Александр Леонидович Аввакумов
В тени
– Товарищ лейтенант, – услышал он голос Вавилова, который тряс его за плечо. – Вы живы?
– Да, – с трудом ответил Смирнов.
– А где старший сержант? Ну, тот, что из Особого отдела! – Когда мы выходили, он еще оставался в блиндаже…
***
Окопы были вырыты в полный профиль. Смирнов, в накинутой на плечи шинели, делал отметки на карте. Затем отложил в сторону полевую сумку и начал всматриваться в немецкие позиции. Каска была великовата и то и дело налезала на глаза, мешая рассматривать оборону врага. Николай снял каску и положил ее на бруствер. Вдруг что-то звякнуло, и каска отлетела в сторону. Николай вжал голову в плечи и медленно опустился на дно окопа. Он поднял каску и увидел в ней аккуратную дырку.
– Немцы! Немцы! – пронеслось по окопам и траншеям.
Смирнов приподнялся и приложил к глазам бинокль. Гитлеровцы шли во весь рост. Некоторые были без касок, с зачесанными назад светлыми волосами, на других темнели пилотки.
«Прямо как в фильме про Чапаева!» – подумал Смирнов, удивляясь, что не испытывает ни страха, ни желания куда-нибудь спрятаться.
– Огонь! – зычно закричал он и нажал на спуск автомата.
Приклад привычно стукнул его в плечо, вызвав боль в левом предплечье. Первая цепь немцев была скошена, как косой. Вторая приостановила шаг, затем дрогнула и стала медленно отходить назад, оставляя среди нескошенной ржи убитых и раненых.
– В атаку! Вперед! – закричал Николай, выскочив из окопа.
Бежал он недолго. Его левую руку обожгло и он даже не почувствовал, как уронил автомат. Перед глазами Николая поплыли яркие радужные круги, ноги стали ватными. Он сел на землю и только тогда почувствовал, как сыро стало в рукаве гимнастерки. Вокруг него лежали бойцы, а он сидел посреди поля, готовый заплакать от внезапно охватившей его боли.
– Ложись, убьют! – закричал ему красноармеец.
Николай улыбнулся сквозь слезы: от крика подчиненного ему почему-то стало спокойнее. Солнце вышло из-за туч и ласково пригревало щеку. Справа короткими частыми очередями бил пулемет. Наверное, стреляли и немцы, но он почему-то слышал лишь голос «Максима».
«Меня уже ранили сегодня, – подумал Николай, – значит, не убьют!»
В этот момент сильная рука ухватила его за ворот гимнастерки и повалила на спину. Падая, Смирнов услыхал свист пуль – по ним стреляли.
– Давай за мной, лейтенант, – крикнул ему боец и пополз назад к окопам.
Они доползли до траншеи и мешками свалились на дно. К Николаю подбежала молоденькая санитарка и, пригнувшись, вспорола ножом мокрый от крови рукав гимнастерки. Перебинтовав руку, она улыбнулась и скрылась за поворотом траншеи.
– Смирнов, ранен? Двигай в медсанбат! – приказал командир батальона. – Мне здесь раненые герои не нужны!
– Меня уже перевязали, товарищ комбат, – словно оправдываясь за ранение, произнес Николай.
– Выполняйте приказ! – услышал он в ответ.
В медсанбате Николаю стало не по себе. Серые лица измотанных медиков напоминали маски мертвецов. Эти живые покойники были забрызганы чужой кровью. Они резали раненых, сшивали, пилили им кости, закрывая обрубки лохмотьями истерзанной осколками и пулями плоти. Всюду витал дух смерти.
– Подвинься, браток, – попросил его санитар, пронося мимо солдатскую ногу в ботинке.
Верхняя часть обмотки размоталась и волочилась по земле, пачкая жухлую желтую траву красным.
– Кто следующий? Заходи! – услышал он грубоватый мужской голос.
Смирнов вошел в палатку и увидел врача, белый халат которого был запачкан пятнами крови.
– Снимай-ка гимнастерку, – произнес врач. – Нина, помоги лейтенанту…
***
– Корнилова! Что с вами? – удивился врач, заметив побледневшее лицо медсестры. – Вам плохо?
– Нет, мне неплохо, – тихо ответила Нина, поднимая с пола выпавшие из рук бинты. – Я сейчас все приведу в порядок.
Она смущенно посмотрела на растерянное лицо Смирнова и вышла из палатки.
– Черт знает, что! – проворчал врач и сам помог Николаю стянуть с плеч гимнастерку.
Нина стояла у палатки, стараясь взять себя в руки. Она так долго мечтала встретить Смирнова, мысленно рисуя эту встречу, что те слова, которые она берегла для него, вдруг позабылись.
«Как быть дальше? – размышляла она. – Ведь он понял, что я его узнала».
– Нина, где ты? Сколько можно тебя ждать?! – услышала она сердитый голос хирурга.
Она вернулась в палатку и встала за спиной Николая.
– Сними с него повязку, – приказал врач, – она вся в крови.
Нина взяла ножницы и разрезала узел. Николай смотрел ей в глаза, чувствуя, как нежно и осторожно она разматывает пропитанный кровью бинт.
– Не больно? – тихо спросила она и тоже посмотрела ему в глаза.
Он хотел ответить, но подошел врач и начал мять ему руку. Перед глазами Смирнова снова поплыли разноцветные круги. Ему было очень больно, но он сдержался и даже не застонал.
– Я смотрю, лейтенант, у тебя два ранения, – словно разговаривая сам с собой, произнес врач. – Одно – свежее, а вот второе?
Он не договорил и, переведя взгляд на Нину, приказал ей подготовить инструменты.
– Как же вы, лейтенант, довели рану до такого состояния? Вы что хотите, чтобы она загноилась?! Так и руку недолго потерять!
Смирнов промолчал. Он все время наблюдал за Ниной. От прошлой молоденькой девочки не осталось и следа. Это заметил хирург. Когда Нина обработала рану и наложила бинт, врач неожиданно произнес:
– Вот что, лейтенант, идите, поговорите. Думаю, полчаса вам хватит. Больше дать не могу: сами видите, сколько раненых. Рана довольно серьезная, и я направляю вас в госпиталь.
– Как в госпиталь? – испугался Николай. – А, как же фронт?!
– Не переживайте, еще успеете навоеваться…
Николай вышел из палатки. Вслед за ним вышла и Нина. Ему захотелось обнять девушку, но всюду лежали раненые, и он поборол внезапно возникшее чувство. Они медленно побрели по дорожке.
– Знаешь, Коля, я почему-то была уверена, что обязательно встречу тебя. – прошептала Нина. – А ты думал обо мне, ведь мы с тобой были знакомы всего лишь час?
Смирнов, заметив смущение девушки, взял ее тонкую теплую ладошку в свою руку
– Знаешь, Нина, сейчас идет смертельная война. Я несколько раз бывал в таких переделках, что до сих пор удивляюсь, что жив! Но я всегда помнил о нашей встрече, о твоих красивых глазах и жалел, что не решился написать тебе до востребования, как обещал тогда.
Они остановились в небольшом березняке. Где-то била артиллерия, то ли наша, то ли немецкая, но они словно не слышали этих отчаянных звуков. Русые волосы Нины, мягкие и податливые, пахли лекарствами. Николай почувствовал дрожь в теле девушки, и тут же ее возбужденные соски, как два металлических наперстка, уперлись ему в грудь. В какой-то момент Смирнову показалось, что еще мгновение, и они повалятся в эту высокую траву с редкими ромашками…
– Сестренка! – услыхали они чей-то голос. – Тебя доктор зовет!
Нина обернулась и увидела санитара. Она покраснела от неожиданности: Ей было неприятно, что тот чужой человек явился невольным свидетелем этой счастливой минуты. Они, взялись за руки и направились обратно.
– Сейчас должны подойти машины, и мы начнем отправку раненых на станцию. Так что не исключено, что ты поедешь вместе с нами.
Когда они подошли к палатке, погрузка раненных красноармейцев уже заканчивалась.
– Извините, лейтенант, но места в машинах нет. Станция недалеко, и вы сможете дойти до нее за час. Так что принимайте команду легкораненых и вперед за нами!
– Коля! Я буду ждать тебя! – произнесла Нина и, поцеловав его в губы, побежала к доктору, который махал ей рукой.
Машины тронулись и медленно скрылись за поворотом дороги.
***
– Стройся! – скомандовал Смирнов раненым бойцам.
Их было девять. Он привычно обошел строй и лишь, затем дал команду на движение. Красноармейцы медленно двинулись по обочине пыльной дороги. Неожиданно налетел сильный ветер. Небо заволокло темно-свинцовой тучей, и начал накрапывать дождь.
– Не растягиваться! – громко скомандовал Николай, заметив, что бойцы стали отставать.
Красноармейцы подтянулись. Кто-то закурил, и запах махорки поплыл над группой.
– Покурите, товарищ лейтенант, – предложил идущий рядом боец.
Смирнов сделал глубокую затяжку. Табак был таким крепким, что у него перехватило дыхание.
– Идите, я нагоню, – сказал он бойцам и скрылся в кустах, чтобы справить нужду.
Впереди раздались выстрелы. Похоже, стреляли из березняка. Смирнов моментально сообразил, что красноармейцы напоролись на засаду. Он ринулся вперед, но увидел лишь то, что осталось от отряда. Николай, потрясенно вглядывался в лица убитых, узнавая и не узнавая этих людей. Они так разительно отличались они от тех, что буквально минуту назад шли с ним рядом. Он механически принялся считать трупы; их оказалось девять.
– Девять, – повторил он как бы про себя.
И вдруг подумал: «А ведь я мог стать десятым!»
И вслед за этой простой мыслью пришел внезапный страх смерти.
«Только не сейчас, когда я встретил Нину! – думал Смирнов. – Не хочу умирать».
Он осмотрелся, кругом было тихо. Николай сделал несколько шагов, ожидая выстрела, но лес молчал. Нащупав рукой кобуру, он достал пистолет и взвел курок.
«Где же вы? Где?!» – стучало в голове.
Пятеро диверсантов, одетых в форму бойцов Красной Армии, уверенно шли по дороге в сторону станции. Николай осторожно двигался следом, вдруг осознав, что страх его бесследно исчез и сейчас он снова готов, как тогда на высоте, встретить огнем неприятеля.
Диверсант, замыкавший цепочку, внезапно остановился и сделал знак остальным. Все моментально повалились в траву и замерли, прислушиваясь к шороху леса. Смирнов вжался в березу, стараясь слиться с ней в одно целое. Диверсанты, похоже, почувствовали нависшую над ними опасность, но пока не понимали, откуда она исходит. Успокоившись, диверсанты двинулись дальше, туда, где находилась станция; туда, где ожидала Нина!
***
Идущие впереди диверсанты залегли за кустами. По проселочной дороге, пыля и петляя, пронеслась грузовая машина, полная красноармейцев. Выждав немного, один диверсант вытащил из полевой сумки топографическую карту и начал делать на ней какие-то отметки. Второй достал из мешка радиостанцию и, забросив на дерево антенну, принялся что-то передавать. Двое других сели неподалеку от него и тихо о чем-то совещались. Пятый – лежал в стороне и в бинокль наблюдал за дорогой.
От напряжения у Смирнова заныла левая рука. Он присел за кустами и прикрыл глаза.
«Что делать? – думал Николай. – Они явно что-то замышляют! Если бы им был нужен язык, они не стали бы убивать девять человек…».
Диверсанты снова насторожились. Через минуту-другую на дороге показалась маршевая рота, направлявшаяся на передовую. Красноармейцы шли ровными рядами, таща на плечах ящики с боеприпасами, станки и стволы пулеметов. Некоторые несли противотанковые ружья.
«Другого более удачного случая может и не представиться», – подумал Николай и поднял пистолет.
Выстрел прозвучал как-то глухо. Радист-диверсант, повалился на бок. Диверсанты не сразу заметили Смирнова, и ему удалось пристрелить еще двоих.
– Руки вверх! – раздалось у него за спиной.
Николай бросил пистолет и поднял здоровую руку. Через мгновение он был окружен группой бойцов. К нему подошел офицер и поднял с земли брошенный им пистолет.
– Кто вы такой? – спросил он Смирнова, снимая с него полевую сумку, – Что делаете в лесу?
– Товарищ майор, там немецкие диверсанты. Они в нашей форме.
– Вперед! – скомандовал майор и, оставив около Смирнова двух бойцов, устремился в лес.
Вскоре в лесу вспыхнул скоротечный бой, закончившийся взрывом двух гранат. Смирнов, сидел на земле, когда к нему подошел майор.
– Хотели взять живыми – не получилось. Они подорвали себя гранатами!
– Их бы все равно расстреляли, товарищ майор!
Майор внимательно посмотрел на Николая, затем приказал сержанту:
– Передайте лейтенанта в Особый отдел. Пусть там разбираются, кто он и куда следовал. На станции не задерживаться: одна нога здесь, другая, там…
Николай взглянул на майора и молча, двинулся в сторону станции.
***
Смирнов сидел на табурете перед наспех сколоченным столом. В дверях стоял боец и внимательно смотрел на расположившегося за столом офицера.
– Все подтвердилось, Смирнов, – говорил тот. – Нами получен ответ из батальона о вашем ранении, а также о том, что вы должны были прибыть на станцию для эвакуации в тыл с целью прохождения лечения.
– Единственная неточность в вашем рассказе, – с усмешкой продолжил чекист, – это то, что нам не удалось обнаружить те самые девять трупов, о которых вы говорили. Скажите, Смирнов, трупы могут сами ходить? Вот и я так думаю! Не могли же они исчезнуть бесследно?!
– Зачем мне врать? Я не знаю, куда девались тела девяти бойцов. Я уже докладывал вам, что сразу бросился в лес преследовать диверсантов.
– Преследовать, говоришь? А может, ты сам их того? Может, ты вовсе и не Смирнов, а немецкий агент, который завладел документами погибшего лейтенанта Николая Смирнова?!
Николая бросило в жар:
– Может, скажете, что я сам прострелил себе руку?
– Вопросы здесь задаю я! Если ты еще не понял, я напомню, где ты находишься!
Сотрудник Особого отдела замолчал, достал папиросу и, закурив, бросил пачку на стол.
– С какой целью ты был заброшен в расположение наших частей?
Николай молчал. Он демонстративно смотрел в окно и вдруг спросил:
– Скажите, это старший лейтенант Говоров?
Чекист поперхнулся дымом и громко закашлялся.
– Откуда ты знаешь Говорова?
– Мне приходилось с ним работать. Последний раз я видел его, когда он собирался в Москву, видимо, не уехал.
Сотрудник Особого отдела торопливо поднялся из-за стола.
– Посмотри за ним, я сейчас вернусь! – приказал он часовому.
***
В комнату вошел Геннадий Степанович Говоров и, прямо с порога, направился к Смирнову. Он обнял его, затем отодвинул от себя и посмотрел в глаза.
– Мне сказали, что ты погиб на высоте, прикрывая отход полка. А ты, оказывается, жив!
Заметив на лице Николая гримасу боли, он ослабил объятия.
– Что с тобой?
– Я ранен, – ответил Смирнов. – Вместо того, чтобы отправить меня в госпиталь, ваши сотрудники пытались обвинить меня в шпионаже!
Говоров улыбнулся и посмотрел на входящих в комнату сотрудников.
– Да какой он агент немецкой разведки?! Я его хорошо знаю. Это герой!
Сотрудники переглянулись и покраснели.
– Принесите его документы, – распорядился Говоров. – И еще. Определите товарища в госпиталь. Вы что, не видите, что он нуждается в лечении?
Рыжий оперативник выскочил из комнаты. Второй, допрашивавший Смирнова, остался в кабинете и, пододвинув поближе табурет, сел на него. У него было смуглое лицо с множеством морщинок, и, когда он улыбался, они сеточкой собирались вокруг глаз, превращая лицо в морду какого-то опасного и хищного зверя.
– Беляков, у тебя выпить есть? – спросил Говоров. – Нужно обмыть эту встречу! Увидимся ли еще? Война…
– Найдем, Геннадий Степанович, – прокряхтел тот и вышел из комнаты…
– Я смотрю, ты обижен, Смирнов. Пойми правильно, идет война, кругом: дезертиры, паникеры, агенты немецкой разведки… и во всем этом нужно разбираться! А людей не хватает! Ты знаешь, что может сделать один не выявленный нами диверсант? Молчишь? Вот и приходится пропускать людей сквозь это сито. Лес рубят, щепки летят!
– Выходит, я такая же щепка, как те, что лежат в овраге! А я не хочу быть щепкой, Геннадий Степанович!
– Может, ты в чем-то и прав; но лучше поставить к стенке с десяток невинных людей, чем дать одному диверсанту отправить на тот свет тысячу бойцов!
Он замолчал и достал из кармана пачку папирос.
Они закурили. В комнате повисла тягучая тишина.
– Извините, Геннадий Степанович, а вы никогда не думали о том, что и вы можете оказаться среди тех безвинно расстрелянных людей?!
Говоров вздрогнул и посмотрел на дверь. Он явно боялся, что там кто-то подслушивает. Убедившись, что за дверью никого нет, он вернулся на место.
– Я лично присутствовал на допросе генерала армии Павлова. Сразу после ареста, он наотрез отказался давать какие-либо показания. Он заявил, что допрос возможен только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба Жукова. Об этом доложили Мехлису, и Лев Захарович пришел на допрос.
– Ну, что вы здесь комедию ломаете? – были его первые слова.
– Я буду отвечать на вопросы только в присутствии наркома обороны или начальника Генерального штаба Жукова! – упорствовал Павлов.
К вечеру к нам присоединился батальонный комиссар:
– Меня прислал к вам лично нарком обороны. Пусть мое воинское звание не смущает вас.
– О чем мне с вами беседовать, если вы мне шьете измену?! – произнес Павлов, и глаза его сверкнули злостью.
– Нет, – спокойно ответил комиссар, – никто вам измену не шьет. Я вам зачитаю формулировку обвинения, которое вам предъявят при официальном начале следствия. В нем будет идти речь не только о вас!
– Выходит, вы меня «паровозом» определили! Я, действительно, получил устную директиву о приведении войск в боевую готовность. Письменного приказа, не было! Теперь подумайте сами: ну, привел бы я войска в полную боевую готовность, а немцы не напали бы! Что тогда?! Тогда меня обвинили бы в организации провокации, со всеми вытекающими последствиями… Я ждал письменного приказа, которым можно было бы прикрыться; но его так и не последовало…»
– Вы хотите сказать, что при наличии приказа…»
– Вот именно. Был бы приказ, я бы сейчас не сидел здесь перед вами!
Говоров замолчал и глубоко затянулся дымом. Выпустив голубоватое облачко, он посмотрел на Смирнова.
– Надеюсь, ты меня понял, Николай. На войне пощады нет никому, ни генералу, ни красноармейцу! И не важно, сколько их лежит в овраге, если среди них есть хоть один диверсант, значит, мы выполнили поставленную перед нами задачу…
В комнату вошел рыжий лейтенант и поставил на стол бутыль самогона.
– Где взял? – спросил Говоров.
– Где взял, там уж нет, – ответил тот и громко рассмеялся, обнажив мелкие желтые зубы.
Он достал из вещмешка буханку хлеба, три луковицы и стал резать хлеб.
***
Паровоз пронзительно засвистел и, дернувшись, остановился на узловой станции.
– Разгружайте раненых! – послышалась команда начальника госпиталя. – Быстрее, быстрее…
Нина поправила на голове медицинскую шапочку и, подхватив тяжелые носилки с раненым, двинулась вдоль вагона.
– Не торопись, дочка, здесь спешка не нужна, – посоветовал ей пожилой, бывалый санитар.
Часа через полтора разгрузка закончилась. Нина устало опустилась на поломанный ящик и закурила. Надежда вновь увидеть Николая улетучилась, как утренний туман.
«Что же с ним произошло? – гадала она. – Почему они так и не дошли до станции?»
– Корнилова! Бросай курить! Давай в машину! – крикнул ей хирург.
Бросив недокуренную папиросу, она кинулась к машине. Утро нового дня выдалось хмурым, неприветливым. Тяжелые свинцовые тучи нависли над леском, возле которого размещался госпиталь.
Двое сотрудников Особого отдела уверенно шли по коридору госпиталя. Один из них был совсем молод. Второго Нина хорошо знала, он частенько приезжал в госпиталь по сообщениям об обнаруженных среди раненых бойцов так называемых «самострелов». Он был небольшого роста, широк в плечах. Его круглая бритая голова покоилась прямо на плечах, придавая фигуре какую-то незаконченную конструкцию. Было ему лет сорок, однако восемнадцатилетней Нине он казался почти стариком.
– Мне нужна пятая палата, – остановил Нину сотрудник Особого отдела. – Проводите нас…
В сопровождении Корниловой, они вошли в палату и остановились возле койки, на которой лежал артиллерист, с простреленной рукой.
– Встать! – грозно приказал ему молоденький сотрудник. – Встать, сука!
Красноармеец с нескрываемым испугом посмотрел на этих двоих, затем перевел взгляд на Нину, словно ища у нее защиты.
– Я сказал, встать! – повторил лейтенант и сорвал с него байковое одеяло. – Выходи из палаты, сволочь!
Красноармеец был рослым красавцем, такие мужчины обычно нравятся женщинам. Теперь же его лицо почти сливалось с нательным бельем. Левая рука красноармейца была аккуратно перевязана. Бинт на руке был в пятнах от запекшейся крови. Остальные раненые с осуждением смотрели на сотрудников Особого отдела.
– Куда вы его забираете? – закричала Нина. – Вы что, не видите, что он ранен?!
– Заткнись! – грубо оборвал ее лейтенант. – Может, хочешь выйти вместе с ним?!
Парень вздрогнул, тяжело поднялся с койки и снова взглянул на Нину, словно надеясь, что она отстоит его у этих людей.
– Не нужно устраивать концерт, Левко! – угрюмо произнес пожилой капитан и сжал ему раненую руку.
Красноармеец вскрикнул от боли и, шатаясь, двинулся из палаты.
– Передайте начальнику госпиталя, пусть соберет людей на поляне всех, кто может двигаться, и медперсонал! – приказал сотрудник Особого отдела. – Времени у нас в обрез…
На поляне, возле лесочка, собралось более шестидесяти человек. Осенний ветер срывал пожелтевшую листву, которая мягко падала под ноги Нины. Она не хотела идти туда, где должна была свершиться казнь, но приказ, есть приказ! Сотрудник Особого отдела вывел несчастного Левко и поставил перед толпой. Другой вышел вперед и, расправив гимнастерку.
– Товарищи красноармейцы! Доблестные бойцы! Перед вами стоит человек, не достойный более носить это высокое звание! Когда вы честно проливали кровь в боях с немецкими оккупантами, эта сволочь стреляла в себя! Он сам прострелил себе руку, чтобы спасти свою подлую шкуру! Он хуже любого фашиста!
Лейтенант толкнул обреченного в спину. Лицо парня исказилось. Он громко всхлипнул, и, словно эхо, в толпе громко ойкнула одна из медсестер.
– Этот «самострел» изувечил себя, чтобы избежать смерти в бою! Но чем он лучше вас? Каждому хочется жить! Но лучше смерть в священном бою, чем то, что ожидает этого подонка! Собаке собачья смерть!!
Последние слова капитан произнес с особой силой, срываясь на крик. Выдержав минуту, капитан начал читать приговор:
– На основании статей… подвергнуть рядового Левко высшей мере наказания! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Исполнение произвести на месте…
Стало тихо. Где-то по-прежнему гремела канонада. Легкий ветерок качал верхушки деревьев. Было отчетливо слышно, как кто-то заплакал в толпе.
– Кто желает привести приговор в исполнение? – громко произнес сотрудник Особого отдела, обращаясь к раненым и медперсоналу. – Есть желающие?
Желающих привести приговор в исполнение не находилось. Раненые хмуро смотрели на поникшего красавца, но стрелять в него никто не решался.
Приговоренный к смерти красноармеец стоял, молча, слезы текли по его лицу. В его сознании вдруг затеплилась крохотная надежда, а что если его просто пугают?! Ведь не боится же он смерти! Просто его спутали с кем-то другим.
Через минуту капитан понял, что добровольцев не будет и эту процедуру придется заканчивать ему самому. Он достал из кобуры наган и, посмотрев на бойца, медленно взвел курок.
– Товарищи, помилуйте! – простонал красноармеец. – У меня жена, двое детей…
Сотрудник Особого отдела медленно поднял наган и выстрелил ему в затылок, потом сделал еще два выстрела для верности.
– Расходитесь! – громко закричал военврач
Чекист убрал наган в кобуру; затем подошел к начальнику госпиталя:
– Прикажите санитарам зарыть труп! Думаю, данная акция послужит хорошим уроком всем остальным! Лучше бы, конечно, ее осуществил кто-нибудь из раненых бойцов. Впрочем, и так хорошо!
***
Рано утром на станции взорвался вагон с боеприпасами. Взрыв был такой силы, что снес полуразрушенную крышу здания станции. Началась паника. Беженцы и военнослужащие метались по путям, не сознавая, откуда ожидать нападения.
– Немцы! Немцы! – разносилось вокруг.
Говоров выскочил из здания в одном нижнем белье. Он размахивал наганом, стрелял в воздух, стараясь привлечь к себе внимание обезумевших от страха людей. Кругом все трещало и полыхало. Даже не искушенному в таких делах Смирнову было понятно, что вагон подорвали диверсанты…
В небе появились немецкие самолеты, которые буквально смели то, что еще оставалось на подъездных путях. Смирнов лежал в яме, которая, по всей вероятности, и спасла ему жизнь. Когда «Юнкерсы» улетели, он принялся искать Говорова, у которого оставались его документы. От здания станции, в котором располагался кабинет начальника Особого отдела, остались одни развалины. Железнодорожные пути были разворочены. Всюду валялись людские тела. Геннадий Степанович сидел на вывернутой из земли шпале, сжимая голову руками. Он медленно покачивался из стороны в сторону и тихо выл. Некогда белая рубашка была заляпана грязью и брызгами крови.
– Вы не ранены, Геннадий Степанович? – спросил его Смирнов.
Но тот продолжал выть, не обращая внимания на стоявшего перед ним лейтенанта. Похоже, он находился в шоке и не понимал, что происходит. Николай дотронулся до его плеча. Говоров оглянулся и вдруг запричитал, как женщина.
– Старшего лейтенанта Яшина разорвало прямо на моих глазах. Вон, видишь, лежит его нога…
Смирнов посмотрел и увидел оторванную ногу, одетую в сапог.
– Сидите здесь, я позову санитаров, – отозвался он.
Но Говоров встал и, шатаясь, направился к развалинам здания, где уже копошились красноармейцы. Погода явно испортилась: зловеще дул ледяной ветер, затем стал накрапывать дождик, вскоре переросший в ливень. Смирнов сидел в кабине грузовика и с радостью наблюдал за дождем, который был их союзником, сковавшим немецкую авиацию. По лобовому стеклу крупными слезами стекали серые струйки дождя. Унылое небо, будто солдатское одеяло, накрыло разбитую авиацией станцию.
– Можно ехать, – произнес военный со «шпалой» в петлице.
Водитель кивнул и завел двигатель полуторки.
Грязные полуторки месили грязь, стараясь выбраться из глубокой колеи на твердый грунт. Смирнов еще не знал, что танки Гейнца Гудериана прорвали линию фронта и, сметая все на своем пути, устремились к Москве, оставив в глубоком тылу три стрелковые дивизии Красной Армии…
***
Новый 1942 год Смирнов встречал в госпитале. Ему опять повезло, он случайно встретился с Ниной. Но на этот раз они обратились с рапортом к начальнику госпиталя, который официально зарегистрировал их брак.
В первых числах января Николая выписали из госпиталя и направили в Малую Вишеру в штаб Волховского фронта, которым командовал генерал Мерецков. На сборном пункте собралось около сотни выписавшихся из госпиталей командиров. Компания была разношерстной: тут были и носившие в петлицах сиротливый «кубарь» младшие лейтенанты, и командиры, с солидной капитанской «шпалой».
Смирнов был зачислен во 2-ую ударную армию. Утром следующего дня он прибыл в бригаду подполковника Жильцова. Стрелковая бригада готовилась к броску через Волхов на левом фланге армии. Построив роту, Николай обошел строй. Ребята в роте были один к одному; но, что сразу бросилось в глаза Смирнову, некоторые из них впервые держали винтовку в руках, поэтому он счел своим долгом обратиться к необстрелянным бойцам:
– Красноармейцы! Командование бригады возложило на нас почетную миссию, мы должны форсировать реку Волхов, выбить немцев из укреплений и закрепиться на правом берегу. Я хорошо понимаю, что вы не имеете боевого опыта, и многие из вас погибнут; но приказ есть приказ и мы должны его выполнить! А, сейчас, разойдись, комсоргам взводов провести собрания.
Рано утром, когда на востоке заалела заря, рота стала выходить на рубеж атаки. Было тихо; но немцы явно не спали, с интересом наблюдая за русской пехотой. Где-то слева от Николая вверх взмыла ракета, которая рассыпалась в воздухе сотнями мелких зеленых искр.
– Рота, в атаку! – закричал Николай, доставая из кобуры пистолет.
Командиры взводов принялись поднимать людей в атаку, когда с того берега по ним ударили немецкие пулеметы. Красноармейцы поднимались с земли неохотно, страх сковал бойцов. Смирнов, заметил, что второй взвод, не сделав ни шагу, вновь повалился в снег.
– Чего лежите?! Вперед!! – закричал Николай, размахивая пистолетом.
Он бежал впереди цепи, не оглядываясь назад, так как не допускал даже мысли о том, что бойцы не пойдут вслед за командиром. Двести метров рота преодолела почти без потерь. Немецкие пулеметчики почему-то перестали стрелять; но от этого стало еще страшней! Цепь атакующих красноармейцев сломалась, и бойцы начали сбиваться в небольшие группки. Очевидно, немцы ждали, когда русские выйдут на лед и превратятся в отличные мишени для стрельбы.
Вступив на лед, Смирнов обернулся. Вслед за ним, ломаной цепью двигалась рота. Красноармейцы бежали молча. Николай встретился взглядом со своим ординарцем. Лицо ординарца было сосредоточенным.
– Вперед, орлы! – закричал Смирнов и побежал в сторону правого берега.
Но рота залегла посреди реки. Сильный пулеметный огонь прижал бойцов ко льду. Соседняя рота, двигавшаяся слева от них, залегла, не добравшись до реки. С левого берега мощно ударила артиллерия, и через мгновение немецкие пулеметы замолчали. Николай подумал, что сейчас артиллерия перенесет огонь вглубь обороны гитлеровцев, но этого почему-то не случилось.
Смирнов вскочил на ноги и бросился вперед, туда, где была мертвая зона, где их уже не могли достать немецкие пулеметчики. За ним устремились и все его бойцы. До мертвого пространства оставалось совсем немного, когда по ним вновь ударили немецкие пулеметы. Красноармейцы повалились в снег, окропив его алой кровью. Николай сильно ударился об лед левым плечом. Рядом с ним повалился ординарец Сибгатуллин.
– Вас ранили, товарищ лейтенант? – спросил он. – Лицо у вас почему-то побледнело.
– Нет, это старое ранение напомнило о себе, – ответил Смирнов.
Он оглянулся назад. Его заметно поредевшая рота лежала неподалеку. Утопая по грудь в снегу, Смирнов полез наверх по крутому обледенелому склону. Немцы, очевидно, предвидели атаку русских и залили склон водой, образовав сплошную ледяную корку. Полосуя ее ножом, Николай медленно продвигался вперед. Когда до пулемета осталось метров двадцать, он швырнул гранату, которая скатилась к ногам немецкого расчета. Смирнов, закрыл глаза, ожидая взрыва; но его почему-то не последовало. Он увидел немецкого солдата с поднятой вверх рукой. Вторая рука гитлеровца была прикована к пулемету. Солдат был явно не немец. Он что-то лопотал на своем языке и постоянно произносил какое-то непонятное ему слово. Это был солдат испанской «Голубой дивизии», которая сражалась на стороне гитлеровской Германии.
К Смирнову подполз командир первого взвода.
– Товарищ лейтенант, первая линия наша! А это что за невидаль?
– Говорит, что испанец. Отправь его в тыл. Пусть радуется, что для него война закончилась.
***
Едва прогремели первые выстрелы наступления, начался нескончаемый поток раненых. Их везли на машинах, повозках, собачьих упряжках, несли на руках. Медсанбат был завален страдающими людьми. Они стонали, кричали, плакали, бессильно матерились, бредили, звали маму. Тех, кто побывал в руках хирургов и остался жив, брала под опеку эвакуационная рота, которая, по возможности, отправляла их в тыл. Санитарных машин не хватало, и поэтому сотни бойцов скапливались в медсанбате, превращая его в истинный ад. Нина была подавлена таким количеством раненных и искалеченных людей…
