Александр Леонидович Аввакумов
В тени
Двое солдат принесли на самодельных носилках командира роты. Не опуская носилок, они остановились и угрюмо посмотрели на Нину.
– Помоги, сестренка, – произнес один из бойцов. – Куда его?
Нина откинула шинель и отпрянула от носилок. У командира был вырван живот, внутренности исчезли, а из грудной клетки через пробитую диафрагму выполз край розоватого легкого.
– Как же ему поможешь? Он же выпотрошенный весь…, – простонала она. – Вы что, сами не понимаете, что он умер?
– Как же так, сестричка? – растеряно произнес боец. – Живой ведь был… Стонал даже…
– У меня в боку дырка, – сказал боец, что был моложе. – А у него, осколок в плече. Иначе бы с передовой не ушли…
– Несите туда, хирург посмотрит.
Принесли обгоревшего танкиста, но Нина напрасно пыталась снять с него комбинезон: вместе с обуглившейся тканью сходила кожа. Подошедший хирург посмотрел сначала на нее, потом на раненого.
– Снимайте со стола, – коротко скомандовал он. – На нем живого места нет! Не будем понапрасну тратить время.
В соседнем помещении послышался дикий крик. Один из хирургов искал пулю в раскрытой грудной клетке солдата.
– Нина, сестренка! Мне больно! Где ты? – звал ее из угла чей-то голос.
– Сестренка, посмотри нашего командира, – произнес боец с раскосыми татарскими глазами. – У него что-то с плечом…
– Где он?
– Вон стоит у двери. Говорит, рука онемела!
Нина направилась к офицеру и осторожно тронула его за локоть. Тот обернулся, и она вдруг узнала своего мужа.
– Коля, Коля! – закричала она и бросилась ему на грудь.
Он удивленно смотрел на нее. Это было очередным чудом. Они снова встретились и снова в госпитале!
– Снимай шинель, Коленька. Я посмотрю, что у тебя с рукой!
Она помогла снять шинель, гимнастерку. Рукав нательной рубахи был в крови: у него открылась старая рана.
Подошедший хирург, взглянул на рану и произнес:
– Ничего страшного. Ты молодой, зарастет быстро. В тыл не отправлю!
– А я и не собираюсь!
– Вот и хорошо. Нина, обработай рану лейтенанту.
Нина продезинфицировала рану раствором марганцовки и, наложив по краям мазь, стала бинтовать руку. Она плакала от счастья.
***
К исходу третьего дня боев, снег на льду Волхова потемнел от трупов. Комбат Капустин решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы внезапным броском достичь противоположного берега, где закрепилась рота лейтенанта Смирнова. Немецкие пулеметы расстреливали всех, кто не успевал вовремя повалиться на лед, однако, подступающие сумерки облегчали скрытое передвижение между окоченевшими телами.
Через час батальону удалось скрытно достичь другого берега Волхова, и он вступил в бой, изрядно потеснив немцев. Еще через час на льду показались санитары, которые стали подбирать раненых. Те, кому помощь была уже не нужна, ждали своей очереди. Мороз сковал их, оставив такими, какими они были в последние мгновения жизни.
– Почему не собирают трупы? – спросил комбат у водителя полуторки.
– Они не убегут! – коротко ответил тот.
Собирать трупы начала наспех сколоченная похоронная команда из «обозников» хозяйственного взвода, возраст которых перевалил за пятьдесят. Они неторопливо грузили тела в розвальни и везли их в тыл. Собирали сначала, естественно, своих; однако трупов было слишком много.
Похоронная команда быстро нашла выход: основную массу тел начали укладывать в воронку от двухтонной бомбы, предварительно расширив ее. Когда был уложен первый ряд покойников, к воронке подъехала выкрашенная белой краской «Эмка». Из нее выбрался подполковник, одетый в полушубок с нездоровым, осунувшимся лицом.
– Что вы делаете, суки? – закричал он на «обозников». – Народное добро не бережете! Да, я вас всех под трибунал отдам! Куда вы их таскаете одетых? Инструкцию забыли? Так я вам ее быстро напомню! Вы их еще с оружием похороните! Немедленно все снять! Нательное белье оставить! Понятно?
К нему подскочил молоденький офицер, на петлицах которого сиротливо поблескивал один кубик, и вытянулся по стойке «смирно».
– Товарищ подполковник! Как же с них стягивать обмундирование, ведь трупы закоченели?!
– А мне плевать, как вы будете это делать! Выполняйте приказ, младший лейтенант, если сами не хотите оказаться в этой яме! Надеюсь, вы поняли меня?
– Сука! – тихо произнес младший лейтенант, провожая взглядом «Эмку».
«Обозники» стали раздевать убитых. Мат, словно дополнение к морозу, повис в воздухе. Окоченевшие тела, словно не желая расставаться с одеждой, не поддавались. Приходилось ломать мертвым руки и ноги, чтобы снять с них обмундирование. Вскоре возле ямы выросла целая гора из шинелей, валенок, полушубков, ботинок, гимнастерок, брюк. У раздетых трупов вид оказался и вовсе жалкий. Красноармейцы-нестроевики буквально озверели от такой работы, они мечтали лишь об одном, как можно быстрее завершить ее и укрыться от мороза.
– А немцев хоронить будем? – обратился к командиру красноармеец преклонного возраста.
– Немцев – под лед. Возьми с собой человек пять и организуйте прорубь!
– Не по-христиански это, – тихо произнес боец. – Все же, люди…
– Враги это, а не люди!
Стало темнеть. Похоронная команда начала забрасывать яму землей.
– Воздух! – закричал кто-то из «обозников». – Воздух!
Двухтонная бомба угодила прямо в яму, разметав останки убитых. На деревьях повисли оторванные конечности; всюду валялись изуродованные взрывом туловища, облепленные обрывками серого солдатского белья.
И снова, в бессильной злобе, матерясь, на чем свет стоит, «обозники» принялись собирать останки тел. К ночи братская могила дважды убитых выросла на прежнем месте. Собранные трупы немецких солдат сваливали у проруби. Кто-то снимал с них сапоги, кто-то часы, затем тела опускали в черную холодную воду или заталкивали под лед баграми. К утру лед Волхова снова стал чистым, и только пятна крови напоминали о разыгравшейся здесь трагедии.
***
– Товарищ генерал, сейчас я доложу о вашем прибытии командующему фронтом, – произнес темноволосый молодой человек с капитанской шпалой в петлице. – У него заседание. Генерал Мерецков не любит прерываться…
– Ты ничего не путаешь, капитан?! Я – представитель Ставки Верховного Главнокомандования!
Лицо генерала стало багровым от охватившего его негодования. Капитан вскочил с места и вытянулся в струнку. Его левый глаз начал подергиваться.
– Простите, товарищ генерал! Я сейчас, я мигом.
Капитан приоткрыл дверь и исчез за ней. За дверью отчетливо слышался голос армейского комиссара Мехлиса, который давным-давно не признавал ни полутонов, ни полумер.
Дверь кабинета командующего фронтом была обита черной клеенкой, что невольно наводило на мрачные мысли. Входя в кабинет, генерал Воронов невольно тряхнул головой, как бы отгоняя недоброе предчувствие. Генерал армии Мерецков сидел во главе большого стола, вокруг которого разместились командиры трех армий и дивизий. Судя по растерянному лицу командующего фронтом, Воронов понял, что Ставка не известила Мерецкова о его приезде. Он хотел подняться из-за стола, чтобы поздороваться с начальником артиллерии Красной Армии, но его опередил Мехлис, сразу же обрушившийся на Воронова.
– А вот и главный виновник всех наших неудач, мать его! – громко произнес он, не обращая внимания на реакцию офицеров. – Прислал, понимаете ли, нам орудия без оптических прицелов. Как прикажете из них стрелять?! Не знаете? Вот и мы тоже не знаем! Форменное вредительство, больше ничего!! Да вас заодно это нужно поставить к стенке!! Была б моя воля! Я сегодня же, свяжусь со Ставкой, пусть товарищ Сталин решает, что с вами делать!
– Лев Захарович, прекратите паясничать! – словно извиняясь за Мехлиса, произнес Мерецков и посмотрел на Воронова. – Мы здесь не одни… Стыдно!
– А мне вот не стыдно! Почему я не могу сказать в лицо члену партии то, что я о нем думаю? Молчите?! Вот и молчите дальше!..
Не обращая внимания на армейского комиссара, Кирилл Афанасьевич пожал руку Воронову и показал на стул справа от себя. Генерал сел. Он, молча, окинул взглядом собравшихся офицеров.
– Отчасти, Лев Захарович прав, – тихо произнес Воронов. – Как-то не совсем понятно, товарищи. 59-ю армию бросаем в наступление, а в некоторых батареях отсутствуют снаряды… Об оптических приборах я уже не говорю!
– Вот-вот, – опять закричал Мехлис, указывая на него своим крючковатым пальцем. – Сам явился! Сразу видно, испугался Сталина!
Воронов встал с места и в упор посмотрел в глаза армейскому комиссару, хорошо зная, что это единственный способ заставить того остановиться и прийти в себя. Затем слегка откашлялся и продолжил:
– Я приехал сюда по личному указанию товарища Сталина! Ставка обеспокоена вашими тревожными сигналами. Меня прислали сюда разобраться со всем этим бардаком. Для начала, введите меня в курс последних событий. Меня интересует буквально все. Вы наверняка знаете, какое значение Ставка придает вашей операции! Так что мне передать товарищу Сталину? Может, ваши претензии, товарищ Мехлис, о которых он в курсе?
Воронов уже знал, что 59-ю армию, находившуюся в резерве Ставки, перебросили на вновь образованный Волховский фронт. Ставка торопила командующего армией Галанина с наступлением и потому лишь частично укомплектовала его армию техникой и людьми, заверив, что все недостающее вооружение он получит по прибытии на фронт. Вот и получилось, что эшелоны с людьми двинулись на запад, а техника и оружие продолжали идти, по старым адресам, на восток. Нужно было срочно отыскивать грузы на промежуточных станциях и разворачивать их на запад, а времени уже не было! В итоге, армия прибыла на боевые позиции без артиллерийского обеспечения, боеприпасов и прямо с марша была введена в бой. То же произошло и со 2-ой ударной армией, артиллерия которой была укомплектована оптическими приборами; но практически отсутствовали боеприпасы, а танки стояли из-за нехватки горючего. Подобное положение сложилось, и с продовольствием, которого катастрофически не хватало.
***
– Товарищ командующий, приборы и средства связи уже доставлены на станцию Будогошь, – сообщил Воронов. – Завтра можете их получить.
– Врешь, Воронов! Я сам вчера проверял, ничего там нет! – закричал, брызгая слюной, Мехлис. – Это может подтвердить начальник тыла фронта!
– А вы еще раз съездите, Лев Захарович, – усмехнулся генерал. – Я – представитель Ставки, и мне не к лицу подобные шутки, тем более с вами!
– Поезжайте на станцию! – приказал Мерецков своему заместителю по тылу. – Все свободны…
Командиры дивизий стали, молча, покидать заседание. Остались только члены Военного совета. Мехлис сидел, нахохлившись, словно старый ворон. Он считал, что чувство симпатии и уважения притупляет борьбу и всякий раз давил его в себе усилием воли. Именно за отсутствие этого чувства его и ценил Сталин! Однако, вождь не обходил вниманием и генерала Воронова, поэтому Мехлис жалел, что сразу набросился на того с криком и бранью. Они оба являлись представителями Ставки, но, на данный момент, именно Воронов представлял Сталина, так как прибыл сюда по его прямому распоряжению.
– У меня для вас письмо, – сказал генерал, улыбнувшись армейскому комиссару, – от Верховного Главнокомандующего, лично.
Мехлис вскочил из-за стола и подбежал к Воронову. Он схватил пакет и исчез в соседней комнате. Мерецков и Воронов переглянулись, так как ни тот, ни другой не знали, что находится в пакете. Через минуту из комнаты вышел Лев Захарович, растерянный, недоумевающий.
– Извините, товарищи, – виновато произнес Мехлис. – В пакете оказался конверт, который предназначался вам.
Он протянул его Мерецкову. Присутствующие невольно отметили, что Мехлис впервые обратился к Мерецкову на «вы»!
– Мне? – удивленно произнес Мерецков. – Ну что ж, давайте.
Воронов подбодрил взглядом командующего фронтом, так как у того, неожиданно для всех, задрожали руки: Кирилл Афанасьевич боялся, что в пакете может оказаться приказ о его новом аресте. Он осторожно вытащил сложенный листок и быстро пробежал его глазами.
– Письмо касается всех нас! – произнес он внезапно окрепшим голосом и стал читать:
«Уважаемый Кирилл Афанасьевич! Дело, которое поручено вам, является историческим делом. Освобождение Ленинграда необходимо нам, как воздух! Ставка хотела бы, чтобы предстоящее наступление Волховского фронта не разменивалось бы на мелкие стычки, а вылилось в единый мощный удар по врагу. Не сомневаюсь, что Вы постараетесь превратить это наступление именно в такой удар, опрокидывающий все расчеты немецких захватчиков! От души желаю Вам успехов. Сталин».
В кабинете вдруг стало непривычно тихо. Все смотрели на Мерецкова, ожидая, что он скажет; но тот молчал, так как отлично понимал, какую ответственность принимает на себя в эту минуту.
***
Гитлер нервно расхаживал по кабинету, бросая испепеляющие взгляды на генералов, собравшихся на совещании.
– Не думайте, что вам тяжелее, чем другим! – закричал он, глядя на командующего группой армий «Север» фон Лееба, прибывшего утром в ставку для доклада. – Я сам за жесткую оборону, если временные обстоятельства не позволяют наступать! Любой ценой сковать наступательные действия русских на всех направлениях! Вы поняли меня?
Генералы молчали, многие из них просто не знали, к кому обращены эти слова.
– Обстановка сложная, – продолжил Гитлер. – Конечно же, войска русских агонизируют! Сегодня утром мне трижды звонил фон Клюге. Он в отчаянии. Оказывается, наша 4-я армия уже не в состоянии сдерживать натиск русских. Они наносят удар на Медынь, и Клюге просит разрешения сдать этот населенный пункт.
Гитлер замолчал, плюхнулся в кресло и почти минуту ничего не выражающим взглядом рассматривал пространство перед собой. Шел двести шестой день войны, не сулившей скорой безоговорочной победы. Он, снова вскочил на ноги и стремительно зашагал по кабинету.
– Я не думаю, что Сталин еще способен сопротивляться! – прокричал фюрер. – Русские не готовы к серьезному наступлению!
Он моментально почувствовал прилив бешеной ярости. Ему захотелось ударить кулаком по массивному столу, за которым сидели генералы. Но, он сдержался и, тяжело дыша, снова повалился в кресло.
«Почему молчит эта старая лиса фон Лееб? – думал он. – Ему, видите ли, тяжелее, чем другим. Нет и еще раз нет! Всех тяжелее мне!»
Он исподлобья посмотрел на командующего группой армий «Север», затем перевел взгляд на генерала Гальдера.
– Доложите, что у них там творится?
Начальник генерального штаба встал из-за стола и, одернув китель, направился к карте, висевшей на стене.
– Мой фюрер, боевые действия группы войск «Север» временно приостановлены в связи с низкой температурой воздуха – минус 43 градуса по Цельсию!
– Выходит, славные и непобедимые дивизии вермахта капитулируют перед «генералом Морозом»? – произнес Гитлер. – Наши войска мерзнут, а русские нет?
– Русские тоже мерзнут, мой фюрер, – ответил Гальдер. – Правда, пассивность их мы объясняем тем, что они готовят крупное наступление силами четырех армий, осуществить которое должен генерал Мерецков!
– Тот самый, из ГУЛАГа? – быстро спросил Гитлер.
Гальдер сделал неопределенный жест рукой, потом кивнул. В кабинете повисло тягостное молчание. Никто не решался нарушить его. В декабре, после того, как Гитлер снял с должности командующего сухопутными войсками Вальтера фон Браухича, он возложил на себя командование войсками. Браухич был объявлен главным виновником провала «блицкрига», но все понимали, что это произошло оттого, что он часто спорил с Гитлером…
«Чего он ждет от меня? – думал Гальдер. – Я – солдат, и моя судьба в его руках!»
Гитлер поднялся из кресла.
– Фон Лееб! Вы готовы говорить со мной?
– Да, мой фюрер, – тихо проронил фельдмаршал. – Солдаты группы армий «Север» готовы выполнить любой ваш приказ! Я отказался от главной цели – Петербурга, так как наши надежды на падение города слишком не состоятельны! Мы вынуждены остановить наступление. В войсках нет зимнего обмундирования! Участились случаи нарушения графика подвоза боеприпасов! Много хлопот доставляет нам, мой фюрер, и четвертый фронт – русская зима.
– Что вы сказали? – закричал вдруг Гитлер. – Что вы сказали, фон Лееб? От вас, именно от вас, офицера старой германской школы, я слышу это! Мне больно и горько! Вы…
Голос Гитлера сорвался. Он заложил руки за спину и, наклонив голову вперед, начал расхаживать по кабинету.
– Не думайте, что вам тяжелее остальных! Сейчас трудно всем! Не мне объяснять вам, старому солдату, что такое война. Но, нам осталось сделать всего один шаг к победе. А, вы, фельдмаршал, похоже, устали больше других! И просите освободить вас от занимаемой должности, не так ли?
Фон Лееб хотел, было, что-то возразить, но Гитлер махнул рукой:
– Можете не отвечать. Я приму вашу отставку!
***
Ворошилов прибыл на Волховский фронт 17 февраля 1942 года. Его самолет совершил относительно мягкую посадку и, покачиваясь из стороны в сторону, пробежал по взлетной полосе. Маршал встал с неудобного сиденья и, взглянув на вышедшего из кабины пилота, улыбнулся ему:
– Молодец! Так мягко посадил машину, что я ничего не почувствовал.
Пилот, молча, проследовал мимо маршала и открыл дверь самолета. На взлетной полосе дожидалась черная «Эмка», из которой молодцевато выскочил встречающий майор.
Ворошилов осторожно спустился на землю и, махнув рукой летчику, направился к машине. Сильный холодный ветер заставил его поднять большой воротник полушубка. Удобно разместившись на заднем сиденье автомобиля, он приказал водителю отвезти его в штаб фронта.
Маршал прибыл на фронт в качестве представителя Ставки Верховного Главнокомандования, сменив на время Мехлиса, которому Сталин поручил проконтролировать подготовку войск к весеннему наступлению в Крыму. Еще в Москве, перед вылетом, начальник Генерального штаба доложил Клименту Ефремовичу о положении на Волховском фронте, основной целью которого был прорыв немецкой обороны с последующим соединением с Ленинградским фронтом, дабы снять блокаду с города великого Ленина.
Слушая доклад начальника Генерального штаба, народный маршал делал пометки в своем блокноте. Из доклада следовало, что запланированный Ставкой одновременный удар трех армий не получился. 2-я ударная армия сумела глубоко вклиниться в боевые порядки немцев и вела ожесточенные бои с противником. На правом фланге сражалась 59-я армия, на левом – 52-я. Слушая доклад, Ворошилов понял, что генштаб приступил к разработке нового плана.
Машина с маршалом двигалась довольно медленно. На белом снегу, словно оспины на лице, чернели воронки от ежедневных немецких налетов. По бокам дороги торчала разбитая и сожженная техника, во множестве валялись трупы красноармейцев, которых, похоже, никто не собирался убирать…
– Почему их никто не хоронит? – удивился Климент Ефремович.
– Людей не хватает, – ответил майор. – Да и техники тоже.
– Что значит, не хватает техники? Вывозите на гужевом транспорте, ведь это, все-таки, люди, пусть и мертвые! Вы хоть документы у них собираете?!
– Не знаю, товарищ маршал. Я этими вопросами не занимаюсь.
– Непременно дам указание Мерецкову, чтобы он организовал уборку с дороги трупов. Пусть складируют их в штабеля, а весной, когда земля оттает, похоронят! Подобная картина отрицательно сказывается на боевом духе армии.
Больше Ворошилов ничего не говорил. Они без приключений доехали до штаба командующего фронтом. Мерецков сам встретил Ворошилова и повел его к себе, пообещав напоить горячим чаем.
– Товарищ Сталин передает вам большой боевой привет, – приветливо произнес Ворошилов. – Все остальное – после чая.
***
Ворошилов сделал несколько глотков и поставил стакан на место. Глянув на Мерецкова, изучавшего документы, он встал из-за стола, подошел к карте и стал прикидывать расстояние от населенного пункта Мясной Бор до станции Еглино при помощи пальцев. Иногда он прикрывал глаза, что-то подсчитывая, затем снова прикладывал пальцы к карте. Закончив подсчеты, он посмотрел в сторону Мерецкова и громко хмыкнул. Теперь маршал хорошо понимал, что задуманный Ставкой план был далек от действительности. Внешне все выглядело правильно; однако атаковать немецкие танки кавалерией было не только не эффективно, но даже губительно! Сейчас Ворошилов, как никогда, понимал, что фронту необходимы танки и, в первую очередь, артиллерия; но один вопрос тянул за собой массу других и самый главный, где их взять?
– О чем задумались, товарищ маршал? – спросил Кирилл Афанасьевич.
– Да, есть над чем подумать, – словно рассуждая вслух, откликнулся Ворошилов. – Планировали одну войну, а выходит по-другому! Что это за война, если комбатам угрожают трибуналом за расход боеприпасов? Не палками же драться с немцами?
Мерецков отодвинул бумаги и посмотрел на Ворошилова, ожидая, что тот продолжит свою мысль. Но маршал будто испугался собственных мыслей!
«Он наверняка знает, почему Ставка жмется с боеприпасами и техникой! – подумал генерал. – Наверное, опять задумали наступление от моря до моря?!»
Мерецков улыбнулся, вспомнив, как на фронт прибыли два лыжных батальона, не имеющих на вооружении ни единого автомата. Узнав об этом, маршал обратился к начальнику артиллерии, генералу Воронову.
– Товарищ Ворошилов, – ответил Воронов. – Где я возьму автоматы? Вы же хорошо знаете, что в резерве фронта их всего 250 штук!
Ворошилов тяжело вздохнул, вспомнив о Ленинграде. В сентябре прошлого года его, командующего Ленинградским фронтом, заменил Жуков. Это произошло по приказу вождя. Обида на Сталина с тех пор сидела занозой в сердце. И сейчас, стоя у карты, он снова и снова думал об этом:
«А ведь мог он тогда меня и по телефону отстранить, а не по записке, которую передал через Жукова. Ведь он отлично знал, отправляя меня туда, что я никогда не учился воинскому искусству. Да, я занимал должности политкомиссаров на фронтах гражданской войны, а в тридцатые, он даже возвысил меня до комиссара обороны. Но, все это – благодаря личному расположению, а не моим воинским заслугам!»
Ворошилов взглянул на командующего фронтом, который стоял у стола и ждал указаний; но его вновь посетили воспоминания.
«Дело было под Царицыном. Тогда, по личному указанию Сталина арестовали многих военных специалистов из числа бывших офицеров царской армии. Их погрузили на баржи, которые вывели на Волгу и затопили, не потратив ни одного патрона на «врагов» революции».
Сам не зная, почему, он улыбнулся этим воспоминаниям.
«Хорошее было время, боевое, не то, что сейчас, когда нельзя принимать самостоятельных решений!» – подумал маршал и в очередной раз посмотрел на командующего фронтом, который по-прежнему дожидался его указаний.
– Ты, верно, думаешь, Кирилл Афанасьевич, что народный маршал глуп, коли измеряет расстояние пальцами? Ты знаешь, я это делал и в Гражданскую войну, однако, это не мешало мне бить белых! – вдруг вырвалось у Ворошилова. – Ты извини, но Ставка тобой не довольна! Я хотел тебе сразу об этом сказать. Это не мои слова, а его…
Командующий фронтом вздрогнул, как от удара хлыстом. Лицо его покраснело. Он не знал, куда девать руки, которые повисли, словно чужие. Ворошилов усмехнулся, заметив, что его слова пригвоздили Мерецкова к полу.
– Чем же не доволен товарищ Сталин? – еле слышно пробормотал Кирилл Афанасьевич. – Может быть, я что-то делаю не так, тогда подскажите…
Маршал понял, что страх перед Сталиным до сих пор сидит внутри этого человека, отдаваясь болью в сердце. Он немного смягчился.
– Верховный Главнокомандующий просил передать тебе лично, Кирилл Афанасьевич, чтобы ты действовал агрессивнее. А то, говорит, топчется Мерецков на месте, не проявляет нужной активности. Надеюсь, ты меня хорошо понимаешь?! Не доволен он, а это – плохо…. Так что делай выводы!
– Все понял, товарищ представитель Ставки, – с трудом выдавил из себя командующий фронтом. – Мне бы чуть-чуть артиллерии и самолетов…
Ворошилов засмеялся и посмотрел на Мерецкова хитрым взглядом.
– Ничего не будет, генерал. Обходись тем, что имеешь! Фронтов много, разве на всех вас напасешься?
Он снова засмеялся и, взяв стакан с остывшим чаем, допил его.
– Все понял, товарищ маршал, – ответил Мерецков. – На нет и суда нет! Будем воевать тем, что имеем…
– Правильно! – произнес Ворошилов.
***
Ворошилов толкнул дверь в кабинет Мерецкова. Прошла неделя после прибытия маршала в ставку командующего Волховским фронтом.
– Ну и мороз! – произнес раскрасневшийся от холода представитель Ставки. – В такой мороз хороший хозяин собаку на двор не выпустит!
– Вы правы, Климент Ефремович, холодно. С одной стороны это даже хорошо, активность немецких войск заметно снизилась. Попрятались…
– Мороз не щадит никого, ни русских, ни немцев! Им хорошо, они успели зарыться еще до холодов; а что делать нашим – у них блиндажей нет!
Ворошилов снял полушубок и, потирая ладони, направился к столу.
– Налей-ка мне горячего чая, – попросил он Мерецкова.
Было около десяти вечера. Маршал и генерал сидели за столом в кабинете, и пили водку, обмениваясь мнениями о прошедшем дне.
– Немцы оказывают ожесточенное сопротивление. Отдельные населенные пункты по три раза на дню, переходят из рук в руки. Армиям требуются боеприпасы и пропитание.
Маршал слушал генерала. Он хорошо понимал его, но не знал, как на это отреагировать.
– Что ты передо мной стелешься, как баба? – произнес он, наконец. – Ты, верно, думаешь, что Ворошилов ничего не понимает? Нет, брат, я – не дурнее тебя! Может, хочешь, чтобы я позвонил в Ставку и передал им, что ты мне сейчас здесь говорил?! Чего молчишь? Скажу сразу и честно, я этого делать не буду! Если я доложу об этом Сталину, ты снова уедешь на Север: собирать шишки и валить деревья.
Мерецков побелел. На какой-то момент ему стало не хватать воздуха, и он рванул на себе ворот гимнастерки. Он посмотрел на маршала, стараясь угадать, говорит ли тот правду или просто пугает его именем Сталина. Но лицо маршала было спокойным, словно он вообще ничего не говорил!
– Что ты сверлишь меня глазами, Кирилл Афанасьевич? Не надо. Я – человек прямой и потому говорю все как есть! Да ты особо не переживай, – улыбнувшись, произнес Ворошилов. – Как сейчас говорят, меньше роты не дадут, дальше фронта не пошлют!
Он рассмеялся и по-приятельски хлопнул Мерецкова по плечу. Генерал, переселив себя, улыбнулся шутке маршала, хотя в душе ему было отнюдь не до веселья. С другой стороны, Сталин был так далеко, что злиться на него совсем не полагалось. Климент Ефремович, маленький, с большими залысинами и одутловатым лицом, мало похожий на маршала, сидел рядом с ним и закусывал выпитую водку хрустящим огурцом.
– В ближайшее время, Кирилл Афанасьевич, – продолжил маршал, – ты должен перейти к самым активным наступательным действиям, я тебе об этом уже говорил. Тебе, во что бы то ни стало, нужно взять Любань. Это не моя просьба, это приказ, генерал! От выполнения этого приказа зависит судьба страны и твоя лично.
Кирилл Афанасьевич моментально встрепенулся.
– Да-да, вы правы, товарищ представитель Ставки. Конечно, сейчас это самое главное. Думаю, мы обязательно возьмем Любань! Мне совсем недавно прислал доклад командарм 2-ой ударной; пишет, что на его участке в воздухе полностью господствуют немецкие самолеты и тем самым сковывают действия его армии. Дорожная сеть едва пригодна, так как содержать ее в проезжем состоянии просто некому. Отсутствует транспорт, что не позволяет обеспечить подвоз фуража, продовольствия, горючего. Катастрофически не хватает боеприпасов, нечем воевать.
Голос его с каждой фразой становился все глуше и глуше. Он смотрел на Ворошилова, ожидая его реакции, но маршал молчал, словно обдумывая, что на это ответить. Это затянувшееся молчание пугало генерала.
«Зачем я ему все это говорю? – подумал генерал. – Ведь он и сам об этом знает, а значит, знает и Ставка!»
Пауза стала затягиваться.
– Помоги себе сам! – в конце концов, отрубил Ворошилов. – Помоги из собственных резервов. Ставка сейчас тебе ничего не даст! Учти это и больше ничего не требуй! Ты понял?!
– Понял! – произнес Мерецков и разлил водку по рюмкам. – Вы же сами знаете, что я укрепляю 2-ую ударную за счет других армий. Но ее командарм почему-то считает, что, для развития наступления, ему необходимы свежие дивизии, как минимум, дивизион реактивных установок, не менее двух автомобильных батальонов, а также – инженерные части, тягачи, бензовозы.
Этот перечень вызвал на лице Ворошилова недобрую усмешку.
– Больше ему ничего не надо?! Ишь, как размахнулся! Наступать надо, а не считать! Считать мы все научились, а вот воевать. Впрочем, что я тебе, как школьнику, ты и сам все хорошо понимаешь. Будут победы – просить не нужно будет, так дадут!
Маршал замолчал и посмотрел на командующего фронтом, который, словно не слыша его, продолжал:
– Просит прислать сено, чтобы пополнить конский состав, и прикрыть армию с воздуха. Интересно, чем я ее прикрою, если у меня на весь фронт всего двадцать истребителей И-16, а у немцев их более пятисот?
Ворошилов сидел, молча, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Титул вроде бы громкий: представитель Ставки, а за ним – полная пустота.
– Перебрось во 2-ую ударную кавалерийскую дивизию из 52-ой армии, – посоветовал он. – Ты знаешь, Жданов постоянно докладывает Сталину – плохо ленинградцам, мрут от голода, словно мухи! Понимаешь, что это значит. Умирают люди от голода в городе Ленина…
– Понимаю, – ответил Мерецков, – только вот помочь ему никак не могу. Нечем! Кто только против меня сейчас не воюет. «Голубая дивизия» – это испанцы, «Нидерланды» – бельгийцы, «Фландрия» – норвежцы, итальянцы….Словом, каждой твари по паре.
– Интернационал! – произнес Ворошилов и снова усмехнулся. – Мерзнут, наверное, макаронники.
– Много их, а у меня каждый снаряд на счету! Сейчас главная опасность – это их авиация. Она буквально терроризирует стрелковые части и, особенно, кавалерию. Их летчики, словно охотники, гоняются за каждой подводой, а то и за отдельными бойцами.
Ворошилов отодвинул от себя рюмку с водкой, резко поднялся из-за стола и направился к выходу. Остановившись у двери, он обернулся:
– Не гневи Сталина, Мерецков! Второго шанса у тебя просто не будет!
***
Немцы откатывались назад под натиском 2-ой ударной армии. Отходя, гитлеровцы взрывали блиндажи, рушили дома, жгли избы, оставляя после себя мертвую территорию. Рота Смирнова, продвинувшаяся на семь километров вглубь обороны немцев, вскоре наткнулась на сгоревшую дотла небольшую деревушку. Вокруг все было серым: земля, перемешанная со снегом, едкий дым над пепелищем, безучастные лица трупов и низкое, уставшее смотреть на результаты человеческого безумия небо.
Первые бойцы роты натолкнулись на труп женщины, прижимавшей к груди трехлетнюю девочку. Голова девочки была приподнята, будто она силилась заглянуть в глаза матери. На ресницах застыли ледяные слезы.
