Алексей Крупнов
Последний рубеж
Глава 36
Хмурое ноябрьское утро, серые неприветливые улицы. Ночной снегопад пытался одолеть дождь, но вышла ничья в виде мерзкой слякоти, чумазых машин и глухих московских пробок. Громадная парочка, рабочий и колхозница, надменно взирали на проползающие у их ног автомобили. Символ народной мощи, в ловких руках порой обретающей огромную деструктивную силу. Решительные лица противоречивой эпохи, как и тот шахтер с кус ко м угля, навеки застыли в истории.
Ярослав медленно катил в направлении офиса. Он никуда не торопился, ему даже хотелось продлить драгоценные минуты в маленькой металлической капсуле наедине со своими мыслями. Не было уже того задора, того неуемного желания перевернуть этот искусственный глянцевый мир, ухватить долгожданную жар-птицу. В пояснице еще сильно тянуло, но врачи давали вполне приемлемый прогноз. Ярослав ехал туда, где все начиналось, – его крутой подъем и их нежданные приключения. Он испытывал едва объяснимый, непривычный страх – перед своим кабинетом, делами, которых он, правда, не упустил даже во время длительного отсутствия, страх перед коллегами да и всей прошлой жизнью, которой он жил еще полгода назад. Но родной город постепенно возвращал к реальности. ВДНХ, Сокольники и, наконец, таинственная река, изрезавшая столицу извилистым руслом. Вдруг подлый болезненный укол пронзил его спину. Ярослав вздрогнул и нажал на тормоз.
Его автомобиль замер в левом ряду. Одно мгновение – и зашумели возбужденные клаксоны, будто что-то уничтожило стройную гармонию глухой пробки. Ярослав замычал от боли и, сморщившись, неловко вытянулся на сидении.
– Черт бы вас побрал, все правильные, на работу торопятся, – не выдержав, фыркнул он. – Блин, да вы за квадратные метры, суки, своих родителей в дурку загоните!
Ярослав замигал аварийкой и аккуратно, не терзая былую рану, вылез из машины. Стоять было гораздо легче. Он медленно пробрался к парапету и устало облокотился на его холодный чугун. Город гудел словно улей, в воздухе пахло привычным смогом. Ярослав сделал глубокий вдох и понуро опустил голову. Боль отступала. За грязным парапетом, как прежде, текла старушка Яуза. Несмотря ни на что, она все так же несла в прежнем направлении свои холодные и изрядно запачканные воды, и будто бы находились рядом, бок о бок, два непримиримых противника: человек как олицетворение бед, обрушившихся на уязвимую древность, и река как символ истории и мудрости. Она жила в своем неторопливом ритме. События, персонажи и их судьбы навсегда остались погребены в этой мутной братской могиле, в ледяной пучине виднелись лица больших и не очень людей, творивших историю – созидательную и разрушительную, одну великую историю. Все они здесь, тоскливо смотрят вверх, и будто едва уловимый шепот доносится сквозь шум большого города – их жалобные мольбы: «Остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим». [25] Шепот глох нет, и скрываются лики в мутной воде. Но не просто скрываются – уступают место новым персонажам, новым свершениям, чтобы позже, спустя долгие годы и столетия продолжали жить в этих местах их нескончаемые потомки – хранители величайшего наследия. Здесь, между этой древней землей и этим небом, по которому, словно чувствуя интенсивный московский бит, пролетают серые неприветливые тучи. А за ними, где-то там, высоко-высоко, скрыты неописуемой красоты чистое синее небо и бесконечная Вселенная, которую не способен вместить крошечный человеческий разум.
На осенней набережной, среди безжалостной рутины мегаполиса, будто бы сошлись сейчас вечность, история и человек. Два неосязаемых понятия – и современный индивидуум, так неожиданно познавший боль, страдания и, возможно, жизнь. Сам того не зная, он воплощал собой общество, гордые представители которого нескончаемым потоком тянулись по набережной, двигались навстречу мечтам, благополучию и всему тому, что так агрессивно пропагандировалось маркетологами и деятелями воинствующего либерализма. Они уже обладали личной жизнью, личной свободой и личной собственностью. Они были почти совершенны! Но, быть может, где-то в этом пространстве, как и на многих других набережных, улицах, площадях, шла безжалостная битва за души и мысли людей, происходило избавление от стойких и верных себе цивилизаций. И будто вторил реке глас с небес: «..и идите по нему, и найдете покой душам вашим!» [26] Но «нет» сказало гордое общество. «Не пойдем!» – воскликнули хором голоса. И поддержали они «общечеловеческие» ценности, и стали бесконечно-бесконечно счастливыми… Тут и сказке конец! А может, здесь, именно здесь и есть тот самый последний рубеж – незаметная крайняя черта на пути уничтожения народов?
Далеко припарковавшись, Ярослав уныло брел по Большой Почтовой. Сырой и холодный воздух родного мегаполиса слегка бодрил сознание. Все было как обычно – спешащие по делам пешеходы, по всем московским правилам вскарабкавшиеся на бордюры автомобили и острое чувство тотальной активности, изо дня в день наполняющее бурящий город. А у самых дверей офиса в длинном черном пальто и сверкающих из-под него лакированных ботинках неподвижно стоял человек. Правой рукой он аристократично опирался на костыль и, вдыхая промозглый осенний воздух, задумчиво рассматривал верхушки храмов.
– Ну здравствуй, коллега! – окликнул его Ярослав.
Человек вздрогнул и резко повернул седеющую голову. Его глаза на мгновение озарились, и, ковыляя, он двинулся к Ярославу.
– Неужели! – улыбнулся он. – С каких пор ты окольными путями начал ездить?
– Светиться лишний раз не хочется. Уж не с тобой ли мы, Олежек, по лесополосам бегали?
Они крепко по-мужски обнялись и постояли так некоторое время на удивление бегущим прохожим – два взрослых солидных человека на улице большого города.
– Снова вместе, дружище, – душевно произнес Ярослав.
– Ладно, ладно, хватит обниматься, пошли! – вырвавшись, потянул его Олег. – Я его тут на парковке жду, а он все по лесополосам бегает! Ну, блин, диверсант…
Олег приглашающим жестом открыл дверь офиса, и они оба вошли внутрь. На рецепции, как прежде, затмевая все вокруг своей красотой, сияла Алина. Не скрывая радости от возвращения босса, она с восторгом смотрела на него.
– Привет, Алинка! Столько времени прошло, а ты все расцветаешь? – привычно начал Ярослав. – Я ничего не упустил в твоей жизни?
Он пытался казаться таким же, как и прежде, рубахой-парнем, но никак не мог почувствовать былой легкости.
– Здравствуйте, Ярослав Александрович, то есть Слава, – кокетливо улыбнулась девушка. – Без тебя тут жизнь остановилась, а ты говоришь.
– Ну-ну! Кто я такой, чтобы ваши жизни останавливать. Я всего лишь менеджер смертный.
И неловко прервав диалог, Ярослав побрел прочь по коридору.
– Я тоже рада видеть тебя! – вслед боссу прокричала Алина.
Он без уверенности зашел в кабинет. Окинул взглядом стеллаж, на котором, как и раньше, россыпью валялись бесполезные рекламные буклеты. Втиснул в кофемашину кружку: в контейнере еще лежали зерна, вероятно, засыпанные полгода тому назад. Все вроде бы было как прежде – и все-таки как-то не так. Ярослав невесело осмотрелся: стол был покрыт неприлично плотным слоем пыли.
– Здесь что, полгода не убирались? – проворчал он, а затем демонстративно махнул рукой. – Ну, зато хоть что-то знакомое осталось.
Он попытался присесть в кресло, но спина тут же отреагировала острой болью. Ярослав вскочил и выпалил с досадой:
– Черт возьми, как снова подстрелили! Наверное, это судьба, Олежек. Рановато мне в кабинетах заседать. Чуть оклемаюсь, и в поля. Там мое место, и мысли тоже.
– Поделишься? – спросил Олег, наблюдая с дивана за товарищем.
– Позже, коллега. А сейчас бы мне босса потерзать, как мы жить дальше будем…
Как будто выходя из долгой спячки, Ярослав постепенно возвращался к жизни. Каждая минута наполняла его силами и жизненной энергией, и спустя час он уже стоял в кабинете своего начальника. К его великому удивлению, Геннадия Викторовича на сходке не наблюдалось.
– Как самочувствие? – с неестественной широкой улыбкой осведомился шеф.
– Ничего, восстанавливаюсь понемногу. Врачи говорят, жить буду.
– Вот же вас угораздило, а! Спасибо, что так. – наигранно посочувствовал Андрей Николаевич.
– Спасибо ребятам, что Питер, как надо, подхватили.
– Главное, все живы остались. Мне сотрудники дороже, – мгновенно посерьезнел босс и принялся буравить собеседника взглядом.
Ярослав понял: прелюдия окончена.
– Я, Андрей Николаевич, вот к вам по какому вопросу… – резко перешел к делу Ярослав. – Не мне вам рассказывать о ситуации в экономике. У меня есть навязчивая идея несколько диверсифицировать нашу деятельность. Мы чересчур узконаправленны.
– И что ты предлагаешь?
– Я отвечу, но чуть позже. От вас мне нужно только желание развиваться.
– Интрига на интриге, – усмехнулся босс и в один миг изобразил задумчивость. – Ну, предположим, желание имеется, только инвестировать во что попало я точно не собираюсь.
– Всему свое время, Андрей Николаевич. Для начала я посмотрю все возможные и вероятные кейсы, а затем уже мы будем долго и нудно обсуждать целесообразность затрат. По нынешнему курсу рубля наши новые продукты смотрелись бы очень привлекательно. А поэтому, если мы упали, то давайте поднимемся и захватим что-нибудь с пола. Конъюнктура рынка нам только в помощь. Пускай остальные продают, если на большее не способны, а мы будем работать. Это же и вам в копилку ляжет, Андрей Николаевич.
Босс сурово и пристально смотрел на Ярослава. Буквально на глазах молодой менеджер вновь расправлял свои крылья, и каждое его следующее предложение звучало все тверже и убедительней:
– Пока вы думаете, я буду ездить и встречаться с людьми, смотреть эти чертовы вертикальные рынки. Пускай заказчики режут свои бюджеты – это их право. А наше право – создавать собственный продукт, дешевле и функциональнее, чем у конкурентов. И с этим продуктом я приду к нашим уважаемым заказчикам. С продуктом нашего собственного центра разработок.
Ярослав вернулся в кабинет, налил кофе и принялся бесцельно расхаживать по своей маленькой конуре. Мозг напряженно работал, мысли, как прежде, вытесняли друг друга, темперамент снова брал верх. Силы возвращались, и страстное желание работать наполняло каждую его клетку: просто работать – сегодня лететь на восток, а завтра на запад, встречать и провожать солнце, чувствовать жизнь, бурную и абсолютно счастливую. Не ради мишуры, а ради того, чтобы созидать, оставлять яркий след и, возвращаясь домой, видеть счастливые глаза тех, кому он дорог. Завышенная прежде самооценка сменялась чем-то иным: самоуважением. Он отчетливо видел свой путь, он понимал, что значит быть человеком. Оба они понимали теперь – он и Олег. И в эти яркие минуты триумфа над собственным «я» ему особенно верилось, что так и будет всегда. Ярослав опустошил кружку и подошел к окну. Сквозь приоткрытые жалюзи и осиротевшие ветви деревьев ему был виден возвышающийся старый намоленный храм. Яркой вспышкой в памяти мелькнула другая картинка – колышущиеся жалюзи и за ними подбитая диспетчерская вышка.
– Вот такие вот повороты судьбы, братцы, – вымолвил Ярослав и перекрестился.
Снова поморщившись от боли, он опустился в кресло и открыл новый ноутбук.
Глава 37
26 мая 2016 года – прекрасный погожий денек в столице. 25 градусов по Цельсию, примерно столько же, сколько рисовали донецкие термометры ровно два года тому назад. Редкие облачка медленно плывут по небу, теплый ветер успокаивает город. Незаметно канули в историю два года жестокого противостояния, столкнувшего лбами Восток и Запад —непримиримые цивилизации с их ценностями и особенностями. Полем брани на этот раз была биполярная Украина, и, быть может, именно 26 мая 2014-го и разгоралась большая бескомпромиссная схватка. Возможно, эту трагическую дату стоило бы озаглавить, как фильм, фразой «Завтра была война». Никто тогда не думал, что ждет впереди, вряд ли кто-то догадывался, что майское утро станет спусковым крючком кровавых событий, войны на Донбассе, вооруженного конфликта на востоке Украины, унесшего лишь по официальным данным десяток тысяч жизней. Как следствие – миллионы вынужденных переселенцев из некогда богатейшего региона Советского Союза, сам регион, которому даже замороженный конфликт принес полный упадок во всех сферах жизни. Да и «Большая Украина», изнуренная войной, чувствовала себя не лучше.
Международный аэропорт «Донецк» имени великого композитора Сергея Сергеевича Прокофьева прекратил функционирование по прямому назначению аккурат с 26 мая 2014 года. По злой иронии судьбы последним рейсом, что покинул воздушную гавань, стал тот самый семичасовой киевский рейс. Вплоть до января 2015-го здание некогда сверкающего огнями нового терминала превратилось в местный «Дом Павлова» и, как итог, было практически разрушено вместе с потерявшим стратегическую важность донецким авиаузлом. Эта битва стала делом принципа для всех. 242 дня большого сражения, достойного прославить его участников и остаться важной главой в анналах военных хроник. Битва за донецкий аэропорт оказалась настоящим последним рубежом, за которым находилась призрачная, несуществующая цель. На каждой из сторон достойнейшей схватки были свои герои, и каждый стоял на своем, стойко выполняя поставленные задачи. Кировоградский спецназ, элита еще советских спецпод-разделений, бился насмерть. «Киборги» – так окрестят оставленные на убой ударные силы украинской армии. С другой стороны, выкладывая себе дорогу из трупов, их атаковали не менее боеспособные силы повстанцев – передовые батальоны «Спарта» и «Сомали» с легендарными командирами Моторолой и Гиви прогремели на весь мир. Киборги против Спарты и Сомали – будто название кассового блокбастера! Они стоили друг друга.
Наконец, на грудах обломков и мертвых тел, повстанцы получили контроль – принципиальный контроль над бесполезным объектом. Так окончилась знаменательная битва, самая продолжительная за все время горячей фазы конфликта. Она обросла множеством слухов и мифов, стала материалом для книг и кинофильмов. Битва, отчетливо продемонстрировавшая мировому сообществу с его исключительным безальтернативным видением, что здесь бились потомки настоящих воинов, тех, что на протяжении более тысячи лет проливали свою и чужую кровь, тех, что не любили, но умели воевать. Потомки уничтожали друг друга. Помимо аэропорта, была еще масса знаковых событий – Углегорск, Дебальцево, Широкино, Марьинка, где, утопая в хаосе братоубийственной войны, продолжалось взаимное усмирение сограждан. Но одно дело – жертвы среди сознательно идущих на смерть матерых бойцов, и совсем другое – мирное население, убиенное шальными пулями украинской артиллерии! Донбасс лил кровавые слезы. Постоянные переговоры контактных групп, Минск-1, Минск-2, режимы тишины, содрогаемые грохотом тяжелых орудий, гуманитарная катастрофа региона и непрерывный поток беженцев.
Ну а что же мировое сообщество, ревнивое к правам человека? Конечно, вся ответственность за конфликт целиком и полностью была возложена на «империалистическую Россию». Как будто Россия, раскручивая очередной государственный переворот, промывала мозги целевой аудитории, кормила ее заграничным течением на Майдане и ловко направляла гнев безумствующей толпы. Неужто это ее политтехнологи так грубо работали на берегах Днепра? Но сообщество видело нечто иное, имело свое единственно правильное мнение, где совсем не находилось места «Русской весне», воссоединению Крыма с исторической родиной, там не существовало республик Донбасса и, наконец, выборов, где два харизматичных лидера, два влиятельных воеводы – Александр Захарченко и Игорь Плотницкий – по справедливости забирали власть в своих вотчинах. Зато это мнение рисовало сообществу воинствующих русофилов, варварскую орду, что топтала сапожищами чистые европейские газоны, несла кровь и разрушения, глумилась над свободой и принципами демократии. СМИ, откормленные в руках своих могущественных наглых господ, формируя мышление неискушенного обывателя, стремительно разносили миру весть. И прав был старик Земан[27], дерзко отметивший: «Агрессор – это тот, кто нападает на определенную страну раньше, чем Соединенные Штаты». И агрессором сделали Россию, ту матерь, на которую, грустно вздыхая, уповало население несостоявшейся Новороссии. Словами Земана глаголила истина – враг был назван, и санкции за санкциями посыпались на российскую экономику. Дешевеющая нефть, обвал курса национальной валюты, высокая инфляция и падение уровня жизни будоражили пораженцев, но… Черт возьми, что-то было не так! Эти дикие урусы – клинические мазохисты? Оказалось, тут любят униженных и оскорбленных, а наличие коварного врага и единение вокруг общих бед – главная движущая сила. Псевдоизоляция матери-России произвела совсем иной эффект – подъем национальной гордости и желание идти вперед до победного конца, и российские СМИ умело приложили к тому руку.
Именно деструктивные по своей сути санкции умудрились сотворить то, на что у руководства страны катастрофически не хватало времени. Россия задумала слезть с нефтяной иглы, и началось длительное лечение от пагубной зависимости. Мучительные ломки одолели федеральный бюджет, но, к великому удивлению, ухватив макроэкономическую конъюнктуру, давно забытые отрасли стали выходить из анабиоза. Долгосрочный прогноз, вероятно, был положительным. Но Россия снова стала изгоем. Ее исторические друзья, трусливо поджав хвосты, отсиживались в сторонке: они так хотели достатка, сытого существования, их глаза стыдливо бегали, они виляли хвостом и жалобно скулили. Се ля ви, таковы факты истории. Насколько же был прав Александр III Миротворец: «Во всем свете у нас только два верных союзника – наша армия и флот». Был ли какой-нибудь смысл в этих пафосных минских шабашах?
Восемь вечера. Неподалеку от Большой Почтовой на шумной набережной стояли двое. Как и раньше, один в строгом костюме и до блеска вычищенных туфлях, другой в своем привычном кэжуал. Облокотившись о пыльный парапет, они мирно о чем-то беседовали.
Второй год кряду эти люди приходят сюда. Приходят, чтобы просто постоять, чтобы вспомнить тех, с кем они оказались рядом в те памятные дни последнего месяца весны. Они вспоминают не только их, но и всех погибших бойцов, мирных жителей Украины и двух непризнанных республик. Самый кровавый на постсоветском пространстве конфликт прибил на корню миллионы планов, забрал жизни многих и многих тех, кто и не думал покидать этот хитроумный мир. Среди погибших был и Антон. Да, он самый, Антон Коваль – двоюродный брат Олега, каким-то неведомым образом очутившийся на полях сражений. Пылкий здоровяк, будущий ученый. Тетя Люда и понятия не имела, что, сорвавшись с цепи, он активно участвовал в повстанческом движении, и в итоге его не стало. Говорили, с оружием в руках он нашел свою судьбу где-то под Широкино. Что потянуло в пекло далекого от военного дела молодого человека?
В феврале 15-го, как раз когда у Широкино шли ожесточенные бои, у Олега родилась дочка – маленькая Виктория Олеговна. Он мог проводить часы у ее кроватки, слушая дыхание, улавливая мимику своего долгожданного ребенка. Олег стал заботливым отцом и убежденным домоседом, и всячески избегал теперь любых вечерних активностей, ведь дома его ждала настоящая семья. Но летом того же 15-го он неожиданно уехал. Невзирая на протесты Марины, спешно наполнил рюкзак и укатил в какое-то полузабытое и полуживое село на отшибе Тверской губернии. Под жужжание лугов и шелест дикого леса, под неистовой атакой комариного братства он целый месяц безвозмездно трудился: сбивая свежие мозоли, обороняясь от оводов и солнца, Олег с воодушевлением участвовал в восстановлении старенькой разрушенной церквушки. Его внезапный порыв поразил многих, а Ярослав, улучив момент, частенько припоминал ему былые воинствующие высказывания.
Сам Ярослав готовился второй раз стать отцом. Света была на восьмом месяце беременности, оставалось совсем чуть-чуть. Врачи утверждали, что снова будет мальчик, и будущий отец настаивал том, чтобы назвать сына именем одного из двух героев, столь неожиданно встретившихся на его жизненном пути. Света, зная историю, была не против.
Олег и Ярослав довольно сильно изменились. Заметно поубавилось былого задора. Темную шевелюру Олега атаковала седина. Под их руководством функционировал мощный центр разработок, объединивший десятки разбросанных по стране специалистов и привлекший щедрое финансирование Андрея Николаевича. Но несмотря на все перемены, они, как прежде, оставались верными товарищами.
– Коктейль «Донбасс» помнишь?
Олег вытянул из портфеля фирменную бутылку самогона и пакет абрикосового сока.
– Специально готовился, – хвастливо добавил он и потряс ими в воздухе.
– Да ну, где взял?
– Я же хохол, Славик. Я всегда найду!
– Ну что ж, наливай, хохол, – улыбнулся Ярослав. – Только по-тихому, не то заметут.
– Смешной ты – тут, значит, заметут, а в аэропорту нет! – усмехнулся Олег. – Да расслабься ты, босс, никому до нас нет дела. Суета сует!
Олег лихо наполнил пластиковые стаканчики и, собравшись с мыслями, заговорил:
– Вот, Славик, интересно. Смотрят люди телевизор, читают всякие интернеты. Снаряды где-то рвутся, пули свистят, люди гибнут… Елы-палы, и это ведь так далеко, согласись? Мы можем сочувствовать, даже искренне сочувствовать, можем поддерживать всей душой, но все равно это совсем далеко. Пока, блин, тебя не коснется.
Олег снова тяжело вздохнул и понурил голову. Внизу исключительным ржавым оттенком блистала старушка Яуза.
– Но это не так, Славик, это совсем не далеко! – неожиданно воскликнул он. – Это гораздо ближе, чем думают все эти граждане у нас за спиной. У меня там брат погиб, там много кто погиб – а они едут себе в своих тачках, слушают новости и ничего им больше не нужно! Курс доллара для них главное, понимаешь? А я, Славик, хочу, чтобы мы все, все наши люди в городе, стране, во всем этом мире стали чуть ближе друг к другу. Вот как мы с тобой сейчас, как мы были тогда – 26-го, 27-го.
И я с болью хочу помянуть тех, кто действительно был ближе. Да даже и тех, кто был на той стороне и получил свою награду – сбившихся с пути, одураченных самим Сатаной, который спровоцировал это братоубийство. Выпьем за всех, кого не обнимут уже родные руки. Упокой, Господи, души усопших раб Твоих.
Они выпили и молча устремили взгляд вниз. Течение реки гипнотизировало.
– До сих пор, Славик, все перед глазами, – тихо продолжал Олег. – Каждый проведенный там день. Ужин у тети Люды, Антоха, район, наши с тобой приключения… Иногда думаю, не сон ли это был? Потом смотрю на ногу – нет, не сон. Это промысел Божий!
– А я, Олежек, поле часто вспоминаю. В какой-то момент мне ведь уже все равно было. Кажется, я тогда умереть собирался, и, наверное, так и вышло бы, если б не Казак. Мне как-то один мужичок в поезде сказал: «Своих бросать нельзя никогда!» Теперь я понял, о чем он говорил.
Его голос немного дрогнул, Ярослав притих, но потом снова встрепенулся:
– Эх, Одесса, давай по полной! За братство, за взаимопонимание, за справедливость! Только это сможет остановить конфликты. А если нет. Тогда за героев. За самопожертвование и за то, что выше личных интересов.
Ярослав опустошил стакан и положил Олегу руку на плечо. Еле слышно в гуле большого города он затянул:
Не для меня придет весна,
Не для меня Дон разольется, Там сердце девичье забьется С восторгом чувств не для меня.
Олег искоса взглянул на друга, его глаза сверкнули искренним светом. Он усмехнулся и поддержал. Слова становились все громче и громче:
Не для меня цветут сады, В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня.
А над городом, высоко-высоко в безмятежной голубой лагуне медленно плавали маленькие белоснежные рыбки-облака. И будто бы слаженный небесный хор подпевал этим странным обитателям столицы:
Не для меня журчат ручьи, Бегут алмазными струями, Там дева с черными бровями – Она растет не для меня.
Вот песня уже парит над землей, парит над этим вечным городом, смеется с высоты над глупыми пробками. Она правит всем, она несется во все концы и стороны. Спускается в каждое селение, заглядывает в каждый дом, трогает глади рек и озер, волнует моря. Ласкает макушки гор и бесконечные леса, пролетает низко над вольными степями. Она заполняет все вокруг:
Не для меня придет Пасха, За стол родня вся соберется, Вино по рюмочкам польется… Пасхальный день не для меня.
Песня гремит повсюду, и миллионы лиц, глядя вверх, начинают подпевать многоголосно. Весь трагизм ее, вся ее мощь, как масло в огне, вспыхивают с неистовой силой. Все больше и больше людей поднимают головы к небу. Те, кому небезразлична суть незамысловатых строк, кому не чуждо самопожертвование ради высших идеалов. Их миллионы, десятки и сотни миллионов, разрезанные пунктирами политических карт, загнанные в мартеновские печи культурной глобализации. Несмотря ни на что, они еще сильны, они устремляют свои взоры вверх, туда, навстречу песне. Последний оплот панславянизма, начало и продолжение бытия новой-старой евразийской цивилизации, где замешались разные языки и народы, бытия богатейшей самобытной культуры, где становиться частью чего-то большего, общего и высокого – и причина, и следствие существования данной цивилизации. Но прежде всего это люди! Те, для кого индивидуализм и принципы естественного права – не высшая цель. Не научно-технический прогресс рождает жизнь, не прорывные технологии, не маркетинг – лишь сама жизнь способна родить себе подобное, замкнув естественный сакральный круг. А все материальное в итоге приводит к раздорам, и личная свобода, как мыслил Кант, есть прямая дорога в произвол. Ибо там нет нравственного закона, нет традиции и нет истории! И горе государству, попирающему свои основы, свой веками сложенный фундамент.
Люди вновь взирают ввысь, подняв головы в едином порыве, – представители единой цивилизации, ненавистного всеми «русского мира», основы которого были заложены в Новгороде и Киеве, они жадно впитали культуру просвещенной Византии и ее единство не в пример мелкофракционной Европе. И пусть завистники видят империю, пусть созерцают! Ведь эта империя по своему жизненному циклу уже обошла саму Византию, сам Рим и многих-многих других, а ее единство стоит не на страхе и насилии, а на исторической общности, народной мудрости и взаимоуважении. Ведь даже среди русских тут десятки этнографических групп – казаки, поморы, камчадалы… Якут, бурят, адыг, татарин парализуют движение автотранспорта, празднуя победу национальной сборной. И даже истинный европеец Баррозу[28] заявляет: «Россия – это континент, который притворяется страной. Россия – это цивилизация, которая притворяется нацией».
Гремит многоголосие над Евразией, гремит над всей зеленой планетой, и человек, имеющий уши и слышащий, – как частичка громадного неделимого организма, как элемент сложнейшей нейронной сети. Где-то там, далеко-далеко, на безлюдном русском севере, у холодного озера Виви, где куцые низкорослые лиственницы захватили каменистые берега, пребывают душа и сердце этой таинственной сущности. Там, у маленькой деревянной часовни, может, чуть южнее, может, чуть западней, душа ищет покоя в замерзшей колыбели. Как прежде, ее тревожат неиссякающие силы. Уж тысяча лет канула в историю, но все нет ей долгожданного покоя. Терзают ее конечности коварные звери, содрогаются ледяные воды прекрасного Виви. Римские клубы, соросы, альянсы, шарашки с пухнущими от золота хищниками. Как и ныне, они плетут интриги, точат ножи, заостряют копья, сеют ненависть, вражду. Базаровы, назанские, жадовы… Вездесущая интеллигенция с помутневшим рассудком, что вечно ждет перемен. Как смертоносные бактерии, они жаждут ран и немощей, слабостей и хвори – они очень хотят есть.
Но нет таких деструктивных сил, что способны разрушить, уничтожить громадный организм, его душу и тело. Ибо люди его – могучая центростремительная сила, а народная мудрость, словно меч-кладенец, отсекает мерзкие огнедышащие головы. И что бы ни происходило, что бы ни строило козни, – всё вновь соберется воедино, и найдет наконец душа покой в этих тихих и безмолвных местах. Да будет же в этом заслуга народа, товарищества, небесного воинства! Их героических предков, отважных мужей и верных жен, прекрасных детей и всех тех, кто предан высоким идеалам. И да не погибнут они без смысла, достоинства и самоуважения.
А для меня кусок свинца, Он в тело белое вопьется, И слезы горькие прольются, Такая жизнь, брат ждет меня.
И не бывает славы без жертв.