Алина Сурменева
Повесть безвременных лет
– Мысль о том, что в доме остались ещё наши соседи, заставила меня вызвать скорую, страх снова увидеть Пастора – приказал бежать.
И я бежала. Бежала в ближайший большой город: села на первый утренний автобус в Тюмень, позвонила родителям… И подарила себе новую юность. Ту, которой у меня никогда не было.
Никогда до этого не думала, что смогу осилить хотя бы какое-то высшее образование. Никогда не думала, что можно пойти против воли родителей. Да, они хорошие, но возраст никого не предохраняет от ошибок. Я никогда не думала, что буду танцевать. Даже не знала, что мне это нравится. Ну вот. Узнала на двадцать втором году жизни.
Сегодня, считай, моё совершеннолетие. Первый день рождения без заточения…
Варя была не в силах больше сдерживать слёзы. Она бросилась обнимать соседку – ту самую весёлую и на первый взгляд легкомысленную девочку с такой нечеловечески сложной судьбой. А Мари залепетала, забаюкала её:
– Солнце, ну что с тобой? Не самая простая история, и что? Если б не этот страшный и счастливый случай, мы бы, может, с тобой здесь и не сидели бы.
Но Варя не могла успокоиться. Мари таких сложностей не заслужила. – …да, бывают юные симпатии иллюзорными, ну и что? – продолжала та. – Всё же сейчас хорошо, я жива, здорова и наконец-то умею слушать себя. Ох ты ж зайка моя, ну не нужно, не плачь… Ещё пару минут они сидели в тишине, которую нарушали только редеющие Варины всхлипы, да вскипевший чайник. Варя, спеша, сняла старую большую металлическую посудину с плиты и разлила её содержимое по кружкам. По рассеянности по четырём, хоть и двух соседок не было дома. Солнечно для марта. Улица подтаивала и капала. Казалось, во всём городе было теперь больше воды, чем снега. Прекрасное утро воскресенья. Светлое и блестящее. Как Мари. В одну минуту… нет, в одну секунду стало понятно её вечное стремление жить по максимуму, брать от юности всё. Такое чистосердечное, конечно, прибавило Мари морщин в глазах соседки, но, тем не менее, Варе было жутко приятно оттого, что ей доверили тайну. Такое-то бремя Варя точно пронесёт достойно, не обронив ни слова ни своим, ни посторонним.
Из собственных набежавших мыслей Варю вернул к реальности ожидающий взгляд Мари.
– Ну ты, конечно, для двадцати двух хорошо сохранилась. Сама я тебя не раскусила бы.
И снова смех Мари. Звонкий такой, что весна зазвучала.
Пара по философии. С утра пораньше в понедельник. За что?
Из ума выживший дедок, втирающий уже минут пятнадцать про то, как важно не пропускать его лекции, берёт в руки списки посещаемости. «Это просто лучшая идея – проверять присутствующих, когда в аудитории сидит восемь групп с трёх направлений», – думает Влас, ёрзая на стуле. Он мнёт руки. «Где Варя, чёрт возьми? Сейчас влепят ей н/б19, и будет потом по всему универу ловить лектора, чтобы отработать».
Даже не столь пропуск лекции волновал его, сколь то, что она ничего не сказала, не предупредила. В голову полезла всякая иррациональщина. «Что, если ей стало плохо? Соседки по комнате бы помогли. А если они уже ушли на учёбу? Чёрт, надеюсь, она просто проспала будильник…»
Тем временем из уст дедка зазвучали знакомые фамилии Вариных одногруппниц:
– Дементьева?
– Здесь.
– Савина?
– Тут.
Хрис спросил, кто сегодня отсутствует, Влас на секунду отвлёкся на него, но всё же услышал краем уха:
– Чернуха?
– Здесь.
В голове его в тот момент зазвучало звенящее ускоглазое «чё-ё?», но ещё большее «чё-ё-ё-ё-ё?» у Власа вызвало то, что Варя появилась в дверях аудитории сразу после того, как кто-то крикнул за неё.
Лекционная аудитория взорвалась хохотом, и сама Варя неловко засмеялась и, смутившись, юркнула за парту, оставив дедка в недоумении.
– А это кто? – громко спросил он?
– Чернуха.
Все 170 человек в аудитории покатывались со смеху. Лектор покачал головой и продолжил проверять присутствующих. Варя повернулась. Улыбка не сходила с её лица. Нашла глазами меня, подмигнула и усмехнулась в плечо. Мари рядом с ней помахала Власу рукой, и они обе отвернулись обратно к дедку в пиджаке.
––
После пар они, уже не сговариваясь, пошли к Хрису для продолжения традиции пить среди недели.
– Что снилось сегодня? – спросил Влас Варю по дороге в маршрутке.
– Как мы бегали на уроке физкультуры. Там из знакомых мне людей был только Лепс. К нему подкатывала какая-то девка со сделанным носом и здоровенными накрашенными губами, а он вроде как и не против был.
– Да уж, – усмехнулся Влас. – Лепс у нас в последнее время парень нарасхват.
– В общем, сон закончился тем, что я била эту куклу головой о пол спортзала. Она у меня спрашивала: «За что?», а я отвечала: «За мораль, блять! У него же девушка есть», – продолжать Варе пришлось, перебивая смех всех утренних обитателей кухни. – В конце у неё ещё кончик носа впал внутрь как у Майкла Джексона. И поделом ей: чужой мужик – табу.
Сидевшая рядом с ними женщина преклонного возраста отодвинулась, вызвав у Власа тихий смешок.
—–
Почти все по-весеннему расслабились, многие прогуляли последнюю пару, потому у Хриса уже был полон дом гостей. Мари стояла во всей своей девичьей красе, оперевшись на подоконник, и премило болтала с каким-то парнем с сыпью на лице, которого Влас раньше не видел. Хрис подошёл к нему с Варей и шёпотом поделился соображениями по поводу того, что ему нравится, когда такие хорошенькие девчонки, как Мари, обращают внимание на не очень красивых парней. «Я его почти не знаю, но уже болею за него», – признался Дима.
Тем временем парнишка с сыпью на лице доделал самокрутку и закурил прямо в квартире, только лишь открыв окно. По резкому запаху, захватившему комнату, стало понятно, что там был не табак. Он протянул косяк Мари.
– Будешь?
У Власа сердце ёкнуло. Он уже собрался подойти и прогнать парня с травкой к чертям собачьим, как Мари сама всё сделала.
– Засунь себе его в задницу, по-братски.
Все, кто был рядом, посмотрели на неё. Раньше Влас от Мари грубых слов не слышал. Тут рядом материализовался Хрис и попросил парня не носить наркотики к нему домой.
– На меня итак соседи зуб точат за тусичи по ночам. Здесь сейчас семь человек, и все из-за этой дряни могут загреметь. А дальше проблемы с полицией, университетом, родителями… Тебе оно надо?
Парень с сыпью начал что-то объяснять про то, что этот способ развлечься лучше, чем алкоголь, но Дима его прервал:
– Пока он в нашей стране запрещён, и это не просто так. Но если ты всё ещё хочешь курить, выходи из подъезда и не подвергай опасности других.
Парень смутился и ушёл.
– Ты чего так жёстко с ним? – спросил Валера.
– Красников, ну вот что непонятного-то? Резкий отказ – залог постоянного воздержания. В следующий раз неповадно ему будет втягивать других в это дело.
Рита поддержала:
– И не грубо, а справедливо сказала! Знаю я, чем заканчивают те, кто начинает с травки. Только вот недели две назад у сестры знакомая из Польши сторчалась. Чуть ли не до гроба.
Тишина. Всем стало не по себе от такой мрачной истории, и один только Христофоров осмелился разрядить обстановку:
– Зато мы теперь знаем, что наша зайка умеет ругаться.
«Не ври, Хрис, в мужской компании ты её цаплей называешь», – сказал про себя Влас и усмехнулся.
––
В кой-то веки у Вари получилось выйти на учёбу пораньше. Половина девятого. Уже светлеющие аллеи по-прежнему почти безлюдны. Кое-где под деревьями всё ещё лежит снег, но у их веточек уже весна. В это утро они выпустили из почек своих мягких, нежных зелёных детёнышей. Варя всегда была привязана к немного другой природе – к лесу, но сейчас она любовалась всем на своём пути до самого КПП.
Около турникетов Варя, приостановилась, наблюдая за тем, как охранники снова не пропускают абитуриентов на подкурсы. Девочка втрое тоньше её самой с маленьким синим рюкзачком и длинной славянской косой за плечами, чуть не плача, упрашивала охранника впустить её на занятия:
– Как же так? Раньше меня всегда по паспорту впускали.
– Девушка, Вы меня услышали? – с деловым видом отвечал ей охранник. – На днях вступил в силу приказ, по которому мы имеем право впускать Вас либо по пропуску студента, либо по очной просьбе преподавателя.
– Но у меня нет его номера… Да и нас группа двадцать человек. Что ж ему, двадцать раз сюда приходить? – застонала девушка. – И занятие уже началось, он бы трубку не взял, а я здесь стою, как дурочка…
Варя не стала дожидаться того, как охранник начнёт злиться и прогонит абитуриентку прочь, молча подошла к ней, взяла за руку и утянула её от КПП в сторону аллеи, ведущей к общежитию. Только лишь охранник скрылся в своей будке, Варя заговорила:
– Не обращай внимания, они тут любят выделываться. Я сейчас проведу тебя, а ты запомнишь путь и будешь теперь так ходить на занятия, хорошо?
Глаза девчушки, до этого крайне изумлённые, заискрились благодарностью, огромные овальные щёки растянулись в улыбке, отчего голова её начала казаться совсем непропорциональной остальным частям тела.
– Спасибо, что помогаешь мне, – воскликнула девчушка с видом таким растерянным и счастливым, будто этой признательности она чувствовала в разы больше, чем могла выразить.
В холле общежития Варя поздоровалась с консьержкой, представила девчушку как двоюродную сестру Власа и сообщила, что они «только на пару минут вещи оставить и вернуться».
Влево по коридору через переход и лестничный проём, потом направо и до упора – они дошли до туалетных комнат, болтая о мелких учебных моментах, таких обыденных для Вари и таких долгожданных для девчушки с косой. Отвечая на наивные, порой даже смешные вопросы, Варя почувствовала, какая пропасть отделяет её теперь от беззаботных школьных лет. Но ведь даже года не прошло. Не верится.
– А зачем нам в туалет? – спросила абитуриентка.
– Здесь окно хорошее, большое, пролезть можно, – ответила Варя, направляясь вдоль кабинок к криво замазанному белой краской стеклу. Оторвав ноги от треснувшей, но ещё неплохо выглядящей плитки, она взобралась на подоконник, дотянулась до форточки и повернула ручку. Открылся невысокий, но достаточно широкий проём, в который Варя сначала бросила рюкзак, а потом и перелезла сама. Девчушка последовала её примеру.
– Лови рюкзак! – Крикнула она, но Варя в ту секунду едва успела приземлиться и, конечно, не успела среагировать: рюкзак пролетел мимо и плюхнулся на вытоптанный газон. Из него вывалились наушники, две тетради, пара ручек, фломастеры и ключи.
– Блинчик, зацепиться не получается! – послышалось с той стороны.
– Подпрыгни, не бойся, – ответила Варя и принялась собирать вещи девчушки обратно в рюкзак. Пока она пыталась починить разошедшуюся молнию, взгляд Вари случайно упал на кусок бумаги, торчавший из тетради с котиками, испещрённый мелкими круглыми буковками:
«Иногда ему казалось, что он живёт между двумя слоями облаков. Взлететь выше ему не даёт страх ослепнуть, а быть ближе к земле – для него равносильно смерти…»
Варя захлопнула тетрадку почти одновременно с тем, как девчушка с тонким писком приземлилась прыжком из форточки. Она немного не удержала равновесие, свалилась на пятую точку и сама засмеялась оттого, как нелепо это вышло. Варя протянула ей рюкзак.
– Кажется, у тебя застёжка сломалась.
– Ничего страшного, она часто так делает, – проговорила девчушка, после чего она встала, отряхнулась и высоко подтянула носки. Варя только сейчас заметила, что они были разного цвета.
– Как тебя зовут-то? – поинтересовалась Варя.
– Катенька.
Честное слово, так и сказала! Очаровательно.
Они дошли вместе до главного корпуса, обменялись контактами и убежали – каждая на свои занятия.
– Спасибо тебе за то, что повозилась со мной сегодня, – напоследок поблагодарила Катенька.
– Было бы за что благодарить.
У Вари после этой случайной встречи осталось стойкое предчувствие того, что Катенька скоро напишет ей. И она написала. Ровно через семь дней попросила пропустить её в общежитие. Так у Вари появился повод раз в неделю вставать на 15 минут раньше и пропускать малышку в университет. Ей было приятно помогать такой же девочке, какой она сама была буквально год назад.
Никто ещё и не подозревал, но это было начало крепкой дружбы.
—–
Апрель
Отчего-то уже после первого их с Катенькой обеда в перерыве, Варя сделала вывод, что это дитя – почти повторение её самой в былые дни. И хотя Катенька была младше её всего на два с половиной года, эта разница очень ощущалась. И всё же они сдружились: уже очень скоро Варя взяла Катеньку с собой на более-менее спокойную домашнюю посиделку у Хриса. Все в компании не могли перестав умиляться, увидев новую гостью:
– Какую кроху ты привела! – воскликнул Красников. – Сколько тебе годиков, малыш?
– Шестнадцать через три недели, – закатила глаза Катенька – зверёк в трогательном зоопарке, которого так и норовили затискать.
– Ох, правда? – Лепс сложил губы в трубочку. – А мой день рождения через десять с половиной месяцев.
Варя тоже посмеялась и впредь попросила отнестись серьёзно к этому чудо-ребёнку с большим писательским талантом, но пива много не давать. Катенька ответила, что не пьёт, и тут из кухни вышел Дима. Он без особого удивления поздоровался с Катей, сообщил всем, что у него до сих пор голова трещит после вчерашней попойки:
– Я ближайшие пару дней с вами, но без алкашки.
В первые же минуты ребята узнали, что Катенька обожает панк, мечтает прыгать с парашютом или со страховкой с моста или хотя бы прокатиться на зиплайне20. Ещё выяснилось, что у неё есть бедовая старшая сестра, вернувшаяся домой после первого же семестра с намерением перепоступить на другую специальность.
– Как так? – удивился Хрис. – Выходит, она целый год потеряла?
– Приводи её к нам, – предложил Лепс.
– Лёха, дружище, с каких пор ты зовёшь в эту квартиру людей без согласования со мной? – перебил его Хрис.
– А ты будто против.
– Может действительно не надо? – вмешалась Катенька.
– Да ну, Катюш, не бойся, – сказал Валера. – Дима обещает не заигрывать с твоей сестрой, да, Хрис?
—Нет-нет, – снова прервала его Катя, – я не поэтому говорю. Мы с Оливией просто не в таких близких отношениях.
– Оливия? Вот это имя мудрёное.
– Ну, мы в семье её просто Олей называем. Так, о чём это мы?
И беседа утекла в совсем другом направлении – Катенька начала спрашивать об учёбе в университете, а ребята почувствовали себя жутко важными и поддержали тему.
––
– Веришь в совпадения? – спросила как-то раз Варя, когда они с Власом сидели после пар у неё в кухне.
– Не особо, вообще не думал об этом.
Она аккуратно окунула в кружку только что отрезанную дольку лимона и опустила глаза.
– Валера подогнал мне свой старый замок для велосипеда. В общем, он кодовый, и когда я пристёгиваю его, всегда выставляю разные цифры, ну чтобы никто не стащил. Так вот, я заметила, что, когда я оставляю велик, – неважно где, в универе или в подъезде – на замке очень часто появляется одно и то же число: 26800. Какой бы набор цифр я не выставляла, когда ухожу, возвращаясь к велосипеду, я каждый раз вижу один и тот же код. И так уже продолжается, наверное, недели три, а может и дольше. Вдруг я не сразу заметила, что кто-то переставляет цифры на замке.
– Вот уж чего я мог ожидать, но не того, что у тебя появится тайный поклонник, – усмехнулся Влас. – А ты пробовала гуглить21, что это за цифры?
– Уже пробовала.
– И как?
– Ничего дельного.
– Ну тогда даже не знаю, что тебе предложить. Лучше забей. Какой-то придурок развлекается тем, что пугает людей. Никто до тебя не доберется, будь уверена. Я же почти всегда тебя провожаю до дома после пар.
Варя положила ему голову на плечо.
– Хорошо.
– Он же велик твой не трогает.
– Нет, но всё равно жутковато.
—–
Третий час ночи, суббота, двадцать восьмое апреля. В знакомой однушке на кухне горит свет, играет музыки, раздаются крики:
– Возьми слова назад, падла!! – орал Лепс, пытаясь высвободиться из рук Власа и Валеры и продолжить молотить кулаками Христофорова. Тот не отставал: рвался навстречу, удерживаемый тремя гостями под причитания Мари, вопя:
– Пошёл вон из моего дома!!
Дабы эти петухи снова не сцепились, Влас увёл Лепса на балкон. Хотел угостить его сигаретой, но тот достал свои со словами: «Сбереги, тебе ещё до зарплаты жить». Пачка выглядела дорого, названия Влас не знал, впрочем, так всегда было у Лепса.
Какое-то время они, облокотившись на перила, курили в тишине, и каждый думал о своём, но после одной большой затяжки Лепс шумно втянул в себя ещё немного воздуха и на выдохе заговорил:
– Вот ненавижу, когда такое исполняют. Если бы Хрис знал, какие триггеры у меня на этот счёт, он бы и рта не раскрыл. Мой отец так же погано себя вёл, как и этот дурак самолюбивый.
– Да, Христофоров в последнее время сам не свой, – Влас стряхнул пепел в густую темноту деревьев под балконом. – Но уверен, он не то имел в виду. Темы его шуток вряд ли пересекаются с тем, что вызвало у тебя такое беспокойства.
Лепс усмехнулся:
– Говоришь так, будто всё знаешь обо мне.
Влас пожал плечами:
– Далеко не всё, но этого достаточно для того, чтобы считать тебя другом.
На щетинистой физиономии сквозь вечный лепсовский скептицизм проступило некое подобие улыбки. Влас и Лепс не глядели друг на друга, но краем глаза было заметно, что они одновременно сделали затяжку и выдохнули.
– Никогда не слышал о твоём отце.
– Что? – переспросил Лепс.
– До этого дня ты не говорил о нём.
– Ну а начерта о нём говорить? Понты одни, сраная меланхолия и несложившаяся совместная жизнь с моей матерью. Да, она ушла от нас, когда мне было семь, а отцу – двадцать семь. Я был ранним ребёнком. Уже тогда я задавался вопросом о том, почему остался один с отцом. Но, может, в чём-то и хорошо, что у меня не было выбора. В четырнадцать лет, став чуть более осознанным, я начал замечать в отце черты, которые отнюдь не привлекали. Но мы должны были держаться особняком, потому что были без матери.
Признаться честно, мне не всегда было пофиг на то, что происходит вокруг. Я переживал из-за ухода матери. И знаешь, когда перестал? В пятнадцать, за полтора месяца до того, как подал документы в колледж. И знаешь, почему? Потому что появились дела поважнее, чем распускание соплей. Отец до сих пор не оправился после её внезапного ухода. Точнее, ему казалось, что всё хорошо. Но не могло быть «всё хорошо» у человека, который перебивался случайными заработками и каждый божий день жаловался на коммунальщиков. Один раз нам отключили газ на два месяца за то, что он не мог всё это время отдать долг – полторы тысячи рублей, представь. И каждый раз он винил во всём женщину, которую не видел уже без малого девять лет, и бил кулаком в стену кухни так, что крошились остатки плитки над гарнитуром.
Но стоило ему чуть устать от этой сварливости и злости, щит ханжества начинал пропускать настоящие эмоции и становилось ясно, что мой отец глубоко несчастен. Однажды я посмотрел на это и впервые подумал: «А ведь со мной такое уже было». Да. Оказывается, истории отцов и детей цикличны. И если взрослые замечают это раньше, дети считают их предупреждения демагогией, противятся наставлениям и тревогам родителей, наступают на грабли, и всё идёт своим чередом. Если же дети первыми осознают, что сталкиваются с теми же проблемами, они имеют шанс спасти своих взрослых.
И этот факт заставил меня взять яйца в кулак. Я отыскал отцу четыре варианта работы, которые могли бы прокормить его. Я собрал все свои немногочисленные сбережения, отложенные ещё с четырнадцатого дня рождения с бабушкиной помощью, оплатил долги за газ и положил на кухне новую плитку. Отец вроде бы оценил помощь, но и после этого уныние и безответственность нередко настигали его. Они никуда не исчезли.
Однажды, вернувшись с кружка по шахматам, я застал его за тем, что он просто сидел на диване и молча втыкал на страницу в паспорте с печатью о регистрации брака. Время было рабочее – где-то полпятого. Отец сказал, что его отпустили из офиса пораньше, но я не поверил.
Пока все эти его самокопания превращались в самозакапывание, случилось непредвиденное: бабушка с маминой стороны приготовилась умирать. Она уже много лет хворала и не то чтобы её состояние сильно изменилось, но она захотела провести остаток старости в своей родной деревне в восьмидесяти километрах от Новосибирска. Никто с ней не спорил, потому как наша бабушка часто иронизировала на эту тему, и всерьёз уже это давно никто не воспринимал. Мы с отцом приехали туда на пару дней, чтобы помочь бабушке транспортировать вещи. В тишине редких домиков из почерневших деревянных досок, мы с отцом таскали кресла и наладом дышащий старый комод с круглыми эмалевыми ручками на ящиках. Вокруг одноэтажной почти избы не было ни веранды, ни даже забора, но была качалка для воды, что-то вроде ручного насоса. Бабушка была как всегда немногословна, но по лицу было заметно, что ей всё нравится. Отец вроде как тоже немного проветрился. Даже пару раз за руль разрешил сесть. Так я один раз свозил бабушку в храм при монастырском комплексе недалеко от деревни (правда, старушке хватило сил всего на пятнадцать минут пребывания там) и один раз – по её же просьбе – выбирать место для похорон. Отец сначала попытался отговорить бабулю от преждевременных мер, но в итоге поехал с нами.
Деревенское кладбище находилось между двумя посёлками, на пустыре, где, видимо, когда-то вырубили все деревья, но теперь меж пней и надгробий высились лишь редкие одиночные стволы молодых берёз. Бабушка выбрала место рядом с самой большой из них. Я шёл позади неё и отца, косясь на приземистые надгробия, самое древнее из них было датировано 1796 годом. Среди старых, еле различимых от времени надписей, в глаза бросались относительно новые, недавние захоронения. Мы уже почти добрались по узкой дорожке к той большой берёзе, которую облюбовала бабушка, но тут мой взгляд задержался на одной невзрачной, но не очень старой могиле. Сначала показалось, что боковое зрение меня обманывает, и что всё это – нелепая проекция детских страхов. Я остановился и сосредоточил зрение, желая понять, что ошибся.
Но, оказалось, не ошибся.
И имя, и дата рождения говорили о том, что здесь лежит моя мать.
Через секунду я услышал оклик бабули, но даже простой поворот головы в её сторону казался сверхзадачей. Мир остановился, собрал весь свой гнев и отвесил мне приличную пощёчину. Я даже не заметил, что отец стоит рядом, пока он не заговорил низким вязким голосом. И каждое слово будто затягивало мои ноги в болото.
– Господи, всего через месяц после того, как она ушла…
И правда, год смерти был тем же, как и тот, в который мне исполнилось семь, и мама ушла.
Бабушка почти легла на могилу, рыдая, а я всё же нашёл силы взглянуть на отца. В его окаменелом взоре переворачивался мир. Ещё бы. Человек, которого он все эти годы презирал сквозь привязанность, давно уже был мёртв. Может, её уход из семьи значил совсем не то, что все думали?
Мы с отцом и бабушкой уже объездили почти все близлежащие посёлки в радиусе двадцати километров, пытаясь найти ответ у местных, когда в мою голову запоздало пришла идея о том, что после смерти маму наверняка кто-то отпевал. Мы поехали в церковь при монастыре, куда я возил бабушку за день до того. И там никто ничего не знал о моей матери, но нам сказали, что в соседнем селении есть ещё одна небольшая часовня. Мы едва успели добраться туда до заката. Священник в потёртой рясе угостил нас отваром из шалфея и ягод. Пытаясь напрячь память, он предположил:
– Если мы с вами говорим об одной и той же Анне, то она приехала сюда где-то за месяц до того, как её похоронили. Славная была женщина, но скрытная. Я разрешил ей спать на чердаке церкви, и с тех пор лишь изредка видел, как она уходила в лес рано утром. Иногда оставляла мне на скамейке у входа кружку ягод, но всегда – без слов. Говорили мы всего два раза: когда попросилась жить здесь и когда уж совсем стало плохо. Закрываю, значит, часовню вечером. Слышу – зовёт. Удивился, поднялся наверх, а она там лежит, встать не может. Говорит, лимфома, врач не нужен. Я спросил, есть ли у неё, за кем послать перед смертью. «Есть семья, – отвечает, – да негоже их беспокоить».
Казалось, с момента драки Лепса с Хрисом прошло недели две. Влас совсем забыл о том, что держал в руке сигарету. За это время она успела превратиться в столбик пепла, который Влас оценил взглядом, удивился и стряхнул его в темноту за перилами балкона. Лепс теперь представлялся ему совсем другим человеком. Правда сложно было представить себе, что у парня, чья любимая фраза «Это повод выпить», такой тяжёлый бэкграунд22. Кто вообще мог подумать, что Лепс, папа всех тусовок, пережил в свои девятнадцать лет нечто подобное?
– Вот только не делай такое огорчённое лицо, – прервал он мысли Власа. – Знаю, это пиздец. Но в шестнадцать жизнь выбирать не приходится. Пошли лучше ко всем, пока там без нас всё не допили.
Нет, это был всё тот же самый Лепс. Просто весь мир во главе с Власом, на которого только что свалилась непростая история его товарища, вспомнил, что лёгких жизней не бывает.
––
Май
– Мне всегда было интересно, – сказала Варя, прогуливаясь с Власом по парковке закрытого торгового центра, кто оставляет здесь машины на ночь?
Пока тот думал над тем, что же ему на такой странный вопрос ответить, она остановилась и указала рукой куда-то наверх:
– Смотри, а эта припаркована не по разметке.
Влас поднял голову и увидел прямо над ними жёлтый Nissan Juke23, прижатый колёсами к крыше парковки.
– И ещё один. И там, в углу… Господи, ну почему они не могли нормально встать?
Под ироничные причитания Вари он начал замечать новые автомобили, припаркованные вверх тормашками.
– А они на нас не упадут?
– Конечно, нет, дело же в овсянке.
– В овсянке? – переспросил Влас, хотя где-то в глубине души ему показалось, что он нашёл взаимосвязь.
И тут он проснулся. Ещё через пару минут понял, что ему наконец-то приснился не кошмар и не пустота, накрыл одной рукой оголившееся плечо Вари и тем самым умудрился разбудить её.
– Ты чего?
– Да всё нормально, сон приснился ммм.. необычный, мягко говоря.
– А я там была? – проглатывая буквы, сонно выговорила Варя и улыбнулась.
– Клянусь зачётом по правоведению, если вы не заткнётесь, я вас обоих в окно выброшу, – буркнула Лиза со своей кровати. Она отсыпалась после смены.
– Подарю ей беруши на восьмое марта, – тихо, сквозь сдерживаемый смех прошептала Варя.
Из щели между шторами сочился тусклый отсвет уличного фонаря. Влас почти ничего не видел, но чувствовал, что Варя всё ещё улыбается.
Ночь хороша для стихов и разговоров, куда тут молчать.
За целый день люди слишком устают для того, чтобы быть кем-то кроме самих себя настоящих. Поэтому Влас этой улыбке верил, как не верил ещё ни одной книге, даже Бёрдженсу, хоть это – и лучшее из того немногого, что ему доводилось читать.
––
Ближе ко второй сессии уже ко всему привыкаешь, и даже немного легче становится: оставался последний зачёт – по английскому, а после него – нет пар, целых три дня подготовки к зарубежной литературе и другим экзаменам. У Вари больше не было страха отчисления, боязни пересдач, оставалась только спокойная твёрдая уверенность в том, что она учится не на самой сложной специальности, и всё ей будет по плечу.
В общем, это была самая обычная ночь перед зачётом: Варя учила, допивала третью кружку кофе, периодически роняла голову на стопку учебников. Рита тоже сидела за конспектами, а Лиза спала после смены, когда в тишину квартиры ворвалась Мари и, набегу сбросив с ног балетки, утащила Варю в ванную. Та была удивлена, но повиновалась и даже позволила усадить себя на кафель. Приземлившись напротив, Мари ещё секунду держала руки на плечах Вари, будто собираясь с мыслями, а потом, видимо, не найдя слов, вздохнула начала снимать с себя блузку. Варя смотрела на всё происходящее с нескрываемым недоумением, а когда Мари начала расстёгивать лиф, у неё наконец вырвалось:
– Да что происходит-то?
Мари в ответ вывернула наизнанку чашку бюстгалтера и показала ей небольшое круглое пятнышко на месте соска.
– А ещё у меня задержка.
Холодок пробежал по Вариной коже, заставив каждую волосинку подняться на дыбы, но тут же его сменила горькая ирония: кого-кого, а Мари она не могла бы представить себе матерью.
– И кто этот герой?
– Не знаю, – чуть ли не плача выдавила соседка. На лице её застыла гримаса отчаяния и растерянности, но даже в таком состоянии Мари была удивительно красива. И теперь, когда вечновесёлая, вечнозелёная, заражавшая лёгкой светлой улыбкой и поражавшая своей непосредственностью всех знакомых и незнакомых кудрявая душа металась по ванной, прижатая укорами совести и чувством вины, Варя решила взять ситуацию в свои руки:
– Как давно у тебя задержка?
– Почти неделю. Варь, я не хочу становиться…
– Пошли за тестом.
– В полвторого ночи?
– А иначе ты сможешь уснуть сегодня?
Мари замерла с испуганным видом и спустя секунду разрыдалась, уткнувшись в Варино плечо:
– Ватрушенька, я так этого не хотела…
– Ну Марь, не мучай себя, ты ведь ещё ничего не знаешь наверняка. Пойдём за тестом.
– Что я родителям скажу…
– Пойдём за тестом!! – прервала её Варя уже более настойчивым тоном. Сквозь трудные попытки сохранить спокойствие пробивались ростки сомнения, жалости к будущему Мари и одновременно ситуация казалась Варе комичной: она и не предполагала о том, что у её соседки есть тайная жизнь. А потом Мари сквозь слёзы произнесла то, после чего Варя просто не смогла сдержать смех:
– Я больше никогда не буду заниматься сексом.
Варе сделалось так смешно, что аж неловко, и она зажала рот рукавом свитера, не переставая хохотать.
И смех, и грех.
А точнее и смех, и страх. Сама мимолётность Мари могла стать матерью.
– Чего ты ржёшь, коза! – всхлипнула соседка, вскинув голову, и сжала губы, чтобы самой сдержать горький смешок.
– Будешь. Только в презервативе. Как раз и от необходимости посещать венеролога себя избавишь.
Увидев по лицу Мари, что она только что открыла для себя новую сторону проблемы, Варя резко встала:
– Ну всё, хватит. Идём.
Ближайшая круглосуточная аптека, как подсказал навигатор, находилась в трёх с половиной километрах от их дома. Две ёжащиеся от ночного холода фигурки засеменили в сторону проспекта.
– Варь, а что если я на самом деле беременна?
Та подняла брови, пожала замёрзшими плечами и попыталась улыбнуться, чтобы разбавить атмосферу:
– Что ж поделать, возьму твоего ребёнка под свою ответственность. Будем воспитывать коллективно. Ты научишь его краситься, Влас – драться, Валера – играть в футбол, Хрис – общаться с девушками, а Лепс – воровать еду из супермаркета. Вот же самодостаточное дитя получится!
