Александр Эдуардович Гуйтер
Дети Бафомета
Она медленно, с наслаждением выдавливала из него жизнь, словно уже когда-то делала это и теперь стремилась вновь испытать знакомые ощущения. Красноклык хрипел, в глазах у него начало темнеть, он уже не видел ничего, кроме полного холодной ненависти взгляда зайчихи, в котором ясно читалось одно желание – убить.
И она бы его непременно убила, но в последний момент послышалось хлопанье крыльев, и рядом с ними приземлилась чёрная птица.
– Ты ведь его задушишь! – громко прокаркала птица.
Ушка разжала пальцы и взглянула на хрипящего под ней лиса. Красноклык откашлялся, обрызгав зайчиху и та, перекинув лапу, слезла с него.
– Некоторые любят, когда их во время этого дела слегка душат, – насмешливо сказала птица, – говорят, что ощущения острее.
Красноклык, кашляя и задыхаясь, встал на корточки, а зайчиха, не обращая на него внимания, глотнула водки и, насмешливо глядя на птицу, спросила:
– А тебе почём знать? Вы, пернатые, вроде по-другому трахаетесь.
Склонив голову набок (это, по всей видимости, была её любимая поза), птица весело ответила:
– Я же говорила, что я много чего знаю.
– До хрена ты знаешь, – сказала Ушка и закурила.
– Ну, уж точно больше, чем вы, – прокаркала птица. – Кстати, а ведь ты могла его убить.
Ушка, поджав нижнюю губу, кивнула:
– Да, я могла его убить.
– И ты так спокойно об этом говоришь? – прохрипел Красноклык, который уже пришёл в себя и смог нормально дышать, хотя горло всё ещё побаливало.
– Да, – спокойно ответила зайчиха.
– Ты что? – с ужасом спросил лис.
– В тот момент мне этого очень хотелось, – ответила Ушка, выпустив ему в лицо струйку дыма, – но ведь я тебя не придушила.
– Только из-за неё! – срываясь, крикнул Красноклык, кивая на птицу.
– Скажи ей спасибо. Ладно, я не знаю, что на меня нашло, но я буду с тобой честна.
Лис насторожился.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– А то, что мне насрать, – ответила зайчиха, сгребла свои вещи и стала одеваться.
Её штаны, куртка, рубашка были пропитаны кровью и вняли, но Ушка и в самом деле была честна – ей было насрать. Она надела влажную, липкую одежду, всунула ноги в сырые ботинки и, допив водку, пошла в хижину к Острозубке.
Красноклык тоже взял свои вещи, но надел только штаны, а рубашку и куртку, подвесив на выломанную из хижины ветку, подвесил над жаровней для просушки. Птица с интересом следила за его действиями, а когда лис, чтобы не держать ветку лапами, сходил ещё за двумя и, вставив их в щели плота, соорудил некое подобие вешалки и подвесил вещи над тлеющими углями, не сдержалась и спросила:
– Ты думаешь, они у тебя просохнут?
– Надеюсь, – буркнул лис.
Птица, медленно ступая длинными лапами с острыми когтями, подошла к нему и, наклоняясь, лукаво спросила:
– Понравилось?
– Что? – делая вид, что не понимает вопроса, спросил Красноклык.
– Она, – подмигнув, ответила птица, – она такая сильная, такая страстная. Я видела, как она царапала себе грудь до крови перед тем, как захотела тебя придушить.
– Это было и здорово, и страшно одновременно, – честно признался лис, – меня словно охватывало безумие, да и Ушку, я думаю, тоже. Но мне понравилось.
Он взглянул птице в глаза и добавил:
– Знаешь, мне ведь даже в кайф было, когда она меня душила. Я только сейчас это понял.
Впрочем, каким бы честным не казался его ответ ему самому, в тот самый момент, когда зайчиха разжала свои стальные пальцы, Красноклыку захотелось жить, а пьянящее, возбуждающее безумие, которое доставляло столько низменного, запретного и притягательного удовольствия, оставило его.
– Зачем же тогда ты сопротивлялся?
– Не знаю.
Птица отошла и, клюнув в глаз голову девочки-выдры, вырвала его и проглотила.
– Глаза всегда были самым вкусным, – щёлкнула клювом птица. – Ты боялся смерти, лисёнок. Этот страх есть почти у всех, кроме самых сильных духом. Эту силу даст тебе Безымянный Козёл. Он уже дал тебе бесстрашие убивать, а может даровать и бесстрашие перед смертью.
Красноклык, действительно, чувствовал, что за последнее время стал абсолютно равнодушно относиться к чужим страданиям и смерти, а убивать ему так и вовсе доставляло удовольствие. Взять хотя бы эту девчонку: поначалу даже сама мысль убить её, чтобы принести жертвенную кровь Безымянному Козлу, вызывала в нём робость и неловкость, но зато с каким наслаждением он отсёк ей голову, пил её кровь, а потом трахался с Ушкой, ползая в этой крови!
А какой приятной на вкус была её сырая печень! Лис даже сглотнул слюну, вспоминая горьковатый вкус.
Вместе с воспоминаниями к нему стало возвращаться безумие.
– И что я должен сделать? – спросил Красноклык.
Птица спрятала голову под крыло, издала несколько нечленораздельных звуков, словно с кем-то переговаривалась и, высунув наружу лишь самый кончик клюва, ответила:
– Убить.
– Кого? – спросил лис, не понимая, кого ещё он должен убить, чтобы заслужить милость своего божества.
– Её, – тихо, чтобы никто не услышал, ответила птица.
– Но… как…
Красноклык, ошеломлённый требованием, сел и опустил лицо вниз, а птица подошла к нему и, накрыв его своими огромными крыльями, проскрипела:
– Или она убьёт тебя, лисёнок, а ведь она уже хотела это сделать.
– Да, она хотела, – согласился лис.
– Вы оба можете стать его избранниками, – продолжила птица, – но не оба сразу. Ты понял?
– Да, – ответил Красноклык, – это может быть один из нас, но для этого он должен убить другого.
– Молодец, – хихикнула птица, – ты догадливый, ты мне нравишься. Кстати, ей я ничего не говорила, ведь мне так хочется, чтобы его избранником стал ты.
Красноклык почувствовал, как в нём просыпается гордость за самого себя, за то, что его избрали, за то, что с ним делятся страшными секретами. Он уже забыл, где и при каких обстоятельствах нашёл череп, они словно всегда были вместе и всегда он ему поклонялся.
В глазах лиса загорелись зловещие огоньки. Он подобрал тесак, неосторожно забытый Ушкой и, оскалившись, спросил:
– Когда я должен это сделать?
– Когда хочешь, – проворковала птица, – но только учти: зайка сильная, зайка ловкая, зайка догадливая и она не даст тебе убить себя. Тебе придётся постараться, лисёнок. Будь осторожен и терпелив.
– Я буду, – сказал Красноклык, сжимая тесак.
Он решил не торопиться и выждать подходящий момент, тем более, что зайчиха ничего не подозревает об их разговоре.
Он, Красноклык, станет избранником Безымянного Козла!
Птица ласково провела кончиком клюва по его щеке, схватила голову девочки-выдры и, оттолкнувшись от покачнувшейся поверхности плота, улетела.
УА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!
Дикий, торжествующий смех пронёсся над деревней, разбудив Острозубку. Он долго звучал над болотом, постепенно удаляясь, пока не стих окончательно.
Красноклык, сняв подсохшую и прокопчённую одежду, разрубил на куски ногу девочки-выдры и бросил их на тлеющие угли…
…Снаружи куски мяса обуглились, а внутри остались сырыми, но лису это даже понравилось: горькая, хрустящая корочка и пропитанная кровью плоть. Он ел кусок за куском и, как и Ушка, никак не мог насытиться. Лис тоже глотал куски, почти не прожёвывая, как будто у него их собирались отнять. Он озирался по сторонам, жадно разрывая мясо когтями и клыками, давился и отплёвывался, но никто так и не появился.
Закончив, Красноклык оделся, взял тесак и направился в хижину.
Острозубка, услышав шаги, открыла глаза и слабым голосом прошептала:
– Это ты, Красноклык. А где Ушка?
Лис оглядел хижину: Безымянный Козёл висел на стене, рюкзаки аккуратно стояли у входа, а на полу валялась недопитая бутылка водки. Лис поднял бутылку, отпил и только тут заметил, что нет топора.
– Она взяла топор? – спросил он.
Мышка устало посмотрела на него, попыталась приподняться, но не смогла.
– Я не знаю, – с трудом ответила она, – я ничего не знаю. Я слышала, что кто-то ходит, но не могла понять, сон это или нет…
Она закрыла глаза и прошептала:
– А потом я услышала смех той страшной птицы и проснулась.
Красноклык оскалился, посмотрел на Острозубку, подошёл к Безымянному Козлу и прикоснулся лбом к гладкому черепу, покрытому бурыми разводами запёкшейся крови.
– Я стану твоим избранником, – шептал лис, – я, а не она.
– Знаешь, а он со мной разговаривал, – услышал он слабый голос Острозубки.
Лис обернулся и увидел, что мышка смотрит на него. Он сел рядом и, отложив тесак, спросил:
– Кто?
– Он, – ответила Острозубка, указав глазами на Безымянного Козла, – во сне. Я сначала не могла понять, кто это, но потом увидела его. Он говорил страшные вещи.
Действительно, а что ещё мог Безымянный Козёл сказать маленькой, глупой и трусливой мышке? Она не его избранница и никогда даже не приблизится к тому, чтобы ей стать. Только он, Красноклык, только он может слышать от него великие наставления, укрепляющие дух и направляющие по пути величия.
Если бы кто-нибудь спросил сейчас лиса о том, в чём состоит этот путь величия, он бы не смог объяснить и, скорее всего, просто набросился бы на вопрошающего.
– Какие? – оскалившись, спросил Красноклык.
– Что больше никогда не будет света, никогда не будет радости, никогда не будет любви и дружбы, – устало ответила Острозубка. – Только мрак, бесконечный мрак. Мне было так холодно и страшно.
Конечно, ей было холодно и страшно и у неё никогда не будет света, радости, любви и дружбы, но боязнь потерять это испытывают лишь те, кто этим дорожит, а ему, Красноклыку, будет хорошо и в бесконечном мраке.
– Мрак страшен только для тех, кто недостоин его, – мрачно сказал лис и пошёл искать зайчиху.
Острозубка проводила его испуганным взглядом, перевела взор на Безымянного Козла и попыталась встать.
Выйдя из хижины, Красноклык услышал тихие всплески. Они доносились со стороны площади, где они расправились со Слюрром. Лис крепко сжал тесак в руке и, мысленно попросив помощи у Безымянного Козла, направился к месту битвы с болотными выдрами.
Ушку он увидел сразу: зайчиха увлечённо рубила тела выдр на части и скидывала их в воду, где вокруг останков уже кружились целые стаи чёрных пиявок. Мерзкие твари присасывались к телам и конечностям выдр, вгрызались в плоть и, извиваясь, проникали во внутренности. Глубина болота вокруг деревни не доходила и до полутора метров, на дне росли мелкие, серо-зелёные водоросли, поэтому то, что происходит с трупами, было хорошо видно с плотов.
Зайчиха, запыхавшаяся, вытирала со лба пот и не сразу заметила Красноклыка, который, вместо того чтобы напасть, подошёл к ней и зачем-то спросил:
– Что делаешь?
Ушка выпрямилась, и Красноклык увидел устремлённый на него взгляд чёрных, бездонных глаз, из которых, подобно слёзам, стекали тонкие струйки ярко-алой крови. У самого подбородка струйки собирались в две огромные капли, дрожавшие при каждом движении зайчихи. Они дрожали, но не падали и не стекали дальше, и выглядело это необычно и страшно.
Низким, грудным голосом, Ушка прорычала:
– Кормлю их. От детей Слюрра не должно остаться ничего, кроме обглоданных дочиста костей.
Лис, которого при виде того, насколько изменилась Ушка, оставила прежняя уверенность, попятился. Он понял, что с зайчихой что-то произошло, хотя птица с ней не разговаривала.
Тогда, может, с ней разговаривал сам Безымянный Козёл? Может, он сам её избрал? Но ведь птица сказала ему…
Стоп! А не могла ли эта птица его обмануть?
А зачем тогда она им помогала?
– Ты что, боишься меня, лисёнок? – утробным голосом спросила Ушка, заметив его смущение.
Красноклык отступил ещё, крепко сжав тесак, и стараясь не выдавать волнения, ответил:
– Нет, с чего ты взяла?
Она ещё никогда не называла его лисёнком, даже в детстве зайчиха обращалась к нему по имени. Лисёнком его называли родители, кто-то, кого он уже и не помнил и птица.
– Твой голос дрожит, а сердечко бьётся, как у испуганной мыши. Неужели я и в самом деле настолько страшная?
Красноклык не знал и не понимал, что могло произойти с зайчихой за то время, что он разговаривал с птицей и жарил мясо, и он решил спросить об этом напрямую:
– Что с тобой случилось?
Ушка улыбнулась, показав длинные передние резцы и клыки, которых он раньше никогда у неё не замечал. Да и нет у зайцев таких клыков! Их попросту не бывает!
А чем тогда она прокусила ему губу?
– Он говорил со мной, – наклонив голову, подобно птице, ответила зайчиха. – Ну же, лисёнок, не бойся, подойди! Я ведь знаю, что ты пришёл убить меня, так что же ты не приступаешь?
Лис переступил с ноги на ногу, перехватил тесак, а Ушка, отбросив топор в сторону, развела лапы в сторону, согнула ноги в коленях и прорычала:
– Давай, лисёнок, трахни меня этим ножиком, как ты трахал меня до этого. Если, конечно, сможешь!
Красноклык взглянул в чёрные, сочащиеся кровью глаза, и испугался: в них не было ничего, кроме бесконечного мрака, холодного и пустого. Только что он говорил Острозубке, что мрак страшит лишь тех, кто его недостоин, а теперь сам боялся того, что увидел в глазах зайчихи. На него словно повеяло холодом.
– Не подходи, а то я тебя убью! – хотел сказать лис, но язык словно окоченел, и он не смог сказать ни слова, а Ушка, прыгнув вперёд, со всей силы ударила его по запястью, выбив тесак из лапы.
Лис почувствовал, как кожа на лапе взорвалась изнутри. Он поднёс лапу к лицу и увидел острый осколок сломанной кости, торчащий из рыжего меха и безжизненно болтающуюся кисть, залитую кровью.
– Маленький лисёнок, тебе, наверное, больно? – спросила Ушка.
Прижимая к груди сломанную лапу, лис отступал в сторону хижин, а зайчиха медленно шла на него, словно наслаждаясь его страхом, а Красноклыку действительно было страшно, как никогда в жизни.
Он никакой не избранник, птица попросту посмеялась над ним, а Ушка, верная подруга, всегда заступавшаяся за них в школе, выручавшая в драках, сейчас убьёт его и сделает это с наслаждением.
– Стойте!
Из-за хижин, неся над головой череп, вышла Острозубка. Она качалась от слабости, каждый шаг доставался с трудом, и было видно, что кричала она из последних сил.
– Стойте, – тихо повторила мышка, – вы обезумели. Это он, это он свёл вас с ума.
Ушка улыбнулась:
– Я не сошла с ума, моя мышка – мы с лисёнком просто немного разошлись в том, кто из нас должен сегодня умереть. Ведь так, лисёнок?
Красноклык ничего не ответил, а Острозубка, подойдя к краю плота, посмотрела вниз и, увидев там стаи пиявок, подняла Безымянного Козла и сказала:
– Я выкину его в воду, если вы не прекратите. Там пиявки и они сожрут любого, кто захочет его достать.
Красноклык испугался за Безымянного Козла больше, чем за самого себя. Он бросился к мышке, но Ушка толкнула его в спину и, наступив на сломанную лапу, прошептала, глядя на Острозубку:
– Попробуй.
Острозубка взглянула на умоляющие глаза лиса, насмешливо-злобную улыбку зайчихи и, закрыв глаза, кинула череп в болото и упала на краю плота без сознания.
– Нет!
Лис рванулся с такой силой, что вырвал лапу из-под ноги зайчихи, опрокинув её. Он бросился к краю плота и прыгнул в воду, где на него набросились сотни голодных пиявок. Они лезли под одежду, в глаза, в рот, а Красноклык пытался нащупать череп среди водорослей. Ему это удалось, он даже поднял его над поверхностью воды, но пиявки уже вгрызлись в тело, проникли внутрь и начали пожирать его изнутри.
Последним, что видел Красноклык, была Ушка: зайчиха стояла на краю плота и, улыбаясь, смотрела на него, а потом жирные твари впились в глаза и больше он уже ничего не видел и не чувствовал.
Мышка открыла глаза и увидела зайчиху, стоящую у воды.
– Где Красноклык? – чуть слышно спросила Острозубка.
Не оборачиваясь, Ушка ответила:
– А эти пиявки намного прожорливее тех, что напали на тебя.
– Откуда ты знаешь?
– Скоро от бедного лисёнка совсем ничего не останется.
Мышка подползла к зайчихе, взглянула в воду и увидела стаю пиявок, рвущих на части то, что ещё недавно было их лучшим другом. В мутной от крови воде кружились клочки рыжей шерсти и обрывки одежды.
– Зачем ты это сделала? – спросила Острозубка.
Ушка повернулась к ней, и мышка с ужасом увидела чёрные, бездонные глаза со струйками алой крови.
– Это сделал он сам, – оскалив клыки, ответила зайчиха, – и ты.
– Нет! – собрав все силы, крикнула Острозубка.
Зайчиха наступила ей на лапу и с силой надавила. Мышка завизжала от боли, а Ушка, склонив голову набок, с наслаждением слушала хруст ломающихся костей.
– Не надо!
– Не надо, так не надо, – ответила Ушка, опустилась на колени и, глядя мышке в глаза, приблизила к ней своё страшное лицо и лизнула в щёку. – Я хочу по-другому.
Несколькими движениями когтистых лап зайчиха сорвала с Острозубки штаны и, разведя её ноги в стороны, впилась в промежность клыками. Мышка пыталась вырваться, кричала, колотила лапами по голове Ушки, царапалась, но та, не обращая внимания, лишь крепче держала её за ноги и вгрызалась в плоть и вскоре Острозубка затихла.
Зайчиха подняла вверх окровавленную морду и захохотала.
УА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!
На сером небе показалась огромная чёрная туча. Она медленно опускалась на деревню, гудела и свистела, словно внутри неё переругивались тысячи злобных существ. Туча опускалась всё ниже и ниже, пока не превратилась в стаю летучих мышей. Хлопая перепончатыми крыльями, они кружили над хижинами, смеялись и переругивались на странном языке, в котором слышались писк, треск, шипение и щелчки, похожие на удары хлыста.
Ушка встала во весь рост, подняла тесак и принялась рубить мышей. Разрубленные напополам, с отсечёнными крыльями, они десятками падали к ногам зайчихи, жалобно пищали, ползали в крови своих сородичей, но их не становилось меньше. Зайчихе даже показалось, что весь мир вокруг неё состоит из этих маленьких крылатых тварей.
Внезапно мыши разлетелись в стороны и уселись на крыши хижин и ветки чёрных деревьев. Тысячи маленьких глаз со всех сторон смотрели на Ушку. Маленькие твари молчали, но тишина продолжалась недолго: сначала тихо, а потом всё громче и громче, со стороны болота раздалась та самая музыка.
Вокруг деревни сгустился густой туман. Он медленно наползал, пытаясь забраться на плоты, но каждый раз отступал, словно у него не хватало сил, чтобы оторваться от поверхности воды.
Протяжные завывания виолончели звучали всё громче, и Ушка увидела его: в тумане, совсем рядом, стояла высокая рогатая фигура. Зайчиха шагнула к ней – фигура отступила. Ушка подошла к самому краю – фигура отошла ещё дальше.
Зайчиха посмотрела вниз: у самой поверхности воды кружились чёрные пиявки, а на дне лежал Безымянный Козёл со светящимися зелёными глазами, вокруг которого валялись обглоданные кости Красноклыка.
– Бедный лисёнок, – с иронией сказала Ушка и шагнула вперёд.
По грудь в воде, она шла к рогатой фигуре, которая (а она была в этом уверена) и была тем самым Безымянным Козлом, дух которого вошёл в неё, когда она вернулась в хижину, оставив Красноклыка болтать с птицей…
…В тот миг, когда Ушка, зайдя в хижину, взглянула на череп, она всё поняла. Глаза Безымянного Козла не вспыхивали зелёным светом, в голове зайчихи не звучал его голос, но она знала, что делать дальше. Ушка даже чуть не расхохоталась от того, насколько всё на самом деле просто.
Она вышла из хижины с почерневшими глазами и пошла на площадь…
…Путаясь ногами в водорослях, разгребая воду свободной лапой, Ушка шла к Безымянному Козлу, явившемуся воочию, а не в виде жалкого черепа. Ушка впустила тьму в себя, подчинилась ей и подчинила её, и ей больше не нужен был череп, который был всего лишь образом Бафомета, но не им самим.
А он сам всё отдалялся, и зайчиха шла вперёд. Рогатая фигура словно плыла по воде, Ушку за собой.
Бафомет вёл её туда, где она станет по-настоящему свободной.
