Алина Сурменева
Повесть безвременных лет
– Добро пожаловать домой, – сказал отец, облокотившись плечом на дверной проём и скрестив руки на груди. У него всегда был такой вид, будто он что-то затеял, но держит свои намерения в тайне от окружающих. Когда Влас был маленький, его это пугало, но сейчас он рад был видеть свою семью.
—–
Уплетая за обе щеки бабулины неповторимые вареники с изюмом и творогом, Влас еле успевал отвечать на многочисленные вопросы семьи.
– А сколько вас человек в комнате живёт?
– А какие предметы самые сложные?
– А что вы там кушаете? – как и ожидалось, спросила бабушка.
– А мы билеты в кино на завтра купим, пойдём все вместе?
– А девушку там себе не нашёл, а?
Влас как никогда пытался исправить в себе привычку отвечать односложно, но получалось сомнительно, и он больше слушал рассказы близких, которые теперь казались ему легендами о жизни в другом мире.
После вареников подоспела яблочная шарлотка с мятным чаем.
Когда все пошли спать, Влас остался за столом вместе с отцом. Тот, улыбаясь, откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, и сказал:
– Рад видеть, что ты начал относиться к жизни серьёзнее.
Пауза.
– Надеюсь, ты понимаешь, что разумнее всего тебе было бы остаться здесь и перепоступить в другой вуз.
Проглоченный Власом кусок шарлотки застрял где-то в пищеводе и неприятным комом стоял там, пока тот не глотнул чая.
– Ты не шутишь?
– С чего бы? – лицо отца приобрело выражение искреннего удивления. – Я правда до сих пор теряюсь в догадках о том, зачем тебе российский диплом.
– Чтобы потом работать в России. А украинский чем лучше? – усмехнулся Влас.
– Тем, что для тебя потом открыта дорога в магистратуру от европейских университетов.
Влас смотрел на отца, и ничего не понимал, кроме того, что у них совсем разные взгляды на жизнь.
– Магистратура в Европе не приблизит меня к независимости.
– А что же приблизит? Тюменский диплом физрука? Жизнь на кредиты и полное отсутствие прав?
Обстановка всё накалялась. Влас выдохнул и сделал последнее усилие для того, чтобы ответить отцу не так грубо, как хотелось.
– Я выбрал ту профессию, которую считаю нужным. И поверь, я готов к тому, что мне всю жизнь придётся заваривать чайные пакетики по два раза. А образование человеку не гарантирует мозгов. Из киевских вузов точно так же люди выходят и ищут работу. Почему ты просто не хочешь принять мой выбор?
– Потому что это глупость, которую вся семья презирает.
На секунду эта фраза кольнула сердце, но Влас попытался убедить себя в том, что это не реальное положение дел, а очередная манипуляция отца.
– Пап, мне правда жаль, что вы скучаете по мне так сильно, что готовы прибегнуть к таким методам. Да, я у вас с мамой не родился гением, но хочу быть лучше. И ты, пожалуйста, не препятствуй этому, даже если не понимаешь моих способов.
Дверь в кухню приоткрылась, в неё выглянула сестричка
– Чего уши развесила? – рявкнул отец. Даша испугалась и убежала.
Конечно, на этом спор не закончился, но отец больше не слушал Власа, как и Влас больше не слушал отца. Он смотрел на детские фото, развешанные по стенам, стоящие на комоде, на бабушкины полки с соленьями, на пожелтевшие обои, которые были самым ранним воспоминанием его за всю жизнь, на холодильник, переполненный продуктами и готовыми блюдами, которые даже две такие семьи были не в состоянии съесть.
Всё вокруг казалось неправильным, а вечное желание лучшей жизни – вдвойне.
Первый день он был рад очутиться дома, в остальные – впал в анабиоз изо дня в день не меняющейся, вялой жизни. В последний – внезапно проснулся и ощутил болезненные скучания по семье, от которой ещё даже не успел уехать.
Отец не оставлял попыток заставить Власа забрать документы из Тюмени, но тот уже был далёк от области его влияния и не поддавался на провокации. В конце концов Влас понял, что движет отцом и перед отъездом, стараясь звучать как можно убедительнее, пообещал ему не забывать семью в любом конце света. Мать от этих слов расплакалась, и они вместе с сестрой и бабушкой облепили Власа капустой у входа в аэропорт.
– Приезжайте в гости, – предложил им Влас.
– Не-не-не, – послышалось со всех сторон. – Там же холодно.
– И медведи! – добавила сестра.
– Дашка, солнце, в России некого бояться кроме депутатов, – рассмеялся Влас, погладив её по голове.
– А кто такие депутаты?
– Потом расскажу, – остатки фразы заглушил голос диспетчера, оповестивший о прибытии самолёта «Киев-Москва».
—–
Варя скучала без Власа. Кажется, это были первые выходные с самого начала учёбы, когда она всё выучила и не пошла тусить. Звонил Валера Красников, звал на бесплатный кинопоказ в какой-то кофейне. Говорил, что Влас наказал ему не дать Варе затосковать. Но она отказалась, зная, что это её от тоски по родственной душе всё равно не спасёт.
Мари с Лизой тоже куда-то свинтили, так и осталась Варя дома почти одна – с Ритой. Та каждое воскресенье учит что-то. То анатомию, то биофизику…
Не зная, чем ещё себя занять, Чернуха приготовила суп на завтра, завернулась в синий клетчатый плед и уселась в глубокое кресло в комнате Риты праздно наблюдать, как та учит, чтобы не было так одиноко и пусто. Не отрывая глаз от конспекта и ручки от бумаги, Рита спросила:
– Чего загрустила? Из-за Власа?
И хотя Рита не смотрела на неё, Варя по привычке отвела взгляд куда-то в сторону.
– Да нет, просто решила домашний день устроить.
Правда, в их квартире было не настолько уютно, чтобы здесь хотелось проводить время. Но у комнаты Риты было своё очарование: полки забиты потрёпанными советскими учебниками, стена над кроватью заклеена разными схемами с цветными стрелочками и длинными названиями химических соединений, частей органов, костей и т.п.
– Пентозофосфодигидро… Иероглифы блин. Как ты это всё понимаешь?
В полуповороте головы стала видна мягкая горбинка на носу девочки. Радужка глаза, по цвету почти идентичная зрачкам, с этого ракурса была похожа на крупное зерно. Преровная розоватая кожа, премаленькая линия рта. В мягком полусвете клонящего к беззакатному вечеру дня её странная внешность казалась необычайно красивой.
– Да тут всё просто, если ты в школе не пропускал химию и био.
Варя ещё раз взглянула на схемы.
– Мне кажется, мой университет закончить легче, чем произнести слово sternocleidomasoideus14.
Рита рассмеялась:
– Правильно через «я».
– Ну мне откуда знать, у нас латынь только со следующего года. Всё равно звучит как сатанинские заклинания.
– Всего лишь название мышцы, – улыбнулась соседка. – Несложно найти мотивацию и выучить это всё – она кивнула головой в сторону стены, – если действительно хочешь стать врачом.
– А ты кем именно решила быть? Хирургом небось?
– Ещё не знаю. Может, онкологом или эндокринологом.
– Ого, такая ответственность. Я только хотела сказать о том, что не побоялась бы обратиться к такому доктору, как ты, но теперь надеюсь, что жизнь не даст мне поводов идти ни к онкологу, ни к эндокринологу, – улыбнулась Варя, обхватив колени своими длинными паучьими пальцами. – Как тебе вообще в голову пришла идея выбрать такую профессию? Мечта детства?
– Ну-у, я далеко не всегда хотела быть врачом. Незадолго до ЕГЭ всерьёз усомнилась в том, что мне стоит связывать жизнь с медициной. Говорила об этом с отцом, он убеждал меня в том, что это не самое перспективное и высокооплачиваемое направление, но если я всё же решусь, он примет это, – она на секунду оторвалась от конспекта, перевернула страницу учебника и продолжила писать. – Не очень разумно для будущего светила медицины, но я решила, что если мне суждено стать врачом, судьба пошлёт мне знак. Я не была фаталисткой, да и теперь не очень-то во всё это верю, но в тот же вечер к моему дому приехала машина скорой помощи…
Варя понимала соседку. Она тоже не верила судьбу, но обожала, когда богатая совпадениями жизнь рождала красивые стечения обстоятельств, которые так и хочется признать за знак свыше.
– Прекрасная история. Так и вдохновляет меня на то, чтобы действовать самоотречённо.
– И что же ты теперь будешь с таким настроением вершить? – усмехнулась Рита.
– Не знаю. Для начала пойду полы помою в Лизину очередь.
Февраль
– Я не общаюсь с большинством своих приятелей отрочества. Смотришь на них взрослых и думаешь: когда они успели стать такими важными? Были ли они на самом деле мечтателями раньше или же их прошлая, ныне утерянная аутентичность была последствием подросткового максимализма? Выходит, что люди имеют свойство вырастать из влюблённости в мир.
Влас улыбнулся:
– Ну что ж, раз она им больше не по размеру… А ведь с тобой так не работает.
– Да, но… вдруг мы просто не дотянули? Что если нам ещё это только предстоит?
– Убей меня тогда, прежде чем я стану сухариком, – и легонько ткнул её в грудную клетку пальцем. – Задуши шарфом вот этим.
– Ага, прямо вот так? – Варя дурашливо обмотала свободный конец шарфа вокруг шеи Власа. Между двух ровненьких рядов улыбающихся зубов показался мягкий полуовал языка.
Влас резко дёрнул конец шарфа на себя, и Варя повалилась в его объятия.
– Ещё чуть-чуть и с крыши полетела бы. Аккуратнее!
– Не полетела бы. Я тебя крепко держу.
Остаток их разговора заглушил ветер, свистящий меж карнизами, трубами и антеннами. Жидкая лава горящего закатного неба стекала на простыни, сушащиеся на балконе соседнего дома и спутниковые тарелки, установленные на крышах.
– Ты уверена, что не хочешь отметить свой день рождения завтра?
– Уверена. Нет у меня такой привычки – отмечать праздники.
Влас повёл бровями, мол, как желаешь, так и делай, но все его внутренние усилия были направлены на то, чтобы ни один мускул на лице не дрогнул. У него уже давно был план на этот счёт. «Кажись, впервые получилось предугадать её решение» – пронеслось кометой в его голове.
Ямочки полуулыбки едва проскользнули на лице Власа, но он тут же моргнул, посерьёзнел, выпрямился.
– У меня в такое противное время день рождения, – призналась Варя. – Сыро, промозгло и грязюка повсюду. Помню, на моё двенадцатилетие никто не пришёл. Кто с резким похолоданием заболел, кто не доехал по гололёду до окраины… Представь себе, как обидно мне, малой было.
– С тех пор и не отмечаешь?
– Ну да. Дело-то по сути не очень нужное…
«Отлично, – мысленно прервал её Влас, – завтра положу конец этой традиции».
—–
Неебических трудов стоило Власу уговорить Риту покопаться в Вариных шмотках и отыскать её паспорт. Зато таких квадратных глаз своей девушки он ещё никогда не видел:
– Обалдеть, мы серьёзно едем в Питер?
– Ещё бы я тебя обманывать решил в такой день.
Разговаривая, они укладывали вещи первой необходимости в небольшие рюкзаки. Решили ехать налегке. Варин рыжий свитер не помещался. После попытки утромбовать свой багаж ногой, она просто надела его на себя поверх другого свитера.
– Капустой быть теплее.
Ну невозможно было не улыбнуться.
– Варь, мы ж не в Норильск едем. В Питере такая же погода, как у нас.
– Спасибо, мам! – Варя саркастично улыбнулась. – Ты мне лучше скажи, как я коллоквиум по зарубежной литературе напишу во вторник после самолёта?
– Питер стоит и не таких жертв. Подготовишься нормально и через неделю пересдашь. А может и с первой попытки получится. Ты же умничка, я знаю.
Варя застегнула рюкзак, вынесла его в коридор и, вернувшись, приземлилась пузом на кровать. Влас упал рядом, распластав руки. Она повернула голову в его сторону, положив ладонь под щёку.
– Ждёшь? – спросил он.
Её глаза заулыбались. Мягкий контур губ шевельнулся:
– Жду.
—–
Только лишь табло с ремешком загорелось, а пилот предупредил о том, что началось снижение, сердце Вари забилось громче и быстрее. В окошке сквозь облака начали проглядываться кусочки леса, тут и там испещрённые блестящими на солнце кривыми пятнами озёр. Когда слышишь слово «Петербург», думаешь чаще о городе и погоде, чем о природе, а ведь она в этих краях невероятная.
– Когда сможем приехать сюда не на два дня, покажу тебе область, – сказал Влас, заметив, что Варя любуется видом. – Сестрорецк, Кронштадт, Выборг… Там дикие ели растут на огромных каменных берегах залива, покрытых мхом. Совсем как в древней сказке о каких-нибудь троллях.
Варя попутно подумала о том, какими интересными словами пользуется Влас, когда ему вдруг вздумается говорить красиво. Самой ей в такой ситуации вряд ли вспомнились бы тролли, потому так забавно было его слушать.
– С чего начнём знакомить тебя с Петербургом? – спросил, улыбаясь Влас. Редко можно было увидеть его в таком хорошем расположении духа. Таким приветливым, как сейчас.
– А ты сам как хочешь?
– Ну я думал насчёт Эрмитажа или Русского музея…
– Ох чёрт, какой выбор. А мы можем успеть и туда, и туда?
– Если постараемся, то да.
– Я ради такого готова не спать, – воодушевлённо вздохнула Варя, предвкушая увидеть в ближайшее время такое обилие искусств, какого она не знала за всю свою жизнь, ойкнула и зажмурилась: самолёт сел.
– Ты раньше часто летала?
– Нет. Признаться честно, сейчас впервые.
—–
Мороз на улице – огоньки в каждом доме. Всю дорогу до Адмиралтейской Варя глазела в окно автобуса, оставляя тёплым дыханием след на стекле. Восхищения, облачённые в самые высокопарные слова, не казались сейчас слишком пафосными: они были под стать этому возвышенному городу, впитавшему дух лучших времён нашего государства, не потерявшему его даже в страшную пору войны.
Треугольные крыши с дымоходами, маленькие луковицы-купола с круглыми окошками на чердаках, похожие на логова алхимиков из сказок, почерневшие кирпичные стены с высокими узкими деревянными рамами, эркеры и крохотные мансарды – всё здесь было надышано севером. И чем более старым и ветхим выглядел дом, тем сложнее было Варе оторвать от него глаз. И вот здания стали чище, лепнины – замысловатее… Словно поднимаясь по винтовой лестнице вверх, к самым изысканным идеалам классицизма, Варя и Влас приближались к главной площади Петербурга . Она, молча приоткрыв рот, прижалась к стеклу и смотрела, смотрела, смотрела, пока Влас не потянул её за локоть на остановку.
Но и на улице Варины глаза разбегались. Она ещё никогда не видела такой концентрации архитектурных изысков в одном месте.
– Сердце от восторга замирает, как представишь себе, сколько событий, повернувших вспять историю, видели эти дома, – промолвила Варя, робея перед гигантскими колонами и барельефами.
—–
По Эрмитажу они носились в поисках идеальной женской груди, сравнивая вкусы на натурщиц Рубенса, да Винчи, Жерома и Ренуара, а придя в Русский музей, Варя почти до самого закрытия не могла насытиться авангардом прошлого века. Влас болтался рядом, слушая восторженные рассуждения о том, что вживую это всё производит совсем другое впечатление и что раньше Варя была ярой приверженицей реализма, но теперь начала понимать и другую грань искусства – «не очень классическую», как она сама её назвала.
Влас же воспринимал любое творчество исключительно на интуитивном уровне. «Нравится – не нравится».
Вот чёрный квадрат не нравится.
Круг – тем более.
Полукрасные-полусиние пахари15 сначала не очень понравились, но с рассказами Вари всё начинает видеться по-другому.
Воронка из авангардных пейзажей – нравится.
Острый профиль Ахматовой и её синее (почему-то казалось, что бархатное) платье из треугольников – очень нравится. В одну минуту, рассматривая её, Варя просияла:
– Слушай, а Ахматова же петербурженкой была. Давай поищем дом, где она жила?
Влас достал из бокового кармана рюкзака телефон и полез в интернет.
– Мы будем ночевать недалеко от её квартиры-музея. Хочешь, завтра начнём с этого утро?
– Честно? Очень.
И глаза у Вари загорелись так, как если бы Влас устроил ей очную встречу с Ахматовой и всей литературной тусовкой тех времён.
Когда они зашли в первый музей, было ещё темно, а когда вышли из последнего – догорали последние пёрышки розово-синего северного заката. Всё, что они видели между двумя художественными мирами – столовая между набережной Грибоедова и Шведским переулком. И пусть походы по музеям воодушевили Варю, у неё всё же возникло ощущение, будто она из-за своей непомерной тяги к искусству упустила возможность узнать город. Все подобные настроения рассеялись у первого же столба с объявлениями, когда глаза Вари уловили на одном малоформатном плакате слова «оргáн» и «собор». Мероприятие было датировано сегодняшним вечером, и даже несуеверный Влас подумал о том, что судьба им пойти на этот концерт. До начала оставалось ещё сорок минут, и они даже успели перекусить пышками с дешёвым кофе на Малой Конюшенной, прежде чем отправиться в Спас на Крови. Ещё издали завидев у изогнутой ограды канала глазурно-пряничные капли куполов и калейдоскопические орнаменты стен, подсвечиваемых разливающимся закатом, Варя затаила дыхание.
На её глазах нечто сказочное, нереальное сталкивалось с резкими линиями колотого льда и очертаниями максимально приземлённых зданий с монументальными колоннами и узкими окнами между. Влас и Варя, прижавшись друг к другу, скрылись от очередного порыва холодного ветра в дверях собора.
Гул города мгновенно преобразовался в священную тишину, в которой лишь изредка шуршали ботинки вновь вошедших, да потрескивал огонь свечей. Варя и Влас прекратили растирать друг другу замёрзшие ладони, когда началась музыка. В течение следующих шестидесяти минут царило звучное умиротворение. Ни единого движения картины – величественные росписи, иконы, свечи, даже люди – казалось, даже сердцебиение – всё замерло с первым аккордом. Когда музыка закончилась, на органиста обрушились аплодисменты, а на Варю и Власа – собственные мысли, оставившие их почти на целый час. Покинув собор, они ещё несколько минут молча шли в случайно выбранном направлении. Потом Влас остановился у моста и спросил:
– Хочешь взглянуть на самый маленький памятник в Петербурге?
Варя кивнула. Он подвёл её ближе к каналу и указал рукой вниз, за ограду. Варя заглянула за линию чугунных вензелей ограды и у самого плещущегося края воды увидела очень маленькую ступеньку с ещё болеекрохотным памятником птичке.
– Это Чижик, – прокомментировал Влас. – Говорят, он исполняет желания, если оставить монетку на его постаменте.
Варя на секунду засомневалась в том, что это вообще возможно, но, приглядевшись, увидела пару блестящих кружочков рядом с Чижиком и чуть больше поверила в свои силы.
– Посвети фонариком, попросила она Власа, и достала из кармана пятьдесят копеек.
Вытянув руку вперёд, Варя сначала прикрыла один глаз, потом другой, и, прицелившись, разжала пальцы. Монетка, звеня, ударилась о постамент Чижика, отлетела чуть в сторону и плюхнулась в воду.
– Ничего, у меня тоже не с первого раза получилось, – сказал Влас. – Пошли лучше местное пиво попробуем. И зашагали они по горящим проспектам меж тёмных каналов и ободранных переулков. В каком-то баре на Рубинштейна играли живой джаз, но он так и остался за стеклом – Варя и Влас свернули за угол к ближайшему продуктовому магазину, какой показал им навигатор, купили бутылку Василеостровского сидра и ещё одну – тройного пшеничного эля. По наблюдениям Вари, улицы Петербурга больше были похожи на первое пиво – большой яблоневый сад, в котором каждое дерево – дом, и всё вокруг пропитано историей. Влас же больше ассоциировал каменные громады лепнин с крепким русским элем.
– Хотя, – заметил он, дойдя до Аничкова моста, – если бы ты местное тёмное пиво попробовала, то, бьюсь об заклад, назвала бы его самым питерским.
И чем меньше алкоголя оставалось в тех двух бутылках, тем более запутанными путями ноги носили Варю и Влас через весь центр. Миновав пятиугольный перекрёсток, они зачем-то снова перешли Фонтанку и через Юсуповский дворец, Исаакиевский собор, замёрзший сад и бессчётное количество каналов вышли к набережной Невы.
– Что это за здание? – спросила уже заметно повеселевшая Варя, указывая пальцем на светящийся выбеленный дом рядом с ними.
– Кто знает… Давай в интернете посмотрим, – предложил Влас, достал телефон и открыл браузер.
Варины глаза разбежались по карте, теряясь в обилии известных названий и знаменитых домов.
– Дворец Меньшикова, Медный, Кунсткамера… Господи, Влас, да мы около загса стоим! Пошли, нам точно не сюда.
– А куда предлагаешь?
– В Новую Голландию. Лиза посоветовала там одну рюмочную, где всё вкусно и по сто рублей…
Малиновая настойка
Укроповая настойка
Хреновуха
Влас и Варя, держась друг за друга, вывалились из здания «Бутылки». Слева от них кружились вихри людей на катке – справа гигантские розовые улитки ползли по стенам. Варя отшатнулась от них.
– О, Господи. Неужели мы настолько много выпили, что я это вижу?
– Нет, конечно, – успокоил её Влас. – Они уже давно здесь.
– Ну художник молодец, – посмеялась Варя. – Прям перед питейным заведением, чтоб все точно поверили в то, что это галлюцинация.
– Нужно же как-то сокращать процент алкоголизма в северной столице.
А потом они поехали на трамвайчике на Петроградскую сторону. Влас считал этот остров своим любимым местом в городе, а теряться в этих полуфинских улицах с Варей представлялось ему особым удовольствием. Выходя из трамвая, они пропустили в метро двух старичков – бабушку в вязаном берете всех цветов радуги с такой же яркой сумкой и бородатого деда с булавкой в ухе и в длинном кожаном тренче с огромным вышитым на спине профилем индейца.
– Ну как тебе местный колоритный народец? – понизив голос, спросил Влас.
– Потрясающе, – негромко ответила Варя. Хотя может эти слова больше относились к домам в югендстиле, ряд которых начинался за остановкой? Влас не знал, но он был уже рад тому, что привёз сюда Варю. Модерновые здания казались сделанными из одного большого камня с маленькими прорезями заострённых кверху окошек, из которых выглядывали листья комнатных растений. Лепнины здесь встречались редко – разве что совсем плоские и минималистичные, затерянные среди больших каменных плит, которыми были обложены дверные проёмы. Крыши-конусы, флигели на верхушках, круглые эркеры, крошечные мансарды, неяркие цвета, нежно разбавленные капелькой белого. Это было непохоже на то, что Варя видела на фотографиях. Единственное, что хотя бы отдалённо напоминало это место – картинки из большой книги сказок Андерсена, которую мама читала Варе, когда ей было пять.
Из одного двора они попадали в другой
И в следующий
И в следующий.
Власу уже начало казаться, что они изучили Петроградку вдоль и поперёк и что его половина, наверное, устала после такого насыщенного пешего маршрута, но Варя его мысли опровергла:
– Казалось бы, удивительно, что мы ещё на ногах держимся после алкоголя и километров, но усталости я почему-то не чувствую.
– Вот и здорово, – отозвался Влас. – И с погодой нам повезло. Можем гулять, пока не надоест.
Варя закинула голову вверх.
– Слушай, а давай на крышу заберёмся?
– Сделаем это завтра, Варюш. Ты сейчас по земле не шибко ровно ходишь, не то что по крыше.
– Ну давай хотя бы на балкон последнего этажа? – не унималась она.
– В хостеле, солнце, в хостеле.
– Окей, тогда мы просто обязаны вернуться сюда завтра и взобраться на крышу какого-нибудь модернового домика.
А потом они решили, что пьяным любые расстояния не страшны, прошли ещё километров пять мимо Петропавловской крепости и закрытого Летнего садика до последнего дома в переулке, где и располагался их хостел. Из парадной Варя добралась до последнего этажа и отворила окно на лестничной клетке. Вихревой ветер ворвался в подъезд, засвистел в пролётах ниже, а за заледеневшей рамой открылся вид на огненные вены улиц и проспектов, трубы и антенны, металлические сшивки крыш разной формы и высоты, купол Казанского собора – на две головы выше остальных домов. Красноглазая Варя одарила Власа самой счастливой улыбкой, какую он только видел в её исполнении за все полгода с момента их знакомства.
– Если бы мне позавчера сказали, что сегодня вечером я буду так вот просто смотреть с шестого этажа на город в совсем другом конце страны, я бы ни за что не поверила.
Влас молчал. Он был не в силах перестать любоваться благоговеющим лицом Вари и сосредоточить мысли на ответе. А та обняла его, и Влас почувствовал, как колет шею её старый вязаный шарф.
– Спасибо тебе.
—–
Проснувшись в одной койке в шестиместном номере в хостеле на Литейном проспекте, Варя и Влас в четыре руки приготовили завтрак из оставленной кем-то гречки и специй, выпили чаю и, поболтав с аргентинцем о том, какие в Петербурге нынче солнечные зимы, пошли в соседний двор – там был дом Ахматовой.
Власа всё не оставляло ощущение, будто не Варя впервые в Питере, а он сам. Как иначе можно было объяснить то, что он раньше не знал об этом самом питерском месте, хотя оно располагалось совсем рядом с теми локациями, где он бывал тысячу раз.
Комнаты старой коммуналки, больше похожие на коридоры, сундуки у стен и кухонная утварь, висящая на гвоздях, узкие лестницы и высокие грустные окна с видом на такие же строгие графские особняки, меланхолично голые дубы и заснеженные вершины осин. Разглядывая выцветшие фотографии и отрывки писем и черновиков Ахматовой, Варя пребывала в прострации. Совсем не верилось, что уже сегодня надо ехать обратно в Тюмень. Казалось, что они с Власом уже очень давно здесь живут, и возвращение в Сибирь отнимет у них новообретённый дом. Но, с другой стороны, до вылета оставалось ещё четырнадцать с половиной часов в Петербурге – отдельная маленькая жизнь.
—–
– Так, с парадным Петербургом ты вчера познакомилась, теперь поедем туда, где нет туристов, – предложил Влас, надевая куртку.
– Слушай, а откуда ты так хорошо знаешь этот город? – поинтересовалась Варя, когда они проходили в через арку, на кирпичной стене которой толстым слоем белой краски был написан портрет поэтессы размером в два человеческих роста.
– У меня здесь дед служил. Когда мне исполнилось четырнадцать, он начал брать меня с собой на все эти вечера встреч. Так и получилось, что до окончания школы я каждый февраль бывал в Питере. Тут же я и начал в баскетбол играть.
– Ты никогда не говорил о том, что занимался спортом, – заметила Варя.
– Да это было не очень серьёзно, я ж не с детства играл, – махнул рукой Влас. – Но я больше ничем особо не увлекался в жизни, потому и пошёл на физкультурный. Кстати, весной пойдут студенческие первенства, так что не исключено, что мне ещё придётся вспомнить, как играть.
Они проскочили в метро по одному жетону и поехали вверх по синей ветке – на станцию Удельная. Только лишь выйдя на улицу, Варя заметила разницу: дома уже не были такими ухоженными, мимо ходили очень скромно одетые люди. Какая-то бедная бабушка у метро продавала веники из засушенных веточек. Чувствовалась близость вокзала, даже голос диспетчера доносился. И в такую погоду среди всей этой суеты откуда-то из неопределённого источника были слышны звуки живого аккордеона и дворовой гитары.
«Да они бесстрашные, – думала Варя. – В феврале на улице играть! Ещё и голыми пальцами небось».
Они с Власом побрели вдоль трамвайных путей в сторону рынка. Наблюдая за людьми, их речью, лицами и походкой, Варя отметила, что та же часть социума, которая в других городах страдает от низкого уровня жизни, в Петербурге чувствует себя вполне нормально. И, судя по внешнему виду, вряд ли их достаток чем-то отличается: всё те же бедные люди общались друг с другом, улыбаясь, без недовольства и агрессии, разве что иногда с ироничным негодованием, но в каждом их слове, в каждом движении сквозило уважение как к случайному собеседнику, так и ко всему миру. Варя сама не причисляла себя ни к какому социальному классу, но и как любому небогатому студенту ей был близок отказ от материальных благ, и в этом бедном районе, казалось, что каждый прохожий разделяет её участь, потому ей было вполне комфортно гулять здесь. Начались ряды вещевого рынка. Варя даже издалека не была похожа на любительницу покупок, сославшись на низкий ценник и возможность найти интересные вещи из Прибалтики и соседней Финляндии, всё же предложил поискать что-то на память. Варя неожиданно для самой себя согласилась.
Добродушные продавцы старенькой электроники и антикварных предметов роскоши сидели в своих палатках как в уютных домиках, попивая горячие травяные настои из термосов, кто-то вязал спицами, а из одного ларька доносились песни Аиды Ведищевой с винилового проигрывателя. Рядом с целой полкой часов разных эпох, тикающих вразнобой, Варя и Влас разбирали огромный стог вязаной одежды и в конце концов нашли два неплохих свитера – первый синий, со светло-серыми рядами вышитых домиков, саней и ёлок, а второй – тот, что больше понравился Власу. Зелёновато-коричневый с неброским круговым орнаментом вокруг горлышка. Хозяин лавки сказал, что такой узор придумали в Исландии, назывался он как-то причудливо и длинно на букву «л»16, но Влас не запомнил. После долгих уговоров славный дядя-продавец уступил им почти семьсот рублей. Теплым и искренним благодарностям Вари вторили всё те же многочисленные часики с полки, складывая свои звуки в электрическую, немного наивную мелодию. «Быть может, в бедных людях больше доверия?» – задумалась Варя, с неохотой покидая уютный рыночек, душу и сердце скромного пролетарского Петербурга.
Перехватив по дороге к метро по ржаному пирожку с ягодами, Влас и Варя поехали обратно – вниз по синей ветке. Они вернулись на Петроградскую сторону, как и хотели. При свете дня и трезвой голове в знакомых местах обнаруживались новые детали – такие как, например, чернеющий на бледном небе ряд античных статуй, стоящих вдоль края крыши дома у перекрёстка. Варя на секунду остановилась и задрала голову высоко вверх, чтобы увидеть кончики крыш зданий. Непродолжительное восхищённое молчание разрушили слова:
– Знаешь, а я бы здесь осталась.
– Все в начале так говорят, а потом спиваются или ещё чего хуже на наркоту подсаживаются оттого, что город оказался немного мрачнее, чем они могли себе представить.
– Ты не понял, меня как раз зацепила эта мрачность. Здесь всё не такое, как я привыкла видеть, и теперь наконец-то стало ясно, почему я раньше не могла понять, что мне нравится. Просто я не была знакома с Петербургом. Не знала этих северных лесов, над которыми мы пролетали, не шагала по этим мостам, не глядела на ртутную гладь Невы. Я вообще не знала, что вода бывает такой чёрной. Понятия не имела о том, что дикие цветы могут сквозь снег прорастать на бетонных основаниях балкона в самом центре города, где без устали носятся бабушки с цветами в газетках и двухэтажные туристические автобусы, где густой влажный воздух тревожат звуки голосов, говорящих на разных языках, инструментов уличных музыкантов, рёв моторов лодок и катеров… и так близко залив. И мне полюбился не Невский проспект. Здесь для меня красиво даже то, что для других – грязь и бедность. Спасибо тебе за то, что показал мне этот центр мира на краю Вселенной.
