Эльвира Смелик
Безнадёжная любовь
Она ответила взаимностью симпатичному, влюбленному в нее парню, вначале только затем, чтобы заглушить память, чтобы вытеснить из нее то, что необходимо непременно забыть. А Лешка был нежен, внимателен и настойчив, и она наконец-то поняла, как нуждается в нем, как не может жить без него, и как любит. И она вышла за него замуж (а почему бы ей ни выйти?), и ощутила себя счастливой и довольной, и даже послушно согласилась ехать с ним хоть на край света. Как жаль, что действительно не на край света!
А Сашенька и баба Сима мирно дремали, когда она вернулась.
И Алешка, конечно, пришел поздно, усталый и обессиленный, уже в кровати обнял ее. Она вложила свою ладонь ему в руку, и он улыбнулся, засыпая.
4
Аня собирала Сашеньку и разговаривала с ней.
– Скоро у папы день рождения. А что мы ему подарим? Пойдем-ка, что-нибудь поищем! Ты мне поможешь? Правда? Вот уж мы с тобой выберем!
Баба Сима тихонько заглянула в дверь.
– Анечка! Как же ты с ребенком по магазинам побежишь? Одна морока. Я с ней посижу, а ты иди. Что ж такого? Я и погуляю, и покормлю. Или ты мне не доверяешь?
– Но… – Аня растерянно и чуть жалобно посмотрела на бабу Симу, будто короткое расставание с дочкой казалось ей мучительно невыносимым.
И все-таки из подъезда она вышла одна, мельком огляделась и опустила глаза. Одновременно она почувствовала облегчение и разочарование. Стараясь выглядеть уверенной, Аня направилась прочь от дома, пытаясь не обращать внимания на прохожих, но иногда невольно с тревогой и надеждой вглядывалась в их отчужденные лица. Она думала, ей все равно, куда идти, часто пристраивалась к особенно напористому и густому потоку людей, спешивших по своим делам, ведь, наверняка, у них были одинаковые заботы.
Зачем она вспомнила о Лешкином дне рождения и внушила себе, что ей обязательно сегодня необходимо приобрести для него подарок? Она же могла подождать, впереди еще много времени. И разве имела она право дарить мужу подарки после того, что сделала? Разве имела право на его любовь и радость, на доверчивые объятия перед сном? Она прильнула к нему невинно и искренне, ища защиты от самой себя. Лешка, если бы ты знал, разве улыбнулся бы усталой, счастливой улыбкой, разве смог бы прикоснуться к ней? А она придумала, что обязательно сегодня должна выбрать тебе подарок. Подарок ко дню рождения, от чистого сердца, от верной любви.
Постепенно общий ритм, пестрота и шумность увлекли ее. Она с интересом рассматривала вещи, обращала внимание на то, что выбирают другие, мысленно соглашалась или насмешничала. Она увлеклась, представляя различные варианты подарков. В одном магазине на глаза ей попалась маленькая плюшевая подушечка ярко-алого цвета в виде сердца. Она некоторое время иронично рассматривала ее, раздумывая, но, ничего не решив, вышла на улицу и подошла к автобусной остановке.
Мимо мчались машины, чуть слышно и тарахтя на всю улицу, легко скользя по асфальту и громыхая тяжелыми грузами. Аня почти не обращала на них внимания, лишь иногда примечала особенно оригинальный цвет или особенно впечатляющее дребезжание. Постоянный автомобильный поток был ровен и равнодушен, даже обгоны и перестановки не нарушали его плавного двухстороннего стремления навстречу друг другу и еще чему-то, только водителю и пассажирам известному и понятному.
Внезапно нарушив стройный порядок, одна машина выбилась из общего ритма, резко затормозила. Задняя дверь стремительно распахнулась, кто-то легкомысленно и нетерпеливо выскочил из нее, чуть не попав под колеса едущего следом автомобиля. Отчаянный скрип тормозов разорвал воздух, мгновенно захватив внимание случайно оказавшихся поблизости людей. Кое-кто даже вскрикнул испуганно.
Аня тоже чуть не закричала. Мгновенное предчувствие ужасного остановило сердце и прервало дыхание. Она даже не сразу узнала того, кто выпрыгнул на дорогу из остановившейся машины, и весьма спокойно, ни на кого не обращая внимания, направлялся прямо к ней.
Сердце, все еще переживая роковую секунду, бешено колотилось. Оно не могло успокоиться сразу, не наметавшись и не намаявшись. И в глазах все еще читался испуг.
– Ты – ненормальный! – пусть в голосе звучали осуждение и упрек, ей очень хотелось дотронуться до него, убедиться, что он цел и невредим. – Ты – ненормальный!
– Да. Когда я рядом с тобой.
Их все еще разглядывали с интересом и любопытством, стараясь проникнуть в их разговор и объяснить их поступки.
– Только ни к чему было рисковать.
– Отчего же? Ради тебя я готов выпрыгнуть с самолета, остановить танк, переплыть океан.
Она посмотрела недоверчиво, у нее имелись причины.
– А как насчет того, чтобы проехать пару суток на поезде?
– Что? – раздалось изумленно, но ее глаза ловко спрятались от его вопросительного взгляда.
– Ничего, – она сразу же отказалась от своих слов. – Просто ты говоришь глупости.
– Наверное, – он провел по ее руке, от плеча к кисти, потом бережно сжал тонкие пальцы. – Слушай. Я жутко хочу есть. Нужно срочно отыскать местечко, где кормят. Иначе, я умру с голода, – и потянул ее за собой.
Он привел ее в светлый, полупустой ресторанчик с огромными окнами и просторным залом, сел за стол и принялся изучать меню. Из-за раскрытой книжечки он украдкой наблюдал, как она осматривается, устраивается, привыкает. Взгляд ее скользил по незнакомому залу, пальцы неуверенно трепетали, то переплетаясь, то размыкаясь. Она даже не дотронулась до заботливо положенного перед ней меню.
– Ты что будешь? – спросил он.
– Ничего. Я совсем не хочу.
– Значит, я должен есть один? А ты будешь смотреть? Ты желаешь увидеть, как я не смогу держать вилку от смущения?
Она улыбнулась наконец-то.
– Ну, тогда – стакан сока.
– Стакан? Возьми хотя бы мороженое. Я знаю, ты любишь мороженое.
– Люблю.
На мгновенье он совершенно изменился: исчезла веселость, исчезла уверенность. Исчезло все вокруг, потеряв значение. Но лишь на мгновенье.
Он болтал все время, пока ел. Она смотрела то на него, то на снежную белизну мороженого, тающего в вазочке.
Это случилось пять лет назад. Целый месяц он не мог сказать ей: «Я тебя люблю». Он был уверен, что просто не способен любить. Не желает. Он не мог любить. Не мог. Уж он-то себя знал. Так стоит ли говорить?
Хотя раньше казалось, чего уж проще. «Я тебя люблю!» – ну что стоит произнести? Почему не сказать женщине то, что она мечтает услышать? «Я тебя люблю», – чуть проникновенный голос, и все. Если кто-то спрашивает: «Ты меня любишь?», почему бы ни ответить: «Да! Люблю!» Я люблю тебя. Люблю лето, тепло, море. Люблю немножко выпить с тоски. Люблю тихий шелест деревьев и ласковый ветер в лицо. Люблю женские губы, сладкие и горькие, напряженно-холодные и нежно-податливые. Ну, мало ли, что я еще люблю. Например, мороженое.
«Любишь? – Люблю». Странные слова, неосязаемые, невесомые, нереальные. Легкий вздох случайно сложенных губ. Отчего временами они бывают так значимы, так властны и так действительны? Отчего им придается особый смысл, особая важность? Разве не похожи они на растаявшую на ладони снежинку, от неощутимой хрупкости которой через секунду уже не остается и следа?
– Спасибо за компанию, – они уже вышли из ресторана и какое-то время стояли лицом друг к другу. – Тебя проводить?
Его взгляд откровенно и безудержно ласкал ее, сводил с ума и пробуждал желания, а руки… руки безучастно прятались в карманах. Она не двигалась, только пыталась отвести взгляд.
Вдруг рука его шевельнулась, устремилась вперед и замерла, едва не дотронувшись до нее.
– Возьми!
Она заметила металлический блеск на его ладони.
– Что это?
– Ключи. Если вдруг… Мало ли что… Может, я когда-нибудь понадоблюсь. Конечно, вряд ли ты меня там застанешь, но… можешь оставить записку. Хотя… Может, и не надо меня заставать. Но все равно, возьми.
– Не надо.
– Возьми!
Она протянула руку. Он осторожно положил ключи на ее ладонь, даже не коснувшись ее кожи. Она сжала кулак. Ключи были согреты теплом его руки.
5
Что ей делать? Как разобраться в себе? Как соединить в единое целое два разных мира, на которые разделилась ее жизнь? Она жила то в одном, то в другом, и ощущала себя счастливой в обоих и в обоих чувствовала свою вину. Она любила двоих, таких разных и так по-разному. Одна любовь была спокойной, уверенной, уютной. Она бы ни за что не хотела расстаться с ней, как и с Алешкой, ее мужем, надежным, милым, уравновешенным, добрым Алешкой, отцом ее самой лучшей в мире дочки. Да и с другой любовью она не желала расставаться, пусть непонятной, безумной, неустроенной, отчаянной, недозволенной. Они обе были ей дороги и безнадежно несоединимы.
Она обманывала мужа. Он не знал ни о чем. А если бы узнал? Она была уверена: он бы ее не простил, потому что, как бы ни был он нежен и добр, он властно, эгоистично не хотел делить с кем-то другим то, что безоговорочно считал своим, бесспорно своим. Только он имел право любить свою жену, жить в ее желаниях, в ее мыслях, только им она должна дышать и существовать, только им. Она принадлежит лишь ему. Он не хотел делить ее с кем-то еще. Но, оказывается, и тот, другой, не хотел.
Он целовал ее руки, и вдруг его взгляд упал на обручальное кольцо, обыкновенное обручальное кольцо.
Он знал, что разрушит своим поступком хрупкую гармонию момента, мгновенно охладит страстный пыл, смутит и напугает ее, но упрямо и зло сорвал кольцо с ее пальца, намеренно причинив боль.
Она метнулась взглядом за его рукой, попросила:
– Верни!
– Нет! – сначала рассержено, потом мрачно и безнадежно: – Не сейчас! – и отвернулся.
Он бы хотел погнуть, а еще лучше сломать кольцо, он остервенело сжимал его побелевшими пальцами. Но холодное золото было твердо и прочно, и тогда он просто уронил его на пол. А позже специально вышел из комнаты, чтобы не видеть, как она поднимает этот никчемный символ скрепленных отношений, как надевает его. Но она, взяв с пола свое обручальное кольцо, отчего-то смущенно спрятала его в карман.
Она предавала обоих, своенравно желающих обладать ею в одиночку, но она и любила обоих, обоим отдавала себя, прося взамен у одного надежности, защиты и теплого семейного благополучия, у второго – взаимности, непредсказуемости и волнующего равновесия на грани исполняющейся мечты. Часто она предпочитала второго, представляя, как прекрасно складывалась бы ее жизнь, будь он на месте ее мужа. Но чуть позже сама насмехалась над своими фантазиями и уверяла себя: желать большего, чем-то, что дано ей в ее семейной жизни, непростительно и грешно.
Разве ей было плохо? Разве не чувствовала она себя спокойной и счастливой рядом с Алешкой? Разве благополучие и мир хуже безумства и страсти? Она должна, обязана выбрать мужа и отказаться от другого.
Временами она давала себе клятвы забыть о нем, не встречаться, а, случайно встретившись – не поддаваться, уйти, не откликнуться на его зовущий голос. И опять уступала, ему и себе, опять твердила, что любит, любит, невозможно любит, и не раскаивалась в счастье коротких запретных мгновений. А однажды даже забыла, что ей пора идти домой.
6
Кислый привкус виноградного вина, его колючие искры на языке, теплый песок, спокойное море и попытка вернуть то, что вернуть уже никак нельзя. Глупость, безумие, странная мания. Поэтому и необходимо вино. Много вина.
Аня была пьяна, и не столько от выпитого вина, сколько от возбуждающего предчувствия несбыточного: неожиданного возвращения прошлого, и неопределенности, непонятности будущего. А Богдан был взволнован ее необычной откровенностью и страстностью и тоже сладко, восторженно пьян.
Расстегнутая рубашка, ее ласковые руки на груди, ее нежные губы касаются плеча. Он боялся пошевельнуться, он замер, жадно ловя каждое прикосновение, он ощущал нетерпеливую, возбужденную дрожь своих желаний, своих чувств, он прижимался щекой к ее волосам, вдыхал их тонкий, едва приметный аромат. Он измерял жизнь одним мгновением и жалел, что оно не может длиться вечно, что ему суждено промелькнуть безвозвратно.
Сегодня Аня была непредсказуема, металась от страстности к холодности, от радости к печали, от нежности к жесткости, а он принимал ее любую, словно странные ласки, ловя ее неожиданные перемены.
– Уже ночь? – внезапно удивленно проговорила она, будто впервые заметив окружавшую их темноту. – Меня же ждут дома! Мой муж.
Она испуганно отстранилась, но Богдан успел обхватить ее рукой и опять привлек ее к себе.
– Не надо. Не говори о нем.
– Но как же? – она вопросительно заглянула ему в глаза, а он грустно усмехнулся.
– Зачем ты вышла замуж?
– Разве ты не понимаешь? Это мечта каждой женщины: иметь свой дом, иметь свою семью, знать, что есть место, где тебе всегда спокойно, тепло и уютно.
– Неужели об этом мечтает каждая?
– Конечно! Иначе, какая же она женщина?
Вдруг она заметила недовольную складочку между его бровей и попыталась разгладить ее пальцами.
– Ты что?
– Ничего. Странные мечты.
Она рассмеялась, отодвинулась.
– А ничего странного, – она возвысила голос. – Мужчины, чтобы быть уверенными в себе, стараются переспать как можно с большим числом женщин. Ведь так? А женщины, чтобы быть уверенными в себе, выходят замуж.
Так и не разглаженная складочка стала еще больше и глубже.
– И ты теперь уверена и довольна?
– Да. Да! А почему бы мне оставаться недовольной? – она приблизилась и опустилась перед ним на песок. – У меня есть семья: муж, дочь, – она коснулась рукой его напрягшейся скулы. – И любовник, с которым я провожу время, забыв обо всех. Он должен радоваться.
– Радоваться? – он воскликнул громко и резко, так, что она изумленно отдернула свою руку. – Думаешь, мне доставляет удовольствие дурачить твоего мужа, обладать тобой вопреки ему? Я хочу, чтобы его не существовало! Чтобы ты была только моей!
Она зябко поежилась и горько усмехнулась.
– Где же ты был раньше? – и тут же испугалась своих слов, виновато прикрыла рот ладонью. – Прости! Я случайно! Ведь только в моих фантазиях ты обязательно должен был примчаться ко мне. Но ты-то не думал, что должен. И был прав. Все и так складывалось очень хорошо.
Она замолчала, опустила глаза и, словно смущенный ребенок, принялась что-то чертить на песке. Богдан некоторое время смотрел на нее. Он не раздумывал, не искал решений, просто любовался ею, а потом на удивление робко провел по ее волосам. Она поймала его руку, прижалась к ней, потерлась щекой, будто ласковая кошка, и, наконец, прикоснулась полуоткрытыми губами чувственно и нежно.
***
Аня заснула, тихо и незаметно. Дыхание успокоилось, выровнялось, лицо разгладилось, а несомкнутые губы по-прежнему манили к себе непреодолимо. Но он не хотел ее будить, хотя, казалось, никогда не желал ее так, как сейчас. Он даже не разрешал себе дотронуться до нее рукой. Он позволил себе только смотреть, и его взгляд то молниеносно быстро, то нескончаемо медленно скользил по ее телу и жадно приникал к ее губам. Он испытывал сладкий трепет владеющих им желаний, он переставал видеть, слышать, воспринимая себя через дрожь неудержимых чувств. Он не мог выдержать этого долго, откинулся, совершенно обессилев, и, приходя в себя, все явственней слышал звучащий изнутри мучительный вопрос: «Почему я не примчался к тебе?»
Наивная девочка, ласковый котенок, я так беспечно старался забыть о тебе. Я отпустил тебя, хотя с самого начала знал, что не должен этого делать. Я легкомысленно попрощался с тобой, не догадываясь, что ты значишь для меня. Я хотел успокоиться и жить, как обычно, без тебя. А все было так просто: пару суток на поезде. Почему я не примчался к тебе?
Аня спала недолго, быстро проснулась, он впервые видел ее пробуждение. Сначала она сжалась в мягкий, маленький комок, потом распрямилась, вытянулась. От нее исходило безмятежное тепло сна.
– Я спала, да? – спросила чуть хрипловатым и тоже бесконечно теплым голосом, положила голову ему на плечо, пушистые волосы защекотали кожу, и опять затихла.
***
Ночь подходила к концу, в ее пока господствующую черноту уже робко проникал свет будущего дня, лишая окружающий мир таинственной призрачности и скрытности. Незаметно менялись ароматы и звуки, чувствовалось приближающее утро.
Богдан лежал, беззаботно закинув за голову руки, ни о чем не думая, ощущая только себя, и смотрел на Аню. Она стояла рядом, в длинном, светлом платье и словно светилась в темноте. Прохладный, утренний ветер играл почти невесомой тканью и легкими волосами. Но Богдан не хотел делить ее даже с ветром.
Он сел, поймал ее ладонь и, дождавшись, когда она повернется, произнес:
– Мне холодно без тебя.
Она опустилась на колени, обняла его голову. Ее губы чуть заметно шевельнулись, и несказанные слова беззвучно растаяли в уходящей ночи.
7
Аня вернулась домой возбужденная и растревоженная. Она дрожала, пока открывала дверь и растерянно, беспричинно весело улыбалась.
Она осторожно вошла, удивившись тишине, прошептала насмешливо взволнованно обрывающимся голосом: «Спят!», развернулась и вдруг встретила взгляд старых, мудрых глаз, которые знали все.
Баба Сима молчала, Аня улыбалась и пожимала плечами.
– А где Алешка? – беззаботно-наивно спросила она.
– Уже ушел на работу, – спокойно ответила баба Сима. – Аня!
– Что? – в ее голосе звучала невинность.
– Аня!
– Ну и что! – Аня воскликнула устало и упрямо, прошла на кухню, увидела в раковине грязные тарелки и чашки. – Я посуду помою.
Она чувствовала, что баба Сима стоит позади и смотри ей в спину. Она, кажется, реально ощущала на себе прикосновение этого взгляда, осуждающего, конечно. Но она не испытывала чувства вины и сухими до раздраженности глазами ясно замечала каждую царапинку на сверкающей от воды тарелке.
– Я объяснила внуку, что ты поехала на день рождения к одной своей недавней знакомой, куда-то за город, и обещала вернуться только утром, – рассказала баба Сима.
Аня никак не отреагировала на известие о столь благородном, защищающем ее честь поступке. Чисто вымытая тарелка стукнула о металлические перекладины сушилки, и вдруг что-то случилось с водой: вместо теплой, приятной из крана хлынула горячая, нестерпимо обожгла пальцы. Аня вскрикнула, из глаз брызнули слезы.
Аня вцепилась в край раковины, ее плечи вздрагивали, а баба Сима беззвучно пряталась за ее спиной, неподвижная и молчаливая, с пронзительным, обвиняющим взглядом. Ане так казалось. И она сейчас ненавидела и ее саму, и ее справедливое негодование. Аня решительно развернулась, вызывающе глянула сверкающими от слез глазами, но бабы Симы на кухне не было. Не было.
Аня усмехнулась, ощутила на губах соленый привкус, вытерла влажной рукой мокрые глаза, взяла с вешалки полотенце, да так и прошла с ним в комнату, села на диван и задумчиво произнесла: «Богдан!», хотела добавить еще что-то и не смогла.
Вошла баба Сима.
– Анечка! – так незаслуженно тепло, так ласково.
Аня посмотрела на нее, упрямо сжала губы и вдруг сказала:
– Я Алешку люблю.
У соседей наверху громко заиграло радио: обещали погоду, ясную и солнечную. Во дворе залаяла собака ужасным хриповато-визгливым голосом. Баба Сима принесла плед и укрыла Аню.
– Отдохни. Усни.
Аня вжалась в подушку. Щека вместо чуть шершавой полотняной наволочки ощутила невозможно-недозволенное. Аня закусила губу.
– Знаешь, – сказала баба Сима, – в юности у меня был роман с одним молодым человеком. Так складывалось хорошо! Все вокруг уже представляли себя гуляющими на нашей свадьбе и раньше нас самих назначали число, но… Мы, вопреки всем, расстались: разъехались, да так и потеряли друг друга из вида, и никаких новостей от него. Наконец, через несколько лет, он решил таки меня отыскать. Ему удалось. Но я уже была замужем. Да с двумя детьми. А он считал, что я буду ждать его вечно.
Баба Сима замолчала, а Аня, делавшая вид, что совершенно не слушает ее рассказ, повернулась.
– И что дальше?
– А дальше, – улыбнулась баба Сима, – дальше мы поженились. Лет этак через десять-пятнадцать.
***
Аня просыпалась тяжело, будто выныривала из-под толщи плотной, неподатливой воды, и неведомая сила тянула и тянула назад; тело устало, в висках стучало. Еще не открыв глаза, она почувствовала чье-то присутствие. Кто-то сидел совсем близко, на краю дивана, и ждал, когда она проснется. Она удивилась и неосознанно спросила:
– Это ты?
– Я, – услышала в ответ Алешкин голос и испуганно распахнула глаза.
– Алешка! Как хорошо! Алешка! Давай уедем отсюда. Здесь плохо. Здесь, конечно, тепло, солнышко, море. Но здесь так плохо. И я никого не знаю. И все чужие. Давай уедем отсюда!
Лешка коснулся ладонью ее волос, погладил. Она чуть было не отстранилась.
– Давай уедем, – легко согласился он.
– Правда? – не поверила она.
Он утвердительно кивнул головой.
– Я как раз хотел тебе сказать, но не решался. Мне предлагают новую работу. Только очень далеко отсюда.
– Это все равно! Это даже очень хорошо! – она засмеялась. – Уедем побыстрей!
– Уедем.
***
Богдан стоял неподвижно и наблюдал за счастливой семейкой: жена, муж и маленький ребенок, девочка. Они гуляли меж пышных зеленых деревьев. Ну до чего трогательное зрелище!
Иногда он хотел, чтобы его непременно заметили, но сам же предусмотрительно отходил в тень. Он не мог помешать этой идиллии. Впрочем, конечно мог, а временами упрямо желал подойти и сказать этому довольному, глупому парню… Но что сказать? Что любит его жену? Что не в силах видеть ее рядом с ним? Что она тоже любит его? Но почему же тогда она так беззаботно и счастливо улыбается, гуляя рядом со своим мужем и своей дочкой?
Он ушел и вернулся на следующий день, решительный и уверенный в себе, но никого не встретил, никого не нашел, хотя долго ходил по разморенным жарой улицам. Он заглянул даже на пляж, но, увидев нескончаемую перспективу загорелых людских тел и, словно мухами засиженное у берега, море, безнадежно усмехнулся и, шаг за шагом повторяя пройденный когда-то маршрут, оказался в пустой, не по-летнему прохладной квартире.
Он подошел к окну, будто захотел выглянуть во двор, но только легко коснулся рукой занавески, так и не решившись ее отдернуть. Даже с высоты пятого этажа он не смог бы увидеть ее. Ее не было.
Он развернулся, скользя бессмысленным взглядом по попадающимся на глаза предметам, и вдруг заметил на гладкой, отражающей занавешенное шторами окно и его темный силуэт поверхности стола белый клочок бумаги. Светлый блик пробежал по металлической пластинке ключа. Он неторопливо придвинулся к столу, не дотрагиваясь до бумаги, прочитал бегущие к нему строчки.
«Я виновата, что когда-то решила представить случайный роман чем-то серьезным и значительным, что до сих пор верила в свои давние глупые мечты и искала счастья там, где его не могло быть для меня. Я втянула тебя в эту свою игру. Но, довольно. Я уехала. Это не отговорка, не способ заставить тебя не искать со мной встреч, потому что их не будет и так. Они невозможны. Я действительно уехала».
Почерк ровный и понятный, будто в контрольной по чистописанию, не дрожит, не срывается. И слова ненастоящие, сухие.
Он прикоснулся к записке, потянул ее пальцами. Ключ съехал с бумаги и жалобно звякнул о полировку стола. Он не верил. Как бы старательно она не выводила, что ее письмо – не отговорка, не уловка, он упрямо воспринимал его именно так. Просто она не выдержала, решила больше не обманывать мужа, не скрываться, не врать ему и себе самой. А может, это муж, узнав обо всем, заставил ее написать глупые прощальные слова и спрятал свою жену от другого, который, по его мнению, не имел на нее никаких прав. Как он посмел? Но, действительно, довольно! Больше сил нет делить ее с кем-то, пусть даже с законным мужем!
Богдан смял в руке листочек, презрительно скривил губы и решительно вышел из квартиры. Он сам не заметил, как преодолел путь до ее дома, он перенесся легко и быстро от порога своего жилища до ее двери и смело вдавил кнопку звонка.
Чуть слышные шаги, и дверь открылась. Перед ним стояла пожилая женщина, и в глазах ее загоралось любопытство и изумление.
Он сразу понял, что той, которую он искал, здесь нет. С первого взгляда заметный, еще не исчезнувший после уборки беспорядок переезда ясно говорил об этом: распахнутый шкаф, коробки в углу прихожей, еще не до конца прибранные вещи, да и лицо старушки с печатью недавнего слезного расставания
– Вот ты какой! – ее припухшие, покрасневшие глаза глянули пронзительно и остро, с осуждением и пониманием одновременно.
Ох, Анечка, Анечка! Бесспорно, тут было, отчего потерять голову. Смуглый, высокий парень с огнем в глазах, притягивающий особенной красотой, заключенной не в правильности и тонкой гармонии черт, а в том, что всегда манит и нестерпимо влечет людей к сверкающему морю, жаркому солнцу, пышной зелени, влажному, раскаленному песку. Он появился столь отчаянно решительный, что об их отношениях трудно было не догадаться, особенно столь умудренной прожитыми годами бабе Симе.
Он усмехнулся. Из разжатой ладони выпал скомканный листок бумаги.
Незнакомый, правильный почерк, чужие, холодные фразы, которые никогда не захочется перечитать вновь. И только маленькая стремительная черточка в конце говорила: она хотела написать еще что-то. Он, кажется, понял, что. Непроизнесенные слова превратились в ненаписанные и по-прежнему не имели смысла.
«Показания к хирургическому лечению: относительные – тяжелый болевой синдром, постоянный тип течения, неэффективность правильно проведенной терапии».21
Да только, кому же понравится хирургическое лечение? Поэтому, если желаете его избежать, строго соблюдайте предписания врача и придерживайтесь диеты. Ведь прогноз – преимущественно благоприятный, но ухудшается с увеличением длительности заболевания, частоты рецидивов и осложнений.
