Аким Волынский
Литературные заметки. Валериан Майков

Вот в самых главных чертах вся философия первой большой статьи Майкова, обратившей на себя внимание в интеллигентных кружках того времени. Отсутствие в русском обществе каких-нибудь серьезных умственных преданий, непривычка рассуждать на трудные философские темы, внешние признаки прогрессивности в самой постановке новой научной задачи, некоторая, хотя и очень ординарная увлекательность в изложении – все это бросилось в глаза и показалось чем-то многознаменательным, имеющим широкую будущность. В статьях Белинского философские мысли, выраженные с большою страстью, производили всегда впечатление поэтических излияний. Овладевая чувством, они оставляли часто без удовлетворения живую потребность в простой, ясной, холодной логике, опирающейся на несокрушимые доводы науки. Безмятежная, слегка докторальная, хотя и многословная манера Майкова, при его постоянных ссылках на новейшие европейские имена и выдающиеся сочинения по разным политическим и социальным вопросам, не могли не возбудить в обществе и в литературе некоторых надежд. Среди деятелей молодой журналистики не было ни одного человека, который был способен подвергнуть строгой критике его общие философские положения. В каких изданиях сороковых годов можно было найти серьезные рассуждения о разных научных методах, о целях и приемах общественных наук, рассматриваемых с точки зрения одной высшей социальной идеи? Вопрос о национальности, служивший предметом горячих препирательств между Белинским и деятелями «Москвитянина», ни кем в то время не был поставлен на почву социологии. Майков своим трактатом сразу внес в журнальную литературу дух научно-философского исследования, который должен был расшевелить умы в совершенно новом, неожиданном для той эпохи направлении. При свежих перспективах старые интересы, разделявшие главных деятелей литературы на противоположные лагери, выступали, наконец, в солидных, импозантных формах, допускающих чисто логическое обсуждение с разных объективных и доступных точек зрения. Майков придал национальному вопросу, на первых порах своей литературной деятельности, характер научной теоремы, необходимой для завершения, для полного округления социальной философии. Вот несомненная заслуга этого рано умершего писателя, не обладавшего крупным литературным талантом, по своему сухому, рассудочному темпераменту мало подходившего для роли эстетического критика, но по всему своему умственному складу несомненно призванного для университетской кафедры. Это педантическое разграничение между отдельными науками одной и той-же категории, с полным изгнанием из них жгучего, идейно-протестантского элемента, эти уверенные рассуждения о праве с узко-формальной, государственной точки зрения, это схоластическое понимание самой задачи социологии, представленной в виде какой-то высшей контрольной палаты по вопросам трех различных порядков – все это, вместе взятое, дает характерную физиономию молодого двигателя образования в узкой рамке патриотической педагогики и казенных предначертаний. При всей симпатии к новым обобщениям, Майков не поднимался над уровнем обычной посредственной учености, которая не могла оставить глубокого следа в развитии общества. Его идеи, изложенные в его первых статьях, возбудив внимание в небольшом кругу журнальных деятелей, очень скоро совершенно затерялись и даже, в измененном виде, не пустили никаких корней в публицистической и философской литературе России. При внешних признаках новаторства, в работах Майкова не было большего внутреннего содержания и той острой научной критики, которая от общих положений быстро обращается к частным фактам, чтобы на них, с художественной рельефностью, осветить и оправдать известную теорию, известную систему понятий. Мысли его, при схематической стройности, не сплочены внутренней психологической силой, страстно прочувствованным убеждением, которое во всех формах личной и общественной жизни ищет отражения неизменных начал мирового процесса, тех общечеловеческих течений, которые проходят через души цельных и ярких людей, независимо от степени их образования и литературного таланта.

Мы уже видели, с какими педантическими ограничениями Майков рассмотрел и очертил аналитическую работу социальной философии. Отдельные её части оказались совершенно формальными, бледными науками с случайным направлением понятий, определяемым внешними историческими силами. Сама социальная философия получила, в его изложении, характер внешнего надзора за деятельностью этих наук в узко отмежеванных границах. Но на этом не остановилась ограничительная тенденция Майкова в важной области научного разбора общественных явлений. В учении о социальном синтезе, искусственно сведенном к идее народности, вся его философия становится источником мертвящих принципов, оплотом рутинных взглядов и оправданием грубых шовинистических инстинктов и алокультурных народов. Наука, которая, по природе своей, должна вырабатывать только идеи высшего мирового порядка, суженная поверхностным анализом в самом центре философского исследования, в заключительных соображениях сведена к фабрикации каких-то рецептов местного благоустройства, составляющего самостоятельную часть общечеловеческого благоустройства. Политическая экономия должна иметь строго-национальный характер. Понятия о праве и справедливости видоизменяются для каждого отдельного народа. Даже нравственные идеалы, которые, несомненно, должны были-бы представлять незыблемый устой среди меняющихся веяний истории, подчинены национальным и расовым особенностям. В умственном развитии человечества не оказывается ничего объединяющего, мирового, стоящего выше случайных народных стремлений и направляющего культуру к вечным идеальным целям. Приписав ошибочное значение национальной идее, Майков не разгадал и не открыл её истинной природы. Не давая материала для заключительных обобщений социальной науки, которые соединяют ее с общими, основными философскими понятиями, идея народности представляет громадный интерес в другом, психологическом отношении, на который Майков не обратил никакого внимания. Сказав однажды, что народность заключается в духе, а не в формах быта, он при этом не дал понять, что под духом здесь следует разуметь исключительно народный темперамент, сферу чувств, оригинальных настроений, оттеняющих общечеловеческие стремления и идеи в данной умственной и социальной среде. Национальность – не в различии понятий, не в разнообразии нравственных и философских взглядов, исходящих из общечеловеческих духовных источников, а только в характере, в темпе внутренних волнений и ощущений, сопровождающих каждое духовное восприятие, каждый порыв ума к универсальной истине. При единстве общечеловеческих идей справедливости и свободы, при коренном сходстве в идеалах красоты и совершенства, разные народы постоянно вносят индивидуальный колорит в свою историческую работу, в произведения своих лучших и характернейших художественных талантов. Общие мировые идеи, стесненные определенными бытовыми условиями, границами тех или других расовых и психических индивидуальностей, выступают, в переработке отдельных народов, односторонними типическими явлениями единого духовного порядка. Вот в каком смысле уместно говорить об идее народности: она имеет значение для чисто психологического понимания душевной жизни масс, как идея индивидуальности, она может пролить некоторый свет при изучении истории отдельных обществ, создаваемой борьбою инстинктов, чувств и страстей, она дает возможность проникнуть в капризные, подвижные формы творчества, отвечающие интимным особенностям отдельных темпераментов. Давая ключ к объяснению того, что создается непосредственными чувствами и симпатиями, она не может быть руководящим принципом при оценке явлений, имеющих умственное, теоретическое значение. Только в жизненном и художественном воплощении общечеловеческих идей естественно проявляется индивидуальное разнообразие, ибо каждое выражение бесплотной по природе мысли неизбежно принимает рельефность и яркость оригинального колорита вместе с ограниченностью и условностью всякой чувственной формы. Но по скольку национальная печать отмечает теоретические идеи известного порядка, по стольку она извращает значение этих идей, потому что в области духа, в области отвлеченной мысли не должно быть и не может быть двух истин по отношению к одному и тому-же предмету.