bannerbannerbanner
полная версияБезнадёжная любовь

Эльвира Смелик
Безнадёжная любовь

Полная версия

5

Ане не нравилась Инна. Никита понимал это, мрачнел, обижался. Аня догадывалась, исправно старалась отыскать в девушке прекрасные, располагающие к себе черты, но вновь, не удержавшись, продолжала предвзято относиться к ней и придираться по мелочам. Например, Аню возмущало, как Никитина подружка, смотря у них телевизор, сидела на диване: свободно развалившись, положив под локоть подушку, открыто выражая недовольство, когда ее отвлекали. И еще, но в этом уже просто смешно и стыдно признаваться, Инна напомнила Ане Лолу. Кто бы мог подумать?

Бедная девочка. На ее долю выпала не только материнская ревность, но и ревность женская, сохраненная в воспоминаниях и далеких образах. Аня ясно понимала причины своей непреодолимой предвзятости, пробовала образумить себя. Но напрасно.

Иногда Аня начинала говорить о своей неприязни Никите, но ничего, конечно, кроме ссоры из этого не получалось. Он или угрюмо молчал, кривя губы, или резко отвечал, а потом уходил, зло хлопая дверью.

– Да ты совсем сдвинулся со своей Инной! – заявляла Саша. – Что ты только в ней нашел? Открой глаза – посмотри хорошенько!

Никита смотрел, любовался и любил.

Почему они не хотят понять его? Мама и Сашка. Почему они упорно внушают себе, что Инна плохая, что она не подходит ему? Разве же они не видят? Не видят так, как он? Она же… Да разве это объяснишь!

А Сашка, конечно, думает, что ее Гриша – лучше. Ну да! Маме-то он нравится. Это первый раз она встретила его немножко неприязненно, скрупулезно тщательно примеряя его к Сашке. И, надо же, осталась довольна! А Инка? Ему непременно хотелось, чтобы она понравилась маме. Как она может не понравиться? Она всем нравится! Она сама говорила.

О, черт! Отчего у других тоже есть глаза и уши? Отчего они тоже без труда могут видеть ее и слышать, могут думать о ней? Если бы только женщины, он бы согласился. Нет! Пусть даже им она не нравится. Только ему! Только он будет ее любить. Только он будет на нее смотреть и слушать ее голос.

Разве можно жить, не видя ее?

А мама, когда она приходит к ним, через силу старается приветливо улыбнуться. Даже имя ее мама произносит как-то по-особенному сухо и холодно. Почему? В такие минуты ему кажется, он ненавидит маму за ее неприязнь, и очень хочется крикнуть ей что-нибудь обидное, жестокое, злое.

А Сашка не возмущается, не смеется, не ругается. Сашка смотрит на него с такой жалостью, словно он лежит при смерти, на последнем издыхании, беспомощный и безответный.

Никита достает из стола клочок бумаги с номером телефона и пометкой «РЭУ, слесарь», переворачивает и читает аккуратно написанные, поблекшие слова. Непонятно!

Почерк мамин, он знает. Но слишком трудно связать с ней странные слова, горькие, снисходительные, черствые. Он ищет в них тайный смысл. Ему вовсе не хочется узнать их историю. Ему непонятно, как они подбираются, складываются, одновременно стремительные и неуклюжие. Как простые черточки на бумаге могут выражать настроение, чувство, боль?

Ему хочется написать письмо Инке, не позвонить, не признаться при встрече, а именно написать, так же, в палочках и кружочках, рассказать, как он ее любит, как сильно желает, чтобы она принадлежала только ему. Чтобы она могла удостовериться в этом в любой момент, даже когда его нет рядом, прочитать чернильные строчки и убедиться.

Он не равнодушен, он не бесчувственен. Он действительно любит ее. Почему она не хочет понять этого? Почему говорит о других? Почему замечает их? Разве ей мало его одного?

Инна случайно заглянула в окошко, просто так. Захотелось вдруг выглянуть во двор, посмотреть, что там делается. Отчего орут дети? Зачем лают собаки? Куда едут машины? Заглянула и застыла. Вот он идет! Тот, про которого она рассказывала Никите. Обративший на себя ее внимание взрослый мужчина.

Это от подружки, мать которой училась с ним в одном классе, она узнала, что ему сорок семь. Сама бы ни за что не определила. Никогда не задумывалась над тем, как должен выглядеть мужчина, начиная где-то с тридцати. А Никита, действительно, на него похож. И глаза такие же, и губы.

Инна задумалась. Интересно, когда целуешься, отличаются губы семнадцатилетнего парня и мужчины в сорок семь? Попробовать бы!

Она представила, как обнимает ее этот незнакомец, какие у него сильные и уверенные руки, какая она, по сравнению с ним, маленькая и глупая. Ну уж нет! Вовсе она не маленькая и глупая! Она молодая, хорошенькая девушка, обаятельная, сексапильная. Она положит ладони на широкие мужские плечи, и они медленно, чувственно заскользят вниз. Пальцы, играя, расстегнут пуговицу на рубашке, и Никита… Господи, почему Никита? А потому, потому, потому…

6

Перед тем, как бросить в стиральную машину рубашку Никиты, Аня проверила единственный нагрудный карман. Что-то зашелестело под пальцами.

Вот бестолковый! Опять забыл выложить деньги. Нет. Не деньги.

Аня присела на край ванны. Зачем он таскает это с собой? Опять: «Я не виновата в том, что…» Может, она, действительно, считала себя виноватой. «Случайный роман»! Разве он повторяется? Он не поверил в слова о случайном романе. Они не могли обидеть его, написанные под влиянием отчаянной решимости поступка. Как он смотрел на этот листок? Отчего через столько лет те же слова перечитали те же глаза? Глаза ее сына. Глаза его сына.

Мокрыми руками она скомкала записку и бросила на пол, а Никита через несколько дней, снимая со стула выглаженную, чистую рубашку заглянул в карман.

– Мам! Здесь бумажка лежала! – его глаза спрашивали.

– Я ее выстирала. Я же не знала, – соврала она. – От нее остался только мокрый комок, и я его выбросила.

Аня старательно сохраняла на лице немного виноватое и недоуменное выражение.

– А там было что-то важное?

– Да нет. Просто записка. Старая. Из бабушкиных бумаг.

– А-а-а! – протянула Аня вроде бы облегченно, но вдруг спросила: – Зачем она тебе понадобилась?

– Не знаю, – Никита недовольно свел брови. – Это ты писала?

Аня дернула плечами, намекая на то, что ей жалко тратить время на столь глупый и никчемный разговор, но все-таки нехотя ответила:

– Да.

– Кому?

Да какая разница?

Отчего сын так ухватился за эту записку? Отчего пытается вернуть Аню в давно прошедшее и старательно изгоняемое из памяти?

– Кому? – недовольно переспросила она и ответила резко, раздраженно, внезапно открывая правду: – Твоему отцу!

Никита, конечно же, понял по-своему. Как же иначе? Он не любил говорить об Алешке, поэтому больше ни о чем не стал спрашивать.

Ане, действительно, понравился Сашин Гриша, хотя до знакомства она представляла его несколько другим. Казалось, с Сашенькой обязательно должно случиться то же, что случилось когда-то с ней, ведь сейчас ей девятнадцать – всего на год меньше, чем Ане тогда. Поэтому Гриша удивил ее своей непохожестью с заранее сложившимся в воображении образом.

Средний рост, тонко обрисованные черты, серьезные, внимательные глаза. Он всегда был аккуратен, собран и, пожалуй, даже официален, внешне. А Никите он сначала показался непростительно хилым, дохло-тощим, слабым. Пиджак или джемпер слишком обманчиво очерчивали его фигуру. Но наступившее тепло и короткие рукава летних маек обнажили его жилистые руки, крепкие, твердо-металлические, а Сашка, не выдержав насмешек братца над стройной худощавостью своего друга, призналась, снисходительно и презрительно глядя на Никиту, что Гриша уже однажды простреленный, не считая всяких мелких неприятностей. Да, Гриша работал опером.

Может, поэтому, думал Никита, мама так доверяет ему, почти не переживая за Сашку, если она с ним, без скандалов разрешает ей не ночевать дома. Вот если бы он, Никита, пропал на всю ночь, такое было бы…

Гриша старше Сашки на пять лет. Аня приняла этот факт, как должное. Иногда он не появлялся несколько дней. Саша грустила, становилась вялой и безразличной. Аня не сердилась, не раздражалась и, удивительно, по-прежнему не хотела понимать, что и Никита тоскует без капризной, порывистой Инки. Конечно, она хотела, чтобы подружка сына была благовоспитанной тихоней, скромной симпатяшкой с вечно потупленными глазками или начитанной умницей, которая знает обо всем на свете! А он, дурак, влюбился в Инну. Ни у кого не спросил, ни с кем не посоветовался.

Он не представлял, что мама сама не знает, какой бы хотела видеть его девушку, что она заранее настроена против, что она очень ревнует и не только его, еще того, чьи знакомые черты находит в родном сыновнем облике.

7

Сашке было плохо без Гриши. Он стал частью ее мира, ее ощущений, частью ее самой, и она не хотела воспринимать себя ущербной, заброшенной, разделенной и разлученной. Она всегда что-то искала в жизни, она выбирала свое, близкое и необходимое, так необходимое, что, не имея этого, она чувствовала в себе и возле себя пустоту.

Саша задумывалась об отце. Если бы он ушел раньше, пока она была еще маленькой девочкой, это показалось бы ей невыносимым и неисправимым. Наверное, она бы плакала, она бы непередаваемо страдала. Сейчас она уверяла себя, что отец ушел не от нее, что ее он любит по-прежнему и всегда помнит, и где бы он ни жил, далеко или близко, он никогда не перестанет ее любить и помнить. Эти мысли помогали ей противостоять новой, недавно образовавшейся пустоте, но та упрямо напоминала о себе, болела – странно, как пустота может болеть? – и вдруг забылась, когда появился Гриша.

Никогда и ни с кем еще Саша не чувствовала себя так надежно и уютно с тех самых пор, когда крошечным несмышленышем прижималась к маме или отцу, только так осознавая себя уверенной и неуязвимой. Потом она поняла: и мама, и отец тоже могут быть беспомощными, нуждающимися в поддержке, они не в силах уберечь от всех забот и проблем, как бы им не хотелось.

Конечно, Гришка тоже не мог. Но рядом с ним или хотя бы зная о его существовании, Саша верила, что все будет хорошо, как бы плохо ни начиналось, как бы ужасно ни шло, в конце концов, все будет хорошо. Саша знала, она всегда найдет у него не только ласку и нежность, но и понимание. Она могла болтать с ним о малозначительных пустяках, но могла разговаривать и о совершенно серьезных, по ее мнению, вещах, о чем другие говорить либо совсем не собирались, не понимая их значение, либо рассуждали банальными, чужими фразами, вызывая разочарование и досаду.

 

Саша сидела на остывающем песке, куталась в темноту ночи и кидала гладкие, маленькие камешки в спокойное, едва заметно дышащее море. Камешки – круглые, ровные, ни одного острого выступа – робкой прохладой касались горячей ладони, и Саша отбрасывала их, почти незаметно для себя. Они падали в воду с легким всплеском, мгновенно поглощаемым окружающей тишиной. Саша ни о чем не думала, только ощущала себя в этом мире, между небом, морем и землей.

Гриша сидел чуть поодаль. Она не видела его. Ей и не надо было его видеть, прикасаться к нему, ей достаточно было знать о его присутствии. Он здесь, рядом, совсем недалеко. Он смотрит на нее, не сводя глаз, взглядом рисуя в темноте ее силуэт. Она чувствовала его взгляд так же ясно, как видела перед собой таинственное мерцание моря, как вдыхала чистый, соленый воздух, как ощущала пальцами гладкую поверхность камешка. Она встала, зная, что и он сейчас поднимется, зашагала неторопливо от пенной кромки воды, зная, что он идет за ней, догоняет. Теперь он совсем-совсем близко.

Саша внезапно остановилась и обернулась. Гришка от неожиданности почти натолкнулся на нее. Она, ощутив прикосновение всем телом, обвила руками его шею.

– Все! Попался!

– Нет. Это ты попалась! – он обнял ее и сурово сдвинул брови. – Ты собираешься за меня замуж?

Саша улыбнулась, потом опечалилась, посерьезнела, и опять улыбнулась.

– Мне очень-очень хочется сказать «да».

– Так в чем же дело?

Саша вздохнула, пожала плечами.

– Мне кажется, я еще слишком маленькая и глупая для замужества. Подожди, я подрасту и поумнею.

Вдруг что-то в небе привлекло ее внимание. Она вскинула голову.

– Смотри! Звезда падает, – она проследила путь яркой, крошечной искры на темном покрывале неба, поворачиваясь вслед за ней. – Скорей загадывай желание! – и прислонилась к Грише спиной.

Он обхватил ее за плечи, качнул аккуратно.

– Такая маленькая девочка.

– Вот видишь!

Он поцеловал ее в затылок.

– Но я хочу, чтобы у меня была девочка-жена.

– Да? – изумленно воскликнула Саша, ее мысли метались неудержимо и неисповедимо. – Ты читал «Дэвида Копперфилда»?

– Нет, – теперь пришла очередь удивляться Грише. – Почему ты спрашиваешь об этом?

– Так. Небольшой каприз, – Саша беззаботно махнула рукой.

– Только ты можешь, когда тебе делают предложение, вспоминать о Диккенсе.

Саша лукаво улыбнулась.

– Ты знаешь, что «Дэвида Копперфилда» написал Диккенс?

– Сашка! Веди себя прилично!

– Что? Ах, да! – она заворочалась, делая вид, что пытается освободиться от его объятий. – Немедленно отпусти меня. Неприлично обниматься в общественных местах. Ты-то об этом должен знать.

Звезды замерцали, небо склонилось, море накатило волной. Все они не просто присутствовали, они наблюдали за этими людьми, они жили в их жизни и переживали за их жизнь.

8

Никита сидел верхом на скамейке и следил за порхающей вокруг него Инной. Та, словно красивая бабочка, то приближалась, то удалялась, никак не давалась в руки и нестерпимо манила. Вот подошла сзади, положила ладони на плечи. Он чувствовал каждый ее пальчик, те жгли прямо через рубашку, и не шевелился, боясь спугнуть Инку и лишиться этого чудесного, сладкого до боли ощущения.

– Представляешь, он живет в том доме! – она наклонилась через его плечо, коснулась волосами его щеки, указала на темнеющий за деревьями дом. – Второй подъезд. Тридцать девятая квартира.

– Кто – он? – спросил Никита, и ее волосы защекотали его губы.

– Ну, он! – выпрямилась и отодвинулась Инна. – Помнишь, я тебе рассказывала? Я познакомилась с ним в баре. Ну, помнишь?

Конечно, он помнил. И хоть не знал его, а уже ненавидел.

– Откуда ты знаешь? – он пытался доказать себе, что она врет.

– А может, я была у него!

Нет, он не верил, не хотел верить, не желал верить. Она не стала разубеждать, легкомысленно прибавила:

– А может, и не была.

Инна вспомнила про этот разговор через несколько дней и прокляла себя. Зачем назвала адрес? Зачем наговорила столько ерунды? И сегодня. Зачем, с самого начала наткнувшись на сдержанную холодность Никиты, возмутилась и завела прежнюю глупую песенку?

В сумерках, в легком шелесте деревьев, в мягком теплом воздухе ее воображение рисовало страстные любовные сцены, отчаянного мальчишку, на грани беспамятства шепчущего ей о том, как она прекрасна, как она великолепна, и как безгранична его любовь к ней. Но мальчишка, всего лишь, стоял рядом и смотрел. Она опять не заметила в его взгляде ни мольбы, ни признания, ни отчаяния, он опять показался ей равнодушным.

Он встречается со мной, потому как любому парню в его возрасте нужна девчонка. Чтобы чувствовать себя мужчиной, чтобы давать разрядку своим сексуальным эмоциям. Я ему нравлюсь, конечно. Но он совсем меня не любит. Иначе бы он сказал об этом. Или сделал бы что-нибудь такое…

– Представляешь, я сегодня встретила его, – сказала Инна. – Того мужчину. Я тебе рассказывала.

– И что? – Никита дернул углом рта.

Как бесстрастно он спрашивает!

Он пригласил меня к себе. Сегодня вечером! – Инна нарочно взглянула на часики, потом подняла глаза, желая пронаблюдать произведенный ее словами эффект, и увидела перекошенное злобой лицо.

– Ну, и катись! Времечко, наверное, уже подходит? Ну? – он оставил ей последний шанс передумать, признаться, что она все сочинила, он, не отрываясь, смотрел в ее лицо. – Ну? Беги же!

– И что? – вызывающе воскликнула Инна. – И побегу. Он не такой, как ты.

– Конечно! – перебил ее Никита. – Куда мне до него! С его-то опытом! Он знает, как обращаться с такими молоденькими дурочками. Гад! Ненавижу его!

Инка, напуганная содеянным, решившая, что у нее нет хода назад, обиженная, потрясенная, никогда не видевшая в Никите столько злобы, надрывно, отчаянно смело крикнула:

– Он тут ни при чем. Это все я. Я сама.

Она почувствовала непривычно сильную хватку рук, его пальцы так и впились, так и вдавились в ее тело, причиняя боль.

– Ты? – Никита зло встряхнул ее. – Ты?

– Я! Я! Я! – завопила Инка от страха.

Мгновенно исчезла злоба, глаза вспыхнули презрением, ненавистью и решительностью. Никита с силой оттолкнул ее от себя, она чуть не упала.

– Ты больше никогда не увидишь его.

Он развернулся и пошел, нет, почти побежал прочь.

– Ты куда? – растерянная, пораженная Инка кинулась следом.

Он не ответил, даже не оглянулся. Он не услышал ее.

Она недолго бежала за ним. Отчего-то быстро выбилась из сил, остановилась, жадно глотая воздух.

– Куда? – спросила, скорее уже сама себя, с трудом узнала место, где находилась, долго определяла направление, в котором исчез Никита.

Она плутала среди домов, заблудившись в улицах, досконально знакомых с детства. Наконец она догадалась, куда он побежал. И ужаснулась.

Господи! Что она наделала?! Зачем придумала очередную историю и упоенно рассказывала ее, желая вызвать ревность? Еще и приплела абсолютно невиновного человека. А Никита поверил. Еще как поверил! И возненавидел. Почему-то вовсе не ее, а того, кто был совершенно ни при чем. Да, да! Совершенно ни при чем! Хотя он и существовал, являлся реальным, живым и, действительно, встретился ей в баре.

Каким бы значительным и обещающим ни казалось это словосочетание, встреча получилась самой, что ни на есть, невинной. Она произошла днем, ясным, чистым днем, пожалуй, даже ближе к утру. Бар был пуст и прохладен, превратившись в обыкновенную кафешку, куда несколько заботливых родителей привели своих малышей, чтобы накормить их мороженным. Инна неторопливо и досадливо проходила мимо, помахивая пакетом с хлебом, за которым против желания была отправлена своей мамой. И, видимо назло ей, с нетерпением дожидавшейся дома мягких батонов, дочь решила потянуть время, заглянуть в почти безлюдный зал и тоже съесть мороженое, подольше и с удовольствием.

Она, не спеша, раскапывала кремовую массу в вазочке и глазела по сторонам. Редкие родители с чадами ее не интересовали, и она перевела взгляд на стойку.

За стойкой сидел мужчина и так же, как Инна, неторопливо потягивал что-то из высокого стакана, тихо переговариваясь с барменом. Его поза была небрежна и уверенна: прямая спина, свободно расправленные плечи, спокойно лежащая на барьере рука; затененное лицо и яркий блик света на стекле. Инна с интересом рассматривала его. Никогда раньше она не обращала особого внимания на мужчину такого возраста. А он вдруг отвел взгляд от бармена и посмотрел в зал. Инна вздрогнула, мгновенно приняла изящную позу и очаровательно потупила глазки, из-под ресниц наблюдая за сидящим за стойкой. Он оглядел полупустую перспективу и, кажется, не нашел в ней ничего интересного для себя. И, наверное, даже не заметил Инну. А ей показалось чем-то знакомым его лицо.

Во власти необъяснимого порыва она, оставив на столе недоеденное мороженное, выбежала за ним, стоило ему только выйти из бара, и проводила его до самого дома, старательно незаметно шагая следом чуть вдалеке.

Оказывается, они были почти соседями. Инна в задумчивости постояла возле его дома, и вечером, изменив смысл, рассказала обо всем Никите. Тот лишь посмеялся, назвав незнакомца стариком и недвусмысленно глядя на подружку. Ясно, он посчитал ее ненормальной в этом ее несуществующем увлечении. Она лишь сейчас поняла, несмотря на насмешку, он поверил ей тогда, а если и не поверил, то принял во внимание возможность существования столь странного соперника. И Инне необходимо было всего лишь не вспоминать о нем, хотя бы при Никите, чтобы развеять его опасения, но она даже не догадывалась об их существовании. Она заметила только смех, обиделась, подумала, Никите безразлично, и решила, такое невозможно терпеть.

Странно! Этот мужчина в ту же ночь приснился ей. Во сне они занимались любовью. А уже днем Инна сидела на скамеечке возле его дома и ждала.

Она увидела его издалека. Он шел легкой, уверенной походкой и не замечал тихо сидящую на скамеечке девчонку. И не надо! Инна и не стремилась к этому. Хорошо, что он не видел, как она шмыгнула за ним в подъезд, на цыпочках кралась по лестнице, а, услышав звон ключа в замке, стремительно рванулась вверх, как и рассчитывала, успевая к закрывающейся двери.

Пятый этаж, тридцать девятая квартира. Зачем ей было знать это? Ну, хотя бы затем, чтобы как-нибудь полным многозначительных интонаций голосом назвать равнодушному Никите адрес, истинный адрес. Несмотря на всю свою любовь к выдумкам, она оставалась щепетильно точна в отношении цифр и мест происшествия. Это льстило ей, и придавало реальность ее рассказам.

А еще почему? Потому, что во сне они любили друг друга. Невероятно! Это придало таинственный смысл их несуществующим отношениям. Инна уже не могла считать его просто незнакомцем из бара. Но последний раз она упомянула о нем, почти начисто забыв о далеком, нереальном сне, лишь с прежней целью – пробудить ревность в холодном Никите. Она не подозревала, с каким трудом дается ему эта холодность. Выпустив на волю призраки разыгравшегося воображения, она легкомысленно быстро забывала свои рассказы, не представляя, что Никита отлично помнит все ее бредовые идеи и принимает их за чистую монету. Не сама ли она совсем недавно не очень-то лестно отзывалась о тех, кто, по ее словам, обращает на нее повышенное внимание? Она говорила, что презирает тупых, преданных поклонников, беспрестанно бегающих следом послушными щенками. Что же она хотела от него?

До сих пор не понимая причин, оказывается, ненастоящего равнодушия, Инна вдруг открыла его хрупкость и наигранность и, увидев Никиту незнакомого – неистового, неуправляемого, неудержимого, испугалась. Она мечтала, чтобы влюбленный рыцарь совершал ради нее безумные поступки, но ужаснулась и растерялась, встретившись внезапно со столь долгожданным безумством и горячим порывом.

Что делать? Теперь она знала неподвластную, долго сдерживаемую, а сейчас вырвавшуюся на свободу ненависть ревности, и пусть испытала лишь на мгновенье, но запомнила навеки внезапную силу сумасшедшего поступка. Она представила, как ворвется Никита в тихую, полную покоя квартиру, увидит хозяина…

Мамочки! Инка помнила явную, бросающуюся в глаза уверенность того человека. Он силен и тверд, и его внешняя сдержанность таит в себе угрозу неисчерпаемых запасов энергии. Теперь-то она понимала это. Что произойдет в квартире номер тридцать девять исключительно по ее, Инкиной, вине?

 
Рейтинг@Mail.ru