Олег Александрович Якубов
Михайлов или Михась?
– В чем конкретно заключалась его деятельность?
– Я приведу один пример. Нам удалось по довольно низкой цене купить очень большую партию обуви. Розничная реализация не могла бы принести существенной прибыли и затянулась бы надолго. Именно Михайлов нашел оптового покупателя, который купил всю партию по вполне приемлемой для нас цене.
– Какую сумму составили комиссионные Михайлова?
– По условиям нашего совместного контракта он получил 10 процентов от прибыли и его комиссионные составили два миллиона долларов.
– В ходе следствия вас просили предоставить этот контракт?
– Просили. Я его проверил, там все было в порядке. Я подготовил копию и отправил контракт адвокатам.
Судья достает из одного тома дела контракт и показывает его Александрову.
– Это тот самый контракт?
– Безусловно, тот самый. Здесь и подпись моя, и печать фирмы.
Тот самый контракт.
– Вы знаете Саранкину?
– Нет.
– Есть данные, что Саранкина подделала подпись Михайлова.
– У меня нет комментариев по этому поводу. К тому же как она могла подделать подпись, если это не оригинал. Это для меня совершенно очевидно. Есть множество ситуаций, когда в разные инстанции нужно представлять копии контрактов. Специально для этого контракт был набран двумя разными шрифтами – один для оригинала, другой для копии – и хранился в компьютере. Если мне нужна была копия, я распечатывал второй вариант и заверял его оригинальной печатью.
– Но нам никак не удается разыскать оригинал! – воскликнул прокурор.
– А где вы его, собственно, можете разыскать, – искренне изумился Александров, – если он хранится только у меня? И вообще все эти вопросы по поводу копий и оригинала мне непонятны. Контракт-то давно осуществлен, его законность множество раз проверена, ни у одной из сторон нет никаких претензий по выплатам, так что я не понимаю сути вопросов.
Последняя надежда Кроше рухнула. Он отказался от дальнейшего допроса свидетеля. Но Сергей Михайлов все же решил поставить логическую точку.
– Господин Александров, были ли с моей стороны нарушения условий контракта?
– Нет.
– Можете ли вы подтвердить, что в 1995 году в компании «Аригон» была проведена масштабная аудиторская проверка и никаких нарушений выявлено не было?
– Подтверждаю.
– Спасибо, господин Александров, у меня больше нет вопросов.
– Вернемся к допросу господина Михайлова, который, я считаю, мы не закончили в прошлый раз, – объявила госпожа президент суда. – Господин Михайлов, я считаю, что вы нарушили правила приобретения недвижимости иностранцами в Швейцарии. Что вы можете сказать по этому поводу?
– У меня и в мыслях не было нарушать закон. Тем более что я не был детально знаком с законодательством Швейцарии по поводу приобретения недвижимости иностранцами. Именно поэтому я сам и не занимался подготовкой документов, а пригласил для этого адвоката. Хочу напомнить, что я уже получил к тому времени кантональное и коммунальное разрешение на жительство и ожидал ответа от федеральных властей. Это решение должны были мне объявить 16 октября 1996 года, а 15 октября меня арестовали в аэропорту Женевы.
– Я задам вам несколько вопросов по поручению присяжных, – объявила судья. – Присяжные спрашивают: зачем вам понадобилось так много паспортов?
– У России всегда были сложные отношения с Западом. Возможно, это трудно понять европейскому человеку, но это так. Передвижения российского гражданина по миру всегда были крайне ограничены. Мой же бизнес расширялся прямо пропорционально тому, как я передвигался по миру. Я не вижу никакого криминала в том, что в нескольких странах на вполне законных основаниях получил паспорта. Паспорт Израиля я получил после того, как стал гражданином этой страны, паспорт Коста-Рики мне вручили после того, как правительство этой страны приняло решение о назначении меня почетным консулом. Все остальное – это точно такая же выдумка, как и моя принадлежность к криминальным структурам. Мне приписывали владение паспортами Бельгии, Гаяна, каких-то других экзотических стран, но это все миф, да и в деле этих паспортов нет по той простой причине, что их не было. Кстати, я хочу еще несколько слов добавить от себя по поводу паспортов. После моего ареста у меня на вилле во время обыска нашли израильский паспорт, действие которого уже к этому времени закончилось, так как не было свободных страниц для пограничных отметок. Собственно, паспорт и искать не надо было, он находился на видном месте, и по этому паспорту легко можно было проследить за всеми моими передвижениями в течение нескольких лет. Так вот, я хочу задать вопрос. Можно ли допустить мысль, что человек, причастный к криминальному миру, держал открыто документ, который бы уличал его во всех его поездках?
– У вас на вилле нашли чемодан, в котором хранились приборы, предохраняющие телефоны от прослушивания. Зачем они вам понадобились?
– Я купил это оборудование во время своей поездки в Израиль, приобрел его в магазине открытой торговли. Я постоянно ощущал давление со стороны конкурентов, предполагал, что мои телефоны могут прослушиваться, и хотел себя обезопасить, чтобы сохранить коммерческую тайну моего бизнеса.
– Последний вопрос присяжных. Господин Михайлов, как вам удалось освободить из чеченского плена Антона Кандова?
– Семья Кандовых помогла мне обустроиться в Вене, я был им очень признателен и потому в судьбе Антона Кандова, когда его похитили, принял горячее участие. Многие бывшие спортсмены, с кем я когда-то встречался на соревнованиях или вместе участвовал в спортивных сборах, к этому времени в Чечне занимали видное положение, там вообще спортсмены, особенно борцы, пользуются большим авторитетом. Именно к этим людям я и обратился. Своих методов давления на тех, кто похитил Кандова, они мне не раскрывали, но я знаю, что эта операция прошла бескровно и без единого выстрела.
– На этом допросы закончены, – возвестила президент суда. – Заседание закрыто. Завтра в девять часов мы начнем нашу работу с выступления господина прокурора Кроше. Всем доброй ночи.
Как все последние дни, мы возвращались в гостиницу вместе с Андреем.
– Так что, завтра процесс может закончиться? – спросил я своего спутника.
– Только теоретически. Прокурор будет говорить никак не меньше трех-четырех часов. Часа по три, не меньше, потребуется адвокатам – Манье, Мауреру и Реймону. Потом заключительное слово Михайлова. Все вместе взятое, с перерывами, займет 12—14 часов, не меньше. Конечно, если у присяжных уже созрело какое-то решение, они его могут объявить уже завтра. Но не думаю. Скорее всего, приговор будет объявлен послезавтра.
– Приговор, ты уверен?
– Ну решение, чего ты к словам цепляешься.
– А почему ты думаешь, что Кроше будет говорить так долго?
Что ему, собственно, теперь говорить? По-моему, все доказано.
– Это по-твоему. Конечно, доказательств у него никаких. Но не думаешь же ты, что он встанет и попросит у Михайлова прощения. А заодно у всех, кого он вместе со следователем дурачил целых два года. Нет, старик, такие вещи нигде не прощаются. Так что завтра Кроше даст последний бой… Хотел кофейку глотнуть, но не стану, скоро час ночи, надо выспаться, завтра день будет трудным, я это предвижу.
– Погоди минуточку, ты обещал добыть заключительную речь Михайлова.
– А нет никакой речи, – отмахнулся Андрей. – Ту, что написали адвокаты, Сергей зарубил, сказал, что свое выступление подготовит сам. Так что слушай внимательно. До завтра.
Пару дней назад меня каким-то чудом, также вот среди ночи, разыскали с одного из популярных московских телеканалов и попросили освещать для них ход процесса.
– Вряд ли мои репортажи вас устроят, – честно предупредил я коллег. – У меня по отношению к основным обозревателям ортодоксальная точка «подозрения». И вообще тут прокурор меня в процессе обозвал криминальным журналистом. Так что зачем вам, коллеги, головная боль.
– Напротив, мы хотим получить объективную оценку человека, который непосредственно следит за событиями в зале суда. Мы читали ваши репортажи в прессе, они действительно отличаются от общей подачи материалов по делу Михайлова. Это как раз то, что нам надо.
– Ну что ж, извольте.
Я продиктовал на «хрипушку» (так телевизионщики называют телефонную запись репортажей), поблагодарил за обещанный мне гонорар и договорился о времени следующего репортажа.
Едва я вошел к себе в номер, зазвонил телефон. Глянул на часы – это наверняка с телевидения. Так оно и оказалось. Уже знакомый мне по голосу редактор уточнил:
– Господин Якубов, добрый день или, вернее, ночь. Вы знаете, ваш репортаж нам всем очень понравился. Но в эфир он не пошел. Поверьте, мы пробивали его всеми силами, но указание поступило свыше, даже не от нашего прямого руководства, а еще выше. Но я от себя лично приношу вам свои извинения. Право слово, мы не думали, что все так получится.
– Не расстраивайтесь, коллега. Было бы странно, если бы получилось иначе.
– Боюсь, что вы правы. У нас тут в Москве об этом процессе такое пишут и передают, что диву даешься. Еще раз извините и всего вам доброго.
Борясь с желанием немедленно рухнуть в постель, я все же включил портативный компьютер и сел писать очередной репортаж для изданий, в которые пока еще не звонят «сверху».
* * *
Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 10 декабря 1998 года. Утро – день – вечер – ночь.
С утра зал «3А» Дворца правосудия был переполнен, как и в первый день суда. Прения сторон – кульминация любого крупного
процесса. Все понимали, что сегодня и прокурор и адвокаты постараются проявить свое мастерство в полном блеске. Изменив привычкам, адвокаты уже в зал явились в мантиях, не слышно было обычных шутливых приветствий, даже Маурер вопреки обыкновению не совершал обычного обхода, а сразу прошел к своему месту, устроив у ног три толстенных портфеля с документами, которые он тащил с явной натугой.
Без всяких предисловий президент суда предоставила слово прокурору Кроше. Добросовестно пересказав фабулу дела, господин прокурор свои, с позволения сказать, доказательства построил на личных эмоциях. Свидетели обвинения в его речи выглядели испуганными зайчиками, которым страх застил глаза и мешал сказать всю правду. Чего стоит один лишь аргумент прокурора, касающийся свидетеля Александра Абрамовича.
–Господаприсяжные,—говорилвсвоейречиЖанЛуиКроше.– Я никогда не видел свидетеля Абрамовича, но я во время допроса слышал его голос. Это был голос испуганного человека. Понимаете, – повторил прокурор, – испуганного! И я ему верю. Конечно, напрасно здесь не выслушали свидетеля Шранца, – упрекнул присяжных и судью прокурор. – Шранц очень хотел дать показания, и мы бы сумели узнать много важного. Ведь все остальные свидетели были напуганы. Вот господин Седых говорил здесь, что к нему в дом пришла полиция, а ведь на самом деле он сам обратился в полицию. Господин Михайлов сковал всех страхом. Мы в суде увидели его истинное лицо, я бы даже сказал, что мы увидели голого Михайлова. Во время следствия он отказывался отвечать на многие вопросы, требовал предоставить ему документы. А сейчас, в суде, у него на все нашлись ответы. Каждому известно, что такое игра в «пазл» (мозаика. – О.Я.). Вот и Михайлов сложил в суде свой
«пазл». Я уверен, что господин Михайлов приехал в Швейцарию вместе с семьей, чтобы подготовить себе почву. Он не хотел провести в нашей прекрасной стране спокойную старость, он хотел здесь совершать преступления.
Подобными, ничем не подтвержденными и слабо аргументированными выводами была насыщена вся четырехчасовая речь Жана Луи Кроше, достаточно спокойная, размеренная. В конце прокурор призвал присяжных отнестись к Михайлову без всякого снисхождения и потребовал для него максимального наказания по предъявленным ему в обвинении статьям уголовного кодекса – то есть до семи с половиной лет заключения.
В перерыве, объявленном после речи прокурора, журналистам обсуждать было практически нечего. Лишь Игорь Седых откровенно кипятился:
– В конце концов я давал свои показания под присягой, я отвечаю за каждое свое слово, и прокурор меня практически оклеветал. Ни в какую полицию я не обращался, они сами ко мне заявились.
После перерыва слово было предоставлено защите. Первым выступил бельгиец Ксавье Манье.
– Прошу прощения за то, что вынужден напоминать известную всем истину: для того чтобы обвинять, нужно быть уверенным в вине. И хотя никаких доказательств вины господина Михайлова в речи господина прокурора мы не увидели, я все же хочу поздравить прокурора с весьма выдающимся успехом. На мой взгляд, он сделал открытие в области математики. При сложении двух нулей у него в сумме получилось два. Да, господин прокурор очень старался. Он так старался, что о его стараниях узнал весь мир. Моя старенькая мама, провожая меня в Женеву, сказала: «Будь осторожен в этой Швейцарии, там идет какой-то страшный процесс и может случиться всякое». Господин прокурор ссылался на показания свидетелей. Но в них не было ни одного подтвержденного факта. А главный свидетель обвинения Упоров напомнил мне старую охотничью собаку, которая уже не может приносить своему хозяину дичь, а тащит лишь протухшие кости. Я смотрю на все здесь происходящее и ловлю себя на мысли, что это не суд, а модный салон. Появилась мода на «русскую мафию», и швейцарская юстиция решила от моды не отстать. Ну, а раз это салон, то и я позволю себе салонную притчу. Один рыбак поймал маленькую рыбку, но ему было в этом неудобно признаваться, однако и лгать особенно не хотелось. Тогда он рассказал своему другу, что поймал среднюю рыбку. Тот, рассказывая, сказал, что его друг поймал большую рыбу, а уже следующий рассказчик с восторгом удивлял всех, что один его знакомый поймал на удочку кита. Слушаемое сегодня дело обросло не доказательствами,
а полицейскими рапортами. И уже через год можно будет сказать про каждого из сидящих в этом зале адвокатов: «Да ведь Манье, Реймон, Дрейфус, Маурер – они же все солнцевские». Да, сказать можно все что угодно. И сегодня Михайлова можно обвинить в том, что он является лидером «Солнцевской» преступной группировки. Но в таком случае надо будет бояться не Михайлова, а швейцарскую юстицию, которая способна судить человека только на основании слов, но не на основании фактов.
Все две недели процесса женевский адвокат Паскаль Маурер был задиристым и шумливым, скорым на острые реплики и потешные эффекты, которые зачастую веселили зал. Я уже говорил, что репортеры прозвали его Рыжим. Но в день его «тронной» речи в процессе Михайлова Маурера невозможно было узнать. Признаться, во время суда я не раз задавался вопросом: как этот, безусловно, грамотный, но больше похожий на циркового клоуна, нежели на юриста, человек мог возглавлять женевскую коллегию адвокатов? Ответ на этот вопрос я получил во время заключительной речи Маурера. Он был сосредоточен и немногословен. Его речь длилась больше пяти часов, и все же я продолжаю утверждать, что Маурер был лаконичен. Ни одной пустой фразы. Ни одного красивого сравнения, ни одной шутки, никаких заискиваний или заигрываний с составом суда, к которым нередко прибегают адвокаты. Господин Маурер словно заново пролистал все 72 тома уголовного дела, по которому его подзащитный 785 дней находился без всяких на то оснований в тюрьме. Он дал исчерпывающую оценку каждому документу, не упустив мельчайших деталей. Во время этой многочасовой речи то и дело хлопали двери – это покидали зал самые нетерпеливые. Но и судья, прекрасно с делом знакомая, и присяжные, которые о его сути узнали только за эти две недели, Маурера слушали с неослабевающим вниманием.
Казалось, что после этого убедительнейшего доказательства невиновности Сергея Михайлова Алеку Реймону просто не о чем будет говорить, но речь Реймона была блистательной. Блистательной как по форме, так и по содержанию.
– Здесь выставлено 72 тома уголовного досье, – начал свою речь мэтр Реймон. – Что же содержится в этом досье? Я отвечу —воздух! И на этот воздух потрачены миллионы франков. Поэтому завтра, господа присяжные заседатели, вы скажете «Не виновен». Иначе нельзя, иначе невозможно.
Сегодня утром прокурор Кроше вдруг обнаружил перед всеми синдром романиста. Все, что он сказал, относится более к художественному жанру, но никак не является доказательством для суда. Прокурор перечислил десятки фамилий, среди которых мы, наверное, в тысячный раз услышали фамилии: Пограмков, Аверин, Тамм, Кизяковский, употребляемые в одном контексте с так называемой
«Солнцевской» преступной группировкой. Так, во всяком случае, следует по замыслу господина следователя Зекшена и господина прокурора Кроше. Но эти люди не скрывают и не скрывали своего знакомства и дружеских отношений с господином Михайловым. Каждый из названных выше занимается своим делом, живет в своей стране и не подвергается никакому уголовному преследованию… Как не подвергался и сам господин Михайлов. Не правда ли, странно: человек, которого наша юстиция пыталась представить криминальным, держит свои деньги на открытых банковских счетах, не пряча их и не скрывая ни от кого своего богатства. Каждый его доллар имеет законное основание. Михайлов арестован после публикации в газете. Замечу, что газета даже не швейцарская, а бельгийская. В самой же Швейцарии господин Михайлов подает прошение на право жить и работать и получает разрешение от административных властей кантона Во. Обоснованно получает. Ибо полиция Швейцарии никакими компрометирующими данными на него не располагала. Несколько дней назад один высокопоставленный чиновник нашей полиции позволил себе в интервью такое высказывание. Он сказал, что в следующий раз нельзя арестовывать человека, против которого нет достаточных фактов его вины. Значит, в следующий раз нельзя. А в этот раз можно, так, что ли?
Как много внимания в своей речи уделил прокурор свидетелю Упорову, – продолжал свою речь Реймон. – Но то, что мы услышали от самого Упорова, иначе чем бреднями не назовешь. Прошу обратить внимание на то, что во время следствия Упоров безапелляционно обвинял, а в суде мы услышали «не уверен», «не настаиваю», «мне кажется» и так далее. Хорош свидетель, нечего сказать. Да и как вообще он оказался в зале суда в качестве официального свидетеля обвинения, объяснить трудно. Не милиционер, не житель России. К тому же подтвердил, что Россию покидал без спешки, закончив все свои рабочие дела. Приехал, попросил политического убежища и живет теперь в Швейцарии на наши налоги лишь на том основании, что у него хорошо развита фантазия.
То же самое можно сказать и о других свидетелях обвинения. Вот утром прокурор заявил, что он слышал господина Абрамовича и он ему верит, а на этом единственном основании просит поверить и суд. Я тоже слышал господина Абрамовича. И, обращаясь к вам, господа присяжные, я заявляю: я ему не верю. И вас призываю не верить. И что же, это аргумент? А аргументом является то, что господин Абрамович не смог ничем подтвердить свои показания. Вы где-нибудь встречали рэкетиров, деньги которым переводят, пропуская через бухгалтерию и отправляя их на открытые банковские счета? Да это же несусветная чушь. Мой уважаемый коллега Манье сегодня метко подметил, что единственный успех господина прокурора в этом процессе является не юридическим, а математическим. И все же ноль плюс ноль равняется нулю, но никак не двум, что пытался утром доказать нам прокурор. Да и сам господин прокурор это знает. Вместе со следователем Зекшеном прокурор Кроше все два года следствия собирали воздух, но при этом стремились к мировой огласке своей деятельности. Обратите внимание, какого характера запросы рассылались в разные страны этими господами. Зекшен и Кроше, запрашивая спецслужбы многочисленных государств, не спрашивали, имеется ли какой-либо материал на господина Михайлова. Они спрашивали, какие имеются данные на лидера «Солнцевской» преступной группировки Михайлова. Таким образом, Зекшен и Кроше, не имея никаких на то оснований, создавали криминальный образ подследственного, что является грубейшим нарушением всех демократических прав человека.
Когда Алек Реймон закончил свою речь, кто-то из немногих оставшихся в зале выкрикнул: «Браво, мэтр!» Часы показывали почти половину второго ночи. Недолго посовещавшись с присяжными, Антуанетта Сталдер обратилась к Сергею:
– Господин Михайлов, уже очень поздно, мы все устали, да и вам пора отдохнуть. Вам предстоит произнести заключительную речь, которая в равной степени важна и для вас, и для нас. Поэтому я предлагаю перенести заседание на завтрашнее утро, и тогда мы выслушаем вас с полным вниманием, не посматривая украдкой на часы.
Глава одиннадцатая
ДЕЛО ЗАКОНЧЕНО. МОЖНО РАСХОДИТЬСЯ
Не презирайте Богов и учитесь верить в справедливость.
Вергилий
Женева, площадь Бург де Фур, 1, Дворец правосудия, 11 октября. Утро – день – вечер.
– Слушаем господина Михайлова, – возвестила утром президент суда.
Михайлов поднялся со своего места. Если он и волновался, то внешне это было незаметно. Каждое слово выговаривал четко, делая достаточные паузы, чтобы переводчик мог донести все, им сказанное, до состава суда.
– Уважаемая госпожа президент. Уважаемые дамы и господа присяжные. Господин прокурор. Сначала я хочу поблагодарить вас за то, что вы очень внимательно отнеслись ко всем обстоятельствам данного дела, – начал свою речь Сергей Михайлов. – Во время процесса перед вами предстали свидетели обвинения и защиты, вы тщательно изучили все документы, письма, справки, относящиеся к делу. И, наконец, вы выслушали прокурора и защитников. Я не хотел бы сейчас говорить здесь о том произволе, который творился по отношению ко мне на протяжении всех двух с лишним лет, что я находился под стражей. Об этом и обо всем важном говорилось здесь защитой.
Уважаемая госпожа президент суда. Уважаемые дамы и господа присяжные. Я обращаюсь к вам с просьбой во время принятия решения о моей виновности или невиновности руководствоваться голосом сердца, закона и принципами демократии. Я жду решения с большой надеждой и доверием к вашему справедливому решению. Сергей поклонился и сел. Журналисты, приготовившиеся к пространной речи, разочарованно отложили блокноты. А судья провозгласила, что суд удаляется на совещание. Было 9 часов 7 минут. На улице моросил мелкий дождь, все разбрелись, кто куда, гадая, сколько времени понадобится присяжным для принятия решения.
Хазов бесследно исчез вместе с адвокатами, но через час объявился в моем номере, куда я отправился коротать время.
– Значит, так, – с порога заговорил Андрей. – Лишними вопросами меня не терзай, я и сам мало что знаю. Но главное – судьиха сказала, что, когда присяжные закончат совещание, она оповестит об этом одного адвоката. Решили, что это будет Маурер. Так что его мобильный включен, ждем звонка. Это все.
– Но хотя бы примерное время определить можно? Сколько они заседать-то будут?
– Ну ты чудак, кто же тебе это скажет. По закону присяжных никто не имеет права ограничивать во времени. Захотят – два дня будут заседать, а захотят – две недели. Адвокаты предполагают, что решение вынесут около четырех часов дня, но это лишь предположение.
– Андрей, еще раз можешь мне подробно объяснить, по какой, ну что ли, технологии присяжные принимают решение?
– Исключительно, чтобы отцепиться от твоих бесконечно нудных вопросов, повторю тебе еще раз то, что уже десять раз рассказывал. Итак. Заседали шестеро основных и трое запасных присяжных. Из основного состава никто не выбыл, так что в совещательную комнату отправились те самые шестеро основных и судья. Трое запасных присяжных в этой комнате не присутствуют. Судья находится там лишь в качестве юридического консультанта без права навязывать решение и даже без права что-либо советовать, если, конечно, присяжные ее сами об этом не попросят. По каждому существенному эпизоду присяжные должны ответить на два вопроса: «Виновен? Не виновен?» Ответы заносятся в протокол формулировками «Да» и «Нет». Если голоса разделились поровну, ответ трактуется в пользу обвиняемого. Если по всем трем пунктам обвинения присяжные скажут «Нет», тогда все ясно. Допустим, по одному из пунктов они скажут «Да», то есть признают Сергея в чем-то виновным. Тогда снова будут говорить прокурор и адвокаты, обсуждая меру наказания. Решение о наказании в итоге уже примет судья. Присяжные слово сказали, а конкретику вносит президент суда.
– А где сейчас Сергей? – спросил я Андрея.
– В тюрьму опять увезли, вот тебе лишнее доказательство того, что уж до обеда-то как минимум никакого решения не будет. Так что пойдем куда-нибудь кофейку попьем.
– Ага, и булок с маслом полопаем.
– Отомстил все же, показал свою истинную сущность. Настоящий интеллигент должен быть благородным.
– Пойдем, пойдем, потомственный интеллигент, только с одним условием – давай все же подтянемся куда-нибудь поближе к Дворцу правосудия, так как-то спокойнее будет.
Мы вышли на улицу. Небо все еще было затянуто беспросветными тучами, дул злой порывистый ветер, но дождь прекратился. К моему удивлению, все кафешки на площади Бург де Фур оказались заполненными. Лица все были знакомые. Не одни мы с Хазовым оказались такими нетерпеливыми. За каждым столом, насколько я смог разобрать, разговоры шли об одном и том же: по какому пункту признают Михайлова виновным и сколько дадут. В том, что признают виновным, и в том, что «дадут», никто, похоже, не сомневался.
– Много они понимают, – буркнул Хазов, густо намазывая очередную булку маслом и отправляя ее в рот. – Сергей сегодня будет спать дома, в худшем варианте – в гостинице. Вот увидишь. Время тянулось томительно долго, незаметно подкрались сумерки, потом наступила и полная темнота. В зале кафе, где мы сидели, неожиданно возник какой-то шум. Все повскакивали с мест, устремились на улицу, и я подумал, что кто-то узнал, что присяжные вышли из совещательной комнаты. Но оказалось, что только что по телевидению передали сообщение, что секретный источник сообщил: присяжные закончили совещание, признали Михайлова виновным по всем пунктам. Журналисты взяли в кольцо адвокатов.
Тем деваться было некуда. Общее мнение защитников высказал Маурер:
– Вот вам, господа, еще одно доказательство того, насколько нездоровый ажиотаж царит вокруг нашего клиента. Никакого секретного источника нет и быть не может. За всю историю существования судебной системы Швейцарии сведения от присяжных ни разу не просачивались наружу. Это исключено. Телевидение блефует, а вас я призываю проявить благоразумие и не поддаваться на эти провокации. Если вы сейчас распространите эту ложь в своих изданиях, то погрешите и против правды, и против совести.
Все снова вернулись за свои столики, а я внимательно следил за Паскалем Маурером, памятуя слова Андрея о том, что именно его известит судья о возобновлении заседания. И все же телефонный звонок я, видимо, прозевал. Увидел только, что Маурер стремглав выскочил из-за стола, а за ним поспешили другие адвокаты. К тому моменту, когда мне удалось попасть в зал, судья, присяжные, адвокат и Сергей Михайлов были уже на своих местах, а адвокаты, забыв про мантии, устраивались позади подзащитного. В зал про-должали врываться толпы людей, царил невообразимый шум, и расслышать в этом шуме хоть что-нибудь было почти невозможно. Судя по всему, судья обращалась к присяжным, требуя ответа на каждый из пунктов обвинения. Громко и отчетливо – дважды – прозвучало слово «нет». И только на третий вопрос присяжные ответили не сразу, они попросили дать им возможность в порядке исключения прокомментировать решение «да». Присяжные отметили, что хотя и признают господина Михайлова виновным в попытке незаконного приобретения имущества, но учитывают при этом, что он попал в эту ситуацию не осознанно, а из-за юридической ошибки, и потому присяжные считают, что это обстоятельство должно быть признано как смягчающее. Прокурор вскочил со своего места и, не дожидаясь, пока судья предоставит ему слово, горячо заговорил – он требовал вынести по данному пункту самое строгое решение, определив максимальный срок наказания.
– Да полно вам, господин прокурор, что вы такое говорите, стыдно даже слушать! – негодующе воскликнул адвокат Алек Реймон. – О каком суровом наказании вы тут нам толкуете? Господин Михайлов отсидел в тюрьме больше двух лет, а подобные деяния, даже если судья это и признает, караются либо штрафом, либо несколькими месяцами чаще всего условного наказания.
Судья Сталдер прервала этот спор, объявив, что удаляется для принятия решения. Она отсутствовала чуть больше двадцати минут и, вернувшись, зачитала коротенькое решение, суть которого заключалась в том, что данной ей юридической властью госпожа президент учла все обстоятельства и пришла к решению освободить господина Михайлова от наказания за попытку незаконного приобретения недвижимости, так как считает, что его вины в этом нет.
– Я поздравляю вас, господин Михайлов, – сказала судья. – Существует судебная практика предоставлять подсудимому последнее слово после оглашения приговора. Наши присяжные заседали 11 часов 46 минут. Их вердикт – «не виновен», вы свободны, господин Михайлов. Хотите ли вы что-нибудь сказать?
– Своим решением вы доказали не только Швейцарии, но и всему миру, что в этой стране есть демократия, закон и справедливость, – произнес Сергей. – Мое сердце переполнено благодарностью. Если бы мне пришлось написать каждому из вас письмо, в этом письме было бы только три строчки. И в каждой строчке я бы написал: «Я люблю вас. Я люблю вас. Я люблю вас».
Что творилось в зале – передать словами невозможно. Полиция, охранявшая Михайлова, вынуждена была потесниться. Несколько москвичей, приехавших в качестве свидетелей и оставшихся в зале, чтобы выслушать решение суда, поздравляли Сергея. Я увидел Василия Зимина, Наталью Саранкину, адвокатов, которые так и не успели обрядиться в мантии. Удалось и мне протиснуться к опустевшей теперь скамье подсудимых, поодаль от которой стоял Сергей.
– Сергей Анатольевич, не кажется ли вам, что пришла и нам пора познакомиться, – сказал я, тронув его за плечо.
В один из вечеров после суда Андрей Хазов рассказал, что Сергей попросил его показать ему, кто же такой Якубов. Хазов просьбу выполнил, и теперь Сергей узнал меня без труда. По-моему, неожиданно для обоих мы обнялись. Когда шум несколько стих, мне удалось выяснить, что вот сейчас, немедленно, хотя судья и сказал, что Михайлов свободен, Сергей выйти из зала суда не может. На сей счет есть четкие предписания соответствующих органов. Суд от-правляет подсудимого не на реальную, так сказать, свободу, а туда, откуда подсудимый прибыл, то есть обратно в тюрьму. Прокурор Кроше, походя, беспорядочно запихивая в портфель бумаги, добавил, что завтра суббота и посему господин Михайлов может быть освобожден либо сегодня ночью, либо завтра до четырнадцати часов. Если же процедура освобождения затянется, то тогда господину Михайлову придется провести в тюрьме еще какое-то время, во всяком случае, до понедельника – точно. Не слушая возмущенных возражений адвокатов, прокурор покинул зал.