Литтмегалина
Дом на берегу
Глава 9: Леонард
В холле было сумрачно, в коридорах стоял непроглядный мрак. Когда-то я считала, что к темноте можно привыкнуть. Но нет, не получится, так же, как к голоду или боли.
Войдя в свою комнату, я увидела Леонарда. Стоя возле окна, он равнодушно смотрел на море. Мне хотелось развернуться и бежать, и я так бы и поступила, если бы верила, что это поможет. Поэтому я тихо прикрыла за собой дверь и сунула руки в карманы пальто, подготавливая себя морально. Карманы были полны мокрой бумаги.
– Вот и вы, наконец, – Леонард обернулся. Игры закончились, и лицо у него было ехидное, жесткое. Все это время, вследствие неравности занимаемых положений, разницы в возрасте, редкости общения и свойственной Леонарду отчужденности, я воспринимала Леонарда как человека, бесконечно отдаленного от меня. А сейчас он резко приблизился, стал понятным и жутким. – На берегу неуютно. Но вам, очевидно, по нраву такая погода, если вы бродили так долго.
– Когда вы узнали о том, что я нашла дневник? – прямо спросила я.
Он убьет меня? Что, если он сделает это прямо сейчас?
– О, в ту же секунду, как вы впервые к нему прикоснулись, – усмехнулся Леонард. – Я все вижу. Я мог бы пересчитать все родинки на вашем теле, если бы это занятие меня хоть сколько-то привлекало.
Я постаралась не вдумываться в услышанное.
– Почему же вы не отобрали дневник до того, как я его прочла?
– Мне было интересно посмотреть на вашу реакцию, маленький Шерлок, когда вы все узнаете.
– Вы удовлетворены увиденным?
– Нет, скучновато, – Леонард рассмеялся, глядя на мое твердеющее, как бетон, лицо. – Если вас это утешит, из этого дома вы в любом случае бы не вырвались. Вы были обречены, едва перешагнули порог. Нет, раньше, когда получили приглашение от Пибоди.
Я присела на кровать. Все еще держа руки в карманах, сжала пальцы в кулаки.
– Хотя у вас есть повод для гордости, Анна. В отличие от клуш, ранее занимавших вашу должность, вы сгинете осведомленной, – перешел Леонард на тон, равно претендующий на доверительность и пренебрежительность. – Ах, все суета и телодвижения… забавно. Как наблюдать усилия букашек, пытающихся выбраться из банки. Возможно, кто-то и вскарабкается по стеклянной стенке на пару сантиметров, но и только, стоило ли стараться.
– И когда вы намерены избавиться от меня? – мой голос звучал на удивление спокойно. Глаза щипало, но я не позволяла слезам пролиться. Плакать перед Леонардом – да ни за что.
– Не прямо сейчас. Видите ли, вы нравитесь Колину. Сложно найти этому объяснение, ведь в вас нет ничего примечательного, но это так. Пока вы здесь, он не цепляется за меня. А я смертельно устал от его воплей, капризов и жалоб. Как и от него самого.
– Их был шесть. Шесть молодых девушек, приехавших в этот дом, не подозревая ничего дурного. Как вы можете жить, после того, что с ними сделали?
– Не вижу сложностей, – рассмеялся Леонард. – Это они не смогли жить после того, что я с ними сделал.
– Мать Натали не погибла во время родов. Вы довели ее до смерти.
– Как проницательно.
– А Колин? Что вы сотворили с ним?
– Ох, этот обвиняющий тон. Вам бы сидеть в судейском кресле, Анна, милая праведница.
Но, начав, я не могла остановиться. У меня застучали зубы – то ли от холода, веющего от Леонарда, то ли от страха. Слова вылетали один за другим, я выплевывала их, как камни.
– Вы ужасный человек. Жестокий, циничный, безнравственный. Ваши цели мне неведомы, но не сомневаюсь в их порочности. С чего вы решили, что имеете право так обращаться с людьми – выбрасывать их жизни, как мусор, использовать их как вам угодно?
Леонард обхватил мою голову ладонями, и я замолчала, вся сжимаясь от его прикосновений. Нежным, почти отеческим жестом он развернул мое лицо к себе, вынуждая посмотреть в его лишенные сострадания, насмешливые глаза, и я почувствовала, как что-то во мне увядает, как фиалки в оранжерее. Может быть, надежда. Мои пальцы инстинктивно вцепились в запястья Леонарда, как будто в намерении остановить его, попытайся он причинить мне боль. «Тщетно», – мелькнуло у меня в голове, и губы Леонарда растянулись в улыбке. Он наслаждался ситуацией и не видел причин, по которым должен это скрывать.
– Раз у вас закончились слова, для поддержания разговора я тоже поведаю кое-что. Когда я был моложе, я был менее прагматичен и, так сказать, не лишен романтических идеалов. В то время я понравился бы вам больше, хотя мои интересы вы бы вряд ли разделили. Итак, я был молод и сопровождал одного человека. Его имя вы, возможно, слышали, но сейчас я назову его Учитель. Учитель был вынужден скрываться, потому что ему предъявили обвинения столь ничтожные, что я считаю ниже своего достоинства перечислять их.
Но нас настигли, и там – заметьте, Анна, в цивилизованной Европе – все случилось. Я не мог помочь ему, когда разъяренная толпа набросилась на него, и мне пришлось бежать, унося в себе его принципы, знания, догмы – спасая то, что еще возможно сохранить. Но и на расстоянии я слышал вопли этих… людишек, терзавших человека, чьего ногтя они не стоили даже всем скопом. Легкой смерти, считали они, ему мало. И они связали дряхлого старика и подожгли. Я видел столб дыма, до меня доносился запах паленой плоти, но я не слышал ни единого крика, ни единого стона Учителя, только радостный визг черни, копошащейся вокруг него.
В тот день во мне произошел перелом. Сотня обезумевших животных против полуслепого старца… Разве это не отвратительно? Разве это не трусость и подлость в их крайнем значении? Еще несколько лет назад Учитель мог любого человечишку разорвать на клочки, что многократно и проделывал, и они, вырванные из своего стада, поодиночке являющие свою истинную ничтожность, ползали перед ним и скулили, вымаливая милость, униженные так, как только человек может быть унижен. Хоть один из бьющих, рвущих, щиплющих Учителя на площади в тот день, а затем со смехом наблюдающих его смерть, решился бы сразиться с жертвой на равных – один на один против Учителя и его темных чар? Вот это был бы справедливый бой.
– О каком справедливом бое может идти речь, если человек сражается против колдуна? – прошептала я, глядя в сузившиеся зрачки Леонарда.
Он не слышал меня, увлеченный своим монологом.
– Вот так я возненавидел толпу. Сосредоточение жалких тварей, лишь вместе представляющих собой силу. Пустыня подавляет своими масштабами, но забери одну песчинку – никто не заметит. Уж что-что, а песка всегда хватает. А я ценю индивидуальность яркую, как солнце, на которое нельзя смотреть иначе, чем снизу вверх.
– Но само солнце вам не по нраву, – пробормотала я.
– Тот, кто так велик и высок, не должен всматриваться во всю эту мелкоту под ногами. Песок – это строительный материал, и такие, как я, вольны тратить его как нам вздумается. Сравните нас, Анна, себя и меня. Что вы можете сделать. Что я могу сделать. Так кто, считаете, вы для меня? Пылинка. И я смету вас одним касанием.
Самодовольные разглагольствования Леонарда до того меня коробили, что я даже забыла про страх.
– Отвратительные идеи.
– Поверьте, в нашем веке вам еще не раз пришлось бы их услышать, будь у вас шанс задержаться надолго. Старец убит, но его убеждения распространяются в воздухе.
– У вас мания величия, Леонард. Вы больны.
– Мания величия, мышка моя, это когда представления человека о самом себе экстремально завышены по сравнению с тем, чем он является на самом деле. Я же оцениваю себя адекватно и единственно правильно. Еще немного времени, и каждому из живущих в этом мире придется признать мою власть. Как тяжело вы дышите, Анна, – Леонард теперь удерживал меня за руки. – И смотрите на меня с ненавистью. Зачем? Какой смысл меня ненавидеть? Вы назвали меня жестоким… но это неправда. Анна, все это время я был с вами сама любезность. Я позволил вам выстраивать процесс обучения Колина как вы считаете верным, вмешиваясь лишь в крайних случаях. Я даже позволил купить эту глупую канарейку. Как вы ее назвали? Жюстина? Что за вульгарное имя.
Радужки Леонарда были как изо льда. Медленно тая, они покрывались матовой испарью. Я попыталась высвободить руки, но не получилось – его пальцы, хотя и производили впечатление хрупких, сжимали, как тиски.
– Ваш гнев должен обратиться на судьбу. Все решается еще до нашего рождения – кто правитель, а кто слуга; кто тигр, а кто земляной червь. Так стоит ли винить меня за то, что мне выпало родиться тем, кто есть я, а вам – лишь быть моей пешкой, средством для достижения цели?
Он стиснул мои пальцы сильнее, причиняя мне сильную боль.
– Посмотрите на себя. Невзрачна, как уголек. Интеллект не выше среднего уровня. Пресная личность. Сейчас вам кажется, что земля разверзлась под вашими ногами, и вы провалились прямиком в ад. Вы кричите мысленно: за что, почему? Но вы успокоитесь, если порассуждаете, как сложилась бы ваша жизнь, не прервись она так рано. Как гувернантка вы скитались бы из дома в дом, получая гроши и упреки. Бесприютная, нищая, никому не нужная – звучит печально, не так ли?
Если слова Леонарда и вызывали во мне некий отклик, я продолжала смотреть на него с упрямой решимостью.
– Будь вы симпатичнее или удачливее, вы вышли бы замуж за какого-нибудь аптекаря или бакалейщика, – продолжал вещать Леонард. – Возможно, у вас бы даже появились дети, хотя сомневаюсь, что ваше тщедушное тело бы это осилило. Были бы вы счастливы под жерновами изматывающих обязанностей жены: служанка, повариха и нянька – все в одном? Сомневаюсь. Вам не хватает жизнерадостности, чтобы встречать превратности судьбы с улыбкой. Заботы превратили бы вас в замкнутое, вечно измотанное, унылое существо. Представьте себе все это, отчетливо. Вы все еще сожалеете о том, что лишены будущего?
Я молчала. Я не верила цыганкам, предсказывающим судьбу, и ему не поверила тоже, так что его слова скользнули мимо, не задев меня. Леонард это заметил, но столп его самоуверенности было невозможно пошатнуть.
– Что ж. Вы производите впечатление человека, не способного успокоиться и позволить реке течь, как она течет. Я сразу обратил внимание на эту вашу черту – вы постоянно раздумываете: «Что делать? Как справиться?»
Леонард усилил хватку, и мое лицо окаменело от боли.
– Вот и сейчас вы занимаетесь тем же. Оставьте, вам не на что рассчитывать. Против меня вы ничто. И на Колина глупо надеяться. Хоть он и убежден, что способен подчинить меня, в сущности, он только глупый ребенок. Меня преследовали через три континента, приговаривали к смерти, пытались утопить, сжечь, зарезать – и мне всегда удавалось ускользнуть целым и невредимым. Что против меня может сделать восьмилетний мальчик? Конечно, я вынужден беречь ваши жизнь и здоровье, если не хочу разжигать его ярость. Но поверьте мне – есть множество способов заставить человека страдать, не нанося ему видимых повреждений. И мне не нужно колдовство, чтобы сделать так, что вы пойдете и утопитесь, не сказав никому ни слова о побудивших вас к тому причинах. Что касается Натали… – он отпустил мою левую руку, чтобы, потянув зубами, снять со своей руки повязку. – Даже она не способна ранить меня.
Он показал мне кисть, в которую Натали воткнула нож. От пореза не осталось ни следа. Другой рукой Леонард продолжал калечить мои пальцы.
– Признайте свою беспомощность, Анна, и я оставлю вас в покое.
– Должно же быть что-то, – выдохнула я. – Слабое место. Не бывает тех, кого невозможно победить.
– Меня невозможно победить. Во всяком случае, вашими силами. Признайте свою неспособность противостоять мне.
– Нет, – я боялась боли, которую он уже причинял и мог причинить мне, но все внутри меня кричало «нет!», и я не могла солгать.
– Да, – мягко произнес Леонард.
– Нет, – я почти слышала, как хрустят мои кости. Мне вспоминались чудовища из сказок. Даже если они казались непобедимыми, всегда находился способ одолеть их. Монстр с каменной шкурой превращался в пепел от нескольких правильных волшебных слов. Неуязвимости не бывает, я знала точно. В детстве я читала миф про Ахиллеса.
– Да, – надавил Леонард.
Я скривилась от боли, но ответила:
– Нет.
И тогда Леонард впал в безумие. Спокойствие упало с его лица, как кусок старой штукатурки со стены.
– Признай мое могущество! – закричал он, выкручивая мне руки.
Я молча мотала головой, безуспешно пытаясь вырваться. Часть меня уже смирилась с пыткой и наблюдала мои мучения отстраненно, точно все происходило с кем-то другим. От физической боли по моему лицу текли слезы. Но все, что ощущала моя душа – это собственную правоту. Леонард все же отпустил меня, но затем несколько раз быстро, сильно ударил. В ушах у меня зазвенело. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в комнату шумным вихрем не ворвалась Натали.
– А ну, не трожь! – завопила Натали, осыпая Леонарда градом ударов, и он, моментально придя в себя, отступил.
– Что такое, Натали? – Леонард говорил спокойно, хотя его щека все еще подергивалась. – С каких это пор тебя заботит кто-либо, кроме тебя самой?
– Не твое собачье дело, – отрезала Натали. – Убери свои поганые лапы от нее.
– Когда я снес голову твоей любимой Агнесс, с которой ты успела покувыркаться в каждом углу, ты и тогда ничего не сказала.
– Она мне надоела. И вообще – я не обязана перед тобой оправдываться, – Натали бросила на меня взгляд искоса.
– Темнеет, Натали, – обратил ее внимание Леонард и растянул в улыбке тонкие губы.
Натали задрожала, скрестив на груди руки. Они с Леонардом замерли, глядя друг на друга.
«Чего они ждут?» – подумала я, и ответ последовал незамедлительно. Лицо и руки Натали побелели, затем из ее кожи выступили тонкие шерстинки. Черты ее лица менялись, тело уменьшалось, и вот она со вздохом упала на четвереньки. Происходящее было настолько сюрреалистичным, что я даже не удивилась, не способная поверить, что все происходит на самом деле.
Я закрыла глаза, а когда открыла – всего лишь спустя несколько секунд, – превращение завершилось, и на месте Натали стояла черно-белая кошка. Шерсть ее была поднята, усы встопорщены. Леонард поддел кошку ногой и, жалобно мяукнув, она бросилась под кровать.
– Смотри мне, Натали, в следующий раз это может быть лягушка или червяк. Как тебе такое понравится? – Леонард перевел взгляд на меня. – Она устанет от тебя, как устала ото всех предыдущих, девчонка. Колин тем более не способен к истинной привязанности. Как только тобой наиграются, я выброшу тебя, как сломанную куклу.
Леонард поправил галстук и вышел. Я чувствовала себя так, будто меня протащили волоком по каменистой дороге. Разбитая губа кровоточила. Я достала платок и привела себя в относительный порядок. Потом попыталась извлечь из-под кровати Натали.
– Кис-кис, – позвала я, остро ощущая безумие ситуации.
Кошка была испугана и долго не желала выходить. Кое-как я выманила ее, посадила себе на колени. Погладила, и она поднырнула под ладонь. Человеческий разум в этом животном явно не теплился. Обняв кошку, я забралась под одеяло. Комната погружалась во тьму. Дом скрипел, вздыхал, превратился в огромное, печальное, недоброе существо. Мы с кошкой согрели друг друга. Она начала тихонько мурлыкать. «В зверином обличии Натали гораздо дружелюбнее», – отметила я и уснула.
Когда я проснулась, Натали уже встала, но ее тепло еще оставалось на подушке и простыне.
– Доброе утро, – сказала я, чем, разумеется, вызвала саркастичное фырканье.
– У тебя нет сигарет? А то во рту помойка, – Натали сплюнула на ковер.
– Не плюйся, – нахмурилась я, и Натали захохотала.
Ее смех оказался заразительным, и я тоже засмеялась, хоть у меня и мелькнуло в голове: «Смех висельников».
– Что бы ни случилось, порядок на первом месте, – отсмеявшись, констатировала Натали. – Пойдем ко мне. Там можно заплевать все хоть доверху.
Там и так было заплевано доверху. Повсюду валялись окурки, на всех плоскостях громоздились опорожненные винные бутылки. Как Натали удается столько пить и сохранять адекватность?
– Меня медленно сшибает, – ответила она моему удивленному взгляду. – Я крепкая, как кобыла, и выпить могу соответствующе.
Расчистив себе место на кровати, Натали села, прикурила сигарету и задрожала от удовольствия. Докурив, она выудила из-под кровати непочатую бутылку и посмотрела сквозь нее: вино было темно-красное.
– Как кровь, – лениво протянула Натали. – И я хочу крови. Его крови, – она потянулась за штопором.
– Вино с утра? – ужаснулась я.
– Жнаешь ли, – прошепелявила Натали с зажатой в зубах второй сигаретой, – осенние и зимние дни так коротки, что едва я успею проснуться, как обращаюсь в проклятую кошару. Стоит использовать каждую возможность поразвлечься, – она отхлебнула из горла, умудрившись при этом не выпустить изо рта сигарету.
– Это Леонард заколдовал тебя?
– Нет, это меня мама такой родила, – ухмыльнулась Натали.
– Почему он так поступил с тобой?
– Ему, видите ли, надоело, что по ночам я шастаю по дому и строю ему козни. Он, знаете ли, устает меня контролировать. Да лег бы, наконец, в гроб, там бы и отдохнул! – Натали протяжно выдохнула, и вокруг нее заклубился дым. – Самое бесящее, что, оборачиваясь пушистой тварью, я полностью себя теряю, ничего потом не помню. И где только не просыпалась наутро… один раз даже на крыше. Три часа сидела, не знала, как слезть. Убиться насмерть я бы, конечно, не смогла, но падать с высоты все равно удовольствие ниже среднего. А то, бывает, дряни какой-нибудь нажрется… однажды меня все утро рвало кузнечиками. Если вдуматься, все это смешно – когда происходит не с тобой.
– Ты действительно не можешь умереть, Натали?
– Ага. Это он придумал, чтобы я руки на себя не наложила. И даже если кого-нибудь попросить, не сработает, – Натали подала мне бутылку. – Ударь меня.
– Что? Я не могу.
– Не будь дурой и ударь меня.
Я неуверенно коснулась Натали бутылкой.
– Да не так! – воскликнула Натали. – С силой!
Я ударила сильнее, и в этот раз что-то произошло. Бутылка как будто налетела на невидимую преграду.
– А если ты ее в меня бросишь, она пролетит мимо, как ни старайся. Еще у меня не получается нажать курок, когда я направляю оружие на себя.
– А ты пыталась стрелять в себя?
Натали невозмутимо пожала плечами.
– Много раз. Если бы мне удалось, было бы здорово. Я бы сбежала из этого сумасшедшего дома той же дверью, что когда-то моя мать, – Натали подперла голову руками. Сигарета свисала с ее губы, как приклеенная. – Что бы я ни отдала за свободу, через что бы ни согласилась пройти. Лучше быть шлюхой в порту, чем пленницей здесь. Знаешь, на что похожа моя жизнь? Как будто спишь и видишь кошмар, где находишься в невыразимо ужасном месте и бежишь прочь, но, сколько бы ни бежала, не двигаешься с места. А потом сон заканчивается, открываешь глаза и видишь, что в реальности все то же самое. И точно так же не уйти. Из кошмара в кошмар.
Голос Натали был так же горек, как дым ее сигарет. Мне было жаль ее до боли в груди.
Все еще думая о Натали, я направилась к Колину.
– На этом все? – ядовито осведомился он, когда я вошла в комнату – Теперь, когда ты разобралась в нас всех, ты боишься меня? Не хочешь видеть меня и разговаривать со мной?
– Ничего подобного, – сказала я, сев на стул возле его кровати. – Ты не виноват в том, что делает Леонард. Хотя я все еще не понимаю, что происходит с тобой.
– Леонард рассказывал, что раньше было много богов, – сказал Колин. – А затем они вымерли. Считалось, что их нельзя вернуть к жизни, но однажды один человек рассказал Леонарду, как это сделать. Но прежде, чем бог станет сильным, ему надо вырасти.
– Зачем это нужно Леонарду? – спросила я.
Колин злобно посмотрел на меня. Глаза у него были запавшие, лицо костистое. Он походил на измученного зверька, загнанного в угол и способного только сверкать из темноты глазами и угрожающе рычать.
– Он собирается «навести порядок». Изменить мироустройство. Леонард говорит, что на самом деле он уже самый главный, а бог ему требуется лишь для того, чтобы объяснить это всем остальным, всему человечеству. Леонард думает, что сможет управлять богом, – Колин нахмурился. – Но только я смогу им управлять. Потому что он и есть я.
– Нет, Колин, ты – это ты. А вовсе не то, что Леонард в тебе взращивает.
– Когда мне плохо, богу тоже становится плохо, – продолжал Колин. – Если я заболею, он тоже заболеет. Он обитает во мне.
– Он… любит тебя?
– Нет, – вертикальная морщинка между бровями Колина была глубока, как порез. Мне захотелось разгладить ее пальцами. – Пока он маленький, мы связаны физически. Но даже когда он повзрослеет и я смогу отпустить его, он будет заботиться обо мне и подчиняться мне, потому что считает себя частью меня. Это не любовь. Это родство.
– Он может выполнить любое твое желание?
– В будущем. Сейчас он только ребенок и не понимает приказов. Нужно подождать еще сколько-то… может быть, десять лет. Выпускать его раньше слишком опасно.
– Как зовут твоего бога?
– В разные времена и разные народы называли его по-разному. Римляне именовали его Арес. Ацтеки – Уицилопочтли. Египтяне – Сет. Баал, Кали, Тейшеба, Нергал. Не перечислишь.
Не все эти имена были мне известны. Но суть я уловила. Все это были боги, связанные с разрушением и смертью. Боги войны.
Теперь мне стало ясно, что все время отталкивало меня от Колина. Прикасаясь к его руке, я чувствовала мощное, жестокое существо, дремлющее под тонкой кожей в ожидании своего часа. Моя неприязнь не относилась к самому Колину.
– Не знаю, поверишь ли ты мне, Колин, но я твой друг, – сказала я. – По-прежнему.
Колин просверлил меня взглядом. Я спокойно и прямо смотрела на него. И что-то в моем лице заставило его поверить.
– Хорошо, – смягчился он.
Мы как будто скрепили негласное соглашение. Я заулыбалась. Удивительно, как переменчиво человеческое настроение. Вчера я была раздавлена мыслями о близящейся смерти, а сегодня ссора с ребенком казалась мне еще худшей перспективой. Сейчас, когда туча, вставшая между мной и Колином, рассеялась, я ощущала себя вполне хорошо. Конечно, этот давящий, тяжелый, как камень, страх никуда не денется, но при желании я смогу не обращать на него внимания.
В полдень я накинула пальто и вышла из дома. Я бродила несколько часов и все это время в моей голове крутились слова Натали: «Кошмар, из которого не можешь убежать, и затем реальность, в которой все точно так же». Я как будто блуждала по кругу – сколько бы ни шла, неизменно возвращалась к тому, что оставила позади полчаса назад. Это вызывало ощущение безнадежности и было даже страшнее злых глаз Леонарда, его угроз и жестких пальцев. Удивительнее, чем зрелище Натали, превращающейся в кошку. Колдовство… Возвращаясь в дом, я подумала о женщинах, которых сжигали на кострах по обвинению в ведовстве. Для меня стало очевидным, что все они погибли зря. Настоящей ведьме удалось бы избежать наказания, будьте уверены.
Я отправилась не к себе на второй этаж, а по длинному коридору первого этажа до конца, к Натали. В своей замусоренной комнате она лежала на кровати и спала. Я вынула из ее пальцев еще тлеющую сигарету и, не выдержав – Натали выглядела такой красивой и несчастной – поцеловала гладкую щеку.
– Мама, – пробормотала Натали и раскрыла глаза. Несколько секунд она неузнающе смотрела на меня, потом протянула: – Ты…
– Спи дальше, Натали. Я сейчас уйду.
– Нет, – Натали села. – Оставайся. Пришла пора рассказать тебе все. Только найду сигареты. И штопор.
Натали пошатывало. Я села на кровать, понимая, что будь Натали трезвой, она не начала бы этот разговор.
– Дать тебе сигарету?
Я задумалась.
– Да, пожалуй.
Натали помогла мне прикурить, откупорила бутылку и прилегла, прижимая ее к груди. Несколько секунд она собиралась с мыслями. Я видела ее сомнения почти так же отчетливо, как ее саму. Отпив глоток, Натали начала:
– Я не всегда ненавидела Леонарда. У нас пять лет разницы в возрасте. Несмотря на это, в детстве мы были очень дружны. Хотя «дружба» слишком мелкое слово, чтобы обозначить происходившее между нами. Он был всем для меня. Целым миром.
Я осторожно потянула дым из сигареты. Какая горечь. Что бы ни сказала Натали, я решила не комментировать, понимая, что лучше позволить ей выговориться.
– Хотелось бы мне заявить, что это позже темные знания испортили его. Зародили семя зла в его разуме, – Натали фыркнула. – Но он всегда был тем, кто он сейчас. Ему всегда хотелось быть лучше всех. В школьные годы он проводил ночи за учебой, засыпал на учебниках, зато в классе был самым умным, ну прямо-таки вознесся над всеми. Однажды схлопотал по химии «B», так я думала, он убьет себя. Он разбил себе голову об стену, представляешь?
Учителя обожали его поначалу, а потом возненавидели, потому что он начал ловить их на ошибках. Когда он завершил школу на три года раньше положенного, только вежливость не позволяла им кричать «ура», наконец избавившись от него. Конечно, первого места в школе было для него недостаточно. Он постоянно себя со всеми сравнивал. «Я красивее его? – Нет. – Тогда я умнее его? – Думаю, да. – Он красивее меня в большей степени, чем я его умнее?» Он просто изводил меня такими разговорами. Не могу понять, откуда столь глубокий страх собственной ущербности.
Я проследила взглядом за кольцом дыма, тающим в воздухе. Чувство собственной ущербности. Как знакомо.
– Он всегда бесился, когда слышал Моцарта, – с усмешкой продолжила Натали. – Потому что Моцарт давно умер, а человечество до сих пор не извергло его из себя. Потому что Моцарт сумел сохранить свое величие на века. Леонарда просто разъедала эта музыка. Я говорила, как думала: «Лео, ты не в себе. Нельзя жить с такой завистью». Но завидовал он не таланту Моцарта, а скорее его высшей позиции среди других композиторов. Вот что для Леонарда означало быть лучшим – когда ты такой великий, что все остальные по сравнению с тобой букашки. В конечном итоге все сводилось к главенству и контролю.
Свободный от школы, несколько лет Леонард вел праздный образ жизни, глубже погружаясь в свои болезненные идеи величия. Он полюбил читать всякую ерунду про черных магов… вот уж кто обрел настоящее могущество среди людей. Где он только находил эти бредовые книжонки? И все продолжал размышлять о каких-то мерзостях. Что угодно, лишь бы не чувствовать себя ничтожным. Он читал и Библию, критиковал каждую строчку. Бог идиот, Леонард лучше будет за Дьявола. Или будет самим Дьяволом. Смешно.
Когда ему исполнилось восемнадцать, Леонард сообщил мне, что уезжает. Куда-то в Индию, якобы для работы при посольстве, а на самом деле найти каких-то колдунов. Я спросила: «У тебя жар, Лео?», но мне стало страшно. Потому что я знала: он найдет, и начнет продвигаться дальше, следуя своему плану. У меня возникло ощущение, что все рушится. Я пыталась переубедить его. Говорила, что сойду с ума от тоски по нему, что колдовство – это выдумки, и он не обнаружит тайных знаний, пусть даже обыщет весь мир. Но у меня ничего не получалось. Тогда я украла у отца ключи от стола в кабинете и достала револьвер. Пряча оружие за спиной, подошла к Леонарду и выстрелила в него дважды. Сюда и сюда, – Натали показала на плечо и колено.
– Тебе было жалко его?
– Я отчаялась. И боялась случайно убить его, поэтому целилась очень старательно. Если я не могла остановить Леонарда словами, что еще я могла сделать?
– Ты могла рассказать его родителям о том, что он собирается бежать.
– Ха. Думаешь, они смогли бы его удержать, если я не смогла? Его отец был слизняк. Прямо как мой папочка. Сразу ясно, братья, – Натали отпила вино большими глотками, как воду. – Леонард убедил своих родителей, что я выстрелила в него случайно, и не держал на меня обиды. Пока он выздоравливал, я приходила к нему каждый день. Он как будто бы оставил свои намерения. Я расслабилась. Но как только его раны достаточно зажили, он исчез.
Его не было четыре года. Все это время я проклинала его. Потом он неожиданно объявился. Повзрослевший, загоревший, но все такой же, на первый взгляд. Хотя я ненавидела его, я соскучилась по нему. И я его простила. А вскоре его родители погибли при пожаре, и он пришел в наш дом, изображая скорбь… Ха. В нем скорби меньше, чем в дохлой лягушке. Он был в таком горе, потеряв семью, дом, он не мог оставаться один, ну конечно.
«Уж не ты ли сам избавился от них, мой дорогой?» – спросила я. «Просто случай, принесший нам всем несчастье, – ответил Леонард. – Свеча, опрокинувшаяся на скатерть. Зачем же думать обо мне худшее, моя кошечка?» И снова надел тоску и печаль на свое самодовольное лицо. Даже я поразилась бы ему, не будь я такой же тварью, как и он. Люди для него были ничто. Просто бумажные куклы, которые разрываешь, сминаешь и – да – бросаешь в огонь.
Переселившись в наш городской дом, Леонард начал внушать моему отцу, что спокойная обстановка пошла бы на пользу моей матери, ожидающей ребенка. Так почему бы не уехать из города на несколько недель, тем более что подходящее место было.
Мой отец был общительным человеком. Но он был склонен к меланхолии, периоды которой порой растягивались надолго. Как раз для таких случаев наша семья держала этот дом, который в то время не был мрачным, нет, совсем. Здесь было не безлюдно, но уединенно, не пусто, но спокойно. Сюда мы приглашали только самых близких друзей, моя мать выращивала здесь цветы. Мне кажется, все это было в прошлой жизни…
До сих пор помню день прибытия – такой солнечный… Все было как обычно… разве что на этот раз нас сопровождал Леонард, прячущий под одеждой странные татуировки, о которых было известно только мне. Если бы кто-то из нас мог предположить, что мы уже не выберемся отсюда… Но мы считали Леонарда членом нашей семьи, не ждали от него зла, даже я, хотя история с его родителями должна была меня вразумить. Тетя и дядя не были мне близки, их смерть меня не затронула. Но я не могла и подумать, что ради своих планов Леонард способен принести в жертву меня и людей, которые были мне ценны… – к этому моменту рассказа Натали успела уполовинить вино. У нее начал заплетаться язык.
– Недели шли. В наш дом потянулись люди, приглашенные Леонардом… Все неприятные, молчаливые, несуразно одетые, как будто бы прорвавшиеся в этот мир из параллельного. Многие из них даже не говорили по-английски. Мой отец протестовал, но потом весь дом наполнился сладким смрадом, от которого зрение теряло четкость, а мысли связность, и он перестал возражать. Чужестранцы хлынули потоком, и незаметно мы стали пленниками в нашем собственном доме. Мою мать я почти не видела. Они сразу отобрали ее у меня.
Целыми днями я лежала в своей комнате, но я не могу вспомнить, запирали ли меня или же у меня просто не было сил подняться. Я была как одурманенная. Леонард приходил ко мне, ложился со мной, разговаривал, гладил меня по волосам. Я смотрела на него, думала, что с моей семьей происходит что-то очень плохое, но не могла понять, что. Я даже не всегда могла вспомнить их, маму, папу, отчего мне начинало казаться, что семьи у меня не было вовсе. Я исхудала до костей, потому что едва могла есть – меня постоянно тошнило из-за приторной вони, от которой нигде в доме не стало спасения. Собственная кожа казалась мне липкой, пропитавшейся этим сиропом, что уже был вместо воздуха.
