ключом… вдруг не станет. Не станет и… бить. А ключ останется! Только разводной… И будет продолжать… но уже и по-своему… бить. Да уже и не из меня… а просто меня и… извне! Да уж… Хотя и если бы мне только сказали такое и тогда еще, на тот же момент – я бы рассмеялась этим… людям… в лицо. Тогда! Тогда… да. Но… не сейчас…
****
– Ведь сейчас же я уже и осознаю всю степень ответственности за каждый принятый доселе мною шаг… За каждое и принятое мною решение… За каждую мысль… И за каждое же слово… И с уверенностью могу сказать, что: «никогда не стану донором». Никаким! Никогда и не буду тем, кто подарит жизнь действительно больному… Потому что в этом… нет уже и никакого смысла! Он и так ведь уже обречен… И без меня! А иметь еще и мою часть в себе… при всем же и том… сродни же и… самоубийству. Хотя вроде бы, да, та же смерть… Ан нет! Ведь и то и там, без меня, он умрет от и за себя. А то и тут, со мной, из-за и за меня. Как бы дважды и… еще раз. А ему это надо? Нет. Уж пусть лучше кто-то другой подарит реальный шанс на счастье, чем я и подарю нереальный шанс на боль!
**
…Это же прям как и в той песне: «Я буду словом боль. Тебе досталось испытай»…
****
– Вот и… все же что угодно… вот просто все… но и только же лишь не это! Пусть считают эгоисткой… Пусть считают и самовлюбленной, да, неспособной ведь и любить кого-то, кроме себя… Неспособной посочувствовать, пожалеть и посострадать чужому горю… Я приму это… как и раньше… с высоко же поднятой головой и… опущенным носом. В здравом уме и… при твердой же памяти. С чистым разумом… и грязным сердцем. При ясном сознании… и в пасмурном же подсознании. И буду… жить с этим. Да! Буду жить… и с порицанием же общества. А будто же я и как-то по-другому раньше жила!
**
…Ведь и при этом же еще… я буду знать. Буду знать, что не испортила чужую жизнь – своим же никому не нужным существованием! Буду и радоваться тому, что такой, как я больше нет… И никогда же не будет! Она просто не возродится… И не переродится! Не такая… Не такой… Да и неподготовленным же заранее моя жизнь тоже и уж точно не понравится… И не пригодится. Стоит ли она… и тогда… еще и новых жертв? Нас и так ведь с каждым разом становится немного… все меньше и меньше… и ни разу же ведь не больше… хоть и при всех же тех равновесии и балансе… разве что и количественно… и то ведь далеко не факт… а уж и тем более качественно… на этой песчинке Млечного Пути. К чему же еще при этом и лишние риски, как и траты, правда? Ни-к-че-му…
Глава 9
****
Вернувшись к себе домой сам не свой и зайдя в свою же квартиру, казалось уже даже и не на пределе собственных сил, а и именно жизни, Александр громко хлопнул за собой черной стальной входной дверью, не столько и для придания звучности самому же своему приходу, ей и ее же косяку, как и созвучности им всем, стен и потолка с полом, сколько и для того, чтобы более-менее прийти уже в себя и вернуться в строй, в свое прежнее русло. Но и только же еще больше ухудшил свое же неположение, прибавив к общему же жужжащему эхо-вакууму мыслей частный громогласный колокольный звон. Влетевший в его уши лишь только поначалу трелью небольших колокольчиков, а уже после – набатом большого колокола. Одного. И небесного же, не иначе. И если же к чему-то еще и взывающего, то точно не к пробежке по травянистому полю с цветами и росой. А к тому, чтобы со здравия уже перейти в упокой. И если не как максимум же провалиться сквозь землю, то уж и как минимум привалиться на ту самую дверь и попытаться слиться с ней. Обратясь между делом еще и своим серым мутным взглядом к потолку, растормошив при этом и обеими своими руками короткие русые пряди. И так же уже почти утерявшие укладку «носа корабля», а теперь и совсем же погибнув меж черным небом-потолком и такой же землей-полом. И, как назло же, еще и черным шкафом! Да и сами же белые стены, чего уж там, не спасали, нескромно и не намекая на главенство же только лишь и определенного цвета здесь. Да и не только здесь – везде и по всем же на момент. По крайней мере, и ему так казалось. Как и то, что кто-то явно специально забрал все белые полосы из его и его же семьи жизни. Как и из семей, так или иначе связанных с ним и подчиняющихся же ему. Собственно, как и от одной из которых он именно таким и сейчас же сюда вернулся. Дошел, да, доплелся, а будет и еще точнее сказать – дополз и вполз. Так и не отойдя же еще пока от двери. Трясясь уже, и не как ранее же еще только подтрясывая, всей душой. И изнутри. И всем телом же еще и снаружи.
Но и кто же мог и действительно знал, что его желание узнать правду и поговорить с Розой лично обернется таким хаосом и такой же катастрофой! Для его же и все же еще существующего пусть уже и не живущего прекрасного мира из грез. Что-то из разряда же тех же самых розовых очков Ника. И пусть же не впервые он не верил своему среднему сыну, отдавая предпочтение не другим, а изначально же проверке, как и уж точно перед самим же доверием, но точно впервые же настолько сильно, чтобы пойти и самому убедиться: либо в его правоте, либо во вранье. Даже в той же гиперболизации, как говорил тот же все Никита. И сокрушался же сейчас как никогда на этот счет, да как и любой родитель. Должный же вроде как не только верить, но и доверять пусть и авансом, пусть неоправданно и зря, что и станет известно же, конечно, только после, либо и не зря и вполне оправданно. Но! Априори. Верить и доверять. Как и надеяться на лучшее, собственно. И сокрушился же ведь еще больше, когда увидел все и своими глазами. Все, чему не верил. Да и не только же это. Но и когда не верить не только разумом, но и сердцем было уже просто невозможно, ведь тогда – изменять своим же глазам. Которым, в свою же очередь, не верить было бы уже просто нереально. Ведь если в первом случае еще можно было как-то придумать и соврать, пропустив через свою призму и под нужным себе же углом преломления, то во втором – факт. И он же – налицо. И он же был никак нерадостен. Как и мужчина же сам не рад. Но вот только и чему больше: тому, что зря сомневался и все-таки узнал, как и оправдал его в своих же неверящих отцовских глазах или тому, что увидел и по итогу? И вот она ирония – опять же своим, отцовским взглядом! Врагу ведь не пожелаешь, да и что уж там – другу самому же и свою же дочь нести со сбитым и буквально выбитым дыханием. Без сознания. И всю же в крови. В разодранной и грязной одежде. Такой же и обуви. И на своих же все руках. Неся-волоча же параллельно и себя же самого своими же уже ногами. По серому бетону ступенек. До пятого бело-зеленого этажа. Но как будто бы и вдруг же ставшего в цвет лестницы. Как и весь же подъезд. Как и весь его же мир – вокруг и внутри него. Потерявшие и утратившие враз все краски и детали – полностью. Вместе с какой-либо и мотивацией хоть к чему-то, как и в его же случае. К чему-то же и помимо. И к кому-то, кроме нее же самой. Забыл ведь о себе. И о своем же летном опыте. Пусть и незаконном – открыто. Но и при отсутствии зевак же вокруг и присутствии их же самих двоих и внутри – доставившем их бы с ветерком и к нужной же двери вмиг. Будто наступил и полный же игнор души как способности, энергии и полный же бан тела как существа и сущности! И ему просто хотелось пройти. Просто и хотелось понять, если не принять. Да и просто же вбить себе и в себя это, как оскомину: не «не надеяться на лучшее», а готовиться сразу и к худшему! Может быть, даже и чуть чаще готовиться, чем и надеяться. Всегда и везде. При всем и при всех. А в случае и с Розой – вдвойне. А то и втройне. И так же ведь поступить с тем, что: «Люди не меняются». А уж и тем более существа. И тем более же сама Роза. И пусть он и не особо надеялся на что-то другое и иное, как и надеялся же вовсе, чтобы теперь и так обнадеживаться-огорчаться. Но! Думал же, а где-то и представлял, как и все, наверное, что: «все-таки же истинно белого, как и такого же черного не бывает». А если и да, то и ненадолго же все равно. На что же тогда равновесие и баланс? Но как и в любом правиле, в этом тоже было свое исключение – и это была она. Во всей же своей-ее не красе.
Слабо хоть уже и помня, да и как и в том же самом моменте стараясь так же и сейчас особо уже не вспоминать, как и по возможности еще параллельно не акцентировать такого же внимание и не дотошничать излишне и не вновь, он все же еще видел это все перед собой. Как преодолел эту высоту – будто и не заканчивающийся подъем вверх, вместе же и с неизмеримой длиной пути. Как искал ключи в рюкзаке Софии, почти спавшем с ее правого плеча и повисшем над полом, но отчего-то же еще и рябящем, как назло и в этот же самый момент, желтым, белым и розовым цветами похлеще и новогодней елки, с никак не оттеняющим же и не успокаивающим сейчас совсем черным цветом в ткани и коже. Как все-таки нашел их в левом маленьком кармане спереди и открыл бордовую железную дверь, тут же прибирая их обратно. Как внес Софию на второй этаж и занес в ее же комнату. Как уложил ее на кровать, а рюкзак скинул рядом, но и не стал укрывать зеленым ворсистым пледом, как и раздевать чтобы промыть и продезинфицировать раны. Не потому, что и брезговал – не желая пачкать себя и все вокруг ею же самой. А потому, что не решился. Одно же дело – ребенок, которым она когда-то была. И то же ведь еще и там – со своими же уже ограничениями и не только как: не по родству и доверенности. Другое же дело – девушка, которой сейчас и являлась. И пусть же и все еще в виде ребенка, которым она для него еще тогда оставалась и сейчас же осталась. Но уже ведь и не была им для себя: уже и сама прекрасно имея представление о том, что можно и нельзя в отношении себя же от себя и других – не только же и в разрезе личного пространства, как и зоны комфорта. Ну а ему же хватило и этого, как и того, что он увидел – синяки и кровоточащие раны: те, что уже проглянули через прорывы-порезы в одежде и обуви и те, что только намеревались. И вот если это еще можно было как-то и быстро пролистать, как и отпустить-опустить, забывая и почти же что уже не помня, чтобы только вновь не вернуться, но уже и принципиально и не за Софией, не сразу, ей же и себе во благо, в разрезе же все того же просто и самоубийства, то вот то, что он помнил и запомнил хорошо и специально, чтобы именно уже и подняться если что, а не спуститься, нет – запах! Так он ощутил его и ее же саму в Софии, Розу, что как и говорил же ему ранее сам Влад – сверил часы до секунды.
Прокрутив же вновь события случившегося как кинопленку на повторе и несколько же раз в голове и перед своими же глазами, Александр все же нашел в себе силы оторвать их, пусть пока только и их от потолка, коль и не себя же пока и от двери и метнул сразу же их хмурым взглядом в сторону гостиной. В какой-то же уже надежде, не могла же она в конце-то концов вся и разом умереть, так еще же и последней, вера ведь и любовь все еще оставались в нем и перед ней, как и сама же София, и хоть так отвлечься, увидев, если и не услышав хотя бы одно движение и хоть и кого-нибудь уже из вечной троицы. А дома были все – он знал это еще же до того как и вне квартиры. Будучи осведомленным об этом заранее и по их же общему положительному отклику на его же вопрос о местонахождении и желание поговорить всем вместе из той же все переписки. Без какого-либо подтекста, как и принципиального требования устроить сбор и разбор полетов, чтобы разговор вдруг и раньше же времени не вышел из берегов «с глазу на глаз» на плоскость же «мессенджер». Предупредил же их и сам, что скоро будет. И теперь же вот уже и чувствовал их, находясь внутри квартиры, как и их же это общее смешение и смешанность, невроз в энергетиках, сконцентрировавшихся в одном месте, в одно время – в гостиной. Вместе же и с полной тишиной и просто гробовым молчанием, накаливающими и утяжеляющими то самое первое напряжение своим и вторым – с каждым ответно же отсутствующим действием мужчины, будто и отзеркаливая тем самым его, но и на деле – ожидая просто новый ход от него, чтобы ответить тем же. И он наконец-то сделал его! Как и шаг от двери к шкафу, расстегивая по пути свое светло-бежевое длинное пальто, периодически лишь стопорясь и долго вынимая пуговицы из их «гнезд». И пусть они были и достаточно большими. Но и руки его все еще тряслись и продолжали же трястись так, что количество и качество пластика явно уступало тем же параметрам вибрации тела снаружи, как и сердечного ритма внутри, готового уже, как и само же сердце от одной же колибри перейти к двум, а там и к их же уже общим семейкам, желающим выбраться наружу прямо здесь и сейчас. Но и все-таки справившись с этим пусть и спустя некоторое же время, чуть и большее же, чем обычно и требовалось же на это, он все же снял с себя верхнюю одежду и, не повесив ее на этот раз в шкаф, как и на ее-его же место – одну из светло-коричневых деревянных вешалок, запихнул ее в черный мусорный мешок, что был до этого в рулоне и в одном из небольших ящиков под сумками для кремов для обуви, щеток, электрических сушилок, стелек, ложек, шнурков и прочего такого, для выброса старых и изношенных донельзя вещей. Под которыми еще стояли два больших бело-прозрачных пластиковых ящика для химчистки одежды и обуви отдельно и соответственно. И пока же еще видел их сейчас перед собой и помнил – вытащил их к входной двери вместе с мешком, чтобы уже завтра выкинуть то, что уже нельзя никак спасти и отдать службе чистки то, что еще как-то и можно. И уже окончательно теперь закрыв шкаф, отошел к обувнице, где уже и чуть быстрее избавился от темно-бежевых укороченных кожаных сапог, благо и они были на небольших не искусственных молниях. И тут же убрал их с прохода на верхнюю свою полку этой же самой тумбы из темного дерева. И только же собирался уже от нее отстраниться, как вновь замер и подвис на месте, зависнув тем самым еще и у нее, уперевшись руками в ее дерево до его, как и ее хруста и скрипа своих же пальцев, и вновь вымученно прикрыл глаза, глубоко вздохнув. Затем так же глубоко выдохнул и сомкнул веки между собой еще сильнее – до цветных и пульсирующих кругов под ними и перед глазами. Вновь повторил это дыхательное упражнение не единожды. И ко всему же еще прочему – сдавил свою переносицу пальцами правой рукой, кончиками их накрывая еще и сами веки. Сдавливая и вдавливая их таким образом вдвойне сильнее, а еще же и к самому носу придавливая их – и втройне. После чего еще и ударил своей до этого свободно висящей по шву левой рукой по этой же самой тумбе со всей дури и развернулся к ней наконец спиной. Как и к зеркалу над ней, что не пострадало только волею случая. Да и само направление, как и угол удара, приложения и попадания были явно скошены и хоть и не дали того самого результата, успокоения, которого бы так ему сейчас хотелось, но ведь и сильно же вредить обустройству, как и самому помещению параллельно, желания у него никакого не было. Вот и пришлось же поэтому обойтись малой кровью. Ему! И ведь стоило только вновь вспомнить об этом, как и о той, у кого ее было явно же и никак не мало, а даже ведь еще и показалось что и чуть больше, чем и всегда, как еще и сцепив-стиснув зубы до их хруста Александр мотнул несколько раз головой, отбиваясь от этого, как и от невольного же параллельного сравнения себя с Розой. Но и где вот только и он умеет и может выбирать, расставляя верно, как и ему же во всяком случае казалось и так же ведь и не кажется до сих пор, приоритеты, и где она – и совершенно не парится по этому поводу. Но от чего-то же и оба при максимальном же таком различии все равно приходят к одному и тому же минимальному сходству-итогу: мебель и аксессуары – жалко. Хоть и с одним, но и все же немаловажным уточнением: он из-за этого на других, живых и в этом же самом своем помещении находясь, как и в вопросе и разрезе не переключается, не ищет таким образом альтернативы и компромисса, а она же – да. И, как все же еще было и есть же на нем самом видно, весьма и весьма с удовольствием!
И вновь же опустив руки, как и голову вниз, вместе с открывшимся, но и так же все пустым взглядом и тут же спустившимся по телу и всему же внешнему виду, слегка лишь зацепив и внутри же душу, он поджал губы и как-то горестно, почти обреченно простонал-прорычал – его белая длинная футболка поверх синих свободных джинс и с ними же вместе была вся в мелких каплях пусть уже и высохшей, но и вместе же с тем еще и въевшейся крови. Когда же и само пальто, что было до поверх этого и своевременно же уже отправилось в утиль, было в ее же уже и что ни на есть пятнах – полноценных и больших, а где-то еще же ко всему и размазанных, делая себя же тем самым еще больше и, как в ужастиках, будто подстраиваясь таким образом еще и под отпечатки же кровавых ладоней и пальцев на стеклах и как в его же и одновременно не его же случае, как и на кого посмотреть еще и стенах, потолке и полу. Проведя же тут же по тканям руками снизу вверх и сверху вниз несколько раз, как в бреду и без как – еще же пребывая в нем и так нормально же из него и не выйдя, желая то ли еще это все и сразу с себя убрать, а то ли еще и уже вновь ощутить, Александр и правда снова почувствовал это самое же липкое, одновременно и склизкое ощущение на своих ладонях и пальцах. И это же еще при условии, что руки-то он помыл и еще же у Розы! А будто бы и нет. И будто бы снова вернулся в тот и свой же собственный ало-кровавый ад с металлическим привкусом на языке и с прохладно-теплым вкусом жизни Софии в душе.
