Александр Эдуардович Гуйтер
Бесконечный член. Записки из дурдома
– Слушай, а ты бы смогла отсосать хуй Мёбиуса?
– Кого? Ты реально дура?
– Просто спрашиваю.
– А кто такой этот твой Мёбиус?
– Неважно. Смогла бы?
– Иди ты нахуй! Опять меня хочешь тупой выставить?
– Да не тупая ты, не тупая, я же знаю.
– Ладно. Вот я тебе сейчас честно скажу, только не распизди никому.
– Ну…
– Лет шесть назад, когда я тебя не знала ещё, меня на одной хате заставили хуй у … сосать.
– Чего?!!
– Ничего, блядь! Что слышала!
– Ни хуя ты даёшь, подруга!
– А хули мне делать было?
– Фу, блядь! Я бы, наверное, блеванула.
– Думаешь, я не блеванула? Ваще пиздец был, блядь.
– А … как?
– Блядь, я у него не спрашивала. Скулил, а у самого конча мне в рот течёт. Противная, пиздец!
– У парней вкуснее?
– Нет, просто другая.
– Нормально заплатили?
– Ни хуя. Хорошо хоть, что живая ушла – там серьёзные парни были.
– Ну, и к чему ты это?
– К тому, что, если бы пришлось, я бы отсосала у твоего этого, как там его?
– Мёбиуса. Только у него нельзя отсосать.
– Почему? Хуй же есть.
– Хуй есть, а самого его нет.
– Я тебя ни хуя не поняла.
– Сейчас объясню.
Она взяла со стола тетрадку, вырвала листок, оторвала от него полоску и свернула её в ленту Мёбиуса.
– Видишь?
– Что? Ты просто сложила кусок бумаги.
– Нет, ты смотри! Видишь, как одна плоскость переходит в другую? Вот, проведи пальцем, я подержу.
– Ни хуя себе! Это как вообще?
– Типа две плоскости на самом деле одна.
– Тебя кто этой хуйне научил?
– Да это папка ещё показал, когда я мелкой была. Помню, как сама тогда охуела. Думала, что это подъёбка такая.
– Ха-ха-ха! Так прямо, блядь, и подумала!
– Нет, не так, конечно, но смысл-то тот же.
– А почему хуй Мёбиуса?
– Да не знаю, просто представила себе такой хуй, переходящий сам в себя.
– А где у него шляпа?
– Получается, что нет.
– Такой хуй я точно отсосать не смогу. И ты не сможешь.
Она закрыла глаза и представила огромный хуй Мёбиуса. Бугристый, с пульсирующими венами, он медленно вращался в чёрном мраке космоса, а она бежала по нему, но он всё никак не кончался.
– Эй! О чём задумалась?
– Да так, просто.
– Собирайся, пошли. Выдумала тоже! Хуй Мёбиуса! В нашей жизни обычных хуёв хватает…
– Да, знаете, а ведь меня признали неправильным.
– Зачем вы мне это рассказываете? То есть, какого вообще, зачем ты мне это рассказываешь?
– Ну, раз уж мы перешли на «ты», то, полагаю, что я имею право это рассказать, чтобы между нами не было никаких недоговорённостей.
– Да уж, недоговорённость, – сказал мужчина с сизым цветом лица, отодвинувшись от собеседника.
– Тебе не нравится моя откровенность? – он посмотрел сизому в глаза.
– Да мне и ты, собственно говоря, теперь не нравишься, – не глядя на щуплого, ответил сизый.
– Вот мы какие, люди.
– Какие?
– Такие.
– Какие такие?
– Ну, я бы сказал… Да я, если честно, даже не знаю, как и сказать…
– И не надо.
– Но я должен.
– Кому?
– Самому себе. Пойми, я рассказал тебе это потому, что между близкими людьми не должно быть тайн.
– Но мы с тобой ни разу не близкие люди.
– Да, – кивнул лысой головой щуплый, – были. Ровно до того момента, как не преломили вместе хлеб и не выпили вина.
– Какое вино, какой хлеб? – с раздражением спросил сизый, глядя на скамейку, где стояли полупустая бутылка водки, два одноразовых стаканчика и открытая банка кильки в томате с торчащими пластиковыми вилками.
– Хлеб и вино не есть только хлеб и вино, – ответил щуплый, доверительно глядя на сизого.
– А что же это?
– Это любая пища и любое питие. В нашем случае это водка и килька в томате.
Щуплый налил по полстаканчика водки.
– Пей, – сказал он, протягивая стакан сизому.
– Я не собираюсь больше с тобой пить, – грубо фыркнул тот.
– Почему?
– Ты неправильный.
– А ты у нас из правильных патриотов? – с лёгкой, едва уловимой, насмешкой, спросил щуплый, поставив стаканчики на скамейку.
– Нет, но…
– А нет никаких но, понимаешь?
– Да не трогай ты меня! – заорал сизый, когда собеседник протянул к нему руку. – Что ты вообще докопался?
– Прости, но это ты стоял у магазина и клянчил денег на опохмел, а потом чуть ли не целоваться лез, – возразил щуплый.
– Знаешь, мне кажется, что ты какой-то псих, – с подозрением сказал сизый.
– Не знаю, – пожал плечами щуплый, – не обследовался.
– А надо бы, – глядя на жёлтый фонарь, в свете которого кружились мотыльки, ответил сизый.
– Полагаешь?
– Да.
– Так не хочешь выслушать мою историю? – спросил щуплый.
– Нет.
– Пить ты со мной больше не собираешься, историю слушать не хочешь… Ммм… Так что ж не уходишь?
– Я…
– Да знаю я, – с уже нескрываемой насмешкой сказал щуплый, – ты сам не можешь решиться. С одной стороны – пацанско-правильные понятия, с другой – желание бухнуть. Смотри! – он взял бутылку и поцеловал. – Водочка. Допьём эту и сходим ещё за одной, а потом ещё. Мы возьмём столько, сколько понадобится.
Удар в челюсть снёс щуплого со скамейки. Он упал на пропитанную мочой чёрную утоптанную землю и засмеялся.
Сизый, словно брезгуя прикасаться, остервенело пинал щуплого, вкладывая в каждый удар всю боль и всю ненависть, на которую был способен.
Ненависть к щуплому.
Ненависть к жене, ушедшей два года назад.
Ненависть к П.
Ненависть к Б., которая, сука такая, сегодня даже трубку не взяла и к домофону не подошла.
Ненависть к самому себе.
Ненависть и презрение.
Щуплый затих.
Наклонившись, сизый внимательно всмотрелся в растоптанное, раздавленное и расплющенное лицо с разорванными в клочья губами. Правый глаз выскочил из орбиты и лежал на щеке, насмешливо глядя на своего убийцу.
– Не дышит, что ли?
Стараясь не запачкаться, сизый расстегнул карман куртки, достал кошелёк и присвистнул от удивления.
Заиграла тревожная бандитская музыка.
– ДА! ЧЁ ТРУБКУ НЕ БРАЛА? ЩАС ПРИДУ! В МАГАЗ ТОЛЬКО ЗАСКОЧУ.
Туман был настолько плотным, что в нём, казалось, можно плыть, но, так как это только казалось, то девушка в лёгком плаще просто шла и чему-то улыбалась.
Никто не знает, чему именно она улыбалась и уже никогда не узнает.
Она ушла в туман и растворилась в нём.
Исчезла, словно её никогда и не существовало на этом свете.
А ведь чему-то она улыбалась перед тем, как исчезнуть.
Чёрная маска кицунэ с красными глазами, накидка из белых перьев.
И больше ничего.
Она стояла на вершине двадцатиэтажного дома, в котором прожила всю жизнь.
Стояла, широко раскинув тонкие руки, покрытые тысячами мелких шрамов.
Сегодня был её день.
Да!
Сегодня был её день!
И ничей другой.
Внизу бегали дворовые собаки, на лавочке сидели подростки, какая-то глупая дура всё никак не могла припарковаться, но ей было наплевать на всех этих людей, собак, голубей.
Даже больше – она их просто не замечала.
Их как будто не существовало.
Во всём мире существовала только она одна.
Да и сам этот мир существовал ровно до тех пор, пока она существовала в нём.
Она позволяла ему существовать.
До этого дня.
Почему именно этот день?
Она не знала.
Просто выбрала его, вот и всё.
Такая лёгкая беззаботность – прекратить существование целого мира по собственной прихоти!
Что может быть прекраснее?
Ничего.
Значит, решено!
Всё! Сегодня этот мир прекратит своё существование!
Она улыбнулась под маской и запела тонко и прекрасно.
Высоко-высоко, в закатном небе, кто-то откликнулся на её пение, и теперь они пели вместе. Их голоса перекатывались в лучах уходящего в небытие солнца, сталкивались друг с другом, парили рядом меж облаков и не могли наслушаться друг друга.
Момент истины пришёл с наступлением ночи.
Расправив накидку, как крылья, она стояла над чёрной пропастью, на дне которой горели жёлтые фонари.
Всего одна секунда, одно жалкое мгновение отделяло этот мир, эту вселенную, само пространство и время от исчезновения.
Она вынесла приговор этому миру и привела его в исполнение…
…Ветер разметал грязные перья, маска раскололась.
Мир кончился.
Нет, он не перестал существовать и даже почти не изменился.
Он просто кончился…
А что, если подумать?
Вот крепко так подумать, как выражаются некоторые?
О чём?
Да, собственно, ни о чём и обо всём одновременно.
Ведь думать ни о чём означает не что иное, как думать обо всём сразу.
Просто мыслей настолько много и носятся они с такой невероятно-непостижимой скоростью, что просто не улавливаются несовершенным и недоразвитым мозгом.
Так вот – что, если подумать?
Крепко так, конкретно?
Может, можно до чего-то додуматься?
До чего-то настоящего.
Как всегда, одни вопросы и никаких чётких ответов.
Его это раздражало.
Он сидел в тёмной комнате и смотрел на чёрное пятно на стене, которое, по случайному стечению обстоятельств, появилось в тот самый день, когда мысли снова напали.
Раньше он пытался их упорядочить, проследить за их полётом, но с тех пор, как появилось пятно, больше так не делал и просто позволял им метаться в голове.
И он оказался прав!
Мысли перестали причинять боль, перестали атаковать сознание.
Они просто были.
Мысли были…
– Вы когда-нибудь пробовали телятину, запечённую с пряностями под винно-сливочным соусом? – деликатно осведомился он, отодвигая стул.
– Нет, – кокетливо ответила она и порозовела от смущения.
– Обязательно как-нибудь попробуйте. Превосходнейшая вещь! Наивкуснейшая!
– Обязательно попробую, – прикрыв рот ладошкой, пообещала она.
– Для этого телятину нарезают крупными кусками, где-то по триста граммов каждый, сутки вымачивают в маринаде, рецепт которого я вам дам, нашпиговывают маленькими кусочками нежнейшего свиного сала, оборачивают фольгой и медленно запекают при температуре сто пятьдесят в духовке. Главное, чтобы фольга была плотно обмотана и без дырочек, а то весь сок вытечет и мясо будет суховатым. Но, если всё правильно, то такого нежного мяса вы в жизни не пробовали!
– Вы так вкусно рассказываете, что у меня даже слюнки потекли, – смущённо прошептала она. – Прошу вас, перестаньте!
– О! А винно-сливочный соус! – прижав руки к груди и посмотрев вверх, воскликнул он. – Конечно, этот соус только называется сливочным, хотя там и нет никаких сливок.
– А что же там есть? – спросила она удивлённо.
Сделав небольшую паузу, он вдохнул и выпалил:
– Сливочное масло!
– Ха-ха-ха! – засмеялась она. – Сливочное масло в винно-сливочном соусе! Как я не догадалась! А вы умеете развеселить девушку!
– Благодарю, – поклонился он. – Так, и что у нас есть?
Мужчина достал из-под деревянного ящика, заменявшего стол, кусок хлебного мякиша, завёрнутый в газету.
Она от восторга захлопала в ладоши.
– Это ещё не всё! – восхищаясь самим собой, сказал он, добавляя к хлебу банку зелёного горошка и бутылку.
– Я вас люблю, – прошептала она.
– Слушай, я тут кое о чём подумал.
– О чём же, если не секрет?
– Конечно, не секрет! Когда у меня были от тебя секреты?
– Ну, мало ли, – пожала она плечами.
– Слушай, а что, что есть такое место, где нет вообще ничего?
– Конечно, такое место есть, – улыбнулась она, – в открытом космосе миллионы, нет, наверное, даже миллиарды километров чёрной пустоты.
– Там есть чёрная пустота, – возразил он, – там есть мелкие частицы чего-то, там есть эта, как там её…
– Чёрная материя?
– Да! – с жаром воскликнул он. – Она самая! Там есть пространство и время, там есть что-то!
– Я тебя не понимаю, – она взглянула в его глаза и испугалась: за долю секунды они стали абсолютно пустыми, словно в них никогда не было жизни.
Это были глаза мертвеца.
– Место, где нет абсолютно ничего. Ни пустоты, ни времени, ни пространства, – прошептал он, глядя сквозь неё. – Абсолютное ничто.
– Если бы такое место существовало, это было бы самое страшное место во вселенной, – тихо сказала она, отступив к стене.
– Это было бы самое прекрасное место во вселенной, – холодно ответил он, развернулся и ушёл во мрак.
Девушка тихо заплакала.
Солнце, сошедшее с ума от собственной значимости, надменно ползло по раскалённому добела небу.
Эвкалипты, опьяневшие от собственной пряности и ядовитости, лениво шевелили шершавыми листьями,
Коалы-сифилитики, нажевавшись кислотных листьев, мирно дремали на ветвях, жгуче попёрдывали и невнятно бормотали во сне.
Им снились кукабарры, хохочущие во мраке ночи.
Коалам было очень страшно, но ни одна из них не проснулась.
Стоял невыносимый полдень невыносимого лета.
– И что мне дальше с тобой делать?
– В смысле?
– А я тебе сейчас объясню, в каком! В самом, сука, прямом! В настоящем! Расселась тут, ножки в стороны раздвинула, глазами хлопает, как будто не понимает ничего! Давай, рассказывай!
– Что?
– Что ты из меня дурака делаешь? Не знает она! Всё ты, сука, знаешь! Всё знаешь, тварь! Сейчас.
– Не надо! Не надо!
– Заткнись, сука!
– Мама!
– Я здесь!
– Знаете, мне кажется, что с головой ему бы было значительно лучше!
– А мне кажется, что вам это только кажется!
– Да и выглядел он пободрее.
– Вы ещё скажите, что поживее!
– Ну, это само собой разумеется!
– Слушайте, перестаньте морочить мне голову! Вы что, совсем забыли, зачем мы сюда пришли?
– Нет, что вы! Как я мог забыть!
– Тогда лучше помогите. Возьмите голову и положите в ящик. Только ни в коем случае не смотрите ему в глаза!
– Я помню.
– Это хорошо, что помните. Чёрт! Я же сказал, чтобы вы не смотрели ему в глаза! Вот что мне теперь делать?
– Ну, посмотри теперь ты.
– Заткнись и даже не пытайся меня уговорить.
– Ну, пожалуйста!
– Нет!
– Пожалуйста!
– Ну…
По ночному лесу, осторожно ступая босыми ногами по острым хвоинкам и сухим веточкам, бесшумно, как тень, шла голая девушка. Стройное тело с торчащими грудями, мальчишескими бёдрами и выпирающими рёбрами, выглядело в свете луны почти белым, словно это была покойница, восставшая из могилы в поисках жертвы.
Но это была никакая не покойница, не вампирша, не упырица, не зомби, а настоящая живая девушка, которая одна-единственная во всём мире знала, что ей нужно в лесу ночью.
Вот и она!
Огромная, в несколько обхватов, сосна стояла, гордо возвышаясь над остальными деревьями.
Девушка подошла к дереву, обняла, как старого друга, как мать, как любимую после долгой разлуки, поцеловала влажными губами сухую, шелушащуюся кору и что-то тихо прошептала.
Дерево не ответило.
Девушка погладила ствол и, ловко обхватив его ногами и руками, быстро полезла наверх, оставляя на коре кровавые пятна.
Добравшись до последней ветки, которая могла бы выдержать её вес, девушка перебралась на неё, с улыбкой посмотрела на ссадины, покрывавшие белое тело, омочила палец в крови, текущей из рваного соска и намазала губы.
– Эй, Луна! – крикнула девушка, глядя на врага. – Ты видишь меня?
Луна ничего не ответила, как и сосна.
– Я почти добралась до тебя! Ты слышишь меня?
– Ничего, когда-нибудь я до тебя доберусь!
Порыв холодного ветра ударил в лицо.
– Ты позвала его помочь? Я доберусь и до него, и до тебя!
Рассмеявшись, она пошатнулась, невольно посмотрела вниз и увидела четыре пары светящихся зелёных глаз.
– Я до вас до всех доберусь…
А сейчас тебя разденут догола и посадят на цепь в подвале. Свет будет включатся лишь во время кормёжки, а кормить тебя будут… Знаешь, есть такой замечательный обычай, произошедший от древних римлян? Какой? Они столько жрали на своих пирах, что вынуждены были время от времени блевать в тазики, чтобы освободить место для нового блюда! Вот блевотиной тебя и будут кормить. Мы, знаешь ли, любим поесть и любим гостей. Некоторые наши знакомые будут приходить к тебе, чтобы пообщаться, так что веди себя вежливо и не забывай лизать им ботинки. Кстати, среди них есть даже будущий… Впрочем, тебе не надо об этом знать. Будь послушным и помни о договоре. Что? Нет, вреда здоровью причинено не будет. Всё, по рукам! Ты готов? Хорошо!
Эй! Уведите пёсика! Пять минут девятого, время пошло. Желаю тебе провести этот год достойно, иначе… Впрочем, ты, я надеюсь, помнишь, что будет, если…
День, когда это началось, был самым обычным. Дети были в школе, взрослые на работе, птицы летали по небу, собаки лаяли на прохожих, а кошки гуляли сами по себе.
Первым это заметил гражданин, имя и фамилия которого остались неизвестными, да и кому они нужны?
Увидев это, гражданин тут же бросил все свои дела (а чем именно он был занят, тоже неизвестно и неинтересно), со всех ног бросился домой, где осталась его беременная жена и малолетняя дочь, и нашёл их в гостиной.
Едва взглянув на них, он понял, что это уже случилось с ними.
У него не было иного выбора, кроме как…
