Алина Сурменева
Повесть безвременных лет
Влас не нашёл, что ответить, хотя очень хотелось возразить. «Я же повёл её лишь в парочку приятных питерских мест, а она как-то умудрилась сломать призму глянца и увидеть очертания души Питера, – думал он. —Вот это у меня феноменальная женщина». Влас молча погладил её по затылку и указал на улицу справа от них:
– Есть ещё одно место, где мы с тобой пока что не были.
– Какое? – спросила Варя.
– Сейчас увидишь. Оно здесь совсем рядом, за вон тем мостом.
– Ну заинтриговал. Пошли!
По дороге Варя заметила, что погода по сравнению со вчерашним днём испортилась: ветер стал резче, небо беспросветно затянуло плотным слоем серости.
– А вечером мы куда собираемся? – спросила она.
– Ты ещё о будущем думаешь? Варь, последние часы в Питере. Отдайся моменту. Сейчас мы идём туда, где вечный июль, – сказал Влас и сам удивился чрезмерной лиричности своих слов. «Вот что Петербург делает с людьми», – подумал он.
И он повёл заинтригованную девушку вдоль высокой чугунной ограды ботанического сада.
– Влас.
– А?
– Не хочешь в театр вечером сходить?
– Да ну нет, Варюш, я не любитель такого. Давай лучше с соседками сходишь, когда вернёшься?
– Так может ты просто драматургии хорошей не видел?
«Не исключено», – подумал Влас, но промолчал и пожал плечами. Всё равно ему не очень верилось в то, что какая-то пьеса сделает его последние часы в Питере лучше.
– Ну же, Влас, решайся. Ты же любишь риск.
– Может лучше просто погуляем? Купим сока и булок, заберёмся на крышу…
– Эх ты, упрямая задница, – ткнула его кулаком в плечо Варя. – Мы всё это тоже успеем, не напрягаясь. В аэропорту надо быть только в половине двенадцатого, времени ещё – вагон.
Влас ещё с полминуты помолчал, но потом ответил:
– Ладно, всё равно погода сегодня не очень прогулочная, – и сквозь Варино ликование добавил: – только выбери не очень сопливую постановку, а то зал желчью затоплю вместе с актёрами и зрителями.
– Хорошо, – улыбнулась Варя, достала телефон и начала листать список театральных афиш.
– Где-то я слышала, что если прийти в Малый Драматический и представиться студентом театральной школы Тараканова, то можно выхватить билет за копейки.
– А что там сегодня идёт?
– «Дядя Ваня» Чехова.
– Звучит не слишком слащаво. Сгодится.
– Замётано. В семь нам нужно быть на улице Марата.
– Окей. Кстати, мы пришли.
Вдоль ограды показалась касса, но проход к ней ребятам преградил грузовик, въезжающий в ворота. Влас потащил Варю в сторону и они, скрывшись за машиной, миновали забор ботанического сада.
– Мы только что сэкономили четыре сотни.
– Ты хотел сказать, у нас теперь есть четыре сотни на пиво? – засмеялась Варя.
– Возможно, возможно. По настроению посмотрим.
По заснеженным дорожкам они шли вдоль оранжерей и ,едва лишь заметив, что в одну из них экскурсовод запускает группу туристов, смешались с толпой и попали внутрь, успев попутно подумать о том, что сегодня – день счастливых совпадений. Но тут гид остановил их и попросил билеты. Ребята испуганно переглянулись. Уходить из них никто не был намерен и, судя по тому, что на часах уже было почти четыре, это был их последний шанс на сегодня попасть в оранжерею. Влас попробовал взять контроль над ситуацией, высунул из кармана сто рублей и вложил в руку экскурсоводу. Тот укоризненно посмотрел поверх очков сначала на Власа, потом на Варю. Выражение его лица переменилось только когда Влас достал вторую такую же купюру.
– Теперь добро пожаловать. Присоединяйтесь.
И ребята, чуть не давясь со смеху, юркнули за стеклянную дверь.
Внутри их моментально обдало волной влажного тепла. Гигантские вьющиеся ветви упирались в деревянные рамы крыши, всюду были кактусы размером с две-три головы Власа, на каждом квадратном сантиметре земли что-то росло. Большая часть того, что рассказывал экскурсовод, шла мимо ушей Власа. У него было дело поинтереснее: следить за Вариным взглядом и пробовать угадать, что она думает. Занятие это, правда, ни к чему не привело, потому он принялся рассматривать профиль Вари. Как хорош он казался на фоне цветов. С этого ракурса на скате носа виднелась еле заметная горбинка, которую он сегодня почему-то заметил впервые, а на хряще уха – бугорок, которого Влас тоже раньше не видел. «Вот невнимательный», – упрекнул он себя мысленно.
И тут Власом овладело желание бросить всё и не возвращаться в Тюмень. Остаться жить в Питере с Варей, работать на какой-нибудь самой простой работе с самой обычной зарплатой, снимать комнату в коммунальной квартире на Лиговском и чтобы соседями их были театральный критик или художник и водитель поезда или пилот. Влас тут же ощутил, как несвойственна ему такая самонадеянность и снова с иронией подумал о том, что всё это Петербург шутит над молодыми, превращая их в наивных романтиков.
Обратно в холод из этого царства жизни выходить совсем не хотелось. Варя достала свой новый свитер и надела его под куртку поверх кофты, которая была на ней, обмоталась шарфом и, зажмурившись, толкнула дверь. Ощущение вопреки ожиданиям было такое, будто после долгого жаркого лета внезапно высыпал рождественский снежок, о котором ты так мечтал все три душных месяца. За запотевшими стёклами оранжереи Влас и Варя не заметили, как всего за двадцать минут на улице воцарилась настоящая сказка Андерсена: ветра нет, белые хлопья великанских размеров летят быстро и беззвучно, слышен только хруст под подошвами двух пар старых ботинок, которые сейчас несут своих хозяев в булочную, чтоб набрать лучших в мире петроградских слоек и рвануть на крышу.
– Вообще не так давно власти Петербурга выпустили закон, по которому людям нельзя выходить на крыши домов, но, конечно, его никто не соблюдает, точно так же, как и запрет на нахождение пьяным на улицах города.
– Да уж, вот это законопослушные люди в нашей стране живут, – усмехнулась Варя. – С другой стороны наивно было полагать, что в России такие постановления возымеют хоть какое-то действие.
Они нашли дом, судя по внешнему виду которого, жильцы вряд ли позаботились бы о замках на чердаке, раз даже домофон в подъезде не работал. Поднялись на последний этаж по узким проёмам парадных, стараясь ступать как можно тише, и сняли крышку люка в конце лестницы. Ещё одна пыльная дверь, тоже без замка – и они на чердаке. Шикарно. Первым на крышу старого дома вылез Влас, затем он, подав руку Варе, вытащил её вверх, к себе.
Всё тот же город, что и вчера, а вид совершенно иной. Больше крыш необычной формы, чаще мелькают флигели под еле заметной игрой ветра, снег помельчал и поредел, но по-прежнему косо от еле заметного ветерка шёл, тянулся к земле. Расчистив перчаткой кусочек кровли, Влас кинул на него рюкзак, приземлился сам и усадил Варю к себе на колени. Уклон был не сильный, потому очень удобно и приятно было сидеть так вот просто в полуобнимочку и кушать слойки с яблоком и корицей, пока перед глазами расстилается город, выросший из лесов и озёр, из смешений культур, и его голодные стены жаждут искусства. Они ради чистого духа отрекаются от всех черт современности, какие есть в крупных городах. Они хранят верность своему имени. Хранят верность своей сущности. Это – Санкт-Петербург. Город, каких больше нет на Земле.
Ни Влас, ни Варя в этот день не пили, но оба чувствовали себя пьяными. Уже сидя на пустой остановке и ожидая автобус, который должен был отвезти их к театру, Влас почувствовал к Варе такую безнадёжную нежность и признательность, что готов был благодарить её за все нелепости в мире, начиная с той, что если бы не её день рождения, не было бы одной из лучших поездок в его жизни. Жёлтые огоньки гирлянд, которые ещё не убрали с Нового года, старые маршрутки, свежие крошки снега маячили вокруг, но всё это было лишь фоном. Голова, полная мёда потяжелела, и Влас, опустившись на колени прямо в снег, положил её в Варины тёплые ладони.
Всё спокойствие мира было сейчас здесь. Звуки улицы перестали доноситься до них двоих: громче всех их звучало то, что казалось раньше опошленным излишеством, а теперь было единственным точным словом: люблю. Жадно в душу вплелось своими перстами послевкусие произнесённого, и тут подъехал их автобус.
—–
Пьеса пролетела как один звучный щелчок пальцев в тишине, зазвучавший эхом в ушах. Каждая фраза была точно в цель. Как глоток молока или мятного чая перед сном – именно то, что нужно, и не надо ни больше, ни меньше слов. Не в бровь, не в глаз, а в самое солнечное сплетение. Только лишь, выйдя из зала, ребята живо заговорили, заобсуждали «Дядю Ваню»:
– Мне нравится такой театр, – сказал Влас. – Кто бы подумал, что от такого даже сонливость пройдёт и силы в девять вечера прильют по-новому.
– Кстати да, – перебила его Варя, – уже девять. Значит, у нас остаётся ещё почти два часа на небольшую прогулку.
– По центру?
– По Нарвской!
—–
Они попрощались с Петербургом, наверное, самым странным маршрутом, какой только могли придумать приезжие ребята. Варя купила блин в «Теремке»17, но ей он жуть как не понравился на вкус, и они с Власом продегустировав по кусочку, единогласно решили отдать блинчик бомжу, просившему милостыню на углу «острого» дома. Никто не знал, почему это здание построено именно так, и живут ли люди в самой узкой его части. Бомж Василий тоже оказался без понятия, хоть и прожил в Петербурге больше сорока лет. Но еще он несказанно обрадовался и со всей искренностью поблагодарил ребят.
Какими-то зигзагами они снова вышли к центру. Времени оставалось совсем немного. Варя нежно прикрыла глаза, будто целуя глазами на прощание полюбившийся город, вздохнула и, не проронив ни слова, стала спускаться в подземный переход. А дальше – метро, маршрутка, аэропорт…
—–
В возвращение домой не верилось ровно до тех пор, пока на снижении из-за тёмных облаков показались огоньки набережной и знакомых улиц, отходящих от неё.
«Вот мы и снова в Тюмени», – пронеслось в голове то, что ещё пару минут назад казалось неправдоподобным.
—–
– Ну и холодина же здесь.
Они вышли из аэропорта и с трудом пересекли улицу. Страшный ветер поднимал с земли свежий снег и носил его по всему проспекту. Варя весила немного, поэтому из риска разделить участь Мэри Попинс, вцепилась в локоть Власа обеими руками.
– Только прилетели, а сейчас опять улетим.
– Держись крепче. Блин, водитель ещё и на другую сторону подъехал.
Такое славное путешествие вышло, что хотелось бы последние его минуты и километры прокатиться в чуть более комфортных условиях, тем более ночь и дубняк в минус пятнадцать градусов. Чёрт, ещё и дорога раскатана.
Варя шла сбоку и, поджав плечи, ругалась на погоду:
– Ну что за подстава? Хоть ботинки шипуй. Влас, ты только смотри не подсколь.. Блять!!!!
––
Варя радовалась: по зарубежной литературе попался билет, который она неплохо знала. Даже почти была уверена, что за коллоквиум ей поставят четвёрку. А может и больше.
В самом хорошем расположении духа, какое только бывает, она передала свою работу через первые парты и осталась сидеть за столом и тогда, когда преподаватель отпустил всех студентов.
– Варя, а ты чего не идёшь?
– Власа жду.
А вот и он. В дверях кабинета показалась знакомая голова-ёжик.
– Нас на праве задержали, извини, —сказал Влас, направляясь к парте. – Ты тут не успела заскучать?
Подойдя к Варе, он присел, обхватил её руками, поднял и осторожно, чтобы не повредить гипс, водрузил на плечо.
Студентки, заглядывавшие в класс из коридора, заулыбались. Преподаватель с ключом в двери тоже. Влас улыбнулся ему в ответ и пожал плечами:
– А что делать? Костыли подорожали.
Препод засмеялся и покачал головой, а Влас понёс Варю на следующую пару.
Одна нога – в ботинке.
Вторая – в надписях поверх гипса.
—–
Сломанная пятка не помешала Варе отметить день рождения во второй раз: с друзьями. Впервые компания собралась в доме с пристройкой, оплетенной плющом. Людей пригласили немного, но и среди них были новые лица. Впервые Влас увидел Лизу – ещё одну соседку Вари, которая постоянно работала. Она оказалась более неординарной, чем можно было представить себе: короткие волосы, уложенные назад, вишнёвая помада, свеженький маникюр, широкие приталенные штаны, пиджак с ярко-желтыми отворотами на рукавах и лаковые ботинки. Лепс так и вцепился глазами. Откровенно и бесстыже. А когда заметил мою косящую улыбку, саркастично поджал губы и сменил очки на тёмные. Сначала с новой гостьей заговорил Хрис, но Лепс очень быстро и смешно его отодвинул. В разговоре выяснить, что Лиза учится на клинической психологии и успешно пользуется тем, что этот факультет – один из самых лёгких в нашем вузе, то есть просто не ходит на большую часть пар. Вместо этого она взяла два дополнительных заработка: консультант в сетевом магазине одежды и бариста в небольшой кофейне на набережной. Лизе нравилось такое внимание, и она рассказывала о себе и всяких смешных случаях с преподавателями с психфака и посетителями на работе. Вечер выдался насыщенным общением, и о первой реакции Лепса на Лизу вспоминали лишь с иронией, а зря, ведь это оказалось началом единственных отношений в округе, кроме тех, что были у Власа и Вари, что казались поистине гармоничными. Немного скрытный и на сто процентов уверенный в себе Лёшка и амбициозная девка, то и дело подчёркивавшая свою деловитость. Даже внешне они были чем-то похожи, но несильно.
Об отношениях своих они не сильно распространялись, но это стало известно Власу через три недели, когда он вечером вышел из комнаты Вари в кухню за чаем и через открытую соседнюю дверь увидел, как они валяются на широком подоконнике и, сдвинув книги в сторону, глазеют через окно на сумеречное небо. Влас поймал сентиментальный момент, в который Лепс снял с себя очки и дал их Лизе, а та, надев их, с открытым ртом и глазами, норовящими выпасть из орбит, восторгалась мелкой россыпи звёзд, которую она раньше не могла увидеть. Таким спокойно-радостным Лепса Влас ещё не видел. Это было заметно даже в плохом освещении одной лишь настольной лампы.
Увидев Власа, Лиза захлопала ресницами, слишком густо смазанными тушью, и улыбнулась ему вишнёвым полумесяцем помады на губах.
Послышался нарастающий свист с кухни – чайник закипел. Влас тоже сделал попытку улыбнуться и прикрыл им дверь.
Варя и Влас и Мари сидели в кухне и ужинали, когда в квартиру ввалился Лепс, но уже не с Лизой, а с Ритой из медицинского. Все, кроме них двоих, болтающих и смеющихся, были в шоке: со стороны ничто не предвещало таких перемен, потому ни Влас, ни кто-либо другой из компании не заметил, в какой момент Лепс переключился с одной Вариной соседки на другую.
– Я что-то пропустил? – шёпотом спросил Влас у Вари, пока голубки стряхивали снег с курток и снимали ботинки.
– По ходу, я сама чего-то не знаю.
– Вот это он резко переобулся, – тихо прокомментировала Мари.
Быть может, ей хотелось посплетничать, но остальные обитатели кухни считали, что личная жизнь Лепса – дело только самого Лепса. Потому Варя решила не осуждать, не обсуждать и просто перевести тему:
– Марюш, кстати, как твой первый день на работе?
– Да в целом ничего, но больно уж коллектив скверный. Приходишь к ним, и все такие угрюмые, будто за любезность штрафуют. Улыбнуться в ответ боятся. Подозревают что-то нелепое, до чего мне дела нет, а только отвернусь – они почти не стесняются, в полголоса шепчут «простушка, простушка».
– Ой, а они будто сложнушки, – Варя растянулась в улыбке и положила подбородок на спинку кресла.
– От слова «сложить»?
– Ага, пополам. Иначе говоря, нагнуть.
Кто знает, что звенело громче: смех Мари или задребезжавшие стаканы в шкафчике над кухонным столом.
– Марь, выключи ультразвук, я ж почти ничего смешного не сказала, – захохотала в ответ Варя. – Интересно, смех из-за того, что кто-то смешно смеётся – это признак слабоумия или чего вообще?
– Того, что нам прекрасно вместе живётся.
– И это правда! А что касается работы: мне кажется, они завидуют.
– Эх-х, было бы, чему, – Мари скорчила гримасу уныния.
– Ты общительная, непосредственная, да ещё и красивая. Тот самый типаж, который больше всего зависть девушек вызывает.
– Ахаха, как там Влас говорил? «Глупые девки»?
—Тупые девки.
– О, точно!
Разговор оказался прерван возращением Лизы.
– Рано ты сегодня, – заметила Варя.
– И слава Богу, – ответила та, стаскивая с себя сапоги. – Хоть отдохну, а может даже высплюсь.
Миновав кухню, она направилась к дальней из двух комнат, и уже когда её рука с наполированными ногтями легла на круглую дверную ручку, до Власа дошло, что в той же комнате находился Лепс с ботаншей из медицинского. Варя запоздало подорвалась в сторону коридора и в полной готовности раздирать драку, Влас бросился за ней. Но всё, что они оба увидели, добежав – то, как эта деловая колбаса обычным своим шагом достигла кровати и с краткой репликой: «Подвиньтесь» устало плюхнулась между спинкой дивана и обескураженной Ритой, сидевшей на коленях у не менее сбитого с толку Лепса. Он повёл бровями, мол, «что просиходит?», Влас из дверного проёма кивнул ему в сторону кухне, и все обитатели комнаты переместились туда. Кроме Лизы. Она, вероятно, уже видела сны.
За столом все сидели молча, пока Варя ставила чайник и доставала кружки. Тишину осмелился прервать Лепс.
– Странно это как-то.
– Да чего странного-то? – отозвалась Мари, заглянувшая в комнату, чтоб стащить чего-нибудь вкусного из холодильника. – Всем бы таких уравновешенных бывших.
…
Так и прошёл вечер. Собираясь домой, Влас краем глаза заглянул в дальнюю комнату. Лиза спала, даже не сняв пиджак.
—–
Март
Было пасмурное ранневесеннее утро, в которое Власу было бы тяжело проснуться, если б не Варя рядышком, под боком, сонная и нежная.
Так забавно засыпать, видеть её во сне, а потом сразу же, незамедлительно – наяву. За завтраками он ей в этом признался, на что Варя ответила:
– Ну хорошо. Я не такой уж и кошмар.
– А тебе самой что снилось?
– Очередной сюр18. Погоня на грузовиках, в которой я сбрасывала на преследующие машины советские ковры.
В кухню вошла Рита, поставила воду в кастрюле греться. В коридоре зашумел старенький фен. Квартира потихоньку просыпалась.
– Доброе утро, – приветствовала Варя соседку. – А ты сегодня какие сны видела?
Та нехотя ответила:
– Преподаватель по акушерству.
– Снова? – послышался голос Мари из-за двери кухни. – Этот же тот, который про контрацептивы вам втирал?
– Да, он, – ответила Рита, всыпая гречку в закипающую воду.
– Он во сне сам хоть в контрацептиве был? – расхохоталась Мари, и тут фен заглох. Она с недовольным возгласом постучала по нему раз – не включился, постучала второй…
– Вот это карма быстро сработала, – усмехнулась Варя, и Рита улыбнулась ей.
– Да он, сука, перегрелся. – Мари продолжала попытки реанимировать старенький фен, вдувая в него более прохладный квартирный воздух.
Влас не удержался от улыбки. В его глазах Мари была идеальным примером красивой, но безмозглой девки.
—–
Март. Снег таять ещё не надумал, но солнца стало заметно больше. Громкие известия обычно обходятся без предвестников, так и в это утро субботы, в которое Варя успешно просыпала лекцию, на которой не отмечали отсутствующих, Рита гладила медицинский халат к паре, а Лиза уже ушла на работу, а Мари ворвалась в зябкий полусон плохо отапливаемой комнаты, негромко напевая какую-то мелодию.
– Марь, а я же сплю, имей совесть! – смазанно проговорила Варя хрипловатым голосом.
– А мне сегодня можно, всё сегодня можно! – нараспев дразнила её та, качая головой из стороны в сторону под воображаемую музыку и параллельно перебирая кофточки в шкафу.
– Почему это?
– Потому что у меня день рождения! – проскандировала Мари тоном, торжественность которого с каждым словом возрастала.
Варя мигом разпахнула глаза, Рита оторвалась от глажки халата, обе уставились на Мари.
– Что же ты раньше не говорила? – поинтересовалась Рита. – Мы бы хоть поздравили.
– А и не нужно, – озорно раскачивая бёдрами в цветастой юбке, ответила Мари. – В мой день рождения подарки делаю я.
И с этими словами она потянулась к верхней полке шкафа и вытащила из кучи барахла бутылку вина.
– О Боже, «Лыхны»! Ты где его взяла? – воскликнула Рита.
– А тебе всё скажи, да расскажи, – немного ехидно, но всё же по-доброму ответила Мари. – Давайте отмечать, там ещё тортик в холодильнике ждёт.
– Марюш, я сейчас быстренько на пары сбегаю и вернусь отмечать с вами. Оставьте мне кусочек торта и немного вина.
– Не боись, всё не выпьем, – Варя подала голос с кровати, откинула одеяло в сторону и потихоньку начала вставать.
Рита ушла, Мари разлила вино по стаканам, но Варя сочла плохой идеей пить с утра, потому сделала для себя простой зелёный чай.
– Ох ты ж нежный котик, – передразнила её Мари.
Чайник вскипел. Первые пару минут они смаковали «Наполеон» в тишине.
– Вкусно? – спросила Мари.
Варя, набив щёки, смогла только жестами показать, что ей очень нравится торт. Прожевав, она спросила:
– Слушай, а почему ты подарки не любишь?
– Больно нужно потом чувствовать себя обязанной.
– Марь, ты где так сильно стукнулась, что думаешь быть обязанной перед соседками в комнате? – усмехнулась Варя.
Мари, улыбнувшись и молча опустив в глаза в кружку, размешала сахар в чае и подвинула кружку к Варе.
– Тебе восемнадцать или девятнадцать исполняется?
Короткий звенящий звук – бокал и чашка чая пошли врозь, к юным девичьим губам. Отпив крупный глоток, Мари кашлянула, прикрывшись ладонью – вино оказалось крепким, и ответила:
– Нет, двадцать два.
На этом моменте Варя здóрово поперхнулась чаем, пришлось хлопать её по спине, пока она сквозь кашель не прохрипела:
– Да оставь ты, вчерашний ужин выбьешь.
Стоило лишь Варе отдышаться, она сразу уточнила:
– Мне не послышалось? Двадцать два?
– Ну да, а что такого? – удивлённо и очень просто спросила Мари.
– Я всю жизнь думала, что мы с тобой ровесницы. Что ты не так давно закончила школу, сдала ЕГЭ, отпраздновала совершеннолетие…
Мари слушала её, улыбаясь:
– Вообще давно надо было тебе сказать. Варь, я знаю, ты не будешь излишне языком болтать, но всё же пообещай мне, что никто не узнает лишнего о моей жизни, прошу.
Варя кивнула и сглотнула ком в горле. Мари заметила её смятение и рассмеялась:
– Да не пугайся ты так. Не у всех же девчонок жизнь лёгкая. Подумаешь, сбежала в университет от мужа.
Варенька, глаза по пять копеек, аж побледнела:
– От какого мужа?
– Какого-какого, – горько усмехнулась Мари, водя указательным пальцем по горлышку бутылки, – от жестокого.
Она коротко вздохнула, будто собираясь пить что-то крепкое, подняла глаза от вина и направила все камни предстоящей истории на растерянную соседку:
– Мне было шестнадцать, когда я впервые заметила его в храме на службе, и он занимал все мои мысли с тех пор, как я его увидела. Высокий, широкоплечий, с честным, невероятно праведным взглядом – он казался мне похожим на пастора. Так я его всегда и называла в дневнике – Пастор. И непременно с большой буквы. Чем ещё заняться в религиозной семье, как ни записью собственных мыслей? Я вела дневники, сколько себя помню. И первый раз, когда мы заговорили, датировался, кажется, двадцать первым апреля. Он пришёл в наш дом на воскресное собрание. По взгляду Пастора я поняла, что он не удивлён тому, что увидел меня здесь. Я решила, что он тоже наблюдал за мною в храме, и окончательно отдалась томному трепету первой симпатии. В том, как развивалось наше общение, не было ничего необычного, кроме того, что он очень скоро, буквально через полтора месяца после знакомства, две недели из которых мы с семьёй уезжали паломничать, он пришёл к родителям и попросил моей руки.
Что нужно девчонке шестнадцати лет кроме такого лестного внимания старшего мужчины? Пожалуй, и ничего. Я, не раздумывая, согласилась, ведь это было то самое заветное «замуж» – предмет мечтаний и зависти, конечная цель и мечта, лакомая для многих девушек стабильность. Кто ж тогда знал, что изнанка брака выглядит порой совсем иначе? Точно не шестнадцатилетняя я, ставшая в одночасье гордостью родителей. Те радовались, что на их дочь обратил внимание самый обеспеченный и влиятельный человек в общине и что они, может, смогут получить от него помощь в выплате налога…
– Налога? – перебила её Варя. – Мари, Господи, да это же настоящая секта.
– Ну не сказала бы, – возразила та. – Мы многое получали взамен…
– Что? Благословление божье? Марь, религиозное образование, имеющее лидера и финансовую структуру – это в нашей стране называется сектой, и ваша «церковная община» полностью подходит под описание.
Мари вздохнула и улыбнулась:
– Варь, я ведь во всём этом выросла. Хорошо бы было, если б я знала, что-то кроме такой жизни. И вот выдался шанс узнать, и поначалу он, казалось, в полной мере себя оправдал. Мы переехали в скромную квартиру в слегка покосившемся двухэтажном деревянном доме, переделанном из бывшей коммуналки. Он был очень старым (лестницы опасно трещали от каждого соприкосновения с обувью), но милым. Соседи снизу через месяц после нашего новоселья покинули это обиталище провинциальной старины, но у меня остались знакомые из соседнего подъезда и дома напротив, так что скучать мне не приходилось. Супчики, домашние тортики, ряды цветов на подоконниках – с самого начала я была рада проявить себя хорошей хозяйкой. Но потом что-то пошло не так. Я начала понимать, что наша жизнь меняется по шуткам, по оговоркам. Со временем даже мелкие бытовые разногласия, которые я воспринимала не серьёзнее, чем часть повседневных хлопот, стали вызывать у моего мужа нешуточное раздражение. Он мнил, что в некоторых словах есть второй, а то и третий смысл, бранил меня за то, что сам неправильно понимал мною сказанное. А я, дура, сначала и это восприняла как должное. И жаловаться не подумала, и сказать никому не смела. Понимаешь, всю жизнь родители твердили, что мы – рабы Божьи. Даже когда Пастор начал бить меня, я и не думала, что достойна большего.
Варя в оцепенении слушала, не желая верить собственным ушам.
– Первое время я чуть ли не возвела страдание в культ и не приравняла его к божественной участи, но время шло, побои происходили чаще, синяки сходили дольше, и я начала понимать, что мне за терпение не воздастся: нужно искать выход.
Я начала собирать документы в колледж. Увидев, что я читаю пособие по подготовке к вступительным, Пастор дал мне пощёчину мухобойкой. За то, что я не сказала ему о своём намерении учиться, он разорвал книжицу на две части, половину выкинул в окно.
Я никогда не знала, что может вывести его из себя. Это могла быть любая мелочь. Поэтому я так боялась, потому же и отчаилась, когда последняя ниточка надежды на лучшее оборвалась. В тот момент даже вера в Бога, сопутствовавшая мне всю жизнь, разбилась вдребезги.
Едва успокоившись, я пошла на улицу, чтобы собрать разбросанные под окном страницы, за одно и мусор вынести. Вернувшись, получила тумаков второй раз за день: без объяснения причин Пастор поволок меня за волосы по линолеуму в спальню.Это было худшее, что я переживала в своей жизни…
И Мари замолкла, но лишь на пару мгновений:
– Позволь мне не останавливаться на этом.
До глубокой ночи я не могла уснуть. В третьем часу ночи руки дошли до дневника, который я, хоть и намного реже, но всё ещё вела. И тут-то я поняла, что так разозлило моего мужа…
Варя затаила дыхание. Её всю трясло. Даже физически было плохо, голова кружилась, но она не могла перестать слушать:
– …ещё со времён начальной школы у меня была привычка скручивать ленточку, служившую мне закладкой ровно в четыре оборота, чтоб если дневник кто-то открывал, я непременно узнала об этом. В тот раз лента была сложена вдвое. Выходит, Пастор читал всё то, что я писала.
Я почувствовала, как холодный пот выступает на лбу и шее, а блокнот в руках начинает дрожать. Я боялась возвращаться в спальню. Потому что не была уверена, что Пастор не начнёт бить меня снова. Не зная, как иначе успокоить себя, я выпила две кружки чая с имбирём, глотая слёзы, доварила суп с фрикадельками на завтра. Это не уменьшило боли. Но тут я вспомнила кое-что любопытное из детства. Когда мне было плохо, я брала лист бумаги и в столбик писала имена близких людей. Тогда я понимала, как много людей любят меня и не хотят, чтобы я плакала. Становилось легче.
И теперь, на третьем году замужества, окончательно потеряв веру во всё хорошее, я нашла тетрадный лист в клетку, дрожащей рукой взяла карандаш. И тут с ужасом поняла, что мне некого записать.
Сначала мне просто стало страшно, но может именно этот страх заставил меня броситься к шкафу, вытащить оттуда самые любимые платья и сунуть их в сумку вместе с документами и зубной щёткой. Пастор должен был уже спать, и проскользнуть в коридор незамеченной не составляло труда. Я, полная внезапной решимости, юркнула к входной двери, и уже почти успела обуться, когда весь мой план бегства был разрушен словами, упрятавшими сердце в пятки:
– Куда собралась?
Пастор стоял в коридоре, скрестив руки на груди, высокомерным нещадным взглядом сверля мою оболочку. Я уже готова была закрывать голову руками от ударов, но он лишь взял сумку и вышвырнул её в открытое окно прямо из дверей коридора, через всю гостиную. Сумка с грохотом зацепилась за подоконник и влетела в крону деревьев. Дальше я слышала только шелест листьев, хруст веток и слова мужа:
– Даже не думай в ближайшие дни высовывать нос из комнаты. Будешь на хлебе и воде сидеть, пока не покаишься.
Он втолкнул меня в комнату и хлопнул дверью так сильно, что в полу что-то хрустнуло. Или мне показалось? Судя по скрипу линолеума, потом он подпер дверь шкафом.
Оставаться в этом аду я не могла: страх прогрызал во мне новые раны, а инстинкт самосохранения толкал на безумную идею выбраться через окно. Гонимая навязчивой мыслью о том, что Пастор вернётся и изобьёт меня до смерти, я зажмурилась и прыгнула с подоконника в крону огромной липы. Да, я достала до ствола, но вот же досада – недостаточно сильно ухватилась руками, сломала ветку, упала и наделала много шуму. Ещё больше испугавшись того, что Пастор мог услышать, я закусила губу, чтоб стерпеть боль, схватила сумку и даже успела пробежать пару метров, прежде чем услышала за спиной оглушительный треск. Он длился несколько секунд, а потом стих. Я остановилась в неестественном отсутствии любых звуков, боясь увидеть рядом мужа, препятствующего побегу увесистой пощёчиной, обернулась.
Пастора за спиной не было. Дерево стояло на месте, целое и невредимое, но на месте, где ещё полминуты назад был дом, осталась лишь груда беспорядочно торчащих досок, кое-где ещё скреплённых между собой.
Он рухнул…Мари затихла. Варя в ступоре не могла оторвать взгляд от испуганных глаз соседки: будто она только что заново пережила всю эту трагедию. Свинцовый вдох, и Мари продолжила:
