Литтмегалина
Дом на берегу
Спотыкаясь о камни, я подошла к воде вплотную, так что волны плеснули мне на ноги, и зашвырнула дневник так далеко, как только сил хватило, молясь, чтобы море унесло его далеко-далеко, туда, где Леонард не сможет узнать о нем.
Какой-то звук привлек мое внимание. Содрогнувшись, я всмотрелась в темноту. Сначала мне показалось, что это человек, стоящий на четвереньках в плещущих волнах. Потом я поняла, что это пес. Бист. Наклонив морду, пес глотнул горькую воду. Очертания его стали меняться. Он увеличивался в размерах, разбухал, принимая аморфную форму. «Беги, беги!» – слышала я истерический голосок, но даже не понимала, что он раздается в моей голове.
Как в худшем кошмаре, вместо того чтобы бежать, я застыла, не способная отвести взгляд. Не было никакой морской лошадки. Вот кто утащил отца Натали в морскую бездну. Бист стал уже втрое больше своего прежнего размера. Монстр – это уже не было собакой – повернул на меня свою огромную безобразную голову и издал рокочущий, заунывный рык. Глаза его сверкнули в темноте, как маленькие зеркала. И тогда я наконец-то смогла побежать.
Дом Леонарда не являлся безопасным местом, но у меня не было выбора. Ноги сами доставили меня к единственному человеку, у которого я могла попросить защиты. Однако комната Натали оказалась пуста. На кровати Натали, свернувшись клубком, крепко спала белая, с черными пятнами, кошка. Я обессилено упала рядом с ней. Где же Натали? Рядом с ней мне не было бы так жутко. Пушистый бок ровно вздымался и опадал. Я прижалась к нему лицом… «Нет убежища», – внятно произнес злой, вкрадчивый голос, шедший будто бы прямо изнутри живого, безмятежного существа. Я отскочила, попятилась к двери. Кошка свернулась плотнее, пряча в мех свой розовый нос.
А мне предстояло очередное бегство по затопленным тьмой коридорам, бесчисленные невидимые ступени, по которым я поднималась, хватаясь за холодные стены.
Маленький огонек приближался ко мне, и я остановилась, не зная, чего ожидать… Из темноты выступила Мария, в руках которой горела свеча такого же красного, как ее платье, цвета. Одно плечо Марии было оголено, рукав разорван. От нее исходил сладкий запах, столь же приятный, сколь и омерзительный. Видимо, мое лицо еще не успело спрятать под обычным безразличием следы потрясения, потому что Мария спросила, приблизившись ко мне:
– Que pasa?
– Я не знаю, – пробормотала я, и ладонь Марии легла на мою щеку, лаская. Отвращение было резким и болезненным; как удар, отшвырнуло меня прочь от нее. Обогнув Марию, я поспешила дальше.
– Que pasa contigo? – повторила Мария мне вслед, и я удивилась, как не расслышала сразу, что она ужасно пьяна.
Я споткнулась, ударяясь коленкой о ступеньку, и, поднявшись, взлетела по лестнице.
Только в своей комнате я подумала о Колине. Почему я бросилась к Натали, а не к нему? Леонард в некоторой степени прислушивался к Колину. Так почему я начисто забыла о нем, представляя Натали моим единственным другом?
Сидя на краю кровати, я ждала, когда что-то случится. Воображала Леонарда, врывающегося ко мне со злобным смехом и красными горящими глазами. Но ничего не происходило. Я подошла к двери, прислонилась к ней и прислушалась: где-то стучали маленькие барабаны. Край моей юбки колыхали холодные потоки. Дом пульсировал и звенел, жил своей особой жизнью, которую отныне не намеревался держать в тайне. Я поняла, что Леонард все знает, слышит, что сейчас мелькает у меня в голове.
Мне не удалось уснуть ночью. Голоса сплетались, произнося непривычные слуху, непонятные слова. Они наполнили весь дом, не оставив чистым ни одного уголка. Я слышала их в толще стены, прижимаясь к ней ухом, и они сводили меня с ума, доносясь из мягкого перьевого нутра моей подушки. Один раз раздался заливистый, громкий, безумный смех Марии. Вспомнилось, что, когда я наткнулась на нее в коридоре, алкоголем от нее не пахло, хотя она едва держалась на ногах. Тогда что вызвало ее опьянение? Она всегда была какой-то отстраненной, витающей в облаках… Почему я не сочла это подозрительным? Хотя что бы изменила моя внимательность… Ничего.
Дом утих на рассвете. Я встала и пошла к Колину – долгим, петляющим путем, чтобы заглянуть по пути к Натали. Она лежала поверх одеяла, свернувшись калачиком, и не подняла головы.
Колин бодрствовал. Глядел, по своему обыкновению, в потолок, взглядом, который то казался задумчивым, а то совершенно пустым.
– Можно я побуду с тобой?
– Ляг рядом.
Я сняла ботинки и легла.
– Заберись под одеяло. Холодно.
Я дрожала, даже под одеялом, но постепенно согрелась. Профиль Колина так сливался с сумраком в комнате, что можно было подумать, лицо Колина прозрачно, как стекло.
– Поговори со мной, – попросил Колин.
– Я не знаю, о чем.
На самом деле нам было что обсудить. Почему ты такой странный, Колин? Почему у тебя такие большие глаза? Уши? Зубы? Я рассмеялась.
– Что тебя смешит? – недовольно осведомился Колин. – О чем ты думаешь?
– О сказке.
– Я ее знаю?
– Эту – да. Я расскажу тебе другую. Она называется «Зеленая змея». В далеком королевстве у королевы родилась дочь. Королева была очень счастлива и устроила во дворце роскошный праздник для фей. Но внезапно в разгар праздника явилась злая фея, которую забыли пригласить, и наслала страшное проклятие на маленькую принцессу.
Время шло. Принцесса, которую назвали Дорагли, подрастала. У нее были доброе сердце и ясный ум, но из-за проклятия с каждым днем она становилась все уродливее. Когда ей исполнилось шестнадцать, отчаявшиеся родители отправили ее в мрачную башню на окраине королевства, где Дорагли должна была жить, скрытая от людских глаз.
Прошло два года. Дни Дорагли были пусты и одиноки, и она часто плакала. Но однажды, выйдя из башни к реке, она увидела золотую лодочку. Лодка будто ждала ее, и, была не была, Дорагли села в нее. К ее удивлению, лодка поплыла сама и привезла принцессу к большому прекрасному дворцу. Во дворце Дорагли встретили пятьдесят маленьких китайских куколок, которые назвали ее своей королевой и объяснили ей, что отныне, если она только пожелает, дворец станет ее домом. Дорагли очень понравилось во дворце, и она осталась.
Ночью, лежа на своей огромной кровати, она услышала тихий голос, зовущий ее. Сначала Дорагли испугалась, но голос говорил с ней так ласково и разумно, что она успокоилась и начала отвечать. Голос рассказал ей, что когда-то он был королем, а потом его заколдовала та же злая фея, что прокляла Дорагли. Через два года срок заклятья должен истечь, и тогда Король вернется к прежнему виду, а пока он попросил ее не зажигать свечу и не смотреть на него. Дорагли согласилась.
Каждую ночь голос заговаривал с ней, и постепенно они подружились. Но все чаще Дорагли задумывалась о том, как выглядит ее невидимый собеседник. Любопытство, разгораясь, начало жечь ее, как настоящий огонь. И как-то ночью, не выдержав, она зажгла свечу и – о ужас! – увидела рядом с собой огромную зеленую змею! «Что ты наделала! – закричала зеленая змея, заливаясь слезами. – Если бы ты дождалась, когда заклятье будет снято, я бы навсегда остался с тобой, а теперь злая фея заберет меня к себе в услужение до конца моих дней!» – я почувствовала слезинки в уголках моих глаз и прервалась.
– Дорагли спасла Короля? – спросил Колин.
– Наверное. Если очень постаралась. В детстве я очень любила эту сказку. Но не понимала, о чем она.
– О чем?
– О том, что иногда, пытаясь узнать правду, только причиняешь кому-то боль.
– Я тоже расскажу тебе сказку. В волшебном королевстве стоял прекрасный дворец. Все его стены были выкрашены в разные цвета. С утра до вечера его освещало солнце, а ночью над ним сияли яркие звезды. В этом дворце жили Король, Королева и их дети – Принц и Принцесса. Король и Королева правили страной справедливо, и жители ее были счастливы. Но однажды двери дворца растворились, и вошел юноша с лицом темным, как нечищеное серебро. «Кто ты?» – спросил Король незнакомца. «Я сын твоего брата, – ответил незнакомец. – Ты считал, что я и мой отец давным-давно погибли в кораблекрушении, но мне удалось спастись. Десять лет я, больной и одинокий, пробирался к дому через полмира, возмужав в пути. И вот я здесь». Тогда Король узнал его. Обрадованный, он позволил гостю остаться и жить во дворце.
Меня мутило. Я взяла стакан с прикроватного столика и попила. Вода была затхлой на вкус.
– Что случилось потом?
Колин посмотрел на меня колючим, строгим взглядом, придавшим ему сходство с маленьким старичком.
– Потом Темный Принц отравил Короля и Королеву. Он запер Принцессу в золотую клетку, а Принца превратил в огнедышащего дракона. Потому что на самом деле Темный Принц был не племянником Короля, а черным колдуном, мечтавшим захватить власть над королевством.
– Но в итоге сказка закончилась хорошо? – спросила я, хотя у меня не было надежды.
– Нет, конечно. Как одолеть колдуна? – риторически осведомился Колин. – Темный Принц объявил себя королем, а те, кто пытался противостоять ему, были растерзаны и сожжены драконом, уже забывшим, что он был Принцем, и ставшим настоящим чудовищем, – Колин усмехнулся. – Поняла, о чем эта сказка?
– О чем?
– О том, что нельзя впускать незнакомцев в дом. Даже если они говорят тебе, что ты их знаешь.
Как одолеть колдуна? На протяжении нескольких дней я неизменно возвращалась к этому вопросу. Мое сознание искало выход, как крыса в лабиринте. Что может помочь, когда силы так неравны? Даже Давид не справился с Голиафом голыми руками – у него была праща. И ночью я узнавала обрывки своих дневных размышлений, воплощенные в снах.
Снов мне снилось как никогда много. Снились барабаны, дым, горящие листья, глаза, сверкающие в темноте, и заунывный собачий вой. Снилось, что во время прилива волны были совсем красные и выбрасывали на берег кости. Снился Колин, с улыбкой переламывающий пополам маленьких вопящих человечков, а затем вдруг спрыгивающий с кровати и, пробив потолок и крышу, исчезающий в ночи…
А перед самым пробуждением, каждое утро, я видела Леонарда, с издевательской ухмылкой глядящего на меня сверху, перегнувшись через стол. Как я не замечала прежде, до чего жестокое у него лицо, лишь прикрытое тонкой маской благопристойности? В одном из снов я пыталась убежать от Леонарда, от его сокрушающего смеха, но он бросил кольцо, которое окружило меня золотой, блестящей, непреодолимой стеной… Я опустилась на колени, закрыла голову руками, почувствовала, что задыхаюсь… и проснулась.
Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и прижимала ладони к затылку. «Что будет с нами со всеми? – подумала я, перевернувшись и глядя в растрескавшийся потолок. – Убьют ли меня, как девушек, что были здесь прежде? По какой причине от них избавились? Разобрались ли они с ситуацией, как и я? Или же просто не смогли сладить с Колином?» Мне было семнадцать, в смерть верилось с трудом. Но я понимала, что могу умереть вне зависимости от того, во что верю. Давние намеки Натали теперь казались такими прозрачными, что поразительно, как я умудрилась не понять их сразу.
Снова зашевелилась моя паранойя насчет дневника. Я ходила к морю по пять, десять раз на дню, но не могла себя успокоить. Я стала одержимой навязчивой идеей, завязла в тревоге, как в мокром песке. Сейчас мне подумалось, что, как бы далеко дневник ни унесло море, сегодня оно вернет его обратно. Леонард увидит разбросанные листы, прогуливаясь по берегу. Он прочтет строчки, даже если морская вода стерла их, не оставив следа, и задумается, как получилось, что дневник оказался на берегу. Потом ему придет в голову, что Натали бы ни за что не выбросила дневник. Значит, это сделала я. Значит, я все знаю.
– Какая-то вы бледная, – отметила миссис Пибоди, когда я спустилась за завтраком для себя и Колина. – И похудели еще больше. Точно вас что-то ест изнутри.
«Глупая Пибоди, – подумала я с внезапной злостью. – Черепаха, не знающая ничего, что творится вне ее панциря».
После обеда я пошла к морю. Долго ходила вдоль кромки воды, но дневника, конечно, не нашла. Я понадеялась, что его съели рыбы. На пути к дому я встретила Леонарда.
– Вы что-то потеряли? – спросил он, улыбнувшись. После того разговора в его кабинете, когда он принял мои извинения, его раздражение улеглось. О моем проступке он мне не напоминал.
Я подавила вскрик и посмотрела Леонарду прямо в глаза.
– Нет. Почему вы так решили?
– У вас ищущий взгляд.
А его глаза смеялись. Пока я смотрела на Леонарда, изящного и собранного, мой разум отказывался верить в мрачные истории о нем. Было так удобно притвориться, что все это неправда… Проблема только в том, что этого «всего» накопилось слишком много.
– Вас не было за завтраком.
– Я плохо себя чувствовала.
Он изобразил на лице сожаление. Что ему известно обо мне? Это походило на игру. «Известно ли тебе, что я знаю, что ты знаешь?» «Да, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь». Или, может быть, я не знаю ничего. Или, может быть, он.
– В дальнейшем рассчитываю на ваше присутствие, – Леонард сверкнул зубами, ровными, но слегка желтоватыми, как слоновая кость.
Мои нервы звенели. Я была почти уверена: ему известно, что я прочла дневник (в следующую секунду уже не так уверена). Так почему же я до сих пор не наказана за свое губительное любопытство? «Ожидание наказания может быть хуже самого наказания, – сказала как-то Натали. – А он знает о пытках все».
На следующее утро, пытаясь подбодрить себя перед завтраком, я навестила Натали. В ее комнате был бардак даже больше обычного, пахло перегаром и сигаретами. Сама Натали стояла возле зеркала, своим внешним видом настолько контрастируя с обстановкой и с тем, как она выглядела обычно, что я оторопела. Впервые за все время нашего знакомства она была одета в платье – снежно-белое, украшенное кружевом, с подолом, напоминающим формой перевернутый бокал для шампанского. На ногах у нее были туфельки, на руках – перчатки (на предплечье красовался обширный синяк, но даже он был не способен отвлечь от общей картины). Гладкие волосы собраны в тяжелый узел.
– Натали, ты…
– Сама на себя не похожа? – весело завершила Натали.
– Я хотела сказать, что ты очень красивая. Но и это тоже.
– Это платье моей матери. Она была настоящая леди. Все удивлялись, что у такой, как она, может быть такая, как я. Пацанка, дикарка, – Натали скорчила гримаску.
Вокруг Натали висело облако грусти. И я спросила:
– Ты очень любила ее?
– Я? Хотелось бы ответить, что больше всех. Но я слишком честная. Так что… не знаю. Когда она умерла, я думала, что тоже умру. Но ничего, существую. И иногда почти рада, что ее нет. Не видит, во что я превратилась.
– Почему ты так ненавидишь себя, Натали?
– Потому что я заслуживаю ненависти, – Натали развернулась на каблуках и ослепила меня улыбкой сияющей, как прожектор. – Ты иди в столовую, а я за тобой.
Я возрадовалась. С Натали я могла ощущать себя в относительной безопасности. Чего не могли сказать остальные в столовой.
За столом Мария сонно лопотала что-то на своем суетливом языке. Уотерстоуны, наклоняясь друг к другу, беззвучно шевелили ртами, как рыбы, выброшенные на берег. Леонард, терзая вилкой бекон, благодушно улыбался – пока не поднял взгляд и не увидел Натали.
Широко улыбаясь, Натали, еще выше и стройнее на каблуках, грациозно прошла к столу и заняла место рядом с Леонардом. Присутствующие встрепенулись, видимо, осведомленные, что с появлением Натали привычный ход вещей будет нарушен. Не говоря уже про пищеварительные процессы.
– Кажется, я запретил тебе появляться в столовой, пока мы едим, – сказал Леонард.
– Имею же я право позавтракать со своей семьей, – проворковала Натали.
– Вот именно, позавтракать, – прошипел Леонард. – Не начиная цирковое действо.
Для Натали не были приготовлены столовые приборы, так что она взяла вилку Леонарда. Леонард напрягся. Уотерстоуны опустили головы. Мария хлопнула влажными, блестящими глазами.
– Сегодня я попытаюсь вести себя пристойно. Я даже приоделась к столу. Я похожа на леди, Леонард? – взгляд Натали выражал абсолютное счастье.
– Твоя внешность не соответствует твоему внутреннему содержанию, – неохотно ответил Леонард, сминая салфетку.
– Я не думаю, что можно судить по внутреннему содержанию. Если вспороть живот леди и не-леди, ты мог бы сравнить, что кишки у них примерно одинаковые. Но, наверное, это ты сам знаешь. Ты прекрасно разбираешься в кишках.
– Прекрати говорить гадости.
– Ты же знаешь, что я не могу остановиться и не говорить гадости. Я всегда их говорю. Похоже, исправиться уже не получится. Но надо ли? Ведь после моих проступков меня мучает чувство вины, и я приползаю к тебе вся в слезах, чтобы ты меня утешил. Разве это не мило?
– Тебе лучше уйти.
– Глупыш, – рассмеялась Натали. – Я же знаю – когда ты говоришь так, тебе хочется, чтобы я осталась, – тарелки для нее не было, поэтому она невозмутимо придвинула к себе общее блюдо. – Уотерстоуны, братья наши меньшие, и вы здесь, за столом? – Натали широко раскрыла глаза. – Странные вещи допускаются в твоем доме, Леонард. Вам же должны ставить мисочки на пол. Кормилку, поилку. И тебе, Клиффорд, большую кость, любимчик ты мой. Одна проблема. Я никак не могу вспомнить, кто из вас Клиффорд, а кто Клемент. Или Кларенс, может быть.
– Что за спектакль, Натали?
– Никакой игры. Я предельно искренна. Тебя когда-нибудь закидывали камнями в Индии, Леонард?
– Довольно глупостей, Натали.
– Почему ты не расскажешь мне? Разве ты меня не любишь? Ответь, сделай для меня приятное, как я делаю для тебя.
Леонард угрюмо молчал.
Натали отрезала ломтик от большого куска мяса.
– Ой, как опасно, как неосторожно… В семье, где столь непростые отношения, как в нашей, подавать на стол такие острые ножи, – Натали наколола ломтик на кончик ножа и сунула в рот. – Может случиться что угодно, – продолжала она с набитым ртом. По ее подбородку потек сок. – Например, вот это.
И она вонзила нож в кисть Леонарда, лежащую на столе, с такой силой, что нож стукнул по дереву, насквозь пронзив мягкие ткани. Леонард вскрикнул. Я дернулась. Уотерстоуны продолжали сидеть в тех же позах, как окаменели. Мария улыбалась в пространство.
– Извини. Я опять забыла, что говорить с набитым ртом неприлично, – извиняющимся тоном сказала Натали. – Но я больше не буду, так что простим и забудем, – ее лицо стало задумчивым. – Меня всегда интересовало, какой химический процесс происходит между раной и солью.
Прежде чем Леонард успел освободить свою руку, она щедро посыпала солью разрез. Белые крупинки сразу окрасились кровью.
Выдернув нож и бросив его на пол, Леонард вышел за дверь, прижимая к ране салфетку. Вслед за ним столовую покинули Уотерстоуны. Осталась только Мария, в своей дезадаптированности разительно напоминающая кэрроловскую соню. Взгляд ее был тягучим и вязким, как смола.
Натали бросила в Марию солонкой и забарабанила пальцами по столу.
– Чудненько, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Чудненько.
Я вдруг отчетливо узрела, как волны выталкивают дневник на камни побережья, и меня затошнило.
Видение преследовало меня на протяжении всего занятия с Колином. Я задавала вопросы и сразу забывала их, а потом не понимала ответы Колина. Колин замыкался в себе все больше, пока наконец не замолчал совсем, хмуря брови.
– В чем дело, Колин? – виновато спросила я.
– Возьми меня за руку, – он протянул свою ладошку.
В комнате было холодно, и Колин продрог, даже лежа под одеялом. Ногти его стали фиолетовыми. Я пожала его слабые пальцы, понимая, что должна их согреть, но сегодня мне было сложнее, чем обычно, заставить себя прикасаться к нему.
– Ты больше мне не друг? – спросил Колин.
– Друг, – ответила я безжизненным эхом. – Я просто пытаюсь понять… Что значит «превратил в дракона», Колин?
Мне стало больно от разочарованного, уязвленного выражения, возникшего на его лице.
– Может хоть кто-нибудь разговаривать со мной, не задумываясь, что я такое?
Я поняла, что ранила его.
– Прости меня! Мне все равно, кто ты.
– Какая же ты глупая, – сказал Колин. – Ничему не научилась на своих сказках. А еще пыталась учить меня. Убирайся.
Я ушла.
На побережье было ветрено и холодно, от волн летели брызги. Я была одержима намереньем отыскать дневник прежде, чем его найдет Леонард. Я проклинала себя за то, что однажды взяла дневник, прочла в нем историю чужой смерти и этим обрекла на гибель саму себя. Снег начался и сразу повалил крупными хлопьями. Но меня и копья, летящие с небес, не заставили бы прервать мое занятие.
И я нашла его: страницы дневника усеивали весь берег, прилепившись к выстилающим его круглым камням. Листы бумаги образовывали странный концентрический узор, и, собирая их, я слышала, как стучит мое сердце. Он знает. Мой страх был хаотичным и аморфным. Меня не пугали ни смерть, ни боль. Недовольство Леонарда само по себе вызывало у меня страх. Я собрала страницы, смяв, рассовала их по карманам пальто и лишь затем поняла, что все это уже бесполезно. Он знает, что я знаю. Он выиграл.
Может быть, убежать? Но я не верила, что это возможно. Леонард отсек все очевидные пути, можно не сомневаться. Я буду все время возвращаться к белой скале, как Натали с ее мотоциклом. А что, если прыгнуть в море, привязав камень к шее? Я еще не достигла той степени отчаяния, чтобы пойти на это. Отказав мне в помощи, выплюнуло бы меня море так же, как до этого извергло дневник? Или чудовище Леонарда выволокло бы меня на берег?
Мы были потерянные души, запертые в игрушечном домике, и, словно маленькими куклами, Леонард мог играть нами как хотел. Искупая свое гибельное любопытство, Дорагли пришлось плести сеть из паутины и носить воду в дырявом ведре. Ну что ж. У нее хотя бы был шанс.
