Аким Волынский
Литературные заметки. Валериан Майков
С такими-же ограничениями выступают в изложении Майкова науки экономические и нравственные. Он не допускает антропологического начала при изучении вопросов материального благосостояния. По привычке постоянно сообразоваться в наших рассуждениях с потребностями отдельного лица, мы «персонифируем общество там, где оно совершенно отличается от частного человека». Склонные делать человека мерилом в вопросах нравственного и философского характера, мы забываем, что «в глазах социалиста [социалога] потребности теряют всю свою непосредственность», что в экономической науке имеют решающее значение не сами потребности людей, а только орудия их удовлетворения. Экономист погружен в искусственный мир условий, в мир «средств к достижению целей, которых важность принимается за данное». С этой-же ограничительной тенденцией мы встречаемся и в нравственной сфере, замечает Майков, если смотреть на нее с точки зрения общественного благосостояния. Рассуждая о науке, об искусстве, о различных сторонах высшей моральной деятельности, педагогика только определяет те условия, при которых может с большей или меньшей энергией развиваться в обществе свободная работа ума, творческого воображения и воли.
Не подлежит сомнению, что Майков воздвигает социальную философию на крайне шатких теоретических соображениях. Вынимая из юридических, экономических и нравственных наук ту идейную основу, которая сродняет их между собою и каждую из них ставит в зависимость от одного общего философского понятия, Майков должен был придти к крайне узкому, формальному представлению о праве, экономике и педагогике. Мы видели, до каких пределов сдавливается в его схоластическом толковании самая идея права, составляющая, можно сказать, душу всей юриспруденции вообще. Права личности, которые должны быть осью вращения всех юридических наук, в его изображении получили характер какой-то добровольной дани со стороны высших житейских авторитетов подначальному плебсу. Уголовная наука опирается, как на незыблемую аксиому, на идею карающей власти, ведущей человечество к юридическому благополучию путем беспощадного возмездия за всякое отступление от предписаний и запретов юридических кодексов. Экономическая наука под этим условным углом зрения приняла тот-же узкий, непринципиальный характер. Педагогика превратилась в слепое орудие какой-то внешней дисциплины во имя нравственных начал, исследуемых опять-таки за её пределами. Ни одна общественная наука не занимается существом дела. Каждая из них вращается только в сфере мертвых схоластических определений и форм, держится на понятиях, критика которых не подлежит её компетенции. Стремления этих наук проникнуться настоящим идейным содержанием Майков, с горячностью молодого приверженца чисто-аналитического метода, провозглашает незаконными, вредными для их правильного и прямолинейного развития. То, что является для них живительным началом, то, что вливает в них прогрессивный элемент, то, что может соединить их общим духом гуманности, изгоняется Майковым из его системы и выделяется в особую науку под очень громким названием.
Покончив с аналитической стороной социальной философии, Майков посвящает несколько страниц выяснению её синтетической части. До сих пор, говорит он, мы рассматривали общество, как целое, состоящее из частей, теперь-же мы должны посмотреть на него, как на часть высшего целого. В этом пункте философия общества соприкасается с антропологией. Если высшая социальная наука исследует внешние формы человеческой жизни, то отсюда понятно, что её главные принципы должны подчиниться принципам той науки, в которой рассматривается самая сущность предмета, сам человек с его типическими признаками характера и темперамента. Анализ явлений социальной жизни приводит к более обширному взгляду на все общественные вопросы, к теории народности – «не как эгоистического начала, разделяющего нации, но как органического условия их единства». Народность есть одно из проявлений человеческой природы, которое кладет свою печать на все общественные науки – на политическую экономию, право и нравственность. Каждый народ, заявляет Майков, имеет свою науку, свое искусство, свою нравственность, и при разнообразии национальных особенностей, – все виды человеческой деятельности только служат общечеловеческому мировому началу. Проникаясь идеею народности, социальная наука вступает в союз с антропологией, без которой её теоретические и практические выводы не могли-бы иметь плодотворного влияния на действительную жизнь человеческих обществ. «Народность, рассматриваемая в её отношении к интересам человечества, вот основание социального синтеза и антропологическая основа общественного благосостояния». Национальность в народе то-же, что темперамент в отдельном человеке. её настоящая сила – не в формах быта, а в понятиях. Обставьте народ какими угодно условиями жизни, – он не изменит своего характера, своей национальности, потому что, говорит Майков, его типические черты неизгладимо врезаны в его натуру. Не отделяясь от цивилизации других народов, каждый народ своими личными способностями и умственными стремлениями представляет одно из условий органического развития всего человечества. Обращаясь от этих незаконченных и тусклых рассуждений о синтезе социальной науки к характеристике русской народности, Майков в следующих пышных выражениях рисует её главные черты и признаки. Русский ум, говорит он, не удовлетворяется ни чистым умозрением, ни голым опытом. Одно он называет мечтою, другое – механическим трудом. При антипатии ко всяким внешним эффектам, искусственному блеску, оскорбляющему его степенность и строгость, русский человек глубоко сознает внутреннее равенство между анализом и синтезом и потому в области науки может оказаться одним из самых прогрессивных деятелей настоящего времени. К этой характеристике русского ума, которую сам Майков готов назвать панегириком, молодой писатель прибавляет еще одну блистательную черту, «на которую до сих пор не обращено надлежащего внимания». Русский ум, говорит он, «отличается необыкновенною смелостью». То, что в западной Европе развивалось медленно, путем самых трудных исторических превращений, рядом серьезнейших умственных и социальных катастроф, в России с неимоверною быстротой обходило все слои интеллигентного общества. В незаметный миг времени, без волнений, «в лоне мирного сознания» решались у нас вопросы огромной важности. Философия энциклопедистов разлилась по всей России, не встретив никакой серьезной задержки. Смелый тон нашего убеждения, презирающего всякие странные понятия общественной учтивости, резкие, ни перед чем не останавливающиеся приговоры, с явным оттенком критической беспощадности – при таких качествах нельзя бояться подпасть под владычество каких-либо авторитетов. Итак, заключает Майков, гармония аналитического воззрения с синтетическим, строгая простота выражения и энергическая смелость – таковы отличительные достоинства русского ума[4].
