Александр Леонидович Аввакумов
В тени
Кирилл Афанасьевич медленно поднялся с койки и зашагал по камере. Ночью, после ареста, его доставили к следователю НКВД. Сотрудник был молод, не более двадцати лет. На малиновых петлицах гимнастерки блестели два «кубаря», что соответствовало званию сержанта.
– Что встали у порога? Проходите, Кирилл Афанасьевич, в ногах правды нет, – произнес следователь. – Правда, на заднице вы ее тоже не отыщите…
Он громко рассмеялся над шуткой, обнажив мелкие прокуренные зубы. Затем пододвинул чистый лист бумаги и, взяв из стакана заточенный карандаш, тщательно осмотрел его, словно стараясь убедиться, что тот хорошо заточен. Взглянув на растерянное лицо Мерецкова, следователь задал первый вопрос:
– Кирилл Афанасьевич, в каком году вы были завербованы немецкой разведкой? Только не надо возмущаться и устраивать сцен патриотизма! Здесь говорят не только люди, но и стены.
Генерал побледнел. Теперь он окончательно понял, что с ним случилось.
«Язык мой – враг мой! – почему-то подумал он. – Вот тебе, дураку, Тухачевский, Блюхер, Уборевич….».
– Меня никто никогда не вербовал! Вы об этом хорошо знаете и, все же, задаете мне подобный вопрос, – произнес Мерецков.
Следователь улыбнулся и посмотрел в угол кабинета, где сидел человек, не знакомый генералу. Падавшая от лампы тень скрывала его лицо. Однако, генерал сразу понял, что это сотрудник НКВД в высоком звании.
– Кирилл Афанасьевич, не нужно отрицать свое предательство! Все ваши друзья: Уборевич, Тухачевский, Блюхер, Якир, давно во всем признались! Не заставляйте нас применять, в отношении вас, особые методы принуждения… Это ужасно больно! Что же вы молчите? Здесь на Лубянке работают настоящие мастера своего дела: они могут заставить заговорить любого человека!
Голос начальника показался генералу знакомым. Он напряг память, стараясь угадать, кому он принадлежит.
«Кто это? Где я слышал этот тихий проникновенный голос? Неужели, сам Берия?! – думал Мерецков. – Если это так, то шансов вырваться из застенков, у меня практически нет. Интересно, знает ли о моем аресте Сталин?»
– Скажите, Кирилл Афанасьевич, – снова обратился к нему незнакомец, – что плохого сделала вам наша партия, интересы которой вы предали?
«Берия, это точно Берия! Его голос!» – окончательно решил генерал.
– Я никого никогда не предавал, ни Родину, ни партию! Вы можете меня забить, но я никогда не признаю то, в чем вы пытаетесь меня убедить! Я – не предатель и никогда им не был! Все, что я делал в этой жизни, направлено на укрепление Красной Армии.
– Вот на этом пока и остановимся, – произнес мужчина. – Прикажите отвести арестованного в камеру.
В помещение вошел конвоир. Мерецков повернулся и вышел из кабинета.
***
Допрос шел без перерыва уже вторые сутки. В голове Мерецкова все перепуталось: он уже не понимал, о чем его спрашивают. И когда он не отвечал на поставленный вопрос, следовал удар. Вот и сейчас, после сильного удара, он отлетел в дальний конец кабинета и потерял сознание.
– Приведи его в чувство, – усталым голосом произнес следователь.
Боец, внешне похожий на мясника, вылил на голову Мерецкова ведро холодной воды. Генерал открыл глаза и отрешенно посмотрел на следователя.
– Зачем же вы молчите, Кирилл Афанасьевич? Я же вас предупреждал, что буду вынужден принять меры, чтобы развязать вам язык. Не думайте, что я – маньяк и мучения людей приносят мне наслаждение. Мне по-человечески жаль вас.
Он отдал команду, и сильные руки конвоиров оторвали Мерецкова от пола и снова усадили на табурет. Перед глазами генерала плыли круги, он плохо понимал, о чем его спрашивал следователь.
– Скажите, кто еще входил в состав вашей группы? Как долго вы осуществляли свою подрывную работу?
– Я уже устал вам повторять, гражданин следователь, что не понимаю, о чем вы спрашиваете. Я не знаю никакой группы. Я всегда служил партии и народу!
Сильный удар в челюсть буквально смел Мерецкова с табурета, как сносит порыв шквального ветра легкую пушинку. Генерал охнул, отлетел метра на два и, ударившись головой об угол, потерял сознание. Пока Мерецкова отливали холодной водой, следователь снял трубку и начал звонить своему начальнику.
– Товарищ капитан, арестованный продолжает молчать. Разрешите применить метод интенсивного силового допроса.
Получив согласие, он снова приказал посадить арестованного на табурет. Табурет, на который в этот раз посадили Мерецкова, был довольно высок, и босые ноги генерала не доставали до мокрого пола кабинета.
– Скажите, генерал, что вам поручал враг народа Уборевич? Какие его приказы, по ослаблению Красной Армии, вы выполняли? Почему вы молчите? Неужели надеетесь выйти живым отсюда?
Мерецкова засыпали вопросами. На некоторые он отвечал, другие оставлял без ответа. Пока все обходилось без рукоприкладства. Наконец, следователь устало вздохнул, поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Не успела закрыться дверь, как в кабинет вошел новый следователь; и снова поток вопросов посыпался на генерала Мерецкова. В какой-то момент ему показалось, что он медленно сходит с ума, ведь на все эти вопросы он уже многократно отвечал. У него начали затекать ноги, и Кирилл Афанасьевич попытался поменять положение на табурете, вернее, коснуться ногами пола.
– Кто еще входил в состав вашей группы? Это правда, что вы готовили покушение на товарища Сталина?!
Мерецков молчал. От яркого света, бившего в глаза, у него закружилась голова, и он медленно сполз с табурета. Полведра холодной воды и его снова усадили на табурет. Ноги генерала совершенно одеревенели. Он попытался встать на пол, но его снова подхватили «заботливые» руки конвоиров.
– Который сейчас час? – спросил он следователя. – Отведите меня в камеру: я больше не в силах сидеть на вашем табурете.
Последние слова вызвали у следователя усмешку:
– А кому сейчас легко, гражданин Мерецков? Если вы хотите вернуться в камеру, ответьте, когда и при каких обстоятельствах вступили в связь с немецкой разведкой?
Генерал молчал, понимая, что его ответы не интересуют следователей. Сильная боль в затекших ногах буквально парализовала мозг.
– Подпишите эти бумаги, и ваши мучения кончатся! – глухо доносился до него голос следователя.
– Я – не предатель, – прошептал Мерецков. – Я – не предатель, не предатель….
Лицо следователя скривила злая улыбка.
– Кирилл Афанасьевич, вы умный человек и должны понять, что здесь подписывали подобные признания многие ваши товарищи: Якир, Уборевич, Блюхер, Тухачевский…
– Я не подпишу! Умру, но не подпишу…
Лицо следователя вдруг поплыло перед глазами и моментально слилось со стенами кабинета: Мерецков повалился с табурета, вновь потеряв сознание.
***
Что-то щелкнуло в шейных позвонках Смирнова, и жуткая боль, на мгновение, пронзила тело…
– Вот и все, – тихо произнес мужчина с белой окладистой бородой. – Сегодня еще немного поболит, зато завтра, сынок, будешь как новенький. А, сейчас, полежи немного, отдохни.
– Спасибо, отец, – поблагодарил Николай и посмотрел в сторону сержанта Вавилова, который наблюдал за манипуляциями деда. – Ходить-то смогу?
– Думаю, сможешь: не таких больных, как ты, на ноги поднимал! Ну, я пошел, мне еще скотину накормить нужно.
Старик вышел из дома, а Смирнов рукой подозвал к себе Вавилова и попросил помочь ему встать на ноги. Сержант подсобил подняться с широкой лавки. Перед глазами Николая медленно проплыла нехитрая мебель, стоявшая в горнице старика: сначала в одну, затем в другую сторону, и вдруг замерла на месте.
– Ну, как, товарищ лейтенант? – поинтересовался Вавилов. – Стоять-то сможете?
– Попробую, – неуверенно ответил Смирнов. – Отпусти меня.
Вчера вечером они наткнулись на немецкий разъезд. В том скоротечном бою были убиты трое бойцов из его группы, а пять человек бесследно пропали, по всей вероятности, сдались гитлеровцам. Сейчас в группе оставалось всего одиннадцать человек, двое из которых были ранены.
Смирнов сделал шаг. Этот шаг дался ему с большим трудом. Сейчас он походил на младенца, делавшего первые неуверенные шаги в своей жизни. Николая мотнуло в сторону; и если бы не сильные руки Вавилова, то он бы непременно упал.
– Держитесь, товарищ лейтенант, – произнес сержант. – Нам с вами еще топать и топать!
– Ты прав, Вавилов. Помоги мне сесть: ноги почему-то дрожат, как бы, не упасть!
Вавилов помог Смирнову сесть за стол, на котором стоял чугунок с еще не остывшей картошкой.
– Поешьте, товарищ лейтенант, пока картошка теплая. В крынке молоко, а я пойду, посмотрю, как там бойцы.
Николай взял в руки картофелину и начал ее чистить. В этот момент в горницу вошел дед. Увидев сидящего за столом офицера, он улыбнулся.
– Видишь, сынок, ты и поднялся на ноги. Значит, все будет хорошо, а то могло и парализовать от такой травмы. Видно, в рубашке родился!
Старик сел за стол и протянул ему кисет с табаком.
– Кури, – коротко предложил он. – Табачок у меня крепкий, душистый.
Николай свернул цигарку и закурил. Табачок и в самом деле был знатным.
– Скажи, дед, до дороги далеко? – спросил Смирнов.
– Верст десять будет, – ответил старик, присаживаясь рядом. – Но идти туда не стоит, там немцы, который день едут и едут!
– А что посоветуешь?
Старик задумался.
– Если хотите, я вам покажу другую дорогу. О ней сейчас мало кто знает. Ее еще до первой мировой выстроили, а затем почему-то забросили. Старая дорога, верст на сорок короче нового тракта.
– Хорошо, договорились. А сейчас пойду, прилягу: что-то меня штормит!
– Ложись, сынок.
Старик помог Смирнову улечься на лавку и вышел из хаты.
***
Фронт стремительно откатывался на восток, и догнать его становилось с каждым днем все сложнее и сложнее. Они шли всю ночь. Когда на востоке заалела заря, Смирнов понял, что дальше идти не может. Недавняя контузия и полученная при этом травма ограничивали его физические возможности. Он посмотрел на шагающего рядом Вавилова и приказал ему объявить привал. Выбрав место, красноармейцы буквально повалились на землю. Всю ночь они слушали канонаду; но сейчас она вдруг смолкла и каждый боец, гадал про себя, что это означало.
– Товарищ лейтенант, почему тихо? Почему никто не стреляет?!
– Не знаю, сержант; вышли на всякий случай разведку: как бы, не напороться на немцев…
Двое бойцов, прихватив с собой винтовки, исчезли за стволами деревьев. Смирнов лег под сосной, глядя в небо, по которому словно большие белые куски ваты, проплывали облака. Ему, еще с детства, нравилось лежать на спине и наблюдать, как легкий ветерок качает кроны деревьев, которые как бы играли с небом в прятки, то скрывая его от глаз, то, наоборот, открывая всю красоту. Вот и сейчас, глядя в синеву, ему казалось, что он окунулся в детство.
– Товарищ лейтенант, – услыхал он встревоженный голос Вавилова, который моментально вернул его к действительности. – Разведчики вернулись.
– Давай их ко мне, пусть доложат.
Николай тяжело поднялся с земли и присел на пенек. К нему подошли бойцы и, вытянувшись в струнку, приступили к докладу.
– Впереди нас, товарищ лейтенант, немецкие саперы восстанавливают разрушенный мост. Их около двадцати, вооружение – один пулемет и винтовки. Все это добро лежит в грузовой машине. Работают без всякого охранения, можно подумать, что они уже выиграли войну, суки!
«Вот тебе и заброшенная дорога! – думал Николай, вспоминая разговор с дедом. – Выходит, не он один помнит о ней…».
Где-то недалеко ухнуло орудие, затем другое, и наконец, канонада вновь завела свою симфонию. Над головами красноармейцев, надрывно ревя мощными моторами, медленно проплыла армада немецких самолетов. Отпустив разведчиков, Смирнов лег в высокую, пахнущую разнотравьем траву и, достав из полевой сумки карту, стал внимательно изучать местность.
«Слева от нас большое болото, и пройти там без проводника вряд ли удастся, – размышлял он. – Справа – дорога Минск – Москва; там немцы! Следовательно, у нас один единственный путь, преодолеть реку, но там немецкие саперы! Что делать? Придется атаковать! Это даже хорошо, что гитлеровцы столь беспечны и оружие находится у них в машине. Пока они до него доберутся, мы успеем их уничтожить! Нужно еще раз отправить бойцов к мосту, пусть внимательнее посмотрят, что там».
Весь день красноармейцы отдыхали. Смирнов разложил на земле детали автомата и смазывал их оружейным маслом. Предстояла стычка с немцами, и ему не хотелось, чтобы в бою вдруг заклинило оружие. Когда край заходящего солнца коснулся вершин леса, он отдал команду и группа начала выдвигаться в сторону речки.
– Как там? – коротко спросил он разведчиков.
– Немцы готовятся к ужину. Некоторые из них купаются, другие, отдыхают.
– Это хорошо, – отметил Николай.
Раздвинув кусты, он увидел немцев метрах в ста от себя. Солдаты вермахта в этот миг походили на детей: одни из них весело плескались в воде, другие сидели на траве в ожидании ужина. Смирнов махнул рукой, и красноармейцы поползли в сторону гитлеровцев. Николай выдернул чеку из гранаты и, укрывшись за кустами, швырнул ее в группу отдыхающих на берегу гитлеровцев. Сверкнуло пламя, затем мощный взрыв разбросал тела немцев в разные стороны. За первым взрывом последовал второй, почти утонувший в грохоте винтовочных выстрелов. Через минуту все было кончено; трупы немецких солдат буквально устилали речной берег.
– Соберите оружие убитых и документы, – приказал Николай Вавилову. – Спроси, кто может управлять машиной.
– Товарищ лейтенант, смотрите, что я нашел в кабине машины, – доложил боец и протянул Смирнову книгу, о которой Николай не раз слышал в стенах училища.
Это была «Хрестоматия немецкой молодежи»; именно на этом труде воспитывались будущие «буревестники нового порядка». Преподаватель даже однажды, процитировал одну из глав. Смирнов, моментально, вспомнил эти строки:
«Мужество – самая прекрасная и возвышенная черта мужчины. Тот, у кого нет мужества, не мужчина. Великолепно мужество атаки. Человек отбрасывает в сторону все, что чуждо великой идее, и, свободно дыша, с ликованьем бросается вперед. Мужество окрыляет мужчину и переполняет его сердце. Наступление – высшая точка жизни. Мужественен тот, кто готов поставить все на карту и победить или проиграть. Тот, кто никогда не бросался вперед, не жил по-настоящему, а значит, и не стал настоящим мужчиной».
Николай закрыл книгу и швырнул ее в сторону. Он еще раз посмотрел на убитых немцев и, впервые с начала войны, понял, что никакая идеология, основанная на уничтожении людей, никогда не сможет сломить волю его товарищей по оружию.
Через две минуты они двинулись снова на восток, оставив после себя трупы гитлеровцев и сожженный грузовик.
***
Корнилова Нина стояла около вагонного окна и смотрела на мелькавшие вдоль дороги деревья и постройки. Их санитарный поезд 2612 направлялся на Западный фронт, где шли ожесточенные бои. Сегодня, проснувшись после суточного дежурства, она почему-то подумала о лейтенанте Смирнове.
«Интересно, жив он или погиб в этой огненной мясорубке?», – размышляла она. Ее родной город заняли немцы; и теперь там, где она так любила гулять и проводить время с подругами, наверное, гуляют враги. От этой мысли ей стало как-то не по себе. Поезд резко дернулся, стал притормаживать, а затем и вовсе остановился. Нина посмотрела в окно: за стеклом окна, возле насыпи, валялись разбитые железнодорожные вагоны, у которых копошились военнослужащие.
«Что они там ищут?» – подумала Нина.
Паровоз пронзительно засвистел, словно подавал сигнал о прибытии.
– Давайте, девочки, бегом! – услышала она команду капитана. – Быстро грузим раненых.
Нина выскочила из вагона. Вокруг суетились десятки людей, многие из которых тащили носилки с ранеными.
– Чего стоишь с раскрытым ртом?! – закричал на нее один из санитаров. – Давай, принимай!
Нина бросилась обратно в вагон и стала указывать, куда кого укладывать. Час погрузки пролетел, как в кошмарном сне. Вскоре мест в вагонах уже не было, а на перроне оставалось еще много искалеченных красноармейцев.
– Простите, милые, – словно оправдываясь перед ними, шептала она.
– Дочка, помоги! – доносилось с перрона. – Не бросайте…
Наконец паровоз снова засвистел и нехотя тронулся. За окнами поползли разрушенные бомбами строения, которые вскоре слились с мелькающими деревьями.
– Дочка, сверни самокрутку, – попросил пожилой боец, руки которого были замотаны грязными бинтами.
Нина взяла кисет, бумагу и попыталась скрутить цигарку, однако у нее ничего не вышло.
– Смотри, сестренка, как это делается, – подбодрил ее боец, лежавший рядом. – Ничего, научишься…
– Прекратить курить! – приказал проходивший по вагону капитан. – Сгорите! А вам, Корнилова, пора начинать перевязку.
Нина вышла в тамбур и, бросив недокуренную бойцом цигарку на пол, раздавила ее носком сапога.
– Нина! Где ты шляешься? Я тебя устала искать! – произнесла врач, открыв дверь тамбура. – Сейчас Иван Григорьевич начнет делать операции нужно подготовить наиболее тяжелых красноармейцев.
Они вошли в вагон, и вдруг рядом что-то грохнуло. Вагон, как-то неестественно шатнулся из стороны в сторону; осколки вспороли обшивку вагона. Немецкие самолеты, словно коршуны, накинулись на санитарный поезд. Бомбы рвались рядом с вагонами, убивая живых и добивая раненых. Казалось, этому аду не будет конца; но вдруг все стихло! Нина поднялась с пола и увидела неподалеку врача. Из головы убитой женщины тонкой струйкой сочилась кровь.
***
После полудня надзиратель открыл камеру.
– Мерецков! На выход! – громко выкрикнул он.
Кирилл Афанасьевич с трудом поднялся и направился к выходу.
– Лицом к стене! – скомандовал надзиратель и, схватив его за шиворот, ткнул головой в стену.
Затем последовала команда:
– Вперед!
Генерал шел вдоль длинного узкого коридора, в котором чернели двери камер. Он хотел обернуться, но сильный толчок в спину едва не свалил его с ног. Его вывели на тюремный двор, где уже стояло несколько арестантов.
– Лицом к стене! – снова произнес конвоир и ударил замешкавшегося генерала прикладом в спину.
Их быстро погрузили в «воронок», и машина выехала из ворот тюрьмы.
«Куда нас везут, – думал Мерецков, – неужели на расстрел?!»
Он посмотрел насидевших рядом с ним, но их лица были абсолютно бесстрастными.
«Неужели, они ничего не понимают? – с ужасом подумал генерал. – А, может, им уже все равно?!»
«Воронок» резко затормозил.
– Выходи! Быстрее строиться! – послышались команды конвоира.
Мерецков обернулся и сразу узнал место, это был железнодорожный вокзал. Их загрузили в вагон, в котором уже находились арестанты. Поезд протяжно загудел, дернулся и тронулся. Народу в вагоне было так много, что все стояли на ногах, поддерживая друг друга. Их не кормили более трех суток, а справлять естественные нужды приходилось в одном из углов вагона. На четвертые сутки состав остановился.
Когда их высаживали из вагона, многие из арестантов просто валились на землю, не в силах держаться на ногах…
– Встать! – заорал конвоир и ударил одного из них ботинком в лицо. – Что, суки, еще не поняли, куда попали?! Мы вас научим любить советскую власть! А, сейчас, быстро построились в шеренгу. Запомните: шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте считаются попыткой к бегству, а значит, конвой стреляет без предупреждения! Вперед!
Колонна тронулась под лай озверевших овчарок и выкрики конвоиров. Лагерь, куда их повели, находился в пятнадцати километрах от станции. Этап остановился перед металлическими воротами. Из калитки вышел офицер и, выслушав доклад конвоя, приказал открыть ворота. За вторыми воротами, из колючей проволоки, стояла толпа зэков.
– Воры есть? – выкрикнул кто-то из толпы.
– Есть! – последовал ответ. – Нас пятеро!
Мерецкова определили в пятый барак. Держа набитый соломой матрац под мышкой, он вошел в помещение и остановился у входа.
– По какой статье, бродяга? – спросил его зэк, руки которого пестрели от наколок.
– Сто пятьдесят восьмая…
– Значит, предатель! Тяжело тебе здесь будет. Ломись отсюда, фашист, иначе ночью задавим! А пока, двигай, батонами. Не бойся, я не кусаюсь!
Сидевшие в бараке блатные громко расхохотались.
– Чего оробел? Проходи, будем знакомиться! Твоё место – наверху, закидывай свой матрац, – сказал другой заключенный. – А этих не слушай: они это так, пугают.
***
– Проходи, – коротко произнес сотрудник Особого отдела и указал Смирнову на пустой ящик из-под снарядов, стоящий в углу блиндажа.
Николай недоверчиво посмотрел на офицера. Вчера вечером, после перехода группы через линию фронта, его тут же обезоружили, а затем арестовали. Сотрудник Особого отдела стрелкового полка долго допрашивал Николая, заставляя рисовать на карте весь маршрут движения группы.
– Я что-то вас не понимаю, товарищ лейтенант! Вы мне не верите?
– Во-первых, я тебе не товарищ! Во-вторых, почему я должен тебе верить? На карте этой дороге нет, значит, ты врешь! А потому предлагаю рассказать правду! С какой целью ваша группа перешла линию фронта?!
– Я, командир Красной Армии, разве этого мало? Я вывел свою группу из немецкого тыла.
– Слушай, Смирнов! Свои эмоции оставь при себе! Сейчас в этих лесах кого только не встретишь! Националисты, диверсанты, дезертиры… Короче, каждой швали по паре; а ты мне долбишь о какой-то вере! Откуда я знаю, кто ты такой и с какой целью перешел линию обороны?!
Смирнов вскочил от внезапно охватившего его возмущения, но сильный удар стоявшего рядом бойца, заставил его согнуться и упасть на пол.
– Шадрин! – прикрикнул сотрудник Особого отдела – Ты аккуратней бей, а то так и убить можно!
– Как могу, – угрюмо ответил боец.
Николай тяжело поднялся с пола и снова сел на ящик, с нескрываемой ненавистью глядя на своих мучителей.
– Знаешь, Смирнов, я сделал запрос в твой полк. Он по счастью находится неподалеку от нас. Посмотрим, что нам ответят. Так, что поживи немного, а там будет видно, как с тобой поступить. Сейчас, война! И с такими, как ты, дезертирами никто церемониться не будет…
– Я не дезертир, – выдохнул Николай и хотел подняться с ящика; но, взглянув на стоявшего рядом бойца, остался на месте.
– Не дергайся, лейтенант. Еще немного и мы узнаем, кто ты.
Смирнова увели из избы и закрыли в сарае, в котором находилось около десятка бойцов, вышедших из окружения.
– Били? – коротко спросил один из них. – Они это могут! Чего молчишь? Мы все здесь сейчас в одинаковом положении.
Смирнов выбрал место в углу сарая и опустился на землю. У него снова заболела шея, затем боль перекинулась в голову. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Скоро к нему осторожно подсел один из арестованных.
– Слушай, лейтенант, – зашептал незнакомец, – тебе не кажется, что нас вот-вот расстреляют? Не знаю, как ты, но я умирать здесь не собираюсь, было бы за что! Немцев нам все равно не остановить! Смотри, как прут, скоро до Москвы дойдут! Думаю, нужно к ним подаваться. Как ты на это смотришь?!
Николай молчал: он просто не знал, как поступить в такой ситуации.
«А вдруг у этого человека есть единомышленники? – подумал он. – Пока прибегут конвойные, они просто успеют меня убить! С другой стороны, это может быть просто провокатор; и сейчас он ждет, что ты ему ответишь…»
– Ты не думай, я здесь не один такой, кто хочет податься к немцам, – продолжал незнакомец. – Нас четверо, ты можешь стать пятым.
«Если в сарае находится десять человек, то половина из них – враги, – прикинул про себя Смирнов. – Одному мне с ними не справиться!»
Он открыл глаза и посмотрел на собеседника. Им оказался тот самый боец, который спрашивал, били его или нет.
***
Сталину почему-то не спалось в эту ночь. Он поднялся с дивана и, накинув на себя меховую безрукавку, вышел на веранду. Стекла веранды ближней дачи были мокрыми от дождя, который начался еще ранним утром и шел почти сутки. Сталин недолюбливал осень из-за затяжных дождей и ветра, который, словно сорвавшись с цепи, гудел в проводах и швырял на землю пожелтевшие листья. Но до настоящей осени было еще далеко. Он, молча, стоял у окна, глядя, как бушевало ненастье, и размышлял о прошлом.
«Кто живет прошлым, тот не имеет будущего», – вспомнил он слова народной мудрости; однако анализ своих поступков позволял ему отбирать из людей, его окружавших, тех, на кого он мог опереться в эти суровые военные дни.
Неожиданно для себя он почему-то вспомнил бывшего наркома НКВД Ежова. С чем это было связано, он никак не мог понять. Вождь, раскурил трубку и сел в кресло. На веранде было темно, однако, это не мешало его воспоминаниям. Он снова взглянул на окно, в которое, словно раненная непогодой птица, бился и стучал дождь.
Сталин, с невнятным чувством внутреннего беспокойства, неторопливо начал перебирать в памяти детали разговора с Ежовым. Он хорошо помнил потное лицо наркома, и это воспоминание невольно вызвало у него усмешку.
«Как этот недоумок, – вспоминал Сталин, – желая подольститься ко мне, ляпнул, что «ежовые рукавицы» не будь они надеты на руки гениального вождя, ничего бы, не стоили!»
Эти слова Ежова вызвали у него неоднозначную реакцию.
– Постой, постой, товарищ нарком, здесь ты глубоко заблуждаешься! Может, ты решил, что я не совсем тебя понимаю? Нет, товарищ Ежов, у тебя ничего не получится! Вся ответственность за то, что сейчас совершается сотрудниками НКВД,в том числе промахи и прямые преступления, лежит исключительно на тебе, и не смей больше пытаться переложить ее на меня и на партию!
Согласно информации с мест, чистка партийных рядов, задуманная, как кампания по обновлению и омоложению кадров, приобрела, под руководством Ежова, угрожающие размеры. Щупальца спрута, именуемого народным комиссариатом внутренних дел, неустанно вытягивали расстрельные списки из всех областей гигантской страны; а партийные органы на местах активно сочиняли эти списки, перевыполняя спущенные Ежовым разнарядки; при этом избавлялись от конкурентов и неугодных, сводили личные счеты, порою включая в списки, ни в чем не повинных людей… Сталин вспомнил, как просил его Хрущев увеличить данную Ежовым разнарядку хотя бы в два раза!
Вождь затянулся дымом. Понимал ли он тогда, к каким последствиям это может привести? Безусловно, ведь счет расстрелянных шел уже на сотни тысяч. Сотрудники НКВД, за проявленные оперативные показатели, стали получать оклады в четыре раза выше, чем при бывшем наркоме Ягоде. Именно тогда, при этой встрече, Сталин понял, что должен взять ситуацию в свои руки.
«Эту машину пора притормозить, – решил он, – иначе она подомнет под себя все! Да и структура кадров в ведомстве Ежова уже не соответствует его новым задачам. Теперь, когда Великая чистка, в основном, завершена, на местах потребуются не слепые полуграмотные исполнители, которых набирал Ежов, а люди с юридическим образованием, способные достойно следить за соблюдением законности в государстве. Что касается самого Ежова, он сделал свое дело; и не ему, безграмотному дураку с инициативой, решать эти новые задачи…»
Докурив трубку, Сталин вернулся в теплую комнату, снял безрукавку и сел за письменный стол. Все было как в то утро, когда его взгляд остановился на вырезанной из «Огонька» репродукции картины, на которой запорожцы сочиняли письмо турецкому султану. Ему нравилась эта картина, а соленый текст письма он любил при случае процитировать гостям во время мужского застолья: «Какой ты лыцарь, если не можешь голой ж… ежака убить?»
«Надо же, какое забавное совпадение! Ежака убить, было тогда делом нехитрым, – вспоминал Сталин, и даже «лыцарская» задница для этого нашлась».
Он тогда позвонил Лаврентию Берии и в течение пяти минут решил вопрос с Ежовым.
«Что нужно сделать, чтобы остановить отступление Красной Армии? Где найти людей, способных переломить хребет Гитлеру?! На кого опереться?! Ворошилов, Буденный – это смешно! Нужны люди типа Жукова, которые могут железной рукой очистить армию от трусов и пораженцев. Мехлис? Но он не военный; он только и может, что расстреливать генералов. Нет, он явно не годится для этой роли!»
Неожиданно Сталин вспомнил о Мерецкове, о котором еще накануне ему напомнил все тот же Хрущев. Он хотел отбросить эту фамилию в сторону, но что-то заставило его написать ее на листке перекидного календаря.
***
Вечером конвоир вывел Смирнова из сарая и, подталкивая прикладом в спину, повел его к избе, где размещался Особый отдел. Николай вошел в горницу и сразу же увидел Говорова, который сидел за столом и о чем-то разговаривал с коллегой. У открытого окна стоял еще один офицер и чистил пистолет. Смирнов, сразу вспомнил, как час назад этот офицер и двое сопровождающих красноармейцев увели из сарая трех бойцов и расстреляли в ближайшем к избе овраге.
– Ваш офицер? – спросил чекист Говорова, указывая рукой на Николая.
– Наш, – произнес Геннадий Степанович, рассматривая Смирнова. – Я почему-то думал, что вся ваша рота погибла, а выходит, что нет.
– А меня чуть не расстреляли вот эти люди! Говорят, что я предатель, немецкий шпион или дезертир. Вы давно из Москвы?
Говоров улыбнулся.
– А, как ты хотел? Война, Смирнов, война! Лес рубят – щепки летят.
Он встал из-за стола и крепко прижал Николая к груди. Держа его за плечи, внимательно посмотрел ему в глаза.
– Ты не обижайся, так надо! Много разной швали сейчас по лесам кантуется, – словно оправдываясь, сказал Говоров. – Как здоровье?
– Ничего, жить можно, – ответил Смирнов и посмотрел на офицера, внимательно наблюдавшего за этой встречей.
– Вот и хорошо, сейчас поедем в полк, – произнес Говоров. – Нам как раз командиров рот не хватает. Немцы жмут, большие потери в полку.
Они вышли из избы и направились к «Эмке», стоявшей под деревом. Дорога до полка заняла минут двадцать пять – тридцать.
– Знаешь, Смирнов, скажи спасибо сержанту Вавилову, это он сумел сообщить о том, что вы вышли из окружения и сейчас находитесь в Малиновке. Иначе шлепнул бы тебя этот лейтенант…
– Странно как-то, товарищ Говоров. Разрешите вопрос?
Тот, молча, кивнул.
– Что с генералом, которого мы арестовали?
– Расстреляли, – равнодушно ответил чекист.
– А правда, что органами был арестован и командующий Западным округом генерал Павлов? Мне об этом сообщил сотрудник Особого отдела.
– Не знаю, что тебе ответить. Скажу только разве правильно вывести войска в летние лагеря, без оружия и боеприпасов, вместо того, чтобы привести их в состояние боевой готовности? Больше я тебе ничего говорить не буду, не маленький – сам поймешь.
***
Утром, когда барак завтракал жидкой овсянкой с листами сырой капусты, к Мерецкову привязался один из заключенных:
– Скажи, генерал, за что тебя сюда упрятал Сталин? Чего молчишь, почему не расскажешь братве о том, что вы там, в Кремле, не поделили?!
Мерецков почувствовал на себе десятки вопрошающих взглядов и сразу понял, что его пытаются спровоцировать.
