Алина Сурменева
Повесть безвременных лет
– Depeche Mode?
– Нравятся.
– King of Leon?
– С тринадцати лет слушаю.
– Sleep Party People?
– Ого, а их ты откуда знаешь?
… и кино:
– Все боготворят Безрукова и Хабенского, но ведь есть ещё бешеный талант в России – Александр Яценко.
– Чёрт, ты что, мысли мои читаешь?
… и даже в литературе:
– А Джейн Остен случайно не любишь?
– В смысле не люблю? Обожаю. …хоть Алёна и училась не в гуманитарном вузе.
Но зря Варя так обрадовалась первому впечатлению. Пока все восхищались тому, как энергично Алёна поддерживает любой разговор, Варя начала замечать, что-то неживое в ней.
Не нравится ей вся эта музыка на самом деле. И Джейн Остен тоже. А кино для Алёны так и не страсть вовсе: всё из желания быть «не как все». Варя сначала решила, что просто она хочет привлечь к себе побольше внимания из-за какой-нибудь недолюбленности в детстве, и не стала её судить за это, а даже состраданием прониклась, но потом Алёна начала выкидывать в разговорах и вовсе странные вещи, к которым Варя уже не смогла отнестись так мягко.
Со временем запасы рассказов о детях истощились, а пополнялись они не так скоро, как чтобы заполнять все алёнины вещания, и она начала говорить о жизни в целом, но делала это так радикально и осуждающе, что Варю волей-неволей брал какой-то испанский стыд. Почему ругает она абстрактных людей, а попадает так близко к больному? Варя не знала, но всё ещё пыталась свалить всё на свою природную чувствительность. К тому же она дорожила маленькой компанией, выкатывающей на берег моря после планёрок в расслабленную ночь под жидкий лунный свет. Там было много других хороших девочек и мальчиков из педсостава, с которыми Варя старалась общаться больше, чтобы абстрагироваться от Алёны.
И всё же то, что они изо дня в день оказывались рядом, копило в Варе раздражение. В любой, даже локальный разговор, возникший в компании, рано или поздно вливалась Алёна, и тогда все участвовали в беседе, кроме Вари: она чувствовала себя вытесненной и молчала. А Алёна будто бы и разницы не почувствовала оттого, что кто-то не включён в обсуждение. И Влас, и другие вожатые будто бы не замечали того, как поверхностны её выводы о бытии. Чем была её жизнь до лагеря? Не иначе как рутиной. Но тогда откуда она взяла право рассуждать о том, чего никогда не знала? Со своим скудным жизненным опытом она херила отношения в присутствии влюблённых, большие города – при москвичах и петербуржцах. Один раз ни с того ни с сего заявила, что английский юмор понимают только интеллектуалы.
– Ну вот не может он быть глупым, если понимает…– вещала она.
И тут Варино терпение лопнуло:
– Это что ещё за оригинальное мерило ума? – не постеснялась перебить она.
– Всмысле? – прервалась Алёна.
– Ну вот предположим, человек в другой среде рос. Другие книжки читал, и в школе учил немецкий. И что, он сразу плох?
И тут куда-то делась вся алёнина коммуникабельность. Диана и Ника, сидевшие рядом с ней, тоже замолчали и обратили внимание на Варю, из-за чего последняя смутилась, порозовела, но отступать было поздно, и она продолжила:
– Кто сказал, что все обязаны понимать друг друга, чей-то дурацкий юмор?…
А Алёна, будто почувствовав стеснение Вари перед обращёнными на неё взглядами и нарочито громко прервала её слова на середине:
– Да тут только дурак не понять может…
– Может ещё порассуждаешь на тему того, кто такой дурак? У тебя же богатый опыт в вешании ярлыков, – перебила её Варя в ответ уже более твёрдо и уверенно. «Не клади палец в рот, сука, я ведь и кусаться умею», – думала она, готовясь парировать следующие слова.
Но Алёна не ответила. Видимо, Варино непонимание работало и в обратную сторону.
Только тут стало заметно, что вся компания хранила молчание и уже несколько минут наблюдала за ними двумя. Шумело только море. Собрав волосы в хвост и туго перевязав резинкой, Варя поднялась, размяла затёкшие ноги:
– А теперь мне пора к детям.
И зашагала к калитке.
– Варь, подожди, – догнал её Влас. – Ты чего так набуянила? Алёна же вроде неплохая девка.
– Неискренний, хитрящий человек не может быть хорошим.
– Да что она такого сделала?
– Все эти её фишечки должны браться от чуткого прислушивания к самому себе, а не от хреновых попыток понять что-то необычное и стать вроде как «модной». Этот спектр необычных увлечений она использует как ступеньку, становясь на которую, вроде как можно смотреть на всех свысока.
Влас остановился, и остановил Варю за руку.
– Стоп, да у тебя же ПМС29.
– Это тут не при чём. Давно пора было сказать, что она дура.
Влас так до конца и не понял, что произошло у Вари с Алёной или у Алёны с Варей, но, может, это и не было так важно, потому что совсем скоро проблема затерялась в суете подготовок к мероприятиям и конкурсам и бесконечных походов на море. Порой даже в душ сходить времени не было, и приходилось ждать аж конца планёрки, чтобы добраться до заветной чистой воды. Так что пьянки собирали всё реже, похмелье мучило ребят по утрам всё чаще, а к середине смены большинство совсем забросило ночные вылазки.
—–
К работе физрука Влас быстро привык, и начальница смены, заметив первые признаки этого, поручила ему подменять вожатых, ушедших на выходной. В дни, когда никому не нужна была помощь, Влас, справившись с основной частью спортивной работы, примыкал к отряду Вари. Это были лучшие дни смены. Дети у его девушки были забавные. Только лишь на первый взгляд они были слишком маленькими: общие темы для шуток находились достаточно быстро. Они катали свою вожатую на надувном круге вдоль буйков на мели, рисовали лучшие в лагере декорации к сценкам и очень любили песню про батарейку. «О-ой-ой-аи-ой батарейка-а» – завывали они, потом Варя гасила свечу. Дети на этом моменте поднимались с полянки, отряхиваясь, брались за руки и змейкой следовали в корпус чистить зубы и укладываться спать. Когда в последнем окошке гас свет, Влас и Варя шли к воде, на опустевший берег или в рощицу за лагерем. Ворс мягких июльских травинок был ложем более приятным, чем железные кровати ввожатской, где к тому же всегда кто-нибудь был. Правда, в конце смены (не спрашивайте, как) у них всё же случился секс в домике. В мужской комнате на тот момент все ушли пить водку на набережной, и спал один только спасатель Родя, которого и танком не разбудишь, но и Влас, и Варя старались быть тихими.
Но большую часть времени Варя и Влас виделись на ночных дежурствах. Арина Сергеевна часто поручала Власу так называемый «контроль бодрости», который, по сути, заканчивался на том, что спящих на посту вожатых Влас обдавал водой из ведра, одолженного у уборщицы.
Варе, конечно, таких наград не доставалось. Да и не всегда она спала. Чаще тихонько слушала аудиокниги, не рискуя читать в совсем тусклом свете ламп холла. И тогда приходил Влас. И они говорили. Чтобы не уснуть и потому что за пару часов всего успевали соскучиться.
«Собираемся мы, значит, с моря уходить, а рядом – Маша тоже своих строит. Один ребёнок собирается медленнее других – так она его чуть ли не пинает, кричит, злится. Ну скажи мне, где у этой женщины совесть? Разве это педагогично? А если он потом вырастет и так же будет с людьми? Смотрю на это и всё больше хочется своих детей укрыть от такого дикого отношения, дать им любви побольше, чтоб они знали, что не в жестокости сила…», – жаловалась Варя.
Влас её понимал. Ему самому не нравились некоторые поступки вожатых. Ругань за обедом, когда дети сидят за соседним столом и всё слышат, язвительные фразочки не поделивших что-то девок в присутствии их отрядов… Для многих это был первый опыт такой работы, и в переломный момент смены солидарность и даже самые прочные основы командной работы могли дать трещину, и Влас это чувствовал на себе. Иногда. Но никогда не позволял себе сорваться.
Долгие дни в лагере переворачивали всё с ног на голову. Хорошие с первого взгляда вожатые оказывались педагогами-дилетантами, а дети, которые сначала вели себя как исчадия ада, открывали свои хорошие стороны. Так, например, самая драчливая девочка в Варином отряде – десятилетняя Люда, имевшая явные проблемы с социализацией, как оказалось, разбирается в истории. Как-то раз, жуя булку на лестнице, Варя услышала её разговор по телефону перед отбоем:
– …слушай, мам, а как ты была пионеркой, если в год распада Советского Союза тебе, получается, было только восемь лет?…
У Вари булка пошла не в то горло, она закашлялась и не услышала продолжения разговора, но этого было достаточно, чтобы её удивить. Ребёнку десять годиков, а она уже знает и интересуется. Да ещё и не самой лёгкой для анализа частью истории. Влас к этой истории отнёсся с недоверием, но Варя от этого только больше загордилась тем, что среди её детей есть такие невероятные. Да они все в чём-то невероятные, если так подумать.
—–
– Представь себе такую картину: Геля, вожатая двенадцатого отряда, ушла детей купать. Вместе с моими, потому как я со своим горлом сегодня не рискнула заходить в холодную воду. Вот и осталась на берегу с девочкой из отряда, которая в море не захотела. Спрашивает у меня, какое сегодня число. Отвечаю, мол, двадцать седьмое июля. И тут это восьмигодовалое дитя выдаёт: «Эх-х, отец через месяц выйдет». Я чуть не упала.
Люди в цыплячьих жилетках расходились, сбегая по ступенькам из штаба, по вожатским домикам. Мимо них двоих, сидевших на джинсовке Власа, постеленной под порогом.
– Варь, ну ты же сама знаешь, почему. Это государственный лагерь. Да, мы были не очень готовы к такому, но это факт. Простых детей сюда не отправляют.
– Да только на меня их горе чуть ли не слёзы наводит… – она помолчала и добавила: – Зато они творческие. Собираются в холле, разворачивают ватман и творят всякий сюрреализм с машинками, кошаками и бабочками. Некоторые даже на море берут краски с собой, разрисовывают камушки.
– А потом ими кидаются? – усмехнулся Влас.
– Ох, больная тема была, но сейчас они отучились. Теперь просто окунают их в море и любуются цветными узорами на воде.
– По сколько им?
– Восемь-десять в среднем.
– Какие мечтатели растут. Подстать вожатым. А кто их этому научил?
Варя раскраснелась, заулыбалась, натянула воротничок футболки на нос:
– А ты как думаешь, кто?
– Ты ж моя умница, – испытывая гордость за оригинальные методы воспитания, придуманные его девушкой, Влас обнял её.
И чем дольше шла смена, тем больше он понимал, что больше всего среди всех фейерверков и танцев здесь самое лучшее – это то, как раскрывает свои таланты его девушка.
А ещё смех.
Смех детей – открытый, безудержный. Над чем-то простым и, возможно, даже глуповатым, но такой искренний. Смех над удачно выпущенной локальной шуткой, которую понимают только внутри отряда. Тихий, сдерживаемый смешок двух-трёх вожатых на планёрке. Только они знают секрет.
А ещё энтузиазм, с которым товарищи по работе вытягивают тебя из сложностей.
В этом лагере на самом деле было много хорошего.
––
Август
Вернувшись со свечки, Варя открыла ключом корпус, запустила детей и велела им готовиться ко сну. Сама же пошла в туалет и закрыла кран с водой. Кто-то уже третий раз выкручивает их на полную, пока детей нет в корпусе. Варя считала это чьей-то глупой шуткой, но дети думали иначе. Проверяя, все ли улеглись спать, она нашла на пороге мальчишеской комнаты открытый чемодан, в который была высыпана горка сухих сосновых игл. По бокам от чемодана к дверному проёму поднимались белые гирлянды из туалетной бумаги.
– Ну и что это за народное искусство? – поинтересовалась вожатая.
– Капкан для ловли приведений, – ответил ей Захар, до носа укрытый одеялом.
Варя не смогла сдержать смех. Шестеро мальчишек захохотали вместе с ней.
– У вас есть пять минут до отбоя, чтобы это убрать.
– Но приведение… – решил было возразить Артём с соседней кровати.
– Я сегодня дежурю здесь всю ночь. Не бойтесь. Поймаю сразу, если увижу, – улыбнулась Варя и щёлкнула выключателем.
Несмотря на новый заезд свеженьких, ещё не уставших вожатых, в последний день уходящей смены заставили дежурить всех поголовно. Для Вари это была уже третья бессонная ночь подряд. Все, даже резервные силы её покинули и сознание держалось на ниточке пакетированного чая, который она пила, не переставая. То и дело сползая по дивану, Варя снова поднималась, пробовала читать Стриндберга, но сосредоточиться было сложно. Поэтому она обрадовалась, когда со ступенек лестницы с ней заговорил новый вожатый, появление которого, она, видимо, не заметила от той же усталости. Заслышав его вопрос, Варя подпрыгнула от неожиданности:
– Что, скучаешь?
Варе не была приятная эта странная формулировка, но вроде как это не было слишком похоже на подкат, да и разговор помог бы ей не уснуть на дежурстве, так что Варя ответила:
– Да нет, всего-то пытаюсь поддерживать иллюзию относительной бодрости.
Парнишка сошёл по лестнице ближе к дивану Вари, держа огромную суповую кружку в одной руке и какую-то коробочку в другой. Он был небольшого роста, в какой-то цветастой индийской накидке, кудрявый и с щетиной того же тёмного-русого цвета, что и отросшая часть волос Вари.
– Так значит можно тут тебя поразвлекать рассказами?
– Только негромко, а то детей разбудишь, – Варя зевнула на последнем слове, встряхнула головой и добавила себе чая. Кудрявый вожатый поставил на стол деревянную коробочку и открыл её. Внутри были какие-то травы.
– Добавить? – спросил он.
– А что это?
– Шалфей, мелисса, розмарин…
– Чай с розмарином? Интересно, давай попробую.
Парень кинул щепотку в кипток, травинки закружились по чайной глади, некоторые начали оседать на дно.
– Ну, слушай.
Три года назад я работал в летнем лагере под Анапой. Уложив свой отряд спать за пару минут до отбоя, я ходил между комнатами, нащёлкивая пальцами какой-то музыкальный ритм. Со мной поравнялась шагом девочка, тоже щёлкая пальцами, только быстрее. Я ускорил темп, она тоже. Мы оба остановились посреди коридора и из-за всех сил напряглись, чтобы перещёлкать друг друга. В итоге почти сравнялись, но у меня получалось чуть скорее, девочка сдалась, всплеснула руками и рассмеялась со словами: «Зато на ударных круче играю».
Я такому вызову удивился, ведь с барабанами дружу с пяти лет, и тут же возразил:
– А вот и неправда!
Потом ещё и выяснилось, что мы с этим птенцом выбрали в жизни одинаковые профессии и слушаем одну и ту же музыку.
Не люблю уточнять, будем звать её Птенцом, хорошо.
– Звучит как начало истории о нарушении восемнадцатого пункта единых педагогических требований30, – усмехнулась Варя, кивнув.
– Нет-нет-нет, ты что. Это было совсем другое общение.
Вообще у Птенца был свой отряд и свои вожатые, но почему-то ей с первых дней смены хотелось находить в моём плотном рабочем графике крохотные окошки и занимать их собой. Она нечасто так делала, но через три недели, к отъезду Птенца, я успел пожалеть о том, что мы с ней больше не увидимся.
Чтоб ты понимала, что это был за ребёнок, в конце смены я дал ей свой паспорт посмотреть, а она, увидев, что у нас всего два года разница, сказала:
– Ну и зачем ты это мне показал? Ничего ведь не изменилось, сенсей31.
Так вот, проводил я детей домой, Птенец уехал за четыре с половиной тысячи километров от меня и поступил на первый курс ветеринарного дела. Периодически просил у меня разного рода учебную литературу, иногда делился музыкой. А потом очутился на каникулах в Москве и пропал.
Я верил в сознательность этого ребёнка и почти не переживал о том, что если Птеня попала в трудную ситуацию, она не только из неё выберется, но ещё и всех вокруг из трясины вытащит.
Тем летом я много работал, чуть ли не из кожи вон вылез, чтобы накопить на поездку в Питер. А пересадка была где? Конечно, в Москве.
И не поверишь, каково было после пятичасового перелёта, уже во Внуково, получить сообщение о том, что Птенец всё ещё в этом городе, только вышел из больницы, поправлял психическое здоровье всё это время. Правда, я не знал, что с ним могло быть не так, она ведь никогда не говорила об этом, да и потом – лишь с иронией и вскользь. Сорок минут на маршрутке, час на метро, пятнадцать – пешком, и вот он передо мной живой мираж: повзрослевший на год Птенец, с отросшими волосами и большими синяками под глазами, искренне рад видеть меня.
Мы гуляли почти вплоть до моего вылета в Питер, и уже впоследствии оказалось, что эта встреча была для Птенца спасительной тропой возвращения к нормальной жизни. Действительно, с того момента у неё всё пошло в гору: вернулась к учёбе, начала писать роман о студенческой жизни, даже в какой-то момент поехала с родителями заграницу… А у меня после самой лучшей поездки в Питер всё покатилось к чертям. Началось с того, что распались лучшие в моей жизни отношения. Так глупо и плохо. Так плохо, что даже хорошо. Дальше я углублялся и углублялся в причины своей боли. Даже свеженаписанный роман Птенца усугублял. Кто что в нём увидел, а я – напоминание о той же боли. И всё вокруг способствовало, всё вело к одному, но сосед по комнате в общежитии трижды помешал этому, и я остался жить дальше.
Но жизнь студенческая не терпела долгого горя. Через пару дней после третьей попытки меня вместе с командой вуза отправили на научные дебаты в Воронеж. Так расстояние между мной и городом, где жил Птенец, сократилось до пятисот километров, но я даже не надеялся на встречу, ведь как раз в то время, она путешествовала заграницей с родителями. Но она приехала. С самолёта – на первую пару, с неё – на попутку. Мы снова пересеклись всего лишь на день. Это был поворотный момент, в который я захотел зацепиться за жизнь и выбраться из той топи, в которую сам же зарывался до сих пор. Когда я как-то совсем невзначай пошутил о том, что жизнь моя теперь ничего не стоит и что терять её не жалко, она расплакалась. Так, будто я только что попытался умереть у неё на руках. Прямо посреди улицы, забыв обо всём кроме моей трагичной потери любви к жизни, она тяжело и долго рыдала. Помню, я тогда очень удивился тому, что могу быть так ценен для кого-то.
Вот как всё изменилось за пару месяцев: в августе я помогал Птенцу реабилитироваться и мало-помалу возвращаться в социум, а теперь, в ноябре, она вытягивает меня из похожих проблем.
В тот день рухнула стена субординации. Птенец больше не был моим самым осознанным ребёнком, а я перестал быть её вожатым. Мы стали настоящими, крепко связанными половиной километража России друзьями.
Через полгода мы, оба уже относительно здоровые, пили «Ягермайстер» у Финского залива в Петербурге. Ещё позже – гуляли в переулках около Старого Арбата и по Подмосковным лесам. Жизнь не оставила мне сомнений в том, что как бы далеко от меня ни оказался Птенец, мы обязательно встретимся.
Внешний мир, наверное, счёл, что мы оба ходим по слишком тонкому льду: у Птенца то и дело спрашивали, вместе ли мы, но для нас обоих было очевидно, что с отношениями эта ментальная связь ничего общего не имела. Когда я отращивал бороду, Птеня подстригала её мне. Да, на это дело у неё глаз был намётан. А я ей однажды даже волосы покрасил. Белая, она была похожа на норвежку, и мне на секунду захотелось так же, чтобы стать окончательно её старшим братом… Глупые, безрассудные мысли иногда лезут в головы тех, кто обязан быть серьёзными. Но Птенцу я больше не вожатый. Я Птене – друг, с которым она к полуночи едет в центр Питера за пельменями, а потом, словно совсем дурная, перебегает через Невский в неположенном, чтоб успеть в метро до закрытия…
Вожатый замер. Во взгляде его что-то застыло, что-то больное, надрывное, но это продлилось не дольше секунды.
– Можно я закончу на хорошем? Мы переехали в один город. Та-дам. Зе энд. Конец.
Варин сон как рукой сняло. Конечно, ей было интересно, что случилось с этой девочкой. Но влезать в, как видно, свежую рану, не хотелось. Личные границы её нового знакомого, похоже, были обнесены забором с колючей проволокой.
Она ещё раз оглядела нового вожатого: из-под цветастой накидки торчала форменная вожатская футболка, на правой руке – тату на полруки с инопланетянином…
– Как зовут-то тебя? – только додумалась спросить Варя.
– Зови Шер.
– Настоящая экзотика, а не имя.
– Нет, всего лишь сокращение от Шерлока, – усмехнулся вожатый.
Настоящее имя его выпытывать оказалось бесполезно.
– Ладно, Шер, так ты не новичок?
– Не-а, однажды детей в поход водил. Ну и два лета подряд в лагере под Геленджиком.
– А сам ты откуда?
– Из Сибири, – усмехнулся Шерлок, кудри на его голове при этом дрогнули.
– К чему такая скрытность?
– Скрытность? Я тебе только что вообще-то историю своей жизни рассказал.
– Историю без конца.
– А разве был ещё конец? – удивился Шерлок. – Я здесь в ожидании, когда мне дадут отряд мальков, чтобы самому слепить всё то, за что они потом назовут это лето лучшим.
Варя сфокусировала поплывшее от усталости зрение, пару раз моргнула и посмотрела на своего таинственного собеседника:
– Думаю, ты будешь хорошим напарником.
Шерлок улыбнулся, на одной его щеке появилась озорная ямка:
– Спасибо. А когда распределение?
– Завтра вроде.
Со второго этажа послышался стук, будто что-то упало, и тихий детский смешок.
– Та-ак, – оживился Шерлок, – мне пора. Ещё увидимся, Варя.
Варя впала в ступор на секунду. Её новый коллега уже поднимался по лестнице, когда она окликнула его:
– А я разве представлялась?
– Нет, – улыбнулся он, не остановившись.
– Тогда откуда…
– А тебе всё скажи, да расскажи, – усмехнулся Шерлок и, тряхнув пружинами-кудрями, исчез в лестничном проёме.
«Прибыло инопланетян в нашем полку», – подумала Варя. Она так и не поняла, какой человек этот Шерлок, но, по крайней мере, она была благодарна ему за то, что он смог отогнать сонливость хотя бы на время. И всё же в половине четвёртого утра, когда густоту чёрного неба начало размывать первыми, едва заметными признаками рассвета, Варя передвинула скамью, стоявшую у стены, чтобы она оказалась поперёк коридора, положила подушку под голову и свёрнутую футболку под поясницу и уснула.
—–
В пересменке лагерь опустел. В течение четырёх дней дети разъехались по вокзалам, рассыпались по своим городам и деревням, и Влас невольно начал скучать по вечным движениям на спортивной площадке. Даже говнюков из шестого отряда не хватало. Варя наконец-то нашла время выспаться. Все вожатые чуть посвежели к началу грядущей недели. Власу на смену приехал новый физрук – девчонка Вика Корсак, баскетболистка с высоким длинным хвостом русых волос, тощими икрами и самой большой стопой, какую только Власу доводилось видеть у представительниц слабого пола – аж сорок первый размер. Тем же вечером на планёрке Арина запоздало сообщила во всеуслышание новость, о которой он догадался ещё утром: Власу дадут отряд.
Здравствуй, вожик дядя Влас.
Целых полтора часа говорили о том, что на четвёртую смену приедет гораздо больше старших ребят, чем раньше, и что при этом всём в педагогическом составе недобор кадров. Озвучили напарников и раздали списки детей в отрядах. Варю поставили с каким-то новичком, а Власа назвали одного.
– Ну ты сам понимаешь ситуацию, – прокомментировала Ирина Евгеньевна и вручила ему листок. – Ребята, которых мы считаем сильными, могут потянуть и не самых простых деток. Зато представь, какой опыт.
Сначала эта задача показалась Власу вполне выполнимой. Жаль было только того, что Варя снова не с ним: на неё ещё и начинающего повесили. Хотя может это и к лучшему. Будет кому подменить после ночных дежурств, чтобы и она отсыпалась нормально, и дети без надзора не бегали.
По окончании планёрки Влас сразу воспользовался преимуществами Вариного нового положения и забрал её на ночной пляж. Безлюдный берег искрился тишиной, остывшая водная гладь бликовала, кусочек луны был единственным источником света. Они постелили у моря толстовку Власа и сели, сняли с себя кроссовки и носки, окунули уставшие ноги в воду. Разрывая стопами дно и касаясь икрами мокрого песка, Варя залюбовалась умиротворённой темнотой, в которой терялся глаз, если б не редкие серпики лунной дорожки.
– Влас, а каким ты был ребёнком?
Тот помолчал с минуту, тоже наслаждаясь обстановкой, и ответил:
– Не знаю. Драчливым, наверное.
Варя тихо усмехнулась, не отрывая взгляда от водной глади.
– Мои нынешние вот тоже драчливые. И если б не напарник, они бы уже давно весь посёлок перестреляли.
– Ну хорошо хоть Третью Мировую они не развяжут. А у нового напарника этого девчонка-то есть?
– Понятия не имею, – пожала плечами Варя. – Он вообще достаточно скрытный.
– Да? А по мне так наоборот излишне дружелюбный. Для всех он такое солнышко, что масло масляное. Тьфу, – плюнул в темноту, открутил крышку от бутылки с водой и сделал пару крупных глотков.
– Зря ты пыхтишь, Шер так только детей развлекает. Со мной он совсем по-другому общается.
У Власа аж вода не в то горло пошла. Одним громким «Пф-ф-фу-у-у-у» он запустил длинную гирлянду кашля, а Варя принялась хлопать его по спине:
– Дурачок, он ко всем коллегам одинаково… И нечего ревновать.
Всё затихло. Варя прилегла на колени Власа, подложив ладони пирожком под голову.
– Знаешь, несмотря на все сложности, я уже почти не помню, какой была жизнь до этих бешенных семидневок с дай Бог одним выходным на две-три недели.
Влас кивнул и подумал о том, что его эта ответственность тоже сильно изменила. Друзья из Тюмени не занимали мысли. Киев казался вообще прошлой жизнью. Курить не хотелось.
– Да. Здесь чаще весело, чем тяжело.
—–
И всё же всему был свой предел. Третий день наблюдая то, как Шерлок трётся рядом с Варей, Влас всё хуже спал и всё больше думал о том, что он находится сейчас не на своём месте. На четвёртый день переживаний Влас не выдержал и пошёл с этой проблемой в штаб. Там сидели Ирина Евгеньевна и культ-организатор Вася, вырезающий какие-то карточки из цветного картона. Не обращая внимание на последнего, Влас максимально кратко и прямо изложил всё, что хотел.
– Ирина Евгеньевна,…
– Да, Влас, – перебила она таким замученным голосом, будто к ней за этот день подошло уже человек десять вожатых с самыми глупыми в мире вопросами. Но нет, Влас пришёл не потому, что ему делать нечего, а потому, что накипело.
– Вы очень зря поставили Шерлока на десятый отряд.
Начальница смены подняла глаза от бумаг.
– Думаешь, он плохой вожатый?
– Нет, плохой напарник.
Она вздохнула, отложила стопку документов в сторону.
– Влас, ревность в детском лагере совершенно не к месту. Люди сюда приезжают работать с детьми, а не романы заводить.
– Насчёт него я бы не утверждал.
Эту фразу он еле выцедил без ругательств.
– Влас, каких действий ты ждёшь от меня как от начальника смены? Одна Варя с этим отрядом не справится, а любой новый напарник для детей будет гораздо меньшим авторитетом, чем Шерлок. Он нашёл подход даже к сложным кадрам, и если сейчас его заменить кем-то, снова начнутся драки с выкидыванием людей из окон, понимаешь?
Влас понимал, что Ирина права, но смириться не мог:
– И потому вы легализуете прилюдные подкаты к моей девушке?
Ирина неодобрительно сморщилась от такой прямолинейности.
– Влас, на планёрках ещё в прошлой смене обсуждалось то, что разногласия внутри педсостава не должны быть выставлены на обозрение детей, иначе они непременно повлияют на лагерную жизнь. Так вот, вспомни, пожалуйста, что ты говоришь фактически со своим работодателем, и начни подбирать слова поаккуратнее. Скрепя волю и сжав кулаки, Влас глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и на выдохе изрёк нечто вроде последней попытки:
– Вы точно не хотите, чтобы я взял на себя работу Шерлока?
По взгляду Ирины было видно, что обстоятельства её доконали.
– Иди к своему отряду. Ты им нужнее.
– Не нужнее ли им опытный боец?
– Влас, я своего решения не изменю. А ты продолжишь кривляться – домой в два счёта поедешь.
Влас размашистым шагом вышел из штаба, стукнув напоследок кулаком по стене у дверного косяка. Под напором адекватных аргументов она просто закатила глаза, мол, надоел своими вопросами от важных дел отвлекать. «Ебланский городовой, как же это тупо!» – колом стояло в голове у него. Эта мысль не умещалась в голове, мешала, кололась, но Влас сделал над собой усилие и пошёл к своему корпусу собирать детей на море.
—–
Итак, получив свой долгожданный отряд из двадцати двух самарских деток старшего возраста, Влас остался разочарован. Слишком много надежд было возложено на то, что они с Варей хотя бы в этой смене будут напарниками, а тут раз – ей дали новичка, а Влас со своими один до конца смены. С досадой глядя на то, как Шерлок и Варя устраивают детям на полянке у соседнего корпуса упражнения на знакомство и сплочение, Влас понимал: у него не получится так же развлекать свой отряд всю смену. А начать хорошо и сдуться впоследствии он не хотел. И тогда пришла идея, что предложить им взамен игр:
– Представьте себе, что вам выпал шанс создать собственную демократическую коммуну в тоталитарном государстве, – говорил Влас на первой свечке. – Условия всего два: вы участвуете во всех общелагерных мероприятиях и вовремя приходите в столовую и к отбою. Нарушите одно из двух – будете жить три недели по расписанию, как все другие отряды.
В кругу воцарилась тишина. Дети, видимо, не ожидали такой свободы.
– Таких привелегий нет у остальных пятисот человек в смене. Так что цените и не глупите, чтобы мне за вас не влетало.
В кругу спешно закивали головами.
– Отлично. А теперь неплохо было бы послушать, как прошёл ваш первый день…
—–
– Еду на танке! – кричал Шер, а отряд вторил ему громогласным хором уже почти не детских голосов. – Вижу корову!
– ВИЖУ КОРОВУ!!
Варя шла в самом конце, наблюдая за тем, чтоб никто не отбился и видела, как на последнем слове Вася Гришин, парень в майке-безрукавке, выскочил из строя и напоказ перед отрядом ткнул пальцем в Таню. Та, недолго думая, кинула его через бордюр на газон и начала бить:
– Ты кого тут коровой назвал, мудло?!!
Шерлок почти моментально среагировал и вместе с Варей и другими ребятами бросился разнимать драку. Таню и Васю достаточно быстро удалось оттащить друг от друга на безопасное расстояние. Вожатые уже успели заново построить отряд, когда Варя заметила перелезающего через забор Никиту:
– Орлов!! – заорала она во всё горло, но он уже спрыгнул и оказался по ту сторону каменной ограды.
Шерлок и его напарница переглянулись: снова одному из них придётся вести отряд на море в одиночку, а другому – идти ловить сбежавшего ребёнка.
Староста скомандовал отряду встать ровнее. Видимо, он посочувствовал вожатым. Но Варя расстроена не была. Не впервой же. Это работа с детьми. Это жизнь.
Не досадствовать, а действовать. Букв общих много, достаточно переставить.
