Александр Михайлович Кротов
Как почувствовать одиночество
Сон далее затёрся в темноте, которая обычно и снится. Когда я проснулся, то опять чувствовал себя уставшим. Будто и вправду по полям ходил. Быстро в телефоне набрал этот текст, украшая его словесными оборотами и своими выдумками. В душе было только два противоречивых желания – курить и бросить курить.
В девять вечера позвонила Ася. Мы немного пообщались на какие-то неинтересные темы. Завтра договорились встретиться в больнице. Пока-пока.
На следующий день мы с Асей даже немного приобнялись в одном закутке медицинского учреждения. Правда, ни в каких закутках моего организма и души не отозвались эти объятия теплотой или хотя бы позабытым чувством похоти. Образ Ульяны уже не мельтешил перед глазами, а образ Аси пока не застрял в моём сердце. Лишь в очереди я обратил на неё внимание, вернее, внимание на её внешний вид. Она была одета не просто, не как обычно. У неё была красивая белая блузка с какими-то узорами, удачно подчёркивающая фигуру красная юбка и какие-то модные туфли. Появился макияж. Ася стала выглядеть лучше, удачно подчеркнув черты своего лица. Только когда я ехал в автобусе домой, то понял, что она принарядилась ради меня.
Ну а после больницы она пригласила меня немного прогуляться, погода стояла хорошая. Я отказался, чувствовал себя неуютно, плохо. Одиноко? Вселенски одиноко. Ася расстроилась, хотя и пыталась не подать вида. Я уехал домой на двенадцатом автобусе. Дома посмотрел «Папины дочки» и лёг спать. Одуванчики, одуванчики…
Образы. 2\3.
Я сижу в клетке. Холодно ужасно. Какая-то холодная осень. Даже эти уроды за окном не появляются. Сидят в своих норах, прячутся от дождя. На плакатах из-за этого дождя ничего и не видно.
За окном всё стало по-другому. Такая жестокая осень. Моя тюрьма больше не спасает меня от неё. Это звучит так фатально грустно. На плакатах пеленой идет дождь, за которым ничего не видно. Круглосуточный мрак в моем доме. А вчера ещё и крыша течь начала. Отсюда вывод, что я, вероятнее всего, живу на последнем этаже. Или этажи надо мной уже затоплены.
Да, таких холодов еще не было. А впереди зима – это значит, что будет еще холоднее. Странно, сколько лет я здесь сижу, а таких холодов еще не чувствовал. Что-то где-то сломалось. Я не выдержу этой зимы. Правда, есть один плюс: уродов за окном стало меньше. Последнего я видел только три дня назад. Такой нескладный, высокий, глаза стеклянные, навыкате, и весь покрыт какой-то серой шерстью. Идёт не спеша, ветер мотает его из стороны в сторону. А он всё равно идёт, спотыкается. Потом остановился, чихнул, и дальше побрел бесцельно. Кто знает, откуда они берутся? Ходят, жрут друг друга (видел я и такое), ничего не делают умного.
Вот я сижу и мечтаю. Об обществе таких же, как и я, чтобы мы, люди, жили в таких же городах и деревнях, что изображены на плакатах. Чтобы также свободно ходили по полю, только бы не ели себе подобных. Эх, мечты, мечты…
Я просто устал от одиночества. Мне хочется быть среди людей, хоть я и не знаю, что мы будем делать, когда окажемся вместе. Всё равно надо что-то решать. И я знаю что.
Укутавшись в одеяло, я подошел к двери. Теперь у меня было предчувствие, что она открыта. Я дернул за ручку на себя и открыл ее…
Вышел в какой-то коридор. Огляделся. Пол был очень грязный. На нём виднелись свежие следы. Кто знает, сколько уродов и людей тут прошло. Я увидел рядом со своей дверью еще несколько. На каждой был номер. На моей двери был номер 86. Я открыл дверь с цифрой 87 и увидел такого же несчастного и замерзшего человека, как и я. Он посмотрел на меня и спросил:
– Пора уже?
Я ответил:
– Пора. Давно пора. Хватит сидеть.
И мы пошли искать таких же, как мы.
Нашли еще пятнадцать человек во всём трехэтажном здании. Во многих комнатах было пусто. А где-то заперто.
И вот мы вышли из своей тюрьмы наружу. Молча, без каких либо эмоций. Смотрели впервые на это небо. Дышали "живым" воздухом. Не зная, куда идти. Не зная ничего. Совсем ничего. Каждый так привык к одиночеству, что даже сейчас в компании себе подобных не воспринимает себя, как часть общества. Молчание и неуверенность. А нужно ли нам это было?
Но я был уверен, что каждый хотел что-то поменять в своей жизни. И вот мы стоим и молчим. Смотрим друг на друга. Смотрим на небо. Смотрим на приближающегося со стороны леса урода. Он был огромного роста, с маленькой, понятное дело тупой, головой. Его длинные руки болтались в разные стороны. Увидев нас своим единственным глазом, он заметно ускорил свой шаг. Мы занервничали – переминались с ноги на ногу, месили грязь своими домашними тапочками. Мелко накрапывал дождь.
Урод приближался. Я слышал, как кто-то за спиной закричал и побежал в дом. Пара человек последовало за ним. Я думал, таких будет больше. Они теперь никогда не выйдут из своих комнат. Остальные вряд ли когда вернутся обратно. Урод подбежал к нам, схватил одного из нас и моментально своими длиннющими руками сломал ему шею. Я слышал, как затрещали позвонки, как беспомощно стали болтаться руки несчастного. Урод засунул его голову себе в рот, попытался откусить её, но его зубы оказались не такими острыми и крепкими. Он искромсал и так многострадальную шею бедняги.
Мы стояли, оцепенев от ужаса. Никто и никогда из нас не ожидал увидеть такое шоу…
Урод, вытащил челюсть у беспомощного трупа и одним рывком засунул ее себе в рот, затем схватил еще одного из нас. Его крик вывел нас из оцепенения. Уроду явно нравилось играться ещё одним живым существом. Он так увлекся, что не заметил, как один из нас прыгнул ему сзади на спину. Но на него это никак не подействовало. Спина бедняги была сломана о колено этого чудовища. Ещё несколько человек запрыгнули на него. Он зашатался, теряя равновесие. Я, с оставшимися товарищами по несчастьям, набросился на него спереди, но два его удара наотмашь руками отбросили меня вместе с ещё четырьмя, такими же узниками, далеко, в грязь…
Падая, я видел, как падает и это чудовище. Но урод делал это осознанно, придавив всех, кто висел у него на спине. Раздался страшный хруст и чавканье лопающихся внутренних органов. Противно.
Пока эта тварь не поднялась, кто-то поспешил опять на него наброситься, но ловкий удар ногой этой сволочи отбил нападавшего далеко вперёд. Я прекрасно видел, как проломилась грудная клетка человека.
Не давая себе отчета в том, что делаю, я бросился на урода. Вцепился обеими руками в его единственный гигантский, воспаленный из-за ветров и осадков глаз. Я сжал свои пальцы внутри мягкого тягучего вещества, что было когда-то глазным яблоком. Теплая жидкость потекла по моим рукам. Чудище одним рывком вскочило на ноги, а я свалился лицом в грязь. Меня поразило его молчаливое отношение к потере зрения. Он не кричал, не издавал никаких звуков. Зато долго корчился от боли. Пинался и махал руками.
Оставшиеся в живых люди свалили его в грязь и забили ногами.
Прошло много времени, прежде чем заметно поредевшая толпа разъяренных людей перестала смешивать с грязью обмякшее тело урода. Нескоро и урод смог успокоиться.
Как только все посчитали его мертвым, он издал крик. Его видно били до такой степени, что он перестал быть немым. Однако такой крик я иногда слышал под своим окном. Они так кричали тогда, когда умирали. На их предсмертный громкий рёв обычно сбегались все уроды, находящиеся поблизости. Я думаю, все это знали. Поэтому били его до тех пор, пока от него практически ничего не осталось. Так, мешок с переломанными костями. Нас осталось шестеро. Еще такую встречу мы не переживём.
Мы сидели в грязи и тяжело дышали. Дождь усилился. Нам было страшно. Это не та свобода. Каждый молча встал в свой момент и ушел. Куда-то далеко от дома. А я всё сидел и думал, что же я натворил и кому это на благо. Одновременно я чувствовал себя единым целым с этими людьми. И с теми, кто убежал, и с теми, кто погиб, и с теми, кто просто ушёл. Я будто всегда был с ними. Я – это они. И без меня их бы не было.
Дождь стал сильнее и я грязный побрёл к крыльцу своего дома. Одежда промокла, стала тяжелой. Холод бил насквозь. Стоя под козырьком крыльца спиной к свободе, я услышал чьи-то тяжелые шаги и бормотание. Я обернулся и увидел огромный силуэт ещё одного урода. Он был низкий, но широкий. Голова его была на уровне плеч. Глаз и вовсе не было, зато был большой сопливый нос и несколько рядов выпирающих во все стороны тупых жёлтых зубов. Он медленно шёл ко мне. Переваливаясь с ноги на ногу, и шепча что-то непонятное.
И эта чушь шла прямо на меня. Я вбежал в дом, поднялся на свой третий этаж и попытался найти свою комнату. Нашел, но заходить не стал. Этот уют и безопасность звали меня, но я знал, что потом отсюда не уйду.
Я увидел одну открытую дверь, почти в самом конце коридора. Хозяин этой комнаты лежит под дождем с переломанными костями. Мертвый навсегда. И навечно. В этой комнате его больше не будет. Его три плаката показывают черноту. А четвертый показывает его лежащим мертвым под этим самым дождем. Интересно, эта картинка всегда была такой?
Заходить туда я не стал. Хоть комната надрывом звала. Но её хозяин кормит дождевых червей под холодный душ дождя и собственных снов. Мне не жалко его. Мне жалко себя. Его съедят после его смерти, а меня до моей смерти, так как чудище уже поднялось на наш этаж. Я решил войти спрятаться за открытой наружу дверью. Сквозь большую щель между стеной и дверью я мог наблюдать. Урод начал открывать все двери подряд. Открыл и мою, там также никого не нашёл, аккуратно закрыл. А в соседней комнате был один из беглецов, участи которого я не позавидовал. Раздался его крик и хруст разрываемой плоти.
Пока урод развлекался с ним, я побежал к лестнице, спустился на второй этаж, где и столкнулся нос к носу с еще четырьмя различными монстрами. Пришлось побегать…
Вернувшись на третий этаж, я увидел, что мой старый друг жрёт кого-то уже в другой комнате. Дверь за собой он не закрывал. Видно тоже чувствовал своенравный характер этих комнат.
Я был в отчаянии. Хоть мне и не верилось в собственную смерть. Наверное, в этот момент я сдался. Побежал к какой-то двери, открыл её, заглянул внутрь. Там никого не было. И только я хотел навсегда захлопнуть за собой дверь, как мой взгляд наткнулся на странный деревянный ящик, стоящий рядом с дверью. На нем была надпись "ПК". Я не знал, что это такое, но открыл его. Там лежал какой-то красный баллон, топор (данного предмета я никогда не видел, но знал его назначение и название) и гвоздодёр, вроде бы. Я схватил два последних предмета и закрыл за собой дверь комнаты номер 72.
Когда захлопнулась дверь, поменялось мое сознание. Я будто стал старше или заболел. Плакаты на стене приняли свой обычный вид, кроме последнего. Там никак не могли определиться, что же показывать, в итоге там так и остались какие-то бегающие помехи.
Дверь я подпер гвоздодёром. Потом сел на кровать, снял с себя сырую одежду, повесил её на стул. Выжал перед этим. Лёг. Стал слушать. Было тихо. Никаких шагов, никаких криков. Я уже пожалел, что не остался биться с ними. Но это же абсурд?
Много суток я провел без сна, держа наготове топор и тупо пялясь на дверь. Потом я уснул тяжелым сном на неизвестно какое время.
13, 14. 09.
Спать – это блаженство. Вспоминаю Илюху Черта, на концерт которого я скоро пойду, про то, что сон равняет пастуха и короля, мудреца и дурака… одним только плох крепкий сон, говорят, что он очень смахивает на смерть.
Проснулся по будильнику. Понедельник. Для кого-то день тяжёлый, а мне снова в больницу – на уколы и к врачу. Дело идёт к выписке – болей в ноге нет, гной весь вытек, осталось только лёгкое раздражение. А сил и позитива всё так же нет.
Вчера был день города, и Ася вытащила меня погулять. Она заехала ко мне домой, я впустил её в свою комнату-берлогу. Пустые бутылки из под пива я засунул под кровать. После выздоровления обязательно наведу тут порядок, а то уже рыжие мошки завелись. У меня мы посидели недолго – Ася почитала на моём компьютере что-то про свою болезнь. Было видно, что она озадачена.
Хорошо, что она смогла переключить своё внимание на мои стихи – у меня на столе был бардак, и валялось много клочков бумаги с моими рифмами. Она их заценила, хотя последние мои «шедевры» меня не радовали. Наверное, рифмовать я не перестал больше по привычки, моё вдохновение оказалось не таким уж важным моментом в этой жизни. Мои стихи мне стали больше не нужны. Это была моя терапия от грусти. Есть грусть – есть стих. Но после того, как я утратил интерес ко всему, что было важным когда-то (даже футбол смотрел без интереса, запоминая лишь результат, а не игру), я перестал писать стихи, которые мне бы нравились. Но Ася оценила что-то из последнего:
Внезапно наступили холода.
Мы, как всегда, были не готовы.
Запетляла наша дорога в Никуда,
Окаменели бумажные оковы…
Холодное небо за кронами деревьев
Расцарапано осколками звёзд.
И я смотрю наверх, и верю,
Что всё происходит со мной не всерьёз…
Но потом Ася прочитала стихотворение про труп, и ей стало как-то не комфортно. Может быть, она поняла, что посетила не уютную мастерскую гения, а обитель сумасшедшего.
Лежит себе в поле,
Привлекая мух
Труп.
Он очень спокоен
На вид и на слух
Этот труп.
Ему не надо
Совсем ничего –
Он труп.
В глазах прохлада,
Вонь от него –
Труп!
Может быть, он любил,
Может быть, был умён,
Может, он правильно жил,
Был при жизни вознесён?
Но какая разница,
Чего не стало вдруг?
Вокруг трава ластится,
А он – труп.
Мы вместе с Асей покормили рыбку в моём аквариуме, которую я давно не кормил, и вышли из дома. Кстати, у рыбки кличка Барсик, если что.
На автобусе мы добрались до центра города. Народу там было много, все пили и веселились. Мне было дико не комфортно, но ради Аси я попытался не убежать куда подальше от этого безграничного веселья. Наверное, мне просто хотелось выпить, а не смотреть издалека, как две несвежие женщины из разряда дискотеки 90-х развлекали с большой сцены ликующую многотысячную толпу. Многотысячную. Плохие песни для хороших (наверное) людей. Или наоборот. Выпить хотелось всё сильнее, но антибиотики, уколы, мази. Незаметно для Аси я вставил в ухо наушник, и вместо творчества попсовой группы в моё сознание вплыл первый альбом группы «Deform».
Во мне даже возникла какая-то нежность под песню «Мёртвая романтика». Я обнял за талию Асю и мы несколько раз поцеловались. Потом из толпы мне кто-то сказал:
– Юра, привет!
И я громко ответил:
– Привет!
На букве «р» моя картавость достигла небывалых доселе высот, растянув обычную согласную в необычно долгий, монотонный звук, похожий на урчание компрессора. Видимо, моё волнение проявило себя раньше, чем разум начал полностью воспринимать ситуацию.
Поздоровалась со мной Ульяна. Она как-то кривовато улыбалась (может, она всегда такой была?), от неё пахло каким-то баночным коктейлем, и она была с компанией парней и девчонок. Кого-то я, вроде бы, когда-то видел. Но это было не важно. Важно, что как-то кольнуло в области сердца, и неприятный холод пробежался по телу. То ли не прошедшее чувство, то ли мини сердечный приступ. То ли мини-юбка Ульяны, на которую скользнул мой прячущийся взгляд, избегающий прямого столкновения с голубизной глаз бывшей девушки.
– Как твои дела? – спросила она. Бывшая девушка.
Разум, избегая слов «хорошо» и «нормально», выдал:
– Бывало лучше, бывало хуже! У тебя как?
А можно было просто ответить «отлично», и не спрашивать про её дела.
Ульяна с интересом посмотрела на Асю и двумя руками показала, что дела у неё отлично. Или, может быть, она так оценила Асю. Интересно, она вообще поняла, что Ася со мной? Всё произошло очень быстро, и вот уже Ульяна смешалась с толпой, а я смешался с каким-то неприятным чувством. Закурил.
– Это твои друзья? – спросила Ася.
– Так, знакомые, – ответил я.
– Ты так много куришь, – она сделала мне замечание.
Опять захотелось домой, но впереди ещё этот чёртов салют. Потом удалось встретиться с Колей Стахановым по кличке Коля Стаканов, и Серёгой по кличке Серёга. Коля был уже пьян, и почему-то кричал вслед уезжающему автобусу: «пошёл ты к чёрту!», а Серёга провожал этот перформанс каким-то стеклянным взглядом. Глядя на моих настоящих друзей, Асе почему-то захотелось домой. Я проводил её, потом удалился в свою обитель и лёг спать.
Вернёмся к нашему понедельнику.
Проснулся я почему-то с таким ощущением, что у меня похмелье. На улице было теплее, чем вчера. Даже ярко светило солнце. В комнате летали знакомые мошки и пахло горечью сигарет. Я порылся в гардеробе, достал что-то более свежее и менее удобное.
Взял, надел, пошёл и сошёл с ума (С) АукцЫон.
В больнице мне сделали уколы, и я сходил к врачу, который сказал, что через несколько дней меня выпишет, но мне придётся находиться под наблюдением ещё очень долгое время. Ася предложила прогуляться. Мы дошли до набережной, потом ещё немного обошли местные края, и я поспешил домой.
Ася на прощание сказала мне, что хочет уехать из этого города к себе на родину, в соседнюю область в маленький, неинтересный городок. В это момент я как-то по-новому посмотрел на неё. Она всё также продолжала использовать красивый макияж, который перестал скрывать её печаль и болезнь. Мне захотелось в туалет, и я не смог нормально поговорить с ней о ней. Впрочем, мы почти всегда и вели беседы про её жизнь, однако, не вдавались в какие-то интимные подробности. Моя депрессия была не слабее, но от неё было меньше слов. Она таилась в моей душе неповоротливой грязной массой, не желая выплёскиваться наружу.
Когда я ехал в автобусе номер 12 домой, то в туалет мне почему-то расхотелось. Захотелось чем-то утешить Асю, но у меня не было правильных слов, и я ей не позвонил.
Дома я, как всегда, проверил, не сдох ли в аквариуме Барсик, снял штаны и закурил, выйдя на балкон. Замёрз, вернулся за штанами, ещё покурил.
Когда я вернулся в комнату и включил телевизор, то услышал уже знакомую песню, как к хоккеисту жена сбежала и прочее. Разумеется, я стал смотреть сериал, забыв про то, что где-то в кармане вновь снятых штанов, которые валялись на полу, лежал мой мобильный телефон, который полчаса назад принял два сообщения от Ульяны. Когда я добрался до аппарата, то поспешил ей ответить. А написала она следующее: «Юрка, привет, извини, что беспокою, но мне нужен твой совет». Вторым сообщением было: «Алё».
Наша переписка была какой-то дурацкой, но почему-то смогла поднять мне настроение. Я так и не понял, что ей было от меня нужно, но на завтра мы решили встретиться недалеко от моего дома.
Образы. 3\1.
Я здесь всегда. Как это странно и не звучало. Это моя жизнь и я за неё борюсь. Я – гладиатор. Я много убивал, хоть и случались поражения. Но всё это пока не даёт мне права вырваться отсюда и обрести свободу.
В детстве я боролся на деревянных мечах со сверстниками за право стать гладиатором, а не лекарем, или оруженосцем, или охранником, или могильщиком. Или кем-то другим. Конечно, все остальные рабы живут дольше, но у них нет возможности стать свободным и богатым. Стать одним из тех, кто раз в неделю приходит сюда, в Колизей, чтобы насладиться кровавым зрелищем, не принимая в нём никакого участия.
Я сейчас очень молод (мне всего двадцать два года, правда, если до тридцати лет ты не выигрываешь турниры за свободу, то дела твои плохи), но я многого добился. Я – привилегированная личность. У меня немало побед, а все поражения не стали фатальными. У меня неплохое состояние, несмотря на мой жизненный статус. Я лучше многих. Я в числе фаворитов. И вот настают мои последние бои, выиграв которые, у меня будет всё. Действительно всё. И свобода и то, что нельзя купить. Я борюсь за абсолютное счастье, как бы громко это не звучало. Я уверен, что сначала стоит рассказать про мою жизнь, уместившуюся в этот круг арены убийств и боли.
В общем, в мире есть только два сословия: хозяева и рабы. Каждое из них делится на разные подсословия. Но почти невозможно перейти из одного в другое. Я родился в сословии рабов, мои родители были из гладиаторов (правда, посредственной лиги, предпоследней, в которой они и провели короткую жизнь без особых побед и с общим поражением, вылившимся в смерть в коллективном бою). Они меня не воспитывали, а сразу вынуждены были отдать в специальную школу. Другие подсословия рабов меня не касались, в итоге я смог обучиться бою на смерть, и в четырнадцать лет я вышел на первый поединок. С деревянным мечом, против остальных сверстников, которые тоже хотели стать гладиаторами. И я выиграл (не до летального исхода, конечно) три боя подряд и стал тем, кем мечтал. Мои поверженные соперники стали до конца моей жизни моей же прислугой.
Первый проигравший стал, откровенно говоря, рабом, отвечающим за все мои требования "принеси-отнеси", второй стал подготавливать мне оружие и амуницию к бою, третий стал моим лекарем, получив соответствующее образование. Никто из них на жизнь не жаловался, но я знал, что в тайне они меня ненавидели, завидовали мне.
И вот я, постепенно, турнир за турниром, иду к свободе. Пройдя за четыре года все низшие лиги, я попал в самую элитную, где проведя ряд успешных боев, волею счастливого случая, попал на свой главный турнир. Который в любом случае должен стать последним. "Турнир сердца" – милое название для столь кровожадного действия. Здесь нельзя в любой момент признать поражение, здесь упавших обязательно добивают, здесь всё предельно.
Но это самый желанный турнир. Из великого множества гладиаторов высшей лиги, сама очередная дочь Великого Воина (которых у него множество, благодаря большому количеству наложниц в его гареме, и которые все, как ни странно, неземной красоты), выбирает 64 гладиатора, из которых в живых останется один, который и должен будет стать её мужем и обрести свободу. Турнир проводится редко (где-то раз в четыре года), ведь не все его дочери, достигшие восемнадцатилетнего возраста, соглашаются на это смертоубийство.
Но данное состязание является основной мечтой всех без исключения гладиаторов. После того, когда она отберет именно тебя из числа многих других, и поговорит с тобой лично за бокалом вина, ты сделаешь что угодно, чтобы отдать за неё жизнь. Ты влюбишься в неё навечно и без памяти. Но если выиграешь все шесть боёв, и устроишь её, как мужчина, то будешь жить свободно, рядом с ней, в роскоши и достатке до конца своей, теперь заметно увеличившейся в продолжительности, жизни. Вот такая высокая цена.
И я оказался на этом празднике жизни и смерти. Я помню, как разговаривал с ней, как сразу влюбился в неё. Хотя, наверно, это был не самый удачный дубликат нашего императора, Великого Воина, но она заколдовала меня. Невысокая, но с потрясающе заманчивыми голубыми глазами и длинными шелковистыми волосами белого цвета. С чувственными губами. Она так выразительно смеялась, а я ощущал себя рядом с ней так хорошо, будто уже выиграл этот турнир. И ещё я понял главное: я явно ей понравился. После того, как время общения закончилось, и она ушла, послав мне воздушный поцелуй, я почувствовал такую сильную усталость, что решил совсем скоро всегда быть рядом с ней и никогда не чувствовать этой усталости от расставания. Благо, на каждом бою она будет присутствовать, и, надеюсь, будет болеть за меня.
С такими мыслями я направился в барак, где мои слуги занимались привычными делами. Я объявил им о том, что выбран для участия в этом состязании. Было видно, что они расстроились, ведь если гладиатор погибает, то слуги уходят к какому-нибудь гладиатору из низшей лиги, а если выигрывает весь турнир, то слуг отправляют, что называется, в неизвестность, и им заново придётся искать работу, оставшись в своём сословии. Я пообещал им, что когда дойду до финала, то перед решающим боем устрою им побег на вольные хлеба, о чём каждый из них в тайне и мечтает. Они приободрились и начали вместе со мной подготовку к турниру.
Я так жаждал увидеть её снова, что был готов выйти на поле брани прямо сейчас. В это же время все остальные 63 участника чувствовали то же самое.
Перед каждым боем гладиатор сам решает для себя, надевать ему защитный шлем на голову или нет. Я для себя решил, что буду сражаться без него, и перед каждым боем буду бросать его на землю, чтобы моя возлюбленная всегда видела лицо своего героя.
Первый бой вышел на редкость удачным: за пару минут я разделался с достаточно серьезным соперником, заставив того истекать кровью на горячем песке под восторженный рёв трибун, робкие аплодисменты моей любви и безразличный взгляд императора Великого Воина и его свиты. Под красивейший закат жаркого лета.
Второй бой сложился не менее удачно. Мой соперник, так же как и предыдущий, сражался в защитной амуниции на лице, когда я геройствовал без неё. Начал он с непрерывных атак, пытаясь своим зазубренным мечом достать до моих глаз. Он так увлекся верховыми выпадами, что пропустил мой нижний секущий удар, и его кишки в одно мгновение забавно вывалились наружу. Но до главной победы было ещё далеко. А пока она строила мне глазки и мило улыбалась. Кокетка. Я же за неё проливал кровь. И теперь не только чужую.
Третий бой вышел достаточно тяжёлым. Мой противник был не из робких, хоть и был на голову ниже меня. Он не побоялся показать своё лицо. Первым же ударом он серьезно рассёк мне бровь и мой правый глаз почти перестал видеть. Соперник был очень ловок и проворен. Я не успевал отбиваться.
И вот я получил точный удар в правую ногу. Хромать по рингу было неудобно, и я отбивался стоя на одном месте, спиной к своей принцессе. Я не знаю, какие эмоции были у неё на лице. Но я чувствовал её тепло.
Ошибкой моего врага стала попытка пойти со мной на ближний бой. Мы буквально вцепились друг в друга. Мечи повалились на пол и мой враг, выхватив кинжал, пробил мне насквозь и так раненую ногу. От боли я ударил его наотмашь в его смазливое лицо. Он отлетел метра на два.
Он перевернулся на живот и пополз к своему упавшему мечу, ведь кинжал он уже потерял. Мой меч валялся ближе, и я схватил его и одним рывком попытался прыгнуть на спину противника. Враг опять оказался проворнее, и, перевернувшись на спину, встретил мой прыжок с мечом наготове. Я наткнулся на его острое лезвие, которое продырявило мой левый бок.
Однако я смог вогнать свой меч ему ровно между глаз. Я чувствовал, что теряю сознание, но даже в мыслях не допустил, что это смерть.
Я победоносно вскинул руки вверх, обернулся, поймал тревожный и восторженный взгляд принцессы, оглядел ликующую толпу и потерял сознание.
Потом я усиленно лечился всякими травами, мазями, настойками. Но постепенно приходил в себя. Мне не терпелось выйти на бой. Тем более в любом состоянии по правилам я должен был это сделать. Иначе – казнь. Времени на полное восстановление не было.
Лето ушло из нашей жизни. Мне разрешили перенести бой на неделю. Я этим воспользовался и вышел на четвертый поединок полным сил и отваги. Это был, наверное, мой лучший бой с одним очень серьезным и сильным противником. Я дрался великолепно. Бой длился очень долго и доставил массу удовольствия зрителям. А вот принцесса, похоже, скучала…
Но несколько моих удачных ударов бросили обезглавленное тело моего врага буквально к её ногам. Тут она позволила волю эмоциям. Она впервые аплодировала стоя. Даже император был доволен этим боем.
Только после ухода с ринга я почувствовал сильнейшую боль в недолеченной ноге. Осталось два боя. И я морально был готов их выиграть.
Но однажды вечером, перед тем как лечь спать, я почувствовал некоторое сомнение. Соперники, что остались, были и старше, и мастеровитее меня. И, насколько я слышал, благосклонность к ним у нашей возлюбленной выше, чем ко мне. Так в раздумьях я и не смог уснуть до самого утра. И так было почти каждую ночь. Мой лекарь объяснил это осенней депрессией и давал мне какие-то капли, толку от которых, впрочем, не было.
Я стал очень нервным, и на новый бой вышел с дрожью в коленях и болях в ноге, которая из-за сырости в наших бараках, стала гнить. Это мешало мне полноценно тренироваться. Но я всё-таки нашел в себе волю в очередной раз бросить защитный шлем на холодный, мокрый, из-за недавно прошедшего дождя, песок. Мой соперник сделал то же самое. Мы встретились взглядами, и я понял, что больше всего в жизни он хочет меня убить. Моей же первостепенной целью было просто быть рядом с любимой. Во мне не было такой злости. Но теперь было ещё что-то другое. Чувство ответа на злость? И я с рычанием бросился на соперника.
Бой длился недолго. Первые мои удачные выпады соперник с легкостью парировал. А вот его ответ оказался более удачным. Он задел мое больное бедро своим мечом и крик отчаяния и боли потряс всю арену. Я упал. Выронил меч. Прикрылся щитом в ожидании неминуемого удара.
Но мой враг не спешил. Он начал наворачивать круги вокруг меня. Такого больного и поверженного. Беззащитного. Мне стало жалко себя. А этот гад бросил мне свой щит и жестом велел подняться. Поиграть хочет. Я еле-еле поднялся.
Он же взял мой меч и ходил вокруг меня уже с двумя клинками.
Вскоре он нанёс первый удар, который я с трудом отбил, и хотел было нанести свой удар, но вовремя понял, что нечем. Так он и пытался найти слабое место в моей обороне. Публика молча, с явным интересом, наблюдала за всей этой игрой. Я чувствовал себя унизительно. А этот садист улыбался.
Но очередной, неожиданно прямой удар с правой руки я поймал в тиски своих щитов. Вторым мечом он попытался ударить снизу, но я слегка увернулся и ногой отбил удар, попав прямо по руке противника. Его меч воткнулся в песок. Мы стояли и смотрели друг на друга. Я не отпускал его руку с мечом, зажатую между щитами, а он не сильно-то и сопротивлялся.
И тут полил холодный дождь, который прервал наше молчание. Я отбросил противника в сторону, вытащил меч из песка, и сразу почувствовал неуютность рукоятки – меч был не мой. Попутно этим же самым мечом я зачерпнул песка и бросил в сторону увёртывающегося противника. Он слишком увлекся своим маневром, который я заранее разгадал, и на миг отвернулся, чтобы нанести разящий удар с разворота. Но мне хватило времени, ловкости и подлости, чтобы нанести роковой удар в спину.
Враг был повержен. Арена приветствовала своего героя. Дама моего сердца тревожно улыбалась. Мне же осталось сделать один шаг навстречу своему счастью. Ещё один враг ждёт меня через две недели, когда деревья начнут бросаться красно-желтыми листьями. Но я не чувствовал ничего, кроме боли в ноге. Мне хотелось прилечь, отдохнуть. Ну и ещё, чтобы она была рядом. И я ушел с арены, не замечая ничего, кроме своей боли и холодного дождя.
