Александр Леонидович Аввакумов
В тени
– Попробую, – ответила Нина. – Все мы тут рискуем.
Госпиталь был удален от медсанбата на тридцать километров. Дорога в него шла через густой лес, который буквально кишел дезертирами, немецкими диверсантами и снайперами. Последние ежедневно охотились за смельчаками, пытавшимися проехать этой дорогой.
В кузов положили раненых, которых могли спасти лишь в госпитале. Побитая, изношенная полуторка запрыгала на лежневке, как горная коза. Через двадцать километров автомобиль попал под обстрел. Осколки мин расщепляли борта машины; но Измайлова, будто не замечала этого, вцепившись в баранку, она гнала машину вперед, словно не было этого кромешного ада, словно не пробивали лобовое стекло пули немецких снайперов.
«Лишь бы не было прямого попадания!» – шептала, как заклинание, Нина, наблюдая за взрывами, встающими то слева, то справа от машины.
Наконец минометный обстрел прекратился; но тут приспела новая беда: зашипел радиатор и из-под капота грузовика повалил пар. Нина выбралась из кабины и отошла от машины метров на пять. Где-то недалеко от нее хлопнул винтовочный выстрел. Пуля сорвала шапку. Нина подняла ее и увидела в ней дырку. Следующая пуля ударила в березу, за которой она успела укрыться.
– Веселится, сволочь! – усмехнулась Измайлова.
Она залила из ведра в радиатор растопленный на горячем моторе снег, и они поехали дальше.
***
– Прочитайте это, – распорядился Сталин, будто брезгуя взять листок в руки, хотя текст был переведен с немецкого и перепечатан на машинке.
Василевский мельком взглянул на Верховного Главнокомандующего и стал читать, поначалу бесстрастно, потом с некоторым выражением:
– Война скоро закончится! Для победы необходимо напрячь все силы, забыть о нервах, о жалости. Убивай, убивай, убивай! Нежность понадобится лишь после войны. Обо всем и ибо всех думает фюрер! Каждый немец должен убить сотню русских – это норма! Сейчас мы на мировом стадионе играем русскими головами; потом будем играть головами англичан; а там покажем и старому еврею Рузвельту, этому паралитику, чего мы стоим…
Василевский замолчал и посмотрел на Сталина. Пауза явно затягивалась.
– Что скажете, товарищ Василевский? – спросил, наконец, вождь.
– Какой-то курьез, товарищ Сталин. Бред ненормального человека.
– Это не курьез. Вы прочитали документ большой политической силы! Однако мы отвлеклись… Что там у вас?
До этого момента, Василевский докладывал Сталину о положении дел на Волховском фронте. Теперь вождь снова пристально глядел на него.
– Что думает о сложившемся положении Мерецков? – внезапно спросил Василевского Сталин. – Вам не кажется, что он сгущает краски?
Василевский поежился от холода глаз Верховного. Лицо его побледнело, он думал, как лучше ответить на этот вопрос Сталина.
– На Волховском фронте – довольно сложная обстановка. Две армии удерживают проход у Мясного Бора; но противник усиливает нажим, чтобы лишить 2-ую ударную армию возможности маневрирования. Много сил ушло на восстановление коридора. 2-ая ударная армия продолжает атаковать, но ей не хватает сил, боеприпасов, а главное, продуктов питания – люди пухнут от голода!
Василевский подошел к карте, но Сталин досадливо махнул рукой.
– Не сейчас! – сказал он. – Вызовите на связь Мерецкова. Мы будем говорить с ним через два часа. Можете идти, товарищ Василевский.
Когда Сталин остался один, он вновь оглядел карту, но взор его был равнодушен. Потеряв надежду разгромить группу армий «Север» единым ударом трех фронтов: Ленинградского, Волховского и Северо-Западного, вождь уже не испытывал к операции острого интереса. Его охватило смутное беспокойство при мысли о положении в Крыму, однако, там сидел Мехлис, ежедневно твердивший, что не подведет, а ему он верил всегда. Сталин отошел от стола и глянул во двор. За окном господствовал март!
«Вот и весна на пороге, – подумал он, щурясь от яркого солнца. – Что она нам принесет, кто выиграет от ее прихода? Генерал Распутица непременно скует механизированные части вермахта, а значит, весна – наша союзница».
Сталин сел за стол и придвинул к себе календарь: среди прочих записей значилась фамилия Хозина. Командующий Ленинградским фронтом просил о личной встрече, и Сталин начертал рядом крестик синим карандашом. Это означало, что генерал-лейтенант Хозин будет вызван в Ставку.
***
– Всех, кто может держать в руках оружие, в ружье! Каждый снаряд в цель! Каждому грамму продовольствия – учет и строгий контроль! – громко провозгласил командир полка. – Наша задача остается прежней – держаться и еще раз держаться!
Майор замолчал и внимательно взглянул на офицеров; но они молчали: всем было ясно, что рассчитывать на подкрепление не приходится.
– Верно, сказано! – подытожил заместитель начальника политуправления фронта Калашников – сугубо штатский человек, назначенный на генеральскую должность.
Он сел в машину и направился на встречу с Власовым. Они оба были представителями фронта; но Калашников чувствовал себя, на новой должности, не совсем уютно.
Власов сидел за столом и молча, слушал доклад командарма Клыкова. Заседание военного совета вел комиссар армии, полковник Зуев. Было видно, что командарм болен и держится из последних сил. Недалеко от него сидел начальник разведки армии, полковник Рогов.
Александр Семенович Рогов лучше всех знал о положении дел во 2-ой ударной. Имея за линией фронта агентурные источники, он еще в начале марта пришел к выводу, что гитлеровцы намного превосходят армию в живой силе и технике. Продолжать наступление в таких условиях было просто бессмысленно; но все его донесения бесследно тонули в штабе армии. Вот и сейчас он, молча, выслушал доклад командарма и не удивился, хотя вместо того, чтобы попытаться отвести армию назад и спасти ее Ставка вновь приказала продолжать наступление.
«Этот болотный «котел» обречен на гибель! – думал Рогов. – Нужно, во что бы то ни стало, сохранить людей! Пусть либо дают подкрепление, либо позволят отступить! Почему Клыков не может убедить в этом Мерецкова?»
– Что скажет разведка? – внезапно спросил Рогова Власов.
Полковник поднялся и начал докладывать последние разведданные.
– Пора отводить армию! – громко закончил он.
Командиры дивизий и бригад поддержали его выводы. Выслушав их, Клыков вновь поднялся из-за стола:
– Я понимаю опасения полковника Рогова и разделяю их. Положение армии – сложное! За два месяца непрекращающихся боев люди смертельно устали! Снабжение армии ненадежно; а впереди – распутица. Все это так, товарищи командиры. Но буду с вами откровенен, если я поставлю вопрос о судьбе армии так, как его сформулировал полковник Рогов, то завтра у вас будет новый командарм!
Он взглянул на потупившихся командиров и сел рядом с Власовым.
Болезнь беспощадно грызла его изнутри; и армию, скорее всего, придется сдавать новому командарму. Недавно Мерецков намекнул ему в разговоре, что это не только его мнение, но и указание Верховного. Рогов, следивший за реакцией Клыкова, почему-то вспомнил недавний разговор с Мерецковым.
– Вот что, полковник, – сказал тогда Кирилл Афанасьевич, – с этого дня вы должны сообщать мне лично об оперативном положении армии.
– Наряду со штабом?
– Помимо штаба!
Рогов сразу понял, что командующий хочет иметь независимый источник информации. Только зачем все это? Для проверки сообщений оперативного отдела штаба? Может быть! Ведь сняли же в феврале с поста начальника штаба генерал-майора Визжилина, вводившего фронт в заблуждение относительно того, что на самом деле происходило в армии…
После совещания все обступили буквопечатающий аппарат, напряженно следя, как из него выползает бумажная лента. Власов хотел о чем-то спросить стоявшего по другую сторону аппарата комиссара Зуева, но тот поднял руку, призывая всех присутствующих к вниманию.
На ленте появился текст:
«Мерецков – Зуеву. Кого выдвигаете в качестве кандидата на должность командующего 2-ой ударной армией?»
– Передавайте, – сказал Зуев: – Считаю целесообразным назначить на эту должность генерал-лейтенанта Власова.
Андрей Андреевич только пожал плечами: он сразу вспомнил последний разговор с Мерецковым. Наступила пауза. Выдержав ее, Власов шагнул вперед:
– У меня есть другое предложение. – Передавайте: – Временное исполнение должности командующего армией необходимо возложить на начальника штаба армии, полковника Виноградова. Власов.
«Хорошая идея, – подумал Зуев. – Я бы сам его предложил, если бы рядом не стоял бывший командир армии, отличившейся под Москвой».
По ленте телеграфа снова побежали слова:
– Мерецков и Запорожец – Власову. Согласны с предложением Зуева. Ваша кандидатура одобрена Ставкой! Как вы к этому отнесетесь?
– Соглашайтесь, Андрей Андреевич, – мягко произнес Зуев. – Мы к вам уже привыкли! Да и решение фронта и Ставки…
– Давайте ответ, – усмехнулся Власов. – Исходя из обстановки, вынужден согласиться. Решение Ставки выполню! Власов.
На этот раз паузы не было. Ответ командующего Волховским фронтом не заставил себя ждать:
– Мерецков – Власову. Ждите директиву Ставки.
***
– Прощай, Сибгатуллин, вечная тебе память! – негромко сказал Смирнов и бросил горсть земли в яму, где лежал труп ординарца. – Славно мы с тобой повоевали.
Ординарца убил немецкий снайпер, когда тот перебегал из окопа в окоп. Сибгатуллин умер сразу. Пуля снесла ему половину черепа. На другой день бойцов Николая сменила другая рота; а их, по приказу командира полка отводили в тыл, если можно было назвать так маленький остров, окруженный со всех сторон болотами. За два месяца непрерывных упорных боев от роты осталось чуть более сорока человек.
– Смирнов, тебе за наше сидение в болоте, наверняка, «шпалу» дадут! – сказал идущий рядом младший лейтенант Дружинин, единственный командир взвода, оставшийся в живых.
Николай рассмеялся, чем привлек внимание подчиненных:
– Запомни одну армейскую мудрость, Дружинин, новое звание изменяет натуру человека, а его ум остается прежним!
Впереди показалась фигура командира полка. Заметив приближающуюся группу красноармейцев, он направился в их сторону.
– Как дела, Смирнов?
– Терпимо, товарищ подполковник. Есть только хочется…
– У нас тоже было не особо. А, как немцы заблокировали коридор, стало совсем худо! По ночам прилетают самолеты; но что они могут довезти?! Норма на сегодня такая: семьдесят пять граммов сухарей да килограмм муки для болтушки на десять человек… Люди сдают на глазах! Многие пухнут от голода, зубы шатаются…
– Мы отвар из хвои пили, – сказал Смирнов. – Вроде, помогает.
– Мы тоже пьем. Не красноармейцы уже, а настоящие хвоесосы!
Он засмеялся, чем вызвал невольную улыбку Николая.
– Отдыхайте, – произнес комполка и направился к группе офицеров, расположившихся неподалеку от них.
– Смирнов, ты не поверишь, но вокруг нас одна вода. Мы на острове! – сообщил Дружинин.
– Откуда ты знаешь?
– Мне об этом капитан Онищенко только что сказал. Он врать не будет!
Смирнов строго посмотрел на младшего лейтенанта:
– Найди старшину. Нужно накормить бойцов. Пусть отдохнут, обсохнут…
Мимо него прошел красноармеец, несший в руках что-то не понятное.
– Что это у тебя? – спросил Николай.
– Еж, товарищ лейтенант. Хочу сварить, пусть ребята горячего поедят. Вчера, при бомбежке, взрывом барсука из земли вывернуло, – продолжил боец. – Вот это был стол! Вся рота ела…
К Николаю подошел политрук Зырянов:
– По-моему, Смирнов, вам давно пора вступать в партию!
– Не знаю, товарищ капитан. Не думал об этом.
– Напрасно. Вы еще молоды, у вас большое будущее. Скажу по секрету, вчера я подписал представление о награждении вас медалью «За отвагу». Я лично дам вам рекомендацию, да и командир, думаю, против не будет. А где комсорг роты?
– Погиб в первом же бою на Волхове.
– Проведи собрание с личным составом. Выберите комсорга, если есть желающие – примем в комсомол.
– Слушаюсь, товарищ капитан.
– И еще. Вон тот лесок видишь? Нашел я там вчера труп красноармейца, недавно убитого снарядом. Понятное дело, одежду и белье кто-то снял. А, вот все мясо на ногах обрезано до костей!
– Не может быть, товарищ политрук! – в ужасе воскликнул Смирнов.
– Сам не хотел верить! Прямо обалдел, когда увидел. И кто мог такое сделать? В жизни не встречал подобной мерзости!
Зырянов снял шапку и вытер вспотевший лоб.
– До сих пор перед глазами стоит. Сейчас, поделился с вами – легче стало! Думаю, этот разговор останется между нами.
– Ну, я пошел, – сказал политрук. – А в отношении вступления в партию, подумайте!
***
Смирнов сидел на поваленном взрывом дереве. Ласковое апрельское солнце приятно согревало тело.
– Товарищ лейтенант, прочтите, – сказал Дружинин и протянул ему армейскую газету «Отвага». – Вы слышали о нашем новом командарме?
Николай развернул газету: с фотографии на Смирнова смотрел генерал-лейтенант с большими черными очками в роговой оправе. В статье говорилось:
«Вновь назначенный командующий армией генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов родился в 1901 году в селе Ломакино, Гагинского района Горьковской области, в семье крестьянина-кустаря. До 1920 года учился, получил высшее специальное образование. С 1920 года – в рядах Красной Армии на должностях: красноармейца, курсанта, комвзвода, комроты, комбата, комполка, комдива и командира корпуса. Участвовал в гражданской войне на Южном, Врангелевском фронтах. В период мирного строительства командовал 99–ой дивизией, занявшей первое место в РККА по боевой подготовке, ныне гвардейской. С первых дней войны, товарищ Власов – на фронте. Командовал механизированным корпусом, оборонял Киев. В дни контрнаступления под Москвой командовал армией. Под командованием генерал-майора Власова, армия совершила прорыв вражеской обороны на реке Лама и освободила от немецких оккупантов Солнечногорск, Волоколамск, Шаховскую, Середу и другие населенные пункты Московской области. В последнее время, товарищ Власов являлся заместителем командующего фронтом. Награжден орденами Ленина и Красной Звезды, а также медалью «ХХ лет РККА»».
– Бывалый генерал, – произнес Смирнов, – но Клыкова, все равно, жалко. Как бойцы?
– Отсыпаются, товарищ лейтенант. Долго нам еще греться на солнышке?
– Это не ко мне, – ответил Николай. – Но, думаю, немцы не позволят!
– Вот и я так думаю.
– Боеприпасы получили?
– Получили, – саркастически улыбаясь, ответил Дружинин, – выдали по одной обойме, да по одной гранате.
– Ничего, скоро все нормализуется. Ознакомь личный состав со статьей.
Дружинин повернулся и направился к бойцам, которые, как и Смирнов, грелись на солнце. Фигура младшего лейтенанта была настолько комичной, что вызвала у Николая улыбку.
«Надо будет подсказать ему, чтобы поменял обувь, – подумал Смирнов. – А то снег уже практически сошел, а он в галошах.
– Товарищ лейтенант! Вас спешно вызывает командир полка! – доложил ординарец подполковника.
– Зачем зовет-то? – справился у него Николай.
– Говорят, что полк направляют в «Долину смерти»!
Смирнов поднялся с дерева, еле натянув на ноги разбухшие сапоги.
***
28 апреля 1942 года Власов провел вечернее заседание в политотделе армии. В заключение своего выступления он предупредил присутствующих командиров, что впредь будет беседовать только индивидуально.
– Товарищ командующий, расскажите нам о встрече со Сталиным. Какой он? О чем вы с ним говорили? – обратился к нему один из комдивов. – И еще: как вы защищали Киев? У меня там остались отец и мать…
Власов улыбнулся и посмотрел на Зуева, затем начал рассказывать:
– Я хандрил и по-стариковски брюзжал, так как ничего не знал о судьбе своего корпуса. Перед падением Киева, я лично видел, как плакал Хрущев, да и сам не мог перенести горечь утраты, чувствуя, что заболел надолго. Однажды мне доложили, что утром в госпиталь позвонил Сталин и, узнав, что я сплю, не велел меня беспокоить; лишь просил передать, что хотел бы видеть меня в Москве.
Власов снова улыбнулся. Морщинки на его лице разгладились, и в глазах засветились какие-то задорные огоньки. Он сразу помолодел лет на десять.
– На другой же день я был здоров! – продолжил Власов. – В кремле мне пришлось немного подождать. Секретарь Сталина, извинился передо мной и сообщил, что Сталин лег в семь утра и попросил разбудить его ровно в десять! Через полчаса он принял меня. Вождь был свеж, подтянут, бодр, только худоба и совершенно седые волосы свидетельствовали о том, как ему нелегко.
– Ну, докладывайте, – обратился он ко мне.
Я растерялся: докладывать было нечего. Сталин, видимо, почувствовал мое замешательство.
– Тогда я вам доложу, – произнес Иосиф Виссарионович. – А вы не стойте, присаживайтесь.
И, представьте себе, вождь подробно рассказал о положении на фронтах, о моем корпусе, о повсеместном отступлении наших войск. Меня поразила его осведомленность. Дислокация не только армий, но и дивизий была ему хорошо известна. Рассказ Сталина удручил меня. Я сидел за столом, опустив голову, а Сталин ходил по кабинету, дымил трубкой и тоже молчал. Потом посмотрел на меня и совсем по-иному, оживившись, продолжил:
– Не вешай нос, генерал. Скоро наступать будем! Да-да, наступать! Тут, под Москвой, и начнем разгром немцев, уж больно они размахнулись! Еще Наполеон говорил, что на войне бывает момент, когда врагу может не хватить духу. Надо уловить этот момент! Только вот не помогаете вы мне, свой опыт не передаете. А, мне он сейчас так нужен, ведь я – штатский человек! Вот и приходится в бумагах рыться.
Он замолчал.
– Перед тем как приехать в вашу армию, – вдруг произнес Власов, – я совершил инспекционную поездку по другим армиям фронта. И надо сказать, что большего беспорядка, чем в вашей армии, не видел. Нет дисциплины, а ведь это – самое главное! Единственное, чем сильна немецкая армия и чем она нас бьет, это – дисциплина и организованность! Надо воевать без паники. Надо создать нормальную обстановку. Нужно учиться у Сталина спокойствию и выдержке! Чем сложнее обстановка, тем надежнее должны быть условия, способствующие спокойной работе.
Речь командарма была свободна и, похоже, рождалась экспромтом; но командиры дивизий, бригад и штаба слушали его с интересом, а сам генерал хорошо чувствовал настроение подчиненных.
– Командир должен быть отцом каждому бойцу. Красноармейцы должны знать командира. Моему отцу под восемьдесят; но попробуйте сказать ему, что раньше в армии были муштра и мордобой! Спросите его о командире, он и сейчас готов за него жизнь отдать! Человека любить надо! – говорит мой отец и всегда приводит пример из солдатской жизни. Один солдат проворовался. За это полагались военный суд и тюрьма. Построил командир полк и обратился к солдатам:
– «Этот негодяй украл у своих же. Что будем делать? Суду предадим или сами накажем?! – Солдаты молчат.
Командир повторил вопрос. Тогда кто-то из строя подал голос:
– Будь отцом родным!
Командир засучил рукава и со всего маху врезал провинившемуся по зубам. Два зуба вышиб, но родным отцом остался!
– Вот так-то… Любить человека надо!
Теперь уже улыбнулись командиры.
– Задача нашей армии, – снова возвратился к теме доклада Власов, – остается той же. Мы должны помочь Ленинграду! Однако, сейчас необходимо сосредоточиться на некоторых частностях. Будет ли пополнение? Будет! Дел хватит всем! Страна готовится к новым боям, она готовит могучие резервы. Немцы готовятся к наступлению, но скоро перейдем к наступлению и мы. Их силам, как бы ни были они велики, мы противопоставим собственные силы.
Речь свою Власов закончил весьма картинно:
– Я начну с восстановления дисциплины и порядка. Никто не уйдет из моей армии просто потому, что ему так захотелось. Люди из моей армии будут уходить либо с орденами на повышение, либо на гибель!
Полюбовавшись произведенным эффектом, он добавил:
– Относительно последнего, я, конечно, пошутил. Сам не люблю эту меру; но буду безжалостно пресекать любое проявление недисциплинированности!
В комнате повисла напряженная тишина. Власов резко развернулся и вышел из кабинета.
***
Кирилл Афанасьевич растревожился не на шутку. Вечером ему позвонили из Ставки и приказали прибыть в Москву. Он, было, попытался узнать, чем это вызвано, но ему не ответили.
Мерецков направлялся в Кремль в подавленном состоянии. То, что произошло накануне, не поддавалось разумному толкованию. Генерал полагал, что за девять месяцев войны, два из которых он провел в тюрьме, можно было бы привыкнуть к непредсказуемости сталинских поступков. Мерецков хорошо понимал, что ему не удалось выполнить последний приказ вождя – взяв Любань, соединиться с армией Федюнинского, прорвав тем самым блокаду Ленинграда. Но этому мешало множество веских причин, в том числе, отсутствие резервов, боеприпасов и продовольствия. Поэтому генерал считал наиболее логичным смещение его с поста командующего фронтом и был готов к такому повороту событий. Однако то, что произошло 23 апреля 1942 года, было за пределами здравого смысла.
За неделю до этого, Мерецков отправил генерала Клыкова в госпиталь, заверив того, что сделает все от него зависящее, чтобы облегчить положение окруженной немцами армии. 2-ую ударную принял опытный генерал Власов. Мерецков не сомневался, что, вкупе с таким комиссаром, как Зуев, дело Власов поправит. Конечно, без новых резервов, с измученными голодом людьми многого не добьешься, но выправить положение было вполне возможно.
«Что же происходит? – горестно подумал Мерецков, сидя в «Дугласе». – Как могла Ставка пойти на подобное безумие?! Почему судьба ставит мне подножку в решающий момент? Может быть, это расплата за предыдущее везение? Ничего себе везение, одиночная камера и ночные допросы. Ладно, забудь об этом, ты просто не имеешь права все это помнить, по крайней мере, сейчас, когда идет война. Ведь это твои войска взяли Тихвин, Лодейное Поле и ты проверил на опыте свой новый маневр бить немца по трем сходящимся в одной точке направлениям. И, самое главное, получилось! А, что сейчас?»
Кирилл Афанасьевич вспомнил вчерашнее утро, когда ему доложили о прибытии командующего Ленинградским фронтом генерал-лейтенанта Хозина. Это было так неожиданно, что Мерецков сразу понял, что нужно ждать чего-то непредвиденного.
«Чего это он без предупреждения? – мелькнуло в голове Мерецкова. – Наверное, приехал для координации общего наступления на Любань. Буду просить, чтобы передал 54-ую армию Федюнинского нашему фронту».
Генерала Хозина Мерецков знал достаточно хорошо, но в приятельских отношениях они не были. Когда, после известных перемен в руководстве РККА, как грибы после дождя, стали появляться новые люди, Хозин ни в чем особенном не преуспел и, по слухам, считал себя обойденным вниманием руководства страны.
Звездный час Хозина пришел в сентябре 1941 года, когда генерал армии Жуков отправился в Ленинград с запиской Сталина, в которой тот приказал Ворошилову сдать Жукову управление фронтом. Тогда Жуков прихватил с собой Федюнинского и Хозина. И когда позднее Сталин в аварийном порядке затребовал Жукова обратно, спасать Москву, тот оставил, вместо себя, Ивана Ивановича Федюнинского, которого тянул за собой наверх еще с Халхин-Гола. Хозин тогда занял должность командующего 54-ой армией вместо Кулика, которого Сталин разжаловал из маршала в генерал-майоры за сдачу немцам Шлиссельбурга.
20 октября 1941 года немцы, опередив наступление Ленинградского фронта, рванули к Тихвину; генерал Федюнинский испугался ответственности и обратился в Ставку с просьбой поменяться местами с Хозиным, этот рапорт был удовлетворен Сталиным.
Теперь Хозин неожиданно возник в кабинете Мерецкова. Его хромовые сапоги были в идеальном порядке, несмотря на то, что на дворе стояла весна.
«Чего он сияет?» – недоуменно подумал Мерецков, и внутри у него что-то екнуло.
Хозин по-хозяйски прошелся по кабинету. От всей его фигуры исходило чувство превосходства.
– Здравствуйте, Михаил Семенович, – радушно приветствовал его Мерецков. – Какими судьбами?
– Вот! – с торжествующей улыбкой произнес гость, забыв ответить на приветствие.
Он достал из кармана кителя и протянул Мерецкову листок бумаги.
***
Кирилл Афанасьевич долго вертел лист в руках, не решаясь развернуть.
«Неужели арест? – с ужасом подумал он. – Нет, здесь что-то другое…»
Он читал и не верил глазам. Согласно директиве Ставки от 21 апреля 1942 года, Волховский фронт ликвидировался, а его четыре армии передавались в подчинение генералу Хозину. Образовывался единый Ленинградский фронт на двух направлениях, в состав которого входило девять армий и две армейские группировки, находящиеся на шести изолированных территориях.
«Как же он один с этим управится?», – подумал Мерецков и посмотрел на Хозина, на лице которого блуждала ехидная улыбка.
Хозин вспомнил, как жалко выглядел Ворошилов, когда прибывший в Смольный Жуков прямо на заседании Военного совета вручил маршалу сталинскую записку. Ему сейчас захотелось повторить ситуацию, проиграть ее сызнова, но теперь уже с собой в главной роли: ведь тогда, в сентябре, он был лишь статистом. Но, Мерецков, только улыбнулся Хозину и не спросил, как тогда Ворошилов Жукова: «Как же так?!»
– По этой директиве мне и Балтийский флот подчинен! – снова некстати улыбнулся Хозин, стараясь подчеркнуть перед Мерецковым свою значимость.
– С чем и поздравляю! – по-стариковски буркнул Мерецков. – У нас на Волховском фронте кораблей не держали. Подождите секунду, сейчас я вызову начальника штаба и члена Военного совета, надо ознакомить товарищей с приказом! Но пока имею к вам личную просьбу. 2-ая ударная армия в трудном положении. Необходимо срочно ее усилить. Фронт сформировал для этой цели стрелковый корпус. Прошу вас, сохраните его! Надеюсь, вам повезет больше, чем мне…
– Мы подумаем над вашим предложением, – усмехнулся Хозин. – Боюсь, что этот стрелковый корпус придется отдать товарищу Сталину, необходим сейчас каждый боец! Вчера я был в Ставке, затеваются серьезные дела на юге! Здесь обойдемся собственными силами, если умело их использовать…
Эти слова были явно адресованы лично Мерецкову.
– Не обойдетесь, нет! – вскинулся генерал и с силой грохнул кулаком по столу. – Пройдет время, и вы поймете, что совершили большую ошибку, передав этот корпус Сталину!
Позднее Мерецков корил себя за то, что не сдержался в тот момент.
Выходя из кабинета, Кирилл Афанасьевич едва не столкнулся в дверях с членом Военного совета Запорожцем.
– Иди, знакомься с новым командующим фронтом, – сказал генерал и направился звонить в Ставку.
Когда его соединили с начальником Генерального штаба, он дрогнувшим голосом спросил Василевского:
– Что произошло, Александр Михайлович? С чем связано такое странное решение?!
– А ты, что читать разучился?! Генерал армии Мерецков назначен заместителем Жукова по Западному направлению!
– Но фронт-то, зачем развалили? Какой в этом смысл, объясните?!
Василевский промолчал.
– Что будет со 2-ой ударной армией? Она в критическом положении! Прошу не трогать шестой стрелковый корпус! Говорил Хозину, но он другого мнения по этому вопросу.
– За армию не беспокойся, тут есть, кому о ней подумать! Ставка знает, что делает.
– Прошу доложить мое личное мнение товарищу Сталину! – перешел на официальный тон Мерецков. – Срочно вылетаю для доклада.
– Вылетай. Жду к обеду. Ставлю твой вопрос на доклад Верховному…
***
Василевский срочно готовил для Сталина доклад об обстановке на юге, поэтому не сразу обратил внимание на Мерецкова.
– Здравствуй, Кирилл Афанасьевич. Дорога не утомила?
– Все хорошо, – ответил Мерецков и подошел к развернутой карте.
Василевский взглянул на него и ткнул карандашом в карту.
– Там идет перегруппировка наших войск, – сказал он. – Ждем серьезных событий. Твое время на восемнадцать ноль-ноль.
– Ты только ответь, Александр Михайлович, как возникла эта глупость?!
– Осторожней, Кирилл Афанасьевич, с подобной терминологией. Здесь даже у стен есть уши. Я думал, что жизнь чему-то научила тебя, а ты все такой же горячий. Ты же военный человек и хорошо знаешь, что директива Ставки есть высший закон военного времени!
Мерецков криво усмехнулся:
– Тогда объясни, как появился этот умный закон? Ведь кто-то предложил подобное решение?
– Хозин был у Сталина и напомнил об обещании передать ему 2-ую ударную армию, тогда он сумел бы прорвать блокаду Ленинграда! Товарищу Сталину понравилась эта идея! А почему бы и нет? Человек, в отличие от тебя, обещает снять блокаду и, главное, не требует никаких резервов, тогда как ты постоянно пытался выбить их у Ставки…
– Товарищ начальник Генерального штаба, но, это же самая настоящая авантюра! – вскричал ошеломленный Мерецков. – Неужели вы сами этого не понимаете?!
В кабинете стало тихо. Василевский в сердцах отшвырнул карандаш и посмотрел на Мерецкова:
– Не забывайся, Кирилл Афанасьевич! Надеюсь, ты не повторишь этих слов у Верховного; иначе я просто не пущу тебя к нему. У тебя и без того тонкая шея!
– Не повторю, – угрюмо пообещал Мерецков, направляясь к Сталину…
– Как дела, генерал? – поинтересовался вождь.
Кирилл Афанасьевич доложил, что, согласно директиве Ставки, передал фронт генерал-лейтенанту Хозину и готов приступить к исполнению новых обязанностей.
– Беспокоит меня судьба 2-ой ударной армии, – добавил Мерецков. – Армия совершенно выдохлась. При нынешних ее возможностях, Власов не может ни наступать, ни эффективно обороняться. Коммуникации армии находятся под постоянным обстрелом немецкой артиллерии и авиации. Немецкие летчики гоняются за каждой машиной, за каждым бойцом. Вы представляете, товарищ Сталин, там всего один узкий коридор, который то, открывается, то снова закрывается. Противник неоднократно перерезал его, последний раз это произошло неделю назад. Если ничего не предпринять, разразится катастрофа, товарищ Сталин!
«Все-таки, употребил это нехорошее для вождя слово! – укоризненно подумал Василевский, едва заметно покачав головой. – Неисправимый лирик! Всегда у него особая точка зрения. Опасно живешь, Кирилл Афанасьевич!»
– Там теперь у вас 2-ой ударной Власов командует? – уточнил у него Маленков.
– Уже не у меня, товарищ Маленков, у генерал-лейтенанта Хозина.
– Тогда положение, не такое уж безрадостное, – обрадовался Маленков и посмотрел на Сталина. – Думаю, Власов сумеет наладить дело.
– Делу помогут только свежие силы и соответствующие резервы, – не согласился Мерецков. – Как бывший командующий фронтом, знающий обстановку на месте, прошу не брать оттуда шестой стрелковый корпус. Нужно укрепить им вторую ударную. Если по каким-либо причинам сделать этого нельзя, армию Власова необходимо незамедлительно отвести из этих болот на укрепленный нами плацдарм по линии шоссейных дорог Новгород – Чудово. Прошу поверить в мою искренность и военный опыт!
