Александр Сергеевич Глухов
Сказки Белой Горы. Часть II
К вечеру я слегка утомился, а возможно, сказывается перемена погоды, так, что улёгся пораньше спать, сразу после девяти. Без пяти минут десять, перед отбоем прихромал заботливый Кучак и принялся меня тормошить. Спросонья, половину не соображая, я уселся на кровати и стал одеваться. Кучак опомнился:
– Погоди, не натягивай брюки. Я пришёл тебе сказать, что отбой через пять минут и… растерялся, извини, растолкал тебя не подумавши, больше не буду.
Спустя секунд десять сконфуженный Кучак исчез из поля зрения…
Сколько написано книг и отдельных рассказов о зоне, блатном мире… Писатели, как сторонние наблюдатели, не смогли понять, увидеть, оценить и реально описать происходящие внутри дела и события (да и кто из таких писателей сумел реально проникнуть в этот закрытый мир). Отсюда больше мифов и легенд, типа как о масонстве. Вроде все всё знают, а копни глубже – ничего не известно, одни домыслы. Если вас станут убеждать полицейские, особенно опера, что им досконально известен уголовный мир – смело можете плевать в их наглые глаза. Они знают о блатной жизни чуть больше тёти Моти – поселковой сплетницы.
Мне приходилось читать о заколючепроволочной жизни правду, лишь у тех писателей, изведавших её на своей шкуре. Но там уж больно страшно. Шаламов, Морозов, Солженицын, Румер описывают её так, что содрогнёшься поневоле. Слава богу, время другое, стык второго и третьего тысячелетия двадцать первого века. Сверхсадистские мерзости, надеюсь ушли в прошлое. Нравы, даже с девяностых «беспредельных» годов сильно смягчились и контингент пошёл не тот. Нет, это вовсе не значит, что всё прекрасно, но зверств значительно меньше. Подлости предостаточно, но она обмельчала, стукачи есть, но их мало и сидят они тихо. Большой процент составляют люди случайные, которым не место за решеткой. Верхушка блатных относительно интеллигентна…
У меня возник интересный вопрос: «При советской власти, преступные явления до 80-х годов20 века, списывали (бессовестно) на наследие царского режима. В России 21 века списывают на проклятый социализм?» …
Я собираю различные истории в разных отрядах, впитываю подобно губке информацию и сортирую её по степени пригодности. Сложился определённый круг осужденных, поставляющих мне повестушки из прошлой и теперешней жизни. Кучак, осердясь на меня за необъективное, по его мнению, изображение персоны древнейшего аборигена, перестал (Экий подлец!) делиться со мной воспоминаниями о былых делах и подвигах. Зато некоторые, буквально требуют записать их приключения с обязательным упоминанием имён и фамилий. Иные истории явно вымышлены, иные примитивно-бессмысленны и не достойны даже смеха, но попадаются и весёлые, трагичные.
При незначительном присутствии слушателей, Женя Качок, обычно куда-то спешащий, преподнёс три миниатюры на наш суд:
– Позавчера, дежурю на перекачке (смена моя), там всегда безлюдно и тихо, когда не работают насосы. Сами знаете, это самый дальний объект колонии, и никто там не шляется. Позднее осеннее утро, рассвело. Дверь распахивается и порог переступает Сашка Малина из пятнадцатого отряда, возбужденный и тяжело дышащий. Гадаю: пожар, наводнение, бунт, амнистия? Он три глубоких вдоха делает и сражает вопросом: «Где мышь?» Я хлопаю глазами и пытаюсь сообразить: «Может он в дезинфекцию переведён? Неужели в колонии чума, сибирская язва, или похожее что-то?»
Оба смотрим непонимающими глазами. До него доходит, что я не в курсе… Он чешет затылок, бормочет: «Понятно, что ничего не понятно». Объясняет мне, дескать вчера он поймал мышонка и решил его приручить. Держать решил в стеклянной трёхлитровой банке, а кормить морковью. В барак банку с мышью не пронесёшь – отберут на проходной. Значит один выход – нести на перекачку. Так и поступил – приволок к своему приятелю Лёхе Тормозу, а он – мой сменщик… О мыши никто меня не предупреждал. Банка, правда стоит, но пустая. Дрессировщик-неудачник удалился… Смена подошла к концу, явился Тормоз, и картина прояснилась. Оказалось этот сердобольный, но отпетый дурень, решил позаботиться о маленьком животном. Для начала он кинул в банку морковку. Мышонок ест, а сам трясётся. Безмозглый Лёха решил, что тому холодно и поставил банку со зверьком на тэн, нагревательного старого образца, сделанный в виде большого бруса – на нём чай греть хорошо, и благополучно забыл о зверьке до вечера. Когда опомнился морковь со зверьком были уже в полуварёном виде…
О Лёхе Тормозе ходят сказания и легенды по всем отрядам. Он один из выдающихся лагерных кретинов – чемпион тугодумности. Слушатели поулыбались, а Борис попытался, правда безрезультатно, ввернуть некий «морковный случай». Его зашикали, и Женя продолжил:
– Тормоз, прежде, до перекачки обитал, в смысле работал, на курятнике. Слетел он с птичника по погорелому делу, когда едва не спалил здание вместе с поголовьем пернатых. Вздумалось ему заняться изготовлением четок. Каждый знает, что делаются они из плавленных авторучек.
– Почему из авторучек? – перебил неугомонный Боря – в институте Сербского их из чёрного хлеба изготавливают, здорово получается. Может хватит о дураках и пожарах, давайте лучше я…
– Да погоди перебивать, – Женя чуть повысил голос – все твои истории слеплены по одному сценарию и шаблону. Восемь минуток потерпи… Расставил он свечки, навалил кучу исписанных авторучек и наяривает. Но Тормоз не был бы собой если всё прошло бы чинно и благородно. Он, как водится отвлекся, через пару минут забыл чем занимался и пошлёпал на обед, оставя горящие свечи, кучу ручек и листы бумаги на столе. На счастье дебила, один из работяг птичника почуял неладное, принюхиваясь к валящему из комнатушки обслуги дыму. Подоспели остальные и совместными усилиями ликвидировали пожар в зародыше. Сгорел стол, обгорело три стула, занялась стена… Но и тогда Лёху не вытурили, это произошло после случая с тазиком. Дело было так: бывший чиновник Кирилл, ну вы его знаете (сам Кирилл стоял среди слушателей) решил постирать кое-какие вещи. Почему ему потребовался стиральный процесс именно в курятнике? Таких вопросов к Кирюше много. Спишем на чиновно-творческую личность…
Бывший взяточник чуть смутился, улыбаясь обеими половинами лица, высоко вздёрнув уголки губ – лестью он дорожил:
– Сам не знаю почему, ну, взбрело в голову…
– Которой ты едва не лишился. – Женя глянул на него прищуря веки, – нормальный человек стирает минут сорок, а Кирилл растянул на два с половиной часа. Тебе стирать то было трусы да носки. Что из них можно выковыривать больше двух часов подряд?
– Майку ещё забыл – оправдываясь произнёс бывший.
– Тьфу на неё. Проблема заключалась в тазу. Его скоро хватились и в поисках прочесали полгектара овощных грядок. Идею о спрятанном на сельхозугодьях тазике выдвинул широко известный пророк-наркоман Бледный Боб. К нему обращались всякий раз, когда совершенно терялись в догадках по поводу необычных событий… И всё бы ничего, следопыты могли ещё час потерять на бесплодные поиски, да самый ленивый поисковик, засёк через полуоткрытую дверь, полоскающего что-то из нижнего белья Кирилла. Он не стал выяснять подробности, когда сразу стало бы ясно, что посудину ему подсунул Лёха Тормоз, а помчался собирать кодлу по грядкам с морковью, луком, чесноком, укропом, огурцами, помидорами и прочим сельдереем. Экс-бюрократ отстирался и поставил таз на место, когда явилась дюжина птицеводов, вооруженная ножами, арматурой и толстыми палками. Бледный Боб едва удерживал в руках тонкое бревно, по глупости (сравнимой с глупостью Бегемота) не соображая, что бить такой дубиной, метра два с половиной длиной, совершенно невозможно, тем более в помещении. С таким же успехом можно было использовать тракторное колесо, или покрышку от него – вещь тяжёлая, но для битья не пригодная… Странно, что «шерстяные» деятели вообще вооружились, тем более арматурно-колющими предметами.
– Ну да, да! – Кирюша сумел изобразить вертикальный размер глаз, крупнее горизонтального – я же ничего не понял, стою – улыбаюсь. Единственно, что они усекли – тазик я не крал. Тогда они с пристрастной дотошностью стали докапываться, кто мне подсказал, где взять ёмкость для стирки. Орут» «Вставай на колени и клянись, что тот, кого мы назовём, тебе наводку на пластиковую лохань не давал».
Я им вниз на пол указываю, мол куры кругом нагадили, не брякаться же на колени прямо в дерьмо. Не тут-то было. Они кричат, что это не куры нагадили, а кошки, куры, мол, за сеткой, и сюда не ходят, нечего придуриваться и дожидаться, когда мордой ткнут…
– Дай дорасскажу, – Женя Качок ревниво не позволил московскому эксу закончить, – а то обязательно утаишь самое интересное… Я около входа на перекачку стоял. Сначала слышу топот, потом вопли, крики. Несётся Кирилл, заметно всех опережая, за ним остальные. Он, не добегая метров сорок орёт благим матом: «Спасай меня! Дай туалетную бумагу!» Что за напасть? Бумага у меня имеется, на пару раз сходить в туалет хватит. Но тут целая толпа несётся. У меня мозги смешались, не знаю, что думать. Бегут с криками. Вдруг у них коллективная холера? На всех бумаги не хватит. Тоже мне, аристократы выискались – лопухом подотрётесь… Оказалось проще – Кирилл оторвал себе два десятисантиметровых кусочка и дал себя увести на курятник. Из чистого любопытства пошёл и я. Оба оторвыша-клочка он аккуратно положил на загаженный пол под коленки и принялся убедительно клясться в непричастности очередного выкрикиваемого подозреваемого. Алчущая расправы «шерсть» немного успокоилась. Последним было произнесено имя Лёхи Тормоза. Кирилл резко прекратил клясться, вдруг вспомня о своём православии и для убедительности привёл для примера псалом Давида, переврав его наполовину и приписывая почему-то Иуде…
Я живо представил себе сцену в курятнике и чуть притормаживая новеллу Качка, поделился со слушателями:
– Вот где пригодились бы братья Лимбурги.
Кирилл совершил движение нижней челюстью влево-вправо, как бы освобождая прилипшее между щеками и зубами мясо:
– Кто это? Может они лимбургский сыр изобрели?
– Успокойся, насчёт поварского искусства – они слабаки, зато великие миниатюристы-живописцы. Вся их живопись – говорящая, достаточно ознакомиться с «Великолепным часословом герцога Беррийского». Жалко мало прожили. Это племянники известного Жана Малуэля. Вот бы они сумели изобразить «Ежедневные перипетии достопочтенного Лехи Тормоза» … Извиняюсь, чем дело закончилось?
– Временным утоплением Кирилла – усмехнулся Женя.
– Как муму? – восторженно спросил Борис.
– Нет, бедную псинку утопил крепостной Герасим навсегда, после чего сбёг, а коллективный двенадцатимордый курофил и птицелюб Псевдогерасим никуда сбегать не собирался. Кирюша был притоплен в большом купальном чане, вниз головой, всего на десять секунд… Лёха Тормоз также вышел из воды сухим, в смысле и его миновала членовредительская участь. Когда Бледный Боб размахнулся бревном для удара, то снёс на землю двоих соратников, а Тухлому Упырю расквасил нос. Пока Тухлый бегал к чану замывать нос, макать в воду Тормоза раздумали…
В последнюю октябрьскую пятницу, отрядник переусердствовал и стряс Костю Фрица с верхнего яруса. Фриц очнулся на полу с хорошей семисантиметровой трещиной. Вечером понедельника он вышел из больницы с изящными блестящими скобами, украшающими правую часть черепной коробки. В отношении туалета отряда изменений нет целых два года. Сто двадцать человек довольствуются двумя писсуарами и двумя унитазами, точнее сказать двумя армейскими «очками». Туалетные странствия по чужим баракам приобрели широкий размах, тем более что в нашем умывальнике редко течёт вода изо всех трёх кранов, чаще она сочится из одного. Крепка система. Администрация делает вид, что всё в полном порядке… Из здания пожарки на скорую руку соорудили госпиталёк для COVID, а случись пожар… ах да, пожары в таком случае признаются нежелательными, а то и вовсе запрещёнными.
Доблестные бдители основ ходят растерянными героями – накрыли злостную банду при ПТУ из двух человек. Один занимался, кроме преподавания, профессиональной литературой, второй – распечатывал тексты. Состава преступления обнаружить не удалось, как и связи между собой пресловутой пары. Один перепечатывал лучшие образцы русской литературы для себя и товарищей, другой, пятый десяток лет творил эту литературу…
Новости последних дней сводятся к двум всемирно-истерическим событиям – битва за президентский пост в США с нагнетанием необыкновенного накала страстей и припадочной паранойе с коронавирусом (но даже робкого писка нет о положении с болезнью в Китае).
Президент примчался в Питер, чтобы лично присутствовать при вводе в строй дизель-электрического ледокола. Это подаётся как событие мирового масштаба. Во время передачи выяснилось, что число круизных (!) кают втрое превышает численность экипажа. Ничего себе прогресс – круизные ледоколы появились, то-то попрёт турист в нашу Арктику! Могучее судно носит имя «Виктор Черномырдин». Сильно мёрзший президент (было заметно зрителям), славил и расточал льстивую патоку в честь нелепого бывшего премьер-министра, с успехом угробящего экономику за пять лет руления хозяйством. Он, по словам главы государства, и выдающимся деятелем был, и прозорливым, и, чуть ли не великим стратегом, а уж златоустом… Кто? Косноязычный ворюга, с жуликоватыми повадками колхозного завсклада… По президентским словам, он всему научился у выдающегося предшественника. Тогда понятно, почему дела в экономике столь плачевны…
На утренней проверке Кучак злорадствовал:
– Ну что, вытурили тебя из ПТУ? Я предупреждал, – ты же политический элемент – смутьян Смутьянович Гусь-Нахальный. Кто станет терпеть такого преподавателя?
Я поддакивал улыбаясь. Ничего, кроме практических знаний по сборке схем управления различных станков и оборудования, я студентам не предоставлял.
Критиковал Александр Васильевич недолго. Стоило мне обозвать Поклоном Поклоновичем Полупансионовым своего приятеля, как он моментально успокоился и выкинул белый флаг в виде тульского пряника. Пришлось и мне подсуетиться – выставить ведёрко черничного варенья. Необъяснимое внутреннее чутьё, не подводящее никогда, подсказывало, что надо торопиться. Я выбрал кусок хлеба потоньше (так варенье, точнее бутерброд гораздо вкуснее), и принялся усиленно уминать его, в прихлёбку с кофе. Когда Кучак вальяжно и лениво начал намазывать на хлеб свою долю, с моей порцией было покончено, а загораживая свет из окна, появилась и замерла физиономия Бори. Он с полминуты играл на уровне маститого артиста сельской сцены отсутствующий вид.
Резким движением пришлось засунуть пряник под подушку (до ларька ещё долго). Александр Васильевич, как водится в критической ситуации, растерялся, повернул бутерброд на ребро и стал, как ему казалось, незаметно запихивать его в правый, дальний от подсмотрщика карман, нещадно пачкая постель черникой. Для полноты счастья, сзади Бориса выглянул только что подошедший Николай:
– Ага, запасы ховаете (прячете) по углам?
Он ляпнул шутки ради, ничего не подозревая о процессе прятания.
Кучак покраснел и тяжело задышал. В итоге виновным был объявлен, как ни странно, я …
Пришлось увести обоих визитёров на свою половину, где Борис умудрился ввинтить очередную полуохотничью повестуху:
– Пока дед-Толстолобик (оригинально!) слизывает сладости с простыни, я вам расскажу о морковном случае. Пошёл ваш покорный слуга на охоту…
– За морковью, – вставил Коля, – тырить её на чужом участке.
– Нет, зачем воровать? На обычную охоту. Не оскудела дичью Россия. К северу от Оки леса хоть не те, что прежде, но разгуляться есть где… На сей раз попытка оказалась бесплодной. Весь день прошастал по березняку, ельнику, да орешнику – хотя бы мышь попалась. Поплёлся назад… С горя домой не попал, а попёрся к холостому другу. Он дома, как обычно поддатый, и, полностью захламлённая квартира. На полу, как сейчас помню, восемь телефонов, причём разбросаны равномерно… Спустился в магазин и с литром водки скоренько вернулся. Предлагаю Генке ещё махнуть стаканчик и заняться уборкой, а то неприлично – элитный дом и жильцы, если не слишком культурные, но весьма приличные…
Николай деликатно кашлянул, подмигнул мне и приостановил небылицу учителя-расстриги:
– Где этот элитный дом находится? Я так подумал, ты в бомжатник пришёл. В какое время года происходит действие? И вообще, чем ты занимался кроме браконьерства и педагогики?
Борис ни секунды не задумываясь ответил:
– Сказки писал для детей в «Пионерскую правду». Бывало, что печатали.
– Тогда понятно откуда взялись из бывших пионеров негодяи и монстры. Твоя значит работа – сбивать с панталыку подрастающее поколение.
– Коля, я ещё не на все вопросы ответил. Дом, о котором ты спрашиваешь, известная «сталинка» на Ленинской. В нём одна семейка, точнее сожитель и сожительница подрабатывают уборкой квартир, называя себя супервайзерами. По мне хоть мегамусорщиками пусть называются, лишь бы работу качественно выполняли… Генка после очередного стакана слёг, а я с помощью порядочной, то есть занимающийся наведением порядка семьи, перенёс его костлявое тело на кровать в соседнюю комнату. С моего разрешения мужик подобрал телефоны с пола и был таков. Бабёнка, с шустростью горничной привела комнату в божеский вид. Грех не налить. Я её намёком спрашиваю, а она, даже не дослушав, благосклонно кивнула: «наливай». Одну, вторую дрябнули. Повеселела дамочка, приглядывается ко мне.
– А ты? – Колю раззадорил бес любопытства.
– Что я? Женщина, гляжу – приличная, в соку. Халатик коротенький, бирюзового цвета с вензелями, ноги – ох как хороши, особенно когда за закуской на другой конец стола тянется. Сама родом из Костромы, зовут Валентина. А эти Костромухи, им палец в рот не клади. Она, как бы между прочим, с лукавством заглядывая в глаза, полупросительно заявляет: «Выпили – это хорошо, а вот бы морковку на закуску» … Далась ей эта морковь. Где её искать? Валя, видя мою растерянность расхохоталась: «Не о той морковке речь» … Раскостромились мы с ней, а в дверь тихонько мужик ейный заглядывает. Она не заметила, а я-то взгляд скосил. Мужик – слов нет – джентльмен, дверь осторожно прикрыл и был таков. Явился через полчасика, даже вида не подал. Сует мне сторублёвку, я, признаться растерялся. Валентина его на кухню потащила и шипит:»Ты зачем деньги дал?» В ответ мужик тихим голосом: «Я хотел тысячу дать, за телефоны, разумеетсяя, но зашёл в интересную минуту и понял, что хватит сотни». Баба его голос повысила: «Ты меня в девятьсот рублей оценил?» Вот баба! Одно слово – костромиха. Джентльмен ей отвечает: а что? Приличная сумма». Интеллигентная пара культурно удалилась.
Борис торопливо откланялся, потеряв к нам интерес после изложения очередного рассказа. Коля сидел на кровати сильно озадаченный:
– Вот человек, неделю надоедал «морковной историей», интриговал, заинтересовывал, а никакой морковью даже отдалённо не пахнет. Жалко убежал, а то у меня вопрос: долго ли его били за кучу отданных телефонов?
Утром отправились с Кукчаком на завтрак. Западный ветер гнал стада облаков, которые то и дело загораживали узкий месяц, мрачно светящий сквозь просветы между ними. За нами приборматывая себе под нос, торопился Бегемот. За столом он умудрился удивить даже нас, набрав кроме тройной порции перловой каши, пять кружек чая. Он удивительно напоминает обличием моего земляка и сослуживца Шуру Первакова – нелепое дитя социализма, который давно уж помер, так и не сумев вжиться в капитализм. О Шуре можно написать целую повесть, которую он, без сомнения заслуживает, но это потом, в отдалённом будущем, а пока, для наглядности, несколько примеров.
Здоровенного нескладного недотёпу я впервые увидел первого сентября 1974 года на торжественной линейке. Этот выпускник 12 школы города Егорьевска, знаниями не обладал, зато отличался образцовым аппетитом. Я его запомнил постоянно жующим хлеб после обеда, он был единственным, способным слопать девять (!) порций первого и второго блюд и ходить как ни в чём не бывало. Но не только прожорливость его была на виду, многих восхищали и приводили в восторг его уверенно-глупые рассуждения. Он утверждал, что Абакан и Биробиджан находятся в Закавказье, чем насмешил пятнадцать из двадцати слушателей. Речи же о классификации женщин, их повадках и сравнительных характеристиках, вообще непередаваемы, из-за обилия ненормативной лексики и диких с точки зрения обыкновенного человека, суждений. Стоило лишь гадать, где он набрался такого опыта, если ему до двадцати лет оставалось ещё жить да жить, а по наблюдению окружающих его ребят, ни одна девчонка близко этого философствующего недотёпу к себе не подпускала.
Помню, когда ташкентский 186-ой поезд миновал станцию Аральское море, Шура Перваков, такой же призывник, как и все остальные бритоголовые бывшие шалопаи, вдруг запаниковал и принялся страстно убеждать нас, что везут точно в Ташкент, а там, дескать, славян ужас как ненавидят. Много позднее, неоднократно бывая в узбекской столице, никакой русофобии, к счастью, я не заметил, даже более того – город оказался полуевропейским по этническому составу и русскоговорящим…
А тогда нас встретила ночная станция Тюра-Там – ж/д вокзал прославленного космодрома Байконур и плакат на стене зала ожидания «ШЕКПЕНИЗДЕР!», что в переводе на русский означает «не курить». Потом был карантин с оглушающе-нечеловеческими порциями дисциплины и физической нагрузки для большинства. Мне-то повезло, я на момент призыва являлся действующим спортсменом, попал на ракетный полигон случайно (мои однокомандники в армии только числились, продолжая спортивную карьеру, а я не дал заветные 25 рублей майору и загремел к чёрту на кулички), поэтому рассматривал изнуряющие большинство физические упражнения, как обычную разминку (мои спортивные результаты во время службы прилично снизились).
Моему приятелю на первых порах пришлось тяжковато, особенно за неумение бегать, крутиться на турнике, вовремя и мгновенно просыпаться. Со временем он окреп физически и морально, обрёл уверенность в себе, но глупости не растерял. С ним регулярно случались разные истории, но не хотелось бы уделять слишком много места для эпизодического героя третьего плана. Достаточно трёх маленьких, но оригинальных случаев, для того чтобы понять, что за личность он собой представлял.
В сентябре, день выхода приказа об увольнении из Вооруженных сил солдат и сержантов, отслуживших свой срок, более чем центнер весом Шура, решил продемонстрировать силушку и удаль. Рядом случилось проходить мне. Около трёх десятков зрителей собрались поразевать рот на показную ловкость глупого молодца. Я был приглашен на роль ассистента при мастере. Он подозвал дневального, причём сделал это со снисходительностью палача и поставил перед собой по стойке «смирно». Мне было предложено обхватить куражещегося «сенсея» со стороны спины и удерживать из всех сил, что я и выполнил с настороженным старанием. Шура резко выбросил обе ноги вперёд, целясь ударить бедолагу дневального в солнечное сплетение. Ещё в начальный момент, за долю секунды до удара, поняв, чем мне это грозит, я разомкнул сцепленные в замок руки. Увесистая туша стремительно полетела на пол и с грохотом лёгкого взрыва приземлилась на задницу. Дневальный отлетел на пару метров и мгновенно вскочил на ноги, отряхиваясь и с изумлением глядя на сидящего в полном упоре «деда». Шура сидел неподвижно секунд тридцать, а может, чуть больше. На хохот набежало ещё под сотню человек и лишь тогда он поднялся, держась за поясницу, но ещё толком не осознавая, что произошло.
На следующий день, дабы избежать насмешек, Шура обвинил меня в жульничестве, дескать я нарушил правила, чем испортил чистоту эксперимента. Мне ничего не оставалось, как предложить повторить «подвиг». Я едва не давился от смеха и увесистый приятель мой, понимая, чем закончится для него очередной дубль, вяло поругиваясь, отказался…
Дней через десять разыгралась другая история. Ещё до приказа, недальновидный лопух отправил домой письмо с просьбой-требованием выслать ему пятьсот рублей для подготовки к дембелю. Для понимания ситуации, необходимо сделать некоторые пояснения. Такую сумму средний человек зарабатывал за четыре-пять месяцев. Около половины населения страны в руках столько денег не держало.
Шурина мать – крупная недалёкая женщина, трудилась на известном текстильном комбинате «Вождь пролетариата». В Егорьевске вам каждый старожил объяснит, что стоит подойти к памятнику Ленина на Советской площади (бывшей Соборной), как вождь с помощью вытянутой руки укажет дорогу на бывшее гигантское предприятие, в те годы – градообразующее. Сейчас-то его уже не существует (осиновый кол в могилы Ельцина и Гайдара), а в те времена оно одевало флот и не только, предоставляя работу двадцати тысячам человек.
Отец Шуры умер молодым, не дотянув до сорока лет, осенью 1974 года. Сам Перваков-младший дожил до сорока пяти, что является некоторым прогрессом в сравнении с предыдущим поколением. Семья проживала в стандартной пятиэтажной хрущёвке первого микрорайона в одном из четырёх домов под номером 13. Интересно, какой озорник, или антиклерикал умудрился дать четвёрке рядом стоящих зданий один номер? Но это так – мелкое отвлечение.
Заботливая, скорее даже излишне заботливая мать требуемую сумму нашла и выслала. Как ликовал неблагодарный сын, передать трудно. В глубине души он не надеялся получить больше сотни рублей, потому и пропил на радостях неведомо какой ценой доставшиеся деньги. Сослуживцы выражали искренний восторг от нечаянных пьянок и фальшивое уважение к Шуре.
За две недели деньги кончились, а бессовестный нахал отправил по почте очередную просьбу о присылке дополнительно трёхсот рублей, иначе ему до дома не добраться…
Многократно его мамаша, обращаясь ко мне спрашивала: «Куда же окаянный дел такие деньжищи?» Приходилось изображать вид незнающего человека – обоих жалко, а ничего помимо скандала из правдивых ответов не вышло бы наверняка. На восемьсот рублей были приобретены лишь недорогие часы…
14 ноября, в половине десятого утра, нас, дембелей построили в длинном коридоре, спиной к дверям штаба, лицом к дежурке. Все отслужившие были налыщены, увешаны армейскими значками, а уж выглядели – бравее некуда. И в самый неожиданный момент гроза нависла над Шурой Перваковым. Его рота была самой необычной в нашей части. Кого там только не было. Гостиницу космонавтов и весь «нулевой квартал» обслуживали солдаты этой роты. Там же были кинооператоры, корреспонденты и прочая челядь, но главной обязанностью военнослужащих было устранение многочисленных аварий на инженерных сетях космодрома. В семидесятые годы двадцатого века не существовало МЧС и рота блестяще справлялась со своими делами, под командованием оккультного немца Николая (Клауса) Дизендорфа.
В «генеральском» случился прорыв водовода – здоровенной трубы холодного водоснабжения и жильё руководящих обитателей полигона мигом стало затапливать. На беду, затопило и глубокий колодец с задвижкой. Температура опустилась под утро до минус трёх градусов. Что делать? Откачивать бесполезно – вода прибывала гораздо быстрее, чем откачивалт две работающие помпы.
То ли сам капитан Дизендорф, то ли его заместитель старший лейтенант Ероховец (низкорослая, невзрачная личность). Придумали поставить ультиматум Шуре. Понять их легко – вдруг солдат подхватит воспаление лёгких, а то и хуже – сердце остановится от ледяной воды, а тут подарок с неба – увольняющийся в запас раздолбай, которого они и во время службы не жалели.
Когда Дизендорф, в солдатском просторечии «Дизель», появился перед шеренгой демобилизующихся щёголей, необъяснимое волнение и лёгкая дрожь обуяли почти гражданских людей:
– Срочно требуется доброволец! Нужно нырнуть в люк и на глубине четыре метра закрутить задвижку. Есть желающие?
В ответ молчание и растерянные лица, у некоторых глуповато улыбающиеся. Непосредственных подчинённых злобного капитана оказалось только трое, но и остальные двадцать человек внутренне сжались. Мало ли что взбредёт в голову папам-командирам? Советская армия отличалась не только разгильдяйством, но и дисциплиной…
– Тогда поручается Первакову.
И нервный хохот грохнул в шеренге. Каждый про себя подумал: «Какое правильное решение».
Выяснилось это около поезда, перед погрузкой в вагоны, когда делились впечатлениями, а тогда раздался робкий баритон Шуры:
– Почему я?
Казахстанский немец-аккуратист не замедлил с ответом:
– Потому, что ты не хочешь увольняться 31 декабря, под самый Новый год.
На станцию нас повезли без Шуры, которого затолкали в командирский УАЗ, тут же умчавшийся на место аварии. Мы мысленно прощались с бедолагой-неудачником. У каждого было ощущение, что в него угодил шальной снаряд. Ноябрьское обеденное солнце не очень щедро разогревало воздух от утреннего заморозка. Состав из семнадцати плацкартных вагонов вытянулся на запасном пути. Народища подвезли несчитано – ракетная армия, а гигантский полигон с добрую треть Московской области являлся именно ракетной армией, отправляла в запас один из многочисленных эшелонов, на сей раз в столицу.
На каждом вагоне значилась цифра 54, означающая количество посадочных мест, но нас в каждый вагон, отсчитали по 80 человек. Оказалось, что «мудрое» начальство подсчитало и верхние багажные полки, да плюс сопровождающий командир роты, и так в каждом вагоне.
В самый последний момент, за пять минут до отправления поезда, лихо подрулил УАЗик с Шурой в виде багажа, и он нам рассказал о своём последнем приключении на службе:
– Братцы, привозят меня к люку, а вокруг водищи немеряно. Про сам колодец я уж молчу. Рядом, на маленьком возвышении, визжит полковничиха и грозится то расстрелом, то гауптвахтой. Холодновато. Мне Ероховец говорит с гадской улыбкой: «Если боишься замёрзнуть – ныряй в одежде». Как же, нашёл дурака. Я раздеваюсь, даже кальсоны скинул. Полковничиха присмирела, пригляделась и… обещала напоить горячим чаем с вареньем.
Рассказ пришлось прервать. Наш последний ротный – капитан третьего ранга (таких в песках Байконура водилось во множестве, даже целые воинские части имелись, одетые в морскую форму, не видевшие не то, что, моря, а даже приличную лужу) стал распределять вверенный ему состав подразделения по полкам. Шуре досталась вторая и полчаса спустя, лёжа доедая остатки хлеба (на обед нам выдали по банке тушенки и по два куска хлеба), он продолжил купальную повесть:
– Набрал побольше воздуха в лёгкие и ухнул в неведомую глубину. В воде мне показалось теплее, чем на улице. Нащупал этот хренов штурвал, глаза открывать боязно, и давай его накручивать. Через пару оборотов заклинило вентиль. Хотел уже выныривать, да понял, кручу не в ту сторону. Помню, что открывать следует медленно, а закрывать, можно и пошустрей… Выныриваю. Дизендорф с замом белые, как простыни, а сисястая полковничья жена ахает, и предлагает мне одеться. Я хватаю ворох шмоток и по воде к ней, на возвышение. Дизель как рявкнет: «Назад!», а дальше матом… Баба меня так и не отпустила, а заставила проглотить чашку чая с клубничным вареньем (она рядом жила). Ероховец, когда пришёл в себя, сознался, что думал, будто я утонул. Он засёк время: я был под водой 58 секунд…
