– Я? – Рубин рассмеялся. – Ничего. Все ты, дорогой вице-директор, будешь крутиться. Я завтра брошу все и в Одессу, а ты? Твоя карьера закончится враз. И вышибут тебя, Миша, со службы, чин снимут да еще под суд упекут.
– Дурачок ты, Гриша, – Козлов рассмеялся, – конечно, если ты на следствии язык развяжешь, то у меня неприятности возникнуть могут, но доказательств у тебя никаких. Оговор, Гриша, оговор полицейского, ведущего сыскное разбирательство.
– Погоди, Михаил Иванович, – вскочил Усов, – ты по этому делу ведешь полицейское разбирательство? – Именно – А Бахтин? – Бахтин и Филиппов от дела мною устранены. – Каким образом? – удивился Усов.
– Простым. Филиппову чин и пенсия. А Бахтин в Москву переведен с повышением.
– Ну ты и жох, Миша, – засмеялся Рубин. – Тебе цены нет.
– Только это сделано не просто. Больших денег мне это стоило, Гриша.
– Да разве в деньгах счастье? – Рубин хлопнул Козлова по спине.
– Счастье, конечно, не в деньгах, но с ними. Прикажи, друг любезный Петр Федорович, закусить и выпить. Усов сам пошел на кухню распорядиться.
А потом огни столицы скрылись в темноте, и поезд окунулся в осеннюю ночь. Осталась за спиной столица. За черным вагонным окном угадывались прозябшие осенние леса, маленькие домики дистанционных пикетов, белый дым паровоза, низко стелющийся во влажной осенней мгле. Бывало утром, глядя на прозябший под дождем Петербург, Бахтин с острой нежностью вспоминал Москву, особенно осеннюю. Начиная со Знаменки, от здания Александровского училища, октябрьский пожар уходил в Замоскворечье. Ломкая прохлада, синева висела над крышами уютных домов. А остался вдали Петербург, поезд еще до Бологого не доехал, а по сердцу хлестнула щемящая грусть разлуки.
Все получилось стремительно и суматошно как-то. Еще вчера они с Филипповым думали о том, как прихватить Рубина, а утром следующего дня в кабинете начальника собрали всех чиновников и служащих.
Директор Департамента полиции Васильев объявил о получении Филипповым чина действительного статского советника и о его уходе в отставку. Когда Васильев зачитывал царский указ, Бахтин неотрывно следил за лицом Владимира Гавриловича, и вдруг прочитал на нем выражение некоего облегчения. Немедленно был представлен сыщикам и новый начальник, статский советник Кирпичников. А потом Васильев сказал:
– Господа, для меня расставание с дорогим Владимиром Гавриловичем печаль немалая. Думаю, и все вы загрустите. Но такой уж день нынче. Как в сказке детской, печали и радости.
Позвольте сообщить вам, господа, что милостью монаршей вашему коллеге Александру Петровичу Бахтину пожалован чин коллежского советника и он назначен на должность помощника начальника Московской сыскной полиции.
Кроме того, за безупречную и беспорочную службу помощнику заведующего летучим отрядом Литвину пожалован чин титулярного советника и он назначен заведующим летучим отрядом.
Когда церемония «раздачи чинов» закончилась, Литвин подошел к Бахтину.
– Как же так, Александр Петрович, на место помощника назначен Фролов, а вас в Москву?
– А вы не поняли, Орест? Как только мы уцепили Рубина, сразу же Владимира Гавриловича с почетом на пенсион, меня с повышением в Москву, а вас на летучий отряд карманников ловить. Но без обиды, каждому чин новый. – А кто же будет делом Рубина заниматься? В коридор вышел Кирпичников.
– Обсуждаете, господа, как праздник сей отметить? – весело спросил он.
– Аркадий Аркадьевич, – спросил его Бахтин, – а как же с Рубиным?
– Дело передано в департамент, будет им заниматься лично Козлов. Мне, видите, не доверили, сюда перевели. Но я не жалею, надоело мне наше министерство. Думаю, что мы с Орестом Дмитриевичем потихоньку будем этого общественного деятеля крутить. Вы, Литвин, не печальтесь, вакансия чиновника для поручений свободна. Я уже говорил с Кошко и Белецким, ждите нового приказа.
А вечером того же дня Бахтин был приглашен в министерство к Белецкому. Степан Петрович был в красном, с темно-зеленым бархатным воротничком и обшлагами, шитом золотом, сенаторском мундире, но встретил Бахтина вполне демократично.
– Представляюсь по случаю получения новой должности, – начал Бахтин, но Белецкий прервал его.
– Бросьте, Александр Петрович, садитесь, давайте коньяка выпьем. Вы как? – Как вы, Степан Петрович. – Значит, выпьем.
Белецкий позвонил. В кабинет неслышно вошел секретарь.
– Распорядитесь, голубчик, нам коньячишку и закусить чего-нибудь. – Слушаюсь, ваше превосходительство. После первой рюмки Бахтин сказал:
– Я очень благодарен вам, Степан Петрович, за все, что вы сделали для меня.
– Александр Петрович, – Белецкий тяжело поднялся с дивана, зашагал по кабинету, – да вы сидите, закусывайте и пейте. Нынче у меня приятный вечер: с милым человеком поговорить о разностях всяких. Жаль, что за суетой да интригами я не выбрал время и не озаботился вплотную вашей карьерой. Давно, давно вам нужно было возглавить розыскное дело империи в нашем департаменте, но, думая об этом, я понимал, что опускать такого талантливого человека в пучину министерских склок просто невозможно. И есть у меня мысль. Отозвать Филиппова через полгода с пенсии, пусть при мне возглавит группу чиновников по особым поручениям. Не много, человек пять лучших криминалистов, но и дела они будут раскрывать самые сложные. – Я благодарен вам за заботу, Степан Петрович.
– Забота всегда предполагает корысть, милый мой. У меня к вам небольшая просьба. – Прикажите.
– У меня есть друг, мы вместе кончали Катковский лицей, прекрасный человек. Добрый и весьма обеспеченный. Поэтому ему, как нам грешным, не нужно было поступать в службу. Он стал общественным деятелем. Но началась война, и как истинный патриот он пошел во Всероссийский Земский союз. Там ему как человеку кристально честному поручили возглавить Заготовительный отдел. Через его руки практически идут все поставки на армию. Короче, его начали шантажировать. – Есть на чем? – спросил Бахтин.
– За его честность я ручаюсь. Но у него трагическое положение. И вы должны помочь ему разобраться. Зовут его Коншин Иван Алексеевич. Проживает он в Мерзляковском переулке, собственный дом, телефон 546-51, номер служебного аппарата 277-66. Я надеюсь на вас, Александр Петрович. Прощаясь, Белецкий сказал, усмехнувшись:
– Будьте осторожны, не верьте старым друзьям. Надеюсь, что мы еще увидимся с вами. Правда, времена наступают весьма тяжелые.
Бахтин больше никогда не видел Белецкого. Думая о нем, он никак не мог понять, чем же вызвал расположение могущественного товарища министра, руководящего всем политическим и уголовным сыском империи. До конца дней он так и не узнает, чем было оно вызвано.
И если бы он спросил об этом Белецкого, тот тоже не ответил бы. Видимо, даже у самых черных душой людей находится где-то в глубине нечто светлое, оставшееся от далекой молодости.
И сидя в вагоне поезда, несущего его в Москву, Бахтин, вспоминая последние столичные дни, думал о том, что все самое лучшее осталось в этом мокром и холодном городе.
Именно там к нему пришла любовь, там он узнал радостный вкус победы и горькие минуты поражений. В столице сложилась его карьера от губернского секретаря до коллежского советника.
Бахтин еще раз посмотрел на форменный сюртук, висевший на вешалке. В ярком вагонном свете узенькие погоны с двумя полковничьими просветами радостно отливали серебром.
Начав в сыскной полиции с должности полицейского надзирателя, он поднялся практически до конца служебной лестницы.
Ну, что осталось ему. Чин статского советника и должность начальника сыска в каком-нибудь губернском городе. Еще один шаг и он достигнет своей вершины. Дорога пройдена. Но как же он устал за эти годы. Словно Сизиф волок он свой груз, не зная о бесполезности усилий.
Москва, воспоминания о которой так щемили сердце в холодном Петербурге, становилась для него городом абсолютно новым. Там не было у него надежной агентуры, он плохо знал криминальное дно города, да и с начальством придется находить линию поведения. А с подчиненными? Трудно на пятом десятке начинать новую жизнь. Тем более, что со всесильным начальником Московского Охранного отделения полковником Мартыновым у него сложатся явно непростые отношения.
Бахтин от мыслей этих грустных решил выпить немного, достал из саквояжа бутылку коньяка, налил в стакан и выпил.
Через несколько минут стало ему хорошо и спокойно. Нет, все-таки здорово, что он едет в Москву. Родина, она и есть родина. Там живет его самый близкий друг Женя Кузьмин, а яркая московская осень просто обязана исцелить от петербургского сплина.
Разбудило Бахтина солнце, прилипшее к вагонному стеклу.
Он выглянул в окно и увидел залитый ярким утренним светом, еще не сбросивший листву лес, размытый дождями проселок, потом голое поле, несколько избушек на взгорье, и ему стало хорошо и радостно. А поезд, победно трубя, приближался к Москве, и побежали мимо окон домики с заколоченными окнами, пустые утренние платформы дачных станций, пролетели перекошенные дома уездных городков и, наконец, в солнечном мареве открылось перед ним облезлое золото церковных куполов, дома окраин, а потом пошли мрачные кирпичные пакгаузы, покрытые копотью здания депо, санитарные вагоны, отдыхающие на запасных путях.
И наконец поезд медленно вполз под стеклянный колпак Николаевского вокзала…
Бахтин вышел на балкон. Воздух был горьковат и резок. Под ним лежала Москва, залитая неярким осенним светом. Вот крыша его училища на Знаменке, вот любимый им Арбат, прямо здесь, под ногами, а дальше угадывалась Остоженка, видны были деревья бульваров.
– Ну что, любуешься? – спросил за спиной Кузьмин. – Привыкаю, Женя.
– А все-таки здорово, что тебя в Москву перевели, а то скучал я очень. – Я тоже. – Ну, пошли к гостям.
Когда с вокзала Кузьмин привез его на Малую Молчановку и экипаж остановился у дома 8, Бахтин спросил: – Неужели здесь?
– Конечно, – засмеялся Кузьмин, – ты же просил найти хорошую квартиру. – А не дорого?
– Домовладелец Иван Митрофанович Аксенов быстро сообразил, что иметь жильцом столь важного полицейского чина и выгодно, и безопасно, поэтому и сдал квартиру по цене казенного найма.
Москва встречала его сюрпризами. Дом с двумя каменными львами по бокам ступенек, пушистый ковер в подъезде, зеркальный, красного дерева лифт.
Огромная трехкомнатная квартира с казенными коврами и мебелью.
Причитающая, радостная Мария Сергеевна накрывала на стол, а соскучившаяся Луша залезла на плечо и пела нежную песню.
В гостиной его ждал коллежский асессор Косоверьев Иван Ксаверьевич, чиновник для поручений, московский сыскной, добрый его знакомец.
Потом пришли актеры Художественного театра Вася Лужский и Володя Грибунин, потом появился капитан Шумович, пристав Первого участка Арбатской части. Он пришел представиться полицейскому начальству и тут же был посажен за стол.
Началась шумная, беспорядочная московская пирушка. Выпито было много, зато повеселились от души.
Ночью он проснулся от жажды. Во рту было сухо и противно.
Бахтин осторожно встал, стараясь не разбудить свернувшуюся в ногах Лушу, накинул халат и вышел в гостиную. В свете луны комната казалась еще более огромной. Конечно, Мария Сергеевна все уже убрала и вычистила.
Бахтин прошел на кухню, добыл из ледника под подоконником бутылку кваса, повертел ее в руке и поставил на место. На столе кухни переливались в лунном свете разнообразные бутылки.
Он налил в большую кружку шампанского из початой бутылки и в два глотка выпил. Сухость во рту прошла, по телу разлилась приятная теплота, и сразу захотелось спать.
И Бахтин уснул в ожидании нового дня. Не зная еще, каким он для него будет.
А был он обычным. Сидение в парадном мундире в приемной Московского градоначальника свиты его величества генерал-майора Климовича. Короткий разговор. Обычное напутствие, непонятные намеки и опять на извозчика. Обычно вновь заступавший на должность такого ранга чиновник обязан был объехать с десяток адресов, но Бахтин приказал везти его в Гнездниковский, в Московскую сыскную полицию. Начальника Карла Петровича Маршалка Бахтин знал по Петербургу, отношения у них были прекрасные, поэтому и встретились они душевно.
В тот же день он познакомился и с сотрудниками. Московская сыскная полиция, благодаря стараниям ее бывшего начальника Александра Францевича Кошко, перед войной на конгрессе криминалистов в Швейцарии была признана лучшей.
Московские сыщики очень гордились этим, и Маршал к изо всех сил старался вести дела так же, как Кошко. Но тринадцатый год был совсем не похож на нынешний. Иная оперативная обстановка, вызванная потоком беженцев из Западных губерний, особенно из Варшавы и Риги. Эти города всегда отличались дерзкими преступлениями, и хотя Варшавская сыскная полиция нынче располагалась в Москве, Маршалку от этого легче не было.
– Знаешь, Саша, – Маршалк налил в рюмки шустовский коньяк, – я когда узнал, что тебя к нам назначили, обрадовался страшно. Думаю, возьмешься ты за кобурщиков. – А что, сильно шалят?
– Да. Банк и ссудную кассу взяли. Но давай выпьем. Они выпили, закурили, помолчали.
– А тут указание Белецкого, чтобы ты срочно занялся делом Коншина. – А что это за дело?
– Понимаешь, богатейший барин. Полжизни в рулетку играл во Франции. У него дом в Париже, особняк на Французской Ривьере, недвижимость в Крыму, несколько имений в Заволжье, роскошный дом в дачных Сокольниках. – Так чего его понесло заниматься снабжением?
– Патриотический порыв… А я так думаю – блажь. Напялил на себя форму Земского союза, погоны чуть ли не генеральские нацепил и гуляет в московских кабаках, а снабжением занимается весьма жуликоватый народ.
– Мне Белецкий поручил разобраться, но веришь мне, Карл, никакого желания влезать в это дело у меня нет.
– Конечно верю, дело паскудное, а главное, Саша, весьма грязное. Ну, вот смотри. – Маршалк встал, открыл стоявший в углу сейф, достал пачку бумаг. – Познакомься, это работа наших патриотов. Читай наименование товара. – Папахи смушковые.
– Именно, а теперь посмотри. – Маршалк достал из ящика стола и протянул Бахтину нечто, похожее на серую тряпку. – Что это? – Как ты видишь, «папаха смушковая». – Но это же не мех.
– Нет, Саша, когда-то это было мехом. Потом умелые люди скупили за копейки у скорняков это нечто, пошили из него папахи и пытались отправить солдатикам в действующую армию. Но интендантский подполковник Княжин оказался человеком честным, взятки не взял и товар не принял, более того, он обратился в отделение контрразведки округа, а они переправили это чудо нам. Ты думаешь, там только папахи? Маршалк позвонил. В дверях появился секретарь Севостьянов. – Слушаю, Карл Петрович.
– А ну-ка, Володя, принеси нам из камеры вещдоков шинель и сапоги.
Минут через пять Севостьянов принес солдатскую шинель с зелеными полевыми погонами и юфтевые сапоги. Бахтин взял шинель, сшитую из какой-то дерюги, развернул и увидел, что она, как сито, пропускает свет лампы. Он положил ее на кресло и начал мять конец сапог.
– Да ты не мни их, – засмеялся Маршалк, – подошву смотри. – Что это?
– Не видел никогда картон, пропитанный какой-то гадостью? Вот так-то, Саша.
– Скажи, Карл, эти сапоги случайно не Рубин поставляет? – Ты Григория Львовича имеешь в виду? – Его.
– Нет, он коммерсант солидный, его поверенный Усов поставляет для армии только высококачественный товар. Совсем недавно, по ходатайству «Земгора», ему пожалован орден Анны третьей степени. – Вот это да, – искренне удивился Бахтин.
– А чему здесь удивляться, Саша, я, да и многие, знают, что за сволочь Рубин, но ведь уходит, как угорь из рук. А к его коммерции претензий нет. – Карл, так что же наш господин Коншин? – Сейчас.
Маршалк позвонил и приказал пригласить чиновника для поручений Кулика.
Через несколько минут в кабинет вошел благообразный господин лет шестидесяти.
– Валентин Яковлевич, поведайте нашему новому помощнику о делах на складах господина Коншина.
– А что, собственно, говорить. Извольте посмотреть документы, везде подпись господина Коншина. Я с чиновником из градоначальства, титулярным советником Беловым, создал комиссию по ревизии склада на Пресне, все опечатали, вместо сторожа посажен городовой, так что, господин начальник, все, как нужно.
– Валентин Яковлевич, – Маршалк достал из шкафа третью рюмку, налил коньяка, – угощайтесь. – Благодарствую, Карл Петрович.
– Товарищ министра тайный советник Белецкий поручил Александру Петровичу заняться делом Коншина.
– Помочь ему, естественно. – Кулик со вкусом выпил коньяк. – Именно так, – сказал Бахтин.
– Александр Петрович. – Кулик поставил рюмку с таким расчетом, чтобы Маршалк вновь наполнил ее. – А почему вам, именитому криминалисту, в тринадцатом году пожалованному медалью международного конгресса, нужно защищать господина Коншина? Какая опасность ему грозит?
– Тайный советник Белецкий в беседе со мной сказал, что господин Коншин подвергается шантажу.
– Не по чину мне,.Александр Петрович, обсуждать мнение столь вельможного господина, как сенатор Степан Петрович, но осмелюсь донести вам как моему прямому начальнику, никто господина Коншина не шантажирует. А жалуется Белецкому его супруга Александра Андреевна, урожденная Щербатова, которую господин Коншин, ссылаясь на трудности военного времени, отправил с детьми в Петербург. – Как так? – изумился Бахтин.
– А очень просто. Будучи весьма расположенным к женскому полу, он определил сына в Царскосельский лицей, и жену отправил за ним надзирать. Что касается шантажа, то факт такой истинно был. Певица из варьете Евдокия Соколова, сценическое имя Нора Оленина, действительно грозилась рассказать о кутежах Коншина репортерам, но он от нее откупился ожерельем.
– Валентин Яковлевич, – Бахтин сам взял бутылку и разлил коньяк по рюмкам, – у вас есть надежная агентура в кругах, близких к «Земгору»?
– А как же-с. Кое-какие надежные людишки имеются.
– Господа, – Маршалк поднял рюмку. – Давайте выпьем, и Валентин Яковлевич введет тебя, Саша, в курс дела. Выйдя из кабинета, Кулик сказал Бахтину: – Не знаю, как и начать, Александр Петрович…
– С самого начала, милейший Валентин Яковлевич.
– Время по нашей московской жизни обеденное, не заглянуть ли нам в трактир, там за зеленым вином и потолкуем всласть.
Кулик испытующе, прищурившись, глядел на Бахтина. И Бахтин понял, что это не просто приглашение, а своеобразная проверка, как поведет себя новый начальник. От его решения зависело многое. Он был уже не чиновником для поручений, а заметной фигурой в полицейской иерархии Москвы. Даже при этой должности он мог стать статским советником и получить генеральское шитье.
Бахтин понимал, что от того, как у него сложатся взаимоотношения, в первую очередь, с чиновниками для поручений, зависит его будущая работа. А самое главное, что ему не надо было переламывать себя. Бахтин весьма скептически относился к чинам, видя в них только улучшение личного благополучия. Новые погоны и должность увеличили его бюджет почти вполовину, и это его радовало несказанно.
– А что, Валентин Яковлевич, у вас, наверное, на примете что-то есть? – Обижаете, Александр Петрович. – Тогда в путь. Куда следуем?
– Два шага. В трактир Волкова Алексея Григорьевича, Никитская, 25.
Внезапно Бахтин словно увидел себя со стороны: сюртук с погонами, ордена, медали. – В таком виде-то?
– Сидеть будем в отдельной комнате, – успокоил его Кулик. – Ну тогда, ладно.
Они вышли на улицу. Ветер тащил по тротуару осенние листья. Воздух был сыровато-свежим. Пахло дымком и хлебом.
Из соседнего дома вышел полковник Мартынов, начальник Московского Охранного отделения.
– Здравия желаю, коллежский советник. – Мартынов приложил пальцы к козырьку.
– Мое почтение, полковник. – Бахтин бросил руку к фуражке.
И пока Мартынов оглядывал его, подумал о том, что есть своя прелесть у его чина, равном полковничьему.
– Я-то думал, дорогой коллега, что вы к нам заглянете, – Мартынов усмехнулся, – все-таки соседи. – Всенепременно. Я же в Москве второй день. – Жду, жду.
Мартынов перешел улицу и сел в защитного цвета мотор.
– Завидую вам, – вздохнул Кулик, – что значит чин. Самого Мартынова послали куда подальше.
– Не завидуйте, Валентин Яковлевич, жандармы – господа памятливые, мне еще этот разговор аукнется.
– Истинно, что памятливые. В 1908 году, когда надворный советник Кошко стал нашим начальником, он крепко поругался с охранкой. Они у нас людей требовали для каких-то своих дел. Александр Францевич им ответил, берите, только мне дайте десяток ваших филеров.
– Ну, и чем кончилось? – До Бахтина в свое время доходили отголоски ведомственной битвы.
– А ничем, генерал Андрианов сказал: «Богу Богово, кесарю – кесарево». На том и разошлись.
Под их ногами выгнули спины тихие московские переулки, кончался короткий осенний день, но было еще малолюдно.
В Москве почему-то далекая война казалась заметнее. Видимо, от обилия патриотических плакатов на стенах, да прапорщиков побольше таскалось по улицам, у входов во многие особняки висели белые полотнища с красными крестами, здесь развернули госпитали.
По Никитской в сторону бульваров прошел белоснежный с красным крестом на боку трамвай.
– Раненых повезли, – вздохнул Кулик, – днем их редко возят, а ночью…
– В Петербурге этого нет. – Задумчиво сказал Бахтин.
– Столица. Высшие чины империи проживают. А мы город губернский, тихий. Ну вот и пришли. Встречал их сам хозяин.
– Знакомься, Алексей Григорьевич, – похлопал его по плечу Кулик, – это наш новый начальник, знаменитый Александр Петрович Бахтин.
– Как же-с. Наслышаны, господин полковник. – Алексей Григорьевич почтительно потряс протянутую руку.
– Алексей Григорьевич, – улыбнулся Бахтин. Он знал, что улыбка делает его лицо значительно добрее, поэтому улыбался тем, кому хотелось понравиться. – Сегодня у вас возвращение блудного сына происходит, так уж покормите по-московски.
– Знаем, Александр Петрович, наслышаны, что вы наш коренной, александровец бывший. Все приготовлено в лучшем виде. Прошу-с за мной!
У раздевалки они свернули в маленький коридорчик, пол которого покрывал ковер, а стены были обиты неярким штофом.
– Прошу-с. – Волков открыл дверь в уютный кабинетик, стены которого были расписаны видами Москвы. – Располагайтесь.
Он помог гостям раздеться. С нескрываемым одобрением посмотрел на сюртук Бахтина, завешанный крестами и медалями, и сам разлил по рюмкам настойку.
– Не сочтите за нахальство, Александр Петрович, я позволю одну рюмку с вами выпить. Так как для нас, торговых людей, ваш приезд радость большая. Мы про вас все газеты прочитали, торговые люди говорят, что теперь жиганью конец пришел. Они выпили, и Волков деликатно удалился.
– Большая это сила – газеты. Господа литераторы если уж распишут, то знать вас будет весь город, – усмехнулся Кулик. – Про меня, когда я еще простым сыщиком был, несколько раз господин Гиляровский писал. Я тогда собачками занимался, так уж получилось, что почти все кражи животных поднимал. – А вы давно в полиции?
– Давно. Сначала собачьих воров ловил, потом в надзиратели выбился, в театрах работал по краже шуб, ну, а потом начальник наш, господин Кошко, заставил меня на классный чин сдать, тут, конечно, я другим занялся: банкротствами фальшивыми, мошенничеством с векселями, да ценными бумагами.
В тринадцатом году в отставку вышел, но Александр Францевич меня не отпустил, жалованье положил, заведовать музеем поставил и помогал, конечно, по старому своему профилю. А как война началась, мне очередной чин и в чиновники для поручений сверх штата. Уж больно много мошенников развелось. Вот и занимаюсь аферами всякими. Кулик разлил настойку. – Вы угощайтесь. У Волкова готовят знатно. – Семья у вас большая, Валентин Яковлевич?
– Да как сказать, я вдовец. Сын Сережа помощником пристава в Сущевской части, а дочь Машенька замужем за хорошим человеком, ветеринарным врачом. Живу с котом и вороной. – Как так?
– Подобрал на улице больного вороненка, выходил и выпустил, а он вернулся. Так и живем: кот по имени Пристав, да ворона по кличке Купчиха. Я сосед ваш. На Арбате проживаю, будет время, загляните, я редкую коллекцию собрал газетных вырезок о делах криминальных.
– Спасибо, непременно, а кормят здесь действительно отменно. Так что вы хотели мне сказать?
– Позвольте доложить, прежде чем вы пойдете к господину Коншину, я бы хотел все о его делах рассказать. Коншин в присутствии бывает крайне редко. Раза два-три в месяц, по понедельникам. Всеми делами заправляет его помощник Юрий Александрович Дергаусов. Человек весьма темный. Дергаусов его вторая фамилия, по жене. А настоящая – Титов. Служа по военно-интендантскому ведомству, привлекался к суду за растрату, но присяжными был оправдан. Из военных чиновников в чине титулярного уволен, дальше занимался делами самыми неказистыми, на бирже играл, туфтовый вексель учитывал, посредником был.
Он и вершил все дела по снабжению. У него четверо служащих, все как на подбор. Лидин Сергей Семенович, бывший театральный антрепренер; Пресняков Михаила Иванович, служил управляющим имением у Коншина; Губер Борис Маркович, ранее подвизалсякак коммивояжер, и Серегин Игорь Петрович, студент. Пошел добровольцем в вольноопределяющиеся. Был ранен, заработал солдатский Георгий, но с фронта не ушел, а поступил в полевой санитарный отряд Союза городов, опять ранение. Лично генералом Брусиловым награжден Анной четвертой степени на шашку. – Но это же военная награда.
– В том-то и дело. А генерал Брусилов счел, что Серегин ее заслужил. – Но он, видимо, вне подозрений?
– Если бы, – Кулик вздохнул, – мой агент сообщает, что Серегин ведет образ жизни весьма широкий, кабаки, пьянки, дама одна в Москве, известная Наталья Вылетаева, часто с ним бывает на людях. – Что за дама?
– Одна из самых дорогих содержанок московских. Сколько из-за нее скандалов по первопрестольной было. Не сосчитать.
Они обедали не торопясь, больше часу. Заглядывал в двери озабоченный хозяин.
Попивая чай, обсудили план завтрашних действий. Когда Бахтин полез за бумажником, Кулик закурил собственной набивки большую папиросу, сказал, усмехнувшись: – Не возьмет. – Чего не возьмет?
– Да денег, так что не старайтесь, Александр Петрович, у нас, не в столице живем, по-семейному.
Бахтин догадывался, что денег с них не возьмут или принесут смешной счет рублей в пять. Это не смущало его и не отягощало совесть. Издержки профессии. Надо сказать прямо, приятные издержки. Иногда он задумывался, можно ли считать себя порядочным человеком, принимая подобные подношения. Об этом он рассуждал и сегодня, шагая по бульвару к дому. Бахтин внутренне гордился, что никогда не брал взяток. Но между тем продукты присылали ему приставы за копейки, в некоторых ресторанах он вообще не платил. Просто не мог, хозяева наотрез отказывались брать деньги. Часы свои серебряные «Мозер» он купил за полцены.
Конечно это была скрытая форма взятки. Но именно так жила вся полиция от Варшавы до Сахалина. И не ему менять этот порядок.
Главное заключалось в другом: он никогда не обирал агентов, никому не помогал в темных делах и, если бы хозяин магазина, продавший ему часы, загремел по Уголовному уложению, то от Бахтина ему пощады бы не было. Но вместе с тем кабатчик Волков теперь имел полное право на внимательное к себе отношение, случись что с ним.
Нет, это был не подкуп, это были знаки взаимного внимания.
У самого дома перед Бахтиным вырос околоточный, поинтересовавшийся, не будет ли каких распоряжений.
Распоряжений не было, и околоточный с миром отбыл.
Чуть левее подъезда стоял городовой. При виде Бахтина он вытянулся во фрунт и гаркнул: – Здравия желаю, ваше высокоблагородие. – Здравствуй, братец. Ты чего здесь? – Пост, ваше высокоблагородие. – Ну, служи.
Бахтин вошел в подъезд мимо вытянувшегося швейцара и подумал, вот почему хозяин сдал ему квартиру по казенной цене.
За городового у входа он по-нынешним непростым временам сорвет с проживающих лишние деньжата.
Дома его встретили Луша и Мария Сергеевна. Подавая чай, старуха радостно поведала Бахтину, как хорошо ее встретили бакалейщик и зеленщик, а городовой, Игнат Петрович, помог донести покупки домой.
– Дождались, батюшка Александр Петрович, вышел ты в люди, совсем как пристав стал.
Должность пристава казалась Марии Сергеевне несбыточным человеческим счастьем.
Бахтин выпил чаю и пошел в кабинет. Убирая в шкаф парадный сюртук, висящий на спинке стула, он с тоской подумал, что ему теперь придется часто надевать форму. И порадовался, что уезжая в командировку в занятый армией Львов для налаживания там сыскной службы, получил полевое офицерское обмундирование, в котором нынче ходили почти все полицейские офицеры, имевшие армейские чины.
Бахтин попросил Марию Сергеевну достать все это из сундука, отгладить и пришить новые погоны. Вот на этом и закончился его второй день в Москве. Накинув серую офицерскую шинель, он вышел на балкон и закурил.
К ночи заметно похолодало. Под ним лежали золотистые огоньки Москвы.
Угадывались бульвары и Знаменка, его сердцу милая, световой полосочкой утыкалась в мост через Москву-реку. Прошел по бульварам трамвай, заискрил голубыми яркими вспышками.
Сколько лет минуло с той поры, когда, побывав на могиле у матушки, он с тощим чемоданом-портпледом сел в третий класс поезда Москва – Санкт-Петербург. И вот опять он здесь. За спиной Петербург, Париж, Варшава, Львов, Ковно, Женева. Это только крупные, значимые в его понимании города. А сколько небольших городков осталось в прежней жизни. Он вернулся в Москву победителем. Он сделал все, что мог, чтобы уехавший в третьем классе юноша приехал в международном вагоне. Так почему же он не чувствует острого счастья победы? Да потому, что никакой виктории не было. И погоны на шинели не любимые военные, а чиновничьи, полицейские.
Вот эти-то погоны и стали замком, навсегда запершим для него дверь в общество. О нем много писали газеты. Репортеры относились к Бахтину с симпатией, прежде всего за то, что он понимал их каторжную работу. О его успехах судачили в модных гостиных, рассказы об убийствах, крупных мошенничествах становились своеобразным острым соусом, приправой повседневным, надоевшим сплетням.
О нем говорили, но никогда не приглашали. Пробиться в общество была одна возможность – перейти в министерство. Но туда его никто не звал. Для общества он был полицейским, чем-то вроде дворника, метущего двор, или ассенизатора.
Он был сыщиком, а общество мало волновали нюансы. Для них что политический, что уголовный сыск считался делом неприличным.
Видимо, оставшись в вакууме, он так и не обзавелся теплой компанией. С сослуживцами как-то не получалось. Скучно ему было. Любовь к Лене Глебовой ушла. Вернее, не любовь, а жгучая память о ней. Видимо, действительно вечность в незаконченности, а ее последний визит к нему словно точку поставил в их отношениях.