Аким Волынский
Литературные заметки. Валериан Майков
Остается рассмотреть еще новую теорию народности, предложенную Майковым в той-же статье о Кольцове, оттененную некоторыми отдельными замечаниями в других его статьях библиографического отдела «Отечественных Записок». По прошествии одного только года, взгляды Майкова изменились самым радикальным образом. Теперь он иначе определяет значение идеи народности в развитии человечества, переделывает все прежние выводы и является защитником безусловного космополитизма. Не заботясь о приведении в надлежащую систему своих воззрений на социальную философию, в связи с новыми своими мыслями, он идет теперь совершенно другим путем, излагает свои убеждения без малейших ссылок на прежние научно-философские теоремы. Рассуждения Майкова приурочены к вопросу о том, можно-ли считать Кольцова национальным поэтом, что такое народность в литературе и дух народности в жизни отдельных людей. Майков следующим образом разрешает все сомнения, возникавшие и возникающие на этой почве, и в заключение формулирует новый закон, до сих пор не оцененный, как он говорит, этнографами, но вполне выражающий собою «отношение национальных особенностей к человечности и указывающий на путь, но которому народы стремятся к идеалу». Вот его собственные слова, напечатанные в «Отечественных Записках» особенным, крупным шрифтом. «Каждый народ, говорит Майков, имеет две физиономии. Одна из них диаметрально противоположна другой: одна принадлежит большинству, другая – меньшинству. Большинство народа всегда представляет собою механическую подчиненность влиянию климата, местности, племени и судьбы. Меньшинство-же впадает в крайность отрицания этих явлений»[9]. Обе эти крайности – типические черты народных масс и умственные и нравственные качества людей из интеллигентных слоев – представляют уклонение от нормального человека с его коренными, прирожденными психическими особенностями. Человек вообще, к какому-бы племени он ни принадлежал, говорит Майков, под каким бы градусом он ни родился, должен быть и честен, и великодушен, и умен, и смел. Общий всем людям идеал человека составлен из положительных свойств, которые обыкновенно называются добродетелями. Ни одна добродетель не приходит извне. Нет такой добродетели, зародыш которой не таился-бы в природе человека. Но в противоречии с положительными силами, прирожденными человеку, все пороки суть ничто иное, как добрые наклонности – «или сбитые с прямого пути, или вовсе не уваженные внешними обстоятельствами». В устройстве стихий нашей жизненности, замечает Майков, господствует полная гармония, и потому совершенно несправедливо видеть в самом человеке источник его несовершенств. Но народные массы, живущие среди тяжелых условий, обессиливаются в своих лучших, человеческих чертах и, под долгим гнетом исторических обстоятельств, обростают каким-то безобразным внешним покровом, которому название общенациональной физиономии присваивается только по ошибке. В народной толпе всегда находятся люди, которые высоко поднимаются над своими современниками, над инертными культурными слоями, над их привычками и умственными стремлениями. Оби выходят из среды своего народа, отрешаются от его типических особенностей и развивают в себе черты прямо противоположного характера. Проникаясь иными идеями, побеждая в себе всякую подчиненность внешним силам, угнетающим народную жизнь, эти люди делают спасительный шаг к богоподобию, хотя и впадают при этом, как уже сказано, в новые крайности. Они являются защитниками настоящей цивилизации, в которой не может быть ничего народного. Подобно тому, как мы должны считать наиболее совершенным того человека, который ближе всего подходит к воображаемому, идеальному, бестемпераментному человеку, мы должны признать наиболее совершенною ту цивилизацию, в которой меньше всего каких-бы то ни было типических особенностей. Цивилизация и народность – идеи совершенно непримиримые, одна другую исключающие. Майков выясняет свою мысль на примере с поэзией Кольцова. Вот истинно совершенное искусство, которое избегло обеих указанных крайностей, преодолев дух подчиненности, разлитый в народной толпе, и дух «отчаянного удальства», отличающий меньшинство. Стихотворения Кольцова, выражая «изумительную жизненность», проникнуты вместе с тем «какою-то необыкновенною дельностью и нормальностью». В них нет никаких крайностей, никаких проявлений болезненной раздражительности. Читая его произведения, вы беспрестанно видите перед собою человека, «в самой ровной борьбе с обстоятельствами», человека, которому нет надобности сострадать, потому что вы уверены, что победа останется на его стороне и что силы его «еще более разовьются от страшной гимнастики». В них вы, наверно, не встретите никакого злостного увлечения, никакой желчности, никакой односторонности, «образующейся в людях посредственной жизненности вследствие вражды с обстоятельствами». Вся его биография переполнена фактами, доказывающими, что в нем господствовала полная гармония «между стремлением к лучшему и разумным уважением действительности».
Несмотря на некоторый внешний блеск, это новое учение о народности тоже страдает очень существенными недостатками, которые делают его особенно непригодным при изучении человеческого творчества в его разнообразных формах и проявлениях. При таких понятиях о народной индивидуальности, особенно ярко выступающей в поэтических произведениях, Майков должен был потерять всякий интерес и чутье к тому, что в искусстве стоит на первом плане – к совершенству оригинального выражения общечеловеческих, мировых идей и настроений. Самое создание этой теории показывает в Майкове человека, без яркого темперамента и глубоких художественных симпатий к разнообразным формам красоты, к игре высшей жизни в индивидуальных; воплощениях и образах. Признав, в противоположность своим прежним ложным взглядам, космополитический характер всякого общего понятия и всех отвлеченных идей и сделав в этом отношении существенный, прогрессивный шаг, Майков не разглядел, однако, в чем именно заключается идея народности, понятой вне каких бы то ни было шовинистических и политических стремлений. Во-первых, устанавливая;«закон двойственности народных физиономий», при чем одна физиономия принадлежит народной массе, а другая интеллигентному меньшинству, он не видит истинных отношений глубокой оригинальной личности к той умственной и социальной среде, из которой она вышла. При выдающихся духовных силах научного или художественного характера, при ярком уме и воле, способный бороться с слепыми жизненными стихиями и предрассудками, даровитый человек обнаруживает в наиболее чистом и законченном виде те именно качества группового темперамента и характера, которые затерты в массе грубыми историческими силами. В истинно интеллигентной среде типические народные черты, часто скрытые от глаза, искаженные внешними влияниями, выступают с большою свободою и потому с большею красотою. О народной индивидуальности приходится судить именно по самым талантливым людям. Образованный человек, участвующий в создании литературы и науки, или добровольно и сознательно отдающийся их течению, говорит Потебня, какой бы анафеме ни придавали его изуверы за отличие его взглядов и верований от взглядов и верований простолюдина, не только не отделен от него какою то пропастью, но, напротив того, имеет право считать себя более типическим выразителем своего народа, чем простолюдин[10]. Образованный человек устойчивее в своей народности, чем человек малой и шаткой умственной культуры. Самое содержание его научных и нравственных убеждений и общественных понятий должно остаться общечеловеческим, но выражение их в жизни, в литературе будет непременно иметь свою особенную форму, своеобразный стиль данного народа. Необходимо при этом отметить то обстоятельство, что, поняв ошибочно смысл и психологическое значение идеи народности, Майков не решился стать на сторону того меньшинства, которое он сам признает выразителем интеллигентного протеста во имя человеческого богоподобия. Вот почему, желая выразить свою симпатию к могучему, страстному, порывистому таланту Кольцова, он рисует фигуру спокойного, уравновешенного, рассудительно-деловитого человека. Во-вторых, представление Майкова о прирожденности «добродетелей» и случайности «пороков» имеет самый поверхностный характер. Его изображение не передает той драмы, которая совершается в человеческой душе – борьбы противоположных идей и понятий, идущих изнутри человека, из глубины его диалектического по природе духа. По представлению Майкова человек, преодолевший внешние жизненные силы, выйдя из под давления исторических предрассудков, вместе с этим окончательно сбрасывает с себя свою порочную оболочку и становится олицетворением бестемпераментной добродетели. А между тем, истинный освободительный процесс совершается прежде всего внутри самого человека, в глубине сознания – с его коренным метафизическим разладом, который может разрешиться только в высших идеальных обобщениях. В-третьих, наконец, при правильном понимании народности, Майков не мог бы говорить о радикальном противоречии между народностью и цивилизацией. В прежних своих рассуждениях на эту тему он сделал принципиальную ошибку, дав место идее национальности в чисто научных и философских вопросах. Теперь, ошибочно усматривая в народности то же идейное содержание, он неизбежно должен был признать ее разрушительным началом по отношению к цивилизации. Он и теперь не видит, что типические свойства народа в его индивидуальном темпераменте, в характере его непосредственных сил, и что разнообразие этих свойств в человечестве, порождающее разнообразие в склонностях и бессознательных влечениях, никоим образом не может находиться в логическом противоречии с идеей просвещения, с идеей единой для всех людей цивилизации.
