Олег Александрович Якубов
Михайлов или Михась?
Они посмотрели на него, как на инопланетянина, словно и не понимая, о чем вообще ведет речь их коллега.
Мне и самому удалось убедиться в том, что, несмотря на царившее вокруг дела Михайлова явное беззаконие, его европейские защитники ни сна, ни аппетита не лишались. Познакомившись на одном из очередных заседаний Обвинительной палаты с бельгийским адвокатом Ксавье Манье, я договорился с ним об интервью. Я знал, что Манье долгие годы возглавлял бельгийскую коллегию адвокатов, что он награжден высшим орденом Бельгийского королевства и является одним из авторов текста европейской Декларации прав личности. Манье назначил мне встречу в Брюсселе, и в назначенный день и час я появился в его офисе. Мэтр встретил меня весьма любезно, провел в комнату для переговоров, где стоял огромный старинный прямоугольный стол. На столе, отсвечивая голубыми бликами, находилось плоское хрустальное блюдо, а в нем – английская трубка.
– Скажите, батонье (во франкоязычных странах Европы «батенье» – обращение к человеку, занимавшему или занимающему пост председателя коллегии адвокатов. – О.Я.), эта трубка – украшение или знак того, что у вас в офисе можно курить трубку?
Манье улыбнулся.
– Я действительно не очень люблю, когда в моем офисе курят, но для любителей трубок делаю исключение. Так что, если вы курите трубку, прошу.
Я извлек из портфеля трубку, табак и с удовольствием закурил. Адвокат внимательно наблюдал за моими манипуляциями, словно пытаясь удостовериться, что эта ситуация мной не выдумана и курение трубки для меня процесс повседневный. Убедившись в этом, он поднялся, распахнул дверь, ведущую из комнаты переговоров в кабинет, и жестом пригласил меня войти. В кабинете я увидел искусно изготовленные подставки, в ячейках которых покоились многочисленные трубки. О! Это была изумительная коллекция, такие трубки мне еще видеть не приходилось. Заметив, с каким вниманием я рассматриваю коллекцию, Манье сказал:
– Это лишь часть того, что мне удалось собрать за многие годы. Но лучшие экземпляры я храню в своем поместье. После одной не очень приятной истории. Кстати, с этой истории началось мое общение с журналистами. А дело было так. Задолго до того, как я начал собирать курительные трубки, я увлекся коллекционированием карманных часов. Как одержимый я собирал их по всему белу свету, и мне удалось разыскать весьма недурственные экземпляры. Кое-кто из знатоков полагал, что моя коллекция часов одна из лучших, если не самая лучшая в мире. Начав адвокатскую практику, я арендовал офис в центре Брюсселя – именно в нем мы сейчас находимся – и перевез часть коллекции часов сюда. После одного громкого дела мне позвонил журналист популярной бельгийской газеты и попросил дать ему интервью. До этого у меня еще ни разу не брали интервью, и я охотно согласился. Приехал журналист, мы побеседовали с ним, а на следующий день, когда я утром пришел в офис, то обнаружил, что мою коллекцию украли. Кроме часов, воры не тронули ничего.
– Надеюсь, после моего посещения в вашем офисе ничего не пропадет, – смущенно пробормотал я, явно обескураженный таким вступлением знаменитого адвоката.
– О, что вы! Я вовсе не грешу на журналистов. Просто посещение того первого в моей жизни репортера стало для меня памятным именно из-за той кражи, – рассмеялся Манье и без всякого перехода предложил: – А знаете что, раз вы курите трубку, вам будет любопытно посмотреть на редкие экземпляры, заодно покажу и то, что осталось от моей коллекции часов. Я приглашаю вас к себе в поместье, – проговорил он торжественно.
Честно говоря, я торжественности момента в тот момент не понял, это позже адвокаты объяснили мне, что быть приглашенным в дом Манье – высокая честь. Итак, мы отправились в путь, и примерно минут через сорок я увидел указатель с надписью «Ватерлоо».
– Простите, мэтр, это то самое Ватерлоо? – задал я достаточно глупый вопрос.
– То самое, мой друг, то самое, – ответил адвокат. – А вы, судя по всему, здесь впервые. Ну что ж, я покажу вам сейчас Ватерлоо, и вы увидите то самое место, откуда Наполеон руководил своим знаменитым сражением.
Мне не терпелось начать с ним разговор, ради которого я примчался в Брюссель, и я уже проклинал себя за то, что затеял эту историю с трубкой, за свой вопрос по поводу Ватерлоо. Теперь интервью как бы отодвигалось на второй план, и Манье явно вошел во вкус гостеприимного хозяина. Оставалось лишь терпеть и надеться, что в домашней обстановке он будет поразговорчивей и мне удастся узнать какие-нибудь подробности о деле Михайлова, которых еще никто не знает. Мы въехали в поселок, остановились у края ратного поля, потом мне была продемонстрирована таверна, в которой Наполеон ежедневно вкушал столь любимый им луковый суп. Попутно я услышал занятную историю о том, что здесь ежегодно собираются многочисленные знатоки и исследователи битвы под Ватерлоо. Они облачаются в мундиры солдат и офицеров того времени и устраивают спектакль, имитирующий историческую битву. Несколько лет назад человек, который во время сражения исполнял роль Наполеона, так вошел в образ, что от волнения с ним случился инфаркт и он, несчастный, скончался прямо на поле этой театрализованной битвы.
Но наконец мы въехали в поместье. На его территории, как рассказал Манье, находятся замок начала ХIХ столетия, два дома, лесные угодья, озера, протекает река, есть поля для игры в гольф и для выездки лошадей. Я понял, что семейству Манье, сколь бы многочисленным оно ни было, здесь не тесно. Мы вошли в дом. Стройная супруга адвоката внесла в комнату серебряный поднос, на котором стояли фужер с каким-то янтарного цвета напитком и огромный стакан, до краев наполненный водкой.
– Прошу вас – аперитив, – нараспев произнесла мадам Манье.
– Мне крайне неловко, мадам, но я не пью водки, – извинился я.
Она удивленно вскинула брови.
– Но муж сказал мне, что у нас в гостях будет русский. Я читала русских классиков, там, в их книгах, все пьют водку… – Ее тон был даже не удивленным, а, скорее, обиженным, она явно не понимала, как посмели русские классики ввести ее в заблуждение.
Потом я был приглашен осмотреть картины, после чего мне были продемонстрированы коллекции часов и трубок – действительно изумительные. «Культурная часть» завершилась музицированием – хозяин дома исполнил небольшую сонату Грига и, закрыв крышку старинного рояля, пригласил меня в столовую. Официант, специально приглашенный из ресторана, укладывал на мою тарелку кусок отварной форели, священнодействуя блестящими приборами, более напоминающими хирургические, нежели столовые. Наконец мы снова вернулись в гостиную, нам подали кофе, Манье закурил толстенную «гавану», я – трубку и тотчас извлек диктофон, намекая тем самым, что пора уже перейти к основной части нашей встречи. И тут Манье меня огорошил.
– Вы были у меня в офисе, познакомились с моим поместьем, – сказал Манье. – Я полагаю, что у вас достаточно впечатлений, чтобы написать прекрасную статью.
– Я действительно получил сегодня массу интересных впечатлений, господин Манье, – ответил я как можно более вежливым тоном. – Но меня-то интересует прежде всего дело Михайлова.
– Ах, вот оно что, – произнес адвокат. – Ну что ж, извольте.
* * *
Адвокат КСАВЬЕ МАНЬЕ:
Я не считаю это дело уголовным, ибо следствие не располагает никакими доказательствами вины господина Михайлова. Да, досье в значительной части засекречено, но поверьте, это лишь ловкий ход следователя Зекшена и прокурора Кроше. Именно засекреченность досье позволяет им беспрестанно твердить о появившихся новых обстоятельствах в деле и на этом основании просить Обвинительную палату о продлении заключения для господина Михайлова. Не в моих правилах осуждать или обсуждать решения судебных инстанций, моя задача бороться с несправедливыми, противозаконными решениями. И все же я сейчас изменю своему принципу и скажу то, что, на мой взгляд, является самым главным: прошу вас запомнить – НИ СЛЕДОВАТЕЛЬ, НИ ПРОКУРОР, НИ ДАЖЕ ОБВИНИТЕЛЬНАЯ ПАЛАТА НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ОЛИЦЕТВОРЕНИЕМ ДЕМОКРАТИИ. ДЕМОКРАТИЮ В ПРАВОВОМ ГОСУДАРСТВЕ ОЛИЦЕТВОРЯЕТ ОДИН СУД, И ТОЛЬКО СУД. Да, я считаю, что это дело нужно прекращать немедленно и у следствия нет никаких оснований для составления обвинительного заключения и передачи дела в суд. Но если оно все же будет передано в суд, то тогда вы увидите торжество демократии, закона и справедливости.
Хотя досье господина Михайлова, как я уже сказал, засекречено, для меня совершенно очевидно: дело инспирировано не по криминальным, а исключительно по политическим мотивам. Мир хорошо помнит те времена, когда Советский Союз опустил «железный занавес» перед странами Запада. Сегодня мы наблюдаем обратное явление, когда Запад сам опустил «железный занавес» перед Россией. Да, наступление Востока на Запад оказалось шокирующим. Европа и Америка попросту испугались стремительного вторжения российских бизнесменов, их денег, их не привычного для нас подхода к делу. Арестовав господина Михайлова, Запад хочет дать примерный урок или, иными словами, отпугнуть российских предпринимателей. Но ничего общего с криминалом это не имеет, и я считаю, что права господина Михайлова как личности нарушаются самым гру-бым образом. Засекретив досье, следствие лишает его священного права на защиту или, вернее, существенно ограничивает это право. Главным достижением демократии я считаю право любого человека на молчание и его право на свободу высказываний. Но следователь Зекшен всякий раз подчеркивает, что молчание Михайлова он истолковывает как стремление скрыть от следствия правду. Следователь не имеет права делать такие антидемократические выводы. Если к этому добавить, что условия содержания господина Михайлова под стражей также отличаются особой и к тому же неоправданной суровостью, я полагаю, у меня достаточно оснований обратиться в Европейский суд по защите прав личности в Страсбурге.
* * *
Надо сказать, что батонье Манье был все же достаточно откровенен со мной. И Паскаль Маурер, и Алек Реймон, и Сильвен Дрейфус предпочитали с журналистами не общаться, а уж если это общение становилось неизбежным, то отделывались общими фразами, ссылаясь все на то же самое пресловутое засекреченное досье. Чуть более словоохотливым был Ральф Изенеггер, но выражение вечной озабоченности не сходило с его лица. Ральф беспрестанно куда-то торопился, опаздывал, к тому же он действительно чаще других приезжал к Михайлову в тюрьму, и эти поездки были для него прекрасным поводом, чтобы отказаться от пространных интервью. Справедливости ради надо сказать, что, когда у меня во время поездок в Женеву хватало терпения дождаться Ральфа, он все же отвечал на мои вопросы. Накануне каждого очередного заседания Обвинительной палаты Ральф Изенеггер, уступая моим настойчивым просьбам, делал осторожные прогнозы, оценивая шансы на удовлетворительное решение палаты. Помню, пару раз он даже позволял себе заявления типа: ну сегодня мы близки к успеху и я почти не сомневаюсь, что из зала суда мы уйдем вместе с Сергеем. И дело было вовсе не в неопытности или в излишней оптимистичности молодого адвоката. Вовсе нет. С точки зрения закона, юриспруденции Ральф совершенно верно оценивал ситуацию. Но в расчет следовало взять прежде всего то обстоятельство, что судью Крибле меньше всего интересовали доводы защиты. Твердо решив, что Михайлова он не выпустит на свободу ни под каким видом, Крибле позволял себе порой просто не слушать адвокатов. Однажды на заседании Обвинительной палаты произошел даже такой инцидент, возмутивший не только адвокатов, но и всех, кто присутствовал в зале. С очередной гневной речью выступал Ксавье Манье. Он убедительно, приводя неопровержимые доводы, говорил о нарушении прав личности своего подзащитного. И вот в самый кульминационный момент речи адвоката судья Мишель Крибле вдруг рассмеялся во весь голос.
– Что вас так развеселило в моих словах? – озадаченно поинтересовался адвокат, прервав свою обличительную речь.
– О, господин адвокат, не принимайте мой смех на свой счет, – елейным тоном произнес судья. – Просто я сейчас читаю очень веселую книгу.
– Скажите мне название этой книги. Я приобрету ее, и мы посмеемся вместе, – сказал не обиженный, а скорее возмущенный Ксавье Манье, покраснев от едва сдерживаемого гнева.
Стоит ли говорить о том, что все попытки адвокатов освободить Сергея Михайлова под залог либо вообще доказать полное отсутствие оснований для продолжения следствия были обречены на провал. Разумеется, адвокаты понимали, что тенденция на обвинительное заключение совершенно очевидна и суда вряд ли удастся избежать. А потому они продолжали заниматься сбором необходимых документов – это единственное, что в создавшейся ситуации могли делать защитники. И координировал всю эту деятельность московский адвокат Сергей Пограмков.
Пограмкову в эти два года было труднее всех защитников Михайлова. Почти сразу после первой поездки в Женеву он получил уведомление о том, что въезд в Швейцарию ему закрыт. Причина, сообщенная российскому адвокату, была явно надуманной. А вот истинный мотив совершенно ясен. После того как Пограмков развил в Женеве кипучую деятельность, по своему усмотрению комплектовал команду адвокатов, юридические власти Швейцарии решили, что столь прыткий адвокат им не нужен. Швейцарцы не знали, не понимали, но и не хотели понимать российские реалии. Юрист, досконально знающий законы своей страны, давно знакомый с самим Михайловым, в такой ситуации становился не только не нужным, но и опасным. В какие только инстанции не обращался адвокат Пограмков – все было тщетно. Даже на суд в качестве простого слушателя он и то не смог приехать. Следователь Зекшен постарался, чтобы в прессу проникли «достоверные сведения» о том, что московский адвокат Сергей Пограмков и сам принадлежит к криминальной организации, возглавляемой Михайловым.
От первого лица
Адвокат Сергей ПОГРАМКОВ:
Мне довольно часто приходилось представлять моих клиентов – российских граждан за рубежом. Как правило, это было связано с их бизнесом – с правовым аспектом их деятельности, юридическим обеспечением готовящихся к подписанию контрактов. Случай с Сергеем Михайловым – особый. Впрочем, и само дело такого плана возникло в мировой юридической практике впервые. Подоплека «дела Михайлова», во всяком случае для его адвокатов, ясна. Но только говорить об этом вслух почти никто все эти два года не хотел, да и сейчас я знаю немногих из тех, кто бы дал правильную оценку всему, что произошло в Женеве.
Я уверен, что Михайлов попал, как говорят в таких случаях, «в программу». Он стал всего лишь разменной картой в серьезной политико-экономической игре, связанной с продвижением российского бизнеса и российских денег на мировой рынок. Ни для кого не секрет, что большинство бизнесменов, в том числе и самих российских предпринимателей, мало привлекает перспектива капиталовложений в российскую же экономику. Поэтому взоры многих российских предпринимателей обратились на Запад. Но практика мирового рынка уже сложилась – между странами давно поделены сферы влияния и оговорены экономические условия сосуществования. Поэтому вторжение «посторонних» денег, способное внести диссонанс в эту стабильную систему, вызывает активное сопротивление деловых и политических кругов Запада.
Первыми с этим столкнулись японские бизнесмены, которым благодаря эффективному росту производства в Японии в один прекрасный день стало «тесно» в своей стране. Специалисты помнят, какое количество санкций было принято в свое время, чтобы не допустить «японского вторжения» на мировой рынок. Потом в аналогичную ситуацию попали страны Юго-Восточной Азии, несколько лет назад – Россия. Однако методы борьбы с экономическими конкурентами могут быть разными. В случае с нашей страной одной из главных стала борьба с «русской мафией». Собственно, виновата в создании мифа о русской мафии сама Россия. Убедив себя, она убедила в этом и Запад. А ведь мифологически эта ситуация почти ничем не отличается от ситуации сталинских времен. Тогда тоже убеждали и убедили, что все беды страны – от вездесущих «врагов народа». Теперь найден другой общий враг – «мафия». И в том, и в другом случаях властям очень удобно оправдывать собственные просчеты, неправомерное расходование бюджетных средств, неумную политику, возникновение экономических кризисов. Но миф о «мафии» оказался на руку и многим за границей, был взят на вооружение как метод и средство борьбы с российскими бизнесменами.
Западная пресса и по сей день изобилует статьями о разгуле русской организованной преступности, о тех ужасах, которые ждут цивилизованный мир с появлением там «русских бандитов». Известны якобы сотни имен людей, причастных к
«русской мафии». На разных заседаниях и совещаниях с участием представителей правоохранительных органов и спецслужб назывались головокружительные суммы, осевшие на зарубежных банковских счетах «русской мафии». Короче говоря, начала работать определенная программа.
А в том, что такая программа существует, сомневаться не приходится. Взять хотя бы, к примеру, знаменитый совместный доклад ЦРУ и ФБР Конгрессу США, который назывался
«Российская организованная преступность и национальные интересы США». Несмотря на то что ряд высокопоставленных сотрудников Интерпола и других правоохранительных организаций утверждают сегодня, что «миф о русской мафии – специально созданная информационная “утка”, призванная остановить продвижение русского бизнеса на мировой рынок», в один момент уже запущенную программу не остановишь. Ведь мир уже убедили, что каждый русский – это бандит, а «русская мафия» наряду с атомным оружием является самой сильной угрозой мировой цивилизации. А с опасностью надо бороться, причем наглядно иллюстрируя эту борьбу примерами, то бишь устраивая показательные процессы над конкретными людьми. Одним из них и стал Сергей Михайлов.
С самого начала возникновения этого «дела» у меня не было сомнений в том, что оно инспирировано. И решение женевского суда лишь подтвердило эту мысль. Все было состряпано из набора бездоказательных утверждений, ложных свидетельских показаний.
Я знаком с Сергеем Михайловым уже десять лет, обеспечивал юридическую сторону некоторым его экономическим программам. Сергей Михайлов – бизнесмен, владелец сервисных и торгово-посреднических фирм. Когда Михайлова арестовали в Женеве, я позвонил его жене и предложил свою юридическую помощь. Приехав в Швейцарию, я пытался добиться встречи со своим клиентом, однако к Михайлову меня не пустили, объяснив, что для этого недостаточно ад-вокатской лицензии, а нужно специальное разрешение властей кантона. Но мое пребывание в Женеве было ограничено рамками визы, а на получение кантонального разрешения ушло бы слишком много времени. Так, во всяком случае, мне объяснили, недвусмысленно дав понять, что присутствие российского адвоката в Швейцарии нежелательно. Швейцарская юстиция грубо нарушала права человека, прежде всего ограничивая Михайлова в его неотъемлемом праве на полноценную защиту. Ведь совершенно понятно, что российский адвокат, защищающий своего соотечественника, попавшего за рубежом в переплет, не только юридическая, но и мощнейшая моральная поддержка. Человека, рядом с которым находится «родной» защитник, сложнее сломать, запугать, запутать, заставить подписать какие-то бумаги. А это, безусловно, не в интересах обвинения. Я убежден, что именно поэтому швейцарская сторона постоянно отказывала мне в визе. Фактически я насильственным образом был исключен из процесса. Однако швейцарские адвокаты прекрасно понимали, что без специалиста по российскому законодательству они не смогут осуществлять полноценную защиту. Оставаясь в адвокатской команде по защите Михайлова и даже в определенной степени координируя действия этой команды, я был лишен возможности встречаться со своим подзащитным.
Разумеется, я не собирался сдаваться без боя. Ходил по инстанциям, вынужден был собирать документы о том, какой я хороший, положительный, в порочащих меня связях не замеченный, а потом с полным набором этих документов да еще с письмом из Московской областной коллегии адвокатов, членом которой я являюсь, обращаться в официальные инстанции с жалобой на неправомочные действия швейцарской стороны. В моей жалобе было сказано:
«Ваши целенаправленные действия ограничивают мои права адвоката, гарантированные Международным Пактом о гражданских и политических правах, а также грубейшим образом нарушают права гражданина Михайлова С.А., предусмотренные Всеобщей декларацией прав человека. Оба эти документа обязывают правительства всех стран давать адвокатам возможность исполнять все их профессиональные обязанности без запугивания, препятствий, беспокойства и неуместного вмешательства, а также возможность свободно путешествовать и консультировать клиента в своей стране и за границей».
Другое правонарушение по отношению ко мне как к адвокату и к господину Михайлову как моему подзащитному лишено было даже такой мотивации. В связи с потоками лжи в средствах массовой информации возникла необходимость обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства Сергея Михайлова и с требованием привлечь ряд клеветников к уголовной ответственности. Для выполнения этого поручения мой клиент должен был дать мне доверенность. Но по закону такая доверенность могла иметь юридическую силу только тогда, когда господин Михайлов подписал бы ее в присутствии нотариуса или российского консула. Однако и в этом следователь Зекшен ему отказал. Впрочем, такой отказ меня уже не удивлял. Несмотря на засекреченность следственного досье, в прессу постоянно поступала ложная информация негативного характера. Такую «утечку» информации не чем иным, кроме как стремлением создать Михайлову отрицательный имидж в глазах общественности, объяснить нельзя.
Не имея возможности привлечь клеветников к уголовной ответственности, адвокаты Сергея Михайлова решили провести две международные пресс-конференции, на которых мы рассчитывали открыть журналистам глаза на тот юридический произвол, который творился вокруг нашего подзащитного. Первая такая пресс-конференция была проведена в Женеве, в офисе мэтра Алека Реймона, но на этой пресс-конференции я по понятным причинам присутствовать не смог. А вторую пресс-конференцию мы провели в Москве – в Международном пресс-центре. На эту пресс-конференцию приехали же-невские адвокаты Ральф Освальд Изенеггер и Алек Реймон, бельгийский адвокат Ксавье Манье, а также адвокат-эксперт из США Рэмси Кларк. В зале пресс-центра собрались журналисты практически всех московских газет, телевизионных каналов, было много зарубежной прессы. Запланированная по регламенту на час-полтора, пресс-конференция продолжалась более трех часов. После ее окончания я слышал, как в кулуарах журналисты говорили о том, что они совсем иначе представляли себе дело Михайлова. Но даже после этого лишь немногие газеты позволили себе напечатать правду.
Следствие постаралось сформировать общественное мнение против Сергея Михайлова, особенно это давление ощущалось накануне судебного процесса. И все же присяжные сумели разглядеть истину и признали Михайлова невиновным. Во время одного из выступлений на заседании Обвинительной палаты мой женевский коллега Алек Реймон сказал, обращаясь к судьям и прокурору: «Вы присвоили себе звание полицейских мира». К счастью, швейцарские следственные власти и полиция реализовать это звание на деле не сумели. Не было настоящего уголовного дела, потому и не было в суде обвинительного приговора.
* * *
Вряд ли можно считать, что подкрепление следователю Зекшену со стороны спецагента Федерального бюро расследований США Роберта Левинсона пришло случайно. Такой версии придерживались репортеры криминальной хроники многих газет Запада, но, скорее всего, они просто заглотили «крючок» дезинформации, который в процессе расследования им то и дело искусно подсовывали Зекшен и Кроше.
Русскоязычному читателю имя Роберта Левинсона может быть знакомо по процессу Вячеслава Иванькова – Япончика. Правда, в материалах этого уголовного дела фамилия этого офицера ФБР упоминается лишь вскользь, раза два-три, не чаще. Но и этих незначительных упоминаний достаточно, чтобы сделать вывод о том, в каком направлении действовал Левинсон. Процитирую один из таких эпизодов – он описан в книге американского журналиста Алек-сандра Гранта «Процесс Япончика»:
«…свидетель несколько озадачил суд, заявив, что беседа с Левинсоном велась вовсе не об Иванькове. “Агент Левинсон сказал мне, что его босс интересуется проблемами русской организованной преступности, – сказал Волошин. – Особенно в связи с контрабандой ядерных материалов”». Под боссом Левинсона имелся в виду начальник «русского» отдела ФБР Рэймонд Керр. В те годы, а речь идет о событиях почти пятилетней давности, «русский» отдел ФБР действительно вел разработки по контрабанде ядерных материалов из бывшего СССР в страны Западной Европы и США. По сути, эта операция фэбээровцев завершилась крахом, и, дабы удержать под собой и без того расшатанные служебные кресла, «рус-ский» отдел спешно переключился на так называемую организованную преступность. Российская пресса стала главным источником информации для американской спецслужбы, где каждую газетную
«утку» из Москвы рассматривали, что называется, чуть ли не под микроскопом. И чуть ли не главными экспертами по «русской мафии» стали в те годы спецагент Роберт Левинсон и его босс – начальник «русского» отдела Рэймонд Керр.
С биографией Левинсона в Америке мог ознакомиться каждый желающий. О нем было известно, что он не раз внедрялся в преступную среду разных стран, по большей части Юго-Восточной Азии, где процветал наркобизнес. Трудно сказать, скольких наркобаронов удалось отправить за решетку Роберту Левинсону, но в начале 1990-х годов он вдруг резко переключился на Россию и, как уже было сказано, вскоре прослыл чуть ли не главным экспертом по «русскому вопросу». И это при том, что Левинсон, отвечая на вопрос, знает ли он русский язык, с напряжением отвечает: «Тшуть– тшуть». Судя по всему, этим словом весь словарный запас русского языка Роберта Левинсона и исчерпывается. Однако именно к нему, спецагенту ФБР, и устремился следователь Зекшен вскоре после того, как возбудил в Женеве уголовное дело против Сергея Михайлова. В нарушение юридических правил беседа Левинсона и Зекшена велась один на один, хотя впоследствии была запротоколирована и внесена в досье швейцарского следователя. Допросов со свидетелем Левинсоном Зекшен провел несколько, и в результате вот какая вырисовалась картина.
Роберт Левинсон поведал следователю, что в качестве спецагента ФБР он был внедрен в среду русской организованной преступности и провел в Москве около трех лет. Это якобы позволило ему детально разобраться в структуре российских организованных преступных группировок, составить список главарей и наиболее активных боевиков ОПГ, а также зафиксировать благодаря своим секрет-ным источникам информации целый ряд уже совершенных в России и за ее пределами преступлений. Так, во время допроса Левинсон поведал Зекшену, что одной из самых крупных и опасных группировок не только Москвы, но и всей России является «Солнцевская», возглавляемая Сергеем Михайловым. Левинсон охотно поделился со швейцарским следователем всеми полученными данными, хотя эти данные ничуть не отличались от тех, которые были опубликованы в периодической печати и в многочисленных книгах, включая и художественные произведения, авторы которых, как правило, в предисловиях непременно пишут примерно (цитирую по книге Валерия Карышева «Солнцевская братва». – О.Я.) так: «Особое напоминание сотрудникам оперативных и следственных органов, а также специалистам по данной теме: материалы этой книги не могут быть использованы в качестве каких-либо источников на следствии и суде». Разумеется, и Левинсон, и Зекшен прекрасно понимали, что художественные детали из жизни «солнцевской братвы» вряд ли можно будет представить в качестве доказательств суду. Нужны были детали, как говорится, документального характера. И за ними дело не стало.
Роберт Левинсон рассказал об одном совершенно «жутком» эпизоде, связанном с именем Михася. В «Солнцевской» ОПГ, по словам агента ФБР, подвизался в качестве казначея общественной преступной кассы некий Леонид Орлов. Этот самый Орлов был уличен в том, что снимал «сливки» из воровского денежного котла, и Михасьде принял решение его убить. Однако наиболее осторожные из его друзей отсоветовали Михайлову связываться с убийством, и тогда, сменив гнев на «милость», Михась распорядился Орлова физически изувечить и материально разорить. Что и было немедленно исполнено боевиками «солнцевских». Леониду Орлову выкололи глаз, поломали руки-ноги, а в довершение отняли автомашину «вольво» и выгнали куда глаза глядят из трехкомнатной кооперативной квартиры, владельцем которой он являлся.
Хотя разговор следователя с агентом ФБР проходил в США, как я уже сказал, с глазу на глаз, история эта вскоре стала достоянием широкой общественности, невесть как попав на страницы почти всех газет мира. Вот ведь какие странности происходили с засекреченным досье по делу Сергея Михайлова. С одной стороны, следователь и прокурор, ссылаясь на вероятность сговора, досье засекретили таким образом, чтобы оно стало недоступным для подследственного и его адвокатов, с другой стороны, сведения из секретного досье то и дело беспрепятственно просачивались в прессу. Вот и Леонид Орлов узнал о том, что он живет с выколотым глазом, поломанными руками и ногами, лишенный автомобиля и изгнанный из собственной квартиры на улицу, из газеты, которую однажды утром, по привычке, купил, отправляясь на работу.
Леонид Орлов и Сергей Михайлов познакомились в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Некоторое время, до той поры, пока Михайлов не уехал из России, вели совместный бизнес, даже, как говорится, домами дружили. Никаких конфликтов между ними на протяжении всех лет знакомства не возникало. Прочитав о себе столь ошеломляющую новость, Орлов разыскал в Москве адвоката Сергея Пограмкова и спросил, что ему следует делать в этой ситуации. Пограмков ответил, что если Орлов действительно хочет восстановить истину, то он может написать заявление и, заверив его у нотариуса, в качестве аффидевита отправить следственным властям Швейцарии. Орлов так и сделал. Собственно, он сделал несколько больше. Первым делом Леонид отправился во Всероссийский клинический и научно-исследовательский институт микрохирургии глаза имени Гельмгольца. В институте долго не могли понять, чего от них хочет этот странный пациент. Средних лет человек, довольно высокого роста, хорошо и со вкусом одетый, в очках, никак не походил на сумасшедшего, но просил о каких-то непонятных вещах.