Владимир Фёдорович Власов
Наш эксперимент
Моё мастерство художника улучшалось с каждым днём. Я сам удивлялся открывающимся во мне талантам. И в какое-то время стал подозревать, что именно математика помогала мне становиться художником. Она развивала мою фантазию. Математик, если он овладевает математикой Лобачевского, способен творить такие фантастические формы, от которых захватывает дух. С помощью математики можно просчитать весь мир, проникнуть в любые секреты. Я стал догадываться, что именно математики являются пионерами всех открытий. Именно они угадывают те скрытые от человеческого глаза вещи, которые существуют в мире. Они творят образы новых вещей, будь то машины, скрытые физические явления или будущее представление о мире. Они просчитывают время. Весь мир наполнен их цифрами и символами. Именно они угадывают то, что должно быть. И можно сказать, что математики проектируют нашу жизнь. Они – истинные художники нашей жизни.
Что же представляют собой физики?
Я задумался над этим вопросом, и тут же в моём воображении всплыло лицо Егора, моего названного мной тёски.
Так что же представляют собой физики?
Егор хочет при помощи своих торсионных полей осуществить некие идеи и образы. Если эти образы уже существует, он может при помощи энергии торсионных полей наполнить их жизнью, иными словами, оживить. Он может придать воображаемым вещам объём и их наличие в реальности, то, чем, занимаются скульпторы. Если я оживляю свои образы в неком виртуальном гиперпространстве, то он может оживить этот образ уже в физическом мире, а значит, создать некую живую плоть. Но если будет создана такая плоть, то обретёт ли она душу? Ведь, что бы мы с ним не сделали, каких бы успехов мы не добились, мы не властны вдохнуть в свою произведение души. Такую душу, которую имеет человек. Вероятно, это под силу только самому господу Богу.
Но даже если это и так, то мы можем создать живую субстанцию, а душа просто может в неё войти по своим естественным законам. Ведь когда рождается ребёнок, никто не знает, имеет он с самого начала свою душу, или душа вселятся в него уже потом, когда он появляется на свет. Боже, как много неразгаданных тайн в природе!
Я посмотрел на часы. Начиналось Катино время. Она должна была пройти мимо моего дома на тренировку в спортзал. Я захватил свою цифровую камеру и выскочил на улицу. Я решил, как математик изучить её образ. Но, прежде всего, мне нужно было запечатлеть его на камеру. Когда она появилась на дорожке сквера, я, собрав всю свою воли в кулак и укрепив дух, встал со скамейки и пошёл ей на встречу, полный решимости. Не доходя нескольких шагов, я вытащил камеру из-за пазухи и стал её быстро фотографировать. Обычно она проходила мимо, не замечая меня, но тут она посмотрела на меня гневно и сказала.
– Но ты, придурок, что ты вообразил из себя?
Мне было больно слышать эти слова, но я продолжал снимать её со злым ожесточением.
– Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? – произнесли её сладкие уста. – И зачем ты это делаешь?
– Я хочу немного улучшить твой образ, – смело заявил я, – чтобы ты была не такой злой, жестокой и высокомерной.
Это заявление вызвало у неё удивление, которое я тут же зафиксировал. Она посмотрела на меня своими широко раскрытыми глазами и спросила:
– И как же ты собираешься это сделать?
– Я создам для себя совсем другой образ и оживлю его. Это будет вторая Катя, но она будет доброй, приветливой и не заносчивой.
– Но разве я заносчивая? – удивилась она.
– А ты выдела себя со стороны? – спросил я её.
– Нет, – ответила она. – И как же ты собираешься оживить второй мой образ?
В её тоне я почувствовал чисто женский интерес.
– Это уж моё дело, – ответил я.
– Но ты же не Бог, – сказала она, и в первый раз я увидел её улыбку, обращённую ко мне.
Я опять щёлкнул аппаратом и заснял её улыбку. Камера мне придавала уверенность в себе и смелость. Я чувствовал себя немного нахальным фоторепортером. То, что я только что ей сказал, я не осмелился бы никогда сделать в своей жизни, и даже после этого я не осмелился бы это повторить.
– Да, не Бог, – ответил я, – но вот мне удалось сделать уже невозможное. Ты впервые улыбнулась мне.
– И где ты так научился клеиться к девушкам? – вдруг сказала она, рассмеявшись.
И я увидел, что это была уже другая Катя, начало того прообраза, который я собирался оживить.
– Ну ладно, – сказала она, – мне некогда с тобой болтать, а то я опоздаю на тренировку.
Лицо у неё было уже совсем не злое и не высокомерное. Она пошла дальше, а я остался на том же месте, где стоял. Я почувствовал, что что-то произошло. Что-то важное и грандиозное в моей жизни. Я поборол свою робость и впервые смело и с достоинством поговорил с девушкой, которая мне нравилась ещё с первого класса. Это было даже не достижение моё, а самое настоящее геройство.
Я поспешил домой, унося с собой дорогой моему сердцу запечатлённый на камере образ, и тут же ввёл все фотографии в мой компьютер. Я увидел три образа девушки моей мечты. Один был строгий, сердитый и надменный, похожий на Незнакомку с картины Серова. Второй казался удивлённым, но уже более человечным и близким. И третий предстал передо мной как самый привлекательный и желанный.
Это была моя Катя, которую я тайно любил с первого класса. И тут пришла мне в голову мысль, если бы я сообразил проводить её до спортзала, то она бы не отказала мне, и наши отношения получили бы развития. Я бы продолжал говорить ей что-нибудь умное, она бы слушала меня и, возможно, после нашего разговора стала бы уважать меня. Во всяком случае, она бы больше не смотрела на меня как на пустое место. Но я упустил эту возможность, я не сообразил, что нужно было делать. Как говорят: куй железо, пока горячо. Но, а может быть, я бы всё только испортил, если бы пошёл её провожать. Она же не предложила мне: А не проводишь ли ты меня до спортзала? Но с другой стороны, разве девушки сами предлагают парню ухаживать за ней. Парни сами должны догадываться, что делать. Какой же я дурак!
В этот вечер я, любуясь фотографиями Кати, одновременно и радовался и злился на себя, ругал себя за то, что не сообразил проводить её. Вечером, ложась спать, я долго не мог заснуть, думая о том, как я завтра встречусь с ней в школе, и что скажу ей. Несколько раз ночью я вставал с постели, включал компьютер и, глядя на фотографию Кати, говорил ей нежные слова. И её глаза смотрели на меня испытывающим взглядом. Она жила уже в моём доме, её торсионное поле витало возле моей кровати у изголовья, там, где стоял компьютер.
На следующее утро я со страхом шёл в школу. Я боялся увидеть её вновь. Вчерашняя выходка казалось мне сном. Как это у меня хватило храбрости подойти к ней, сфотографировать, да ещё что-то ей говорить. И она мне отвечала. Я говорил ей всякую глупость, в которую верил сам, а она приняла мои слова за шутку, и даже оценила мой юмор, которого в моих словах совсем не было. Я говорил ей то, что думал. А она приняла это за моё остроумие. Как всё удачно получилось! Но сегодня совсем другое дело, если вчера я говорил с ней как во сне, и со мной всё происходило как в сказке, то сегодня я проснулся в реальности, и между нами не было ничего кроме голого пространства. Да, вчера я спрятался за камеру и расстреливал свой страх, как из ружья, и мне, благодаря этому, удалось побороть свою робость. Но сегодня я опять робел перед ней, потому что тайно и уже явно любил её. Наверное, по моему виду можно было увидеть это. Подойдя к школе, я бегом поднялся к своему классу и почти столкнулся с ней в дверях.
– Ну, как? – спросила она, как ни в чём не бывало. – Сделал фотографии?
От её слов сердце ушло у меня в пятки. Я что-то промямлил. Я совсем не был готов к встрече с ней. Я не ожидал увидеть её в этот момент. Я не смог сказать ей ничего умного. Я опять превратился в придурка рядом с ней. В того, кем она считала меня раньше. И её реакция была соответствующей. Вначале она посмотрела на меня удивлённо, а затем её взгляд принял тот же надменный вид, с которым она смотрела на меня раньше, как на пустое место. Всё опять вошло в свои границы. Я стал придурком, а она – опять недоступной красавицей. Я опустился на своё место, как в воду опущенный. На переменах она уже не обращала на меня никакого внимания.
Придя домой, я открыл в компьютере Катины фотографии и долго ими любовался. Мне не хотелось делать из неё ни ангела, ни царицу, я хотел её сохранить такой, какой она была. Катя для меня всегда оставалась неприкосновенной, и внешне я никак не хотел её менять, надеялся только на её внутренне изменение, и то только по отношению ко мне. Я подумал: «Вот если бы при помощи торсионных полей можно было бы сделать как бы вторую Катю, её копию, точно такую же, но немного подобрее, и чтобы она могла любить меня. Но разве можно из одного человека сделать двоих. Если даже рождаются близнецы очень похожие друг на друга, то, всё равно, они имеют разные души, всё равно, по сути своей это разные люди. Как же сделать так, чтобы мой образ, который я желаю получить, реализовался в этом мире, чтобы в нём были все те качества, которые дороги моему сердцу. Я долго всматривался в милые черты её лица и вспомнил даже строки стихов поэта из нашей школьной программы: «Свет ночной, ночные тени, тени без конца. Ряд волшебных изменений милого лица».
В школе на примере русской литературы нас готовили к великой любви для вступления в большую жизнь. Но учителя совсем не думали о том, что великая любовь уже может прийти на школьной скамье, и никто нам не объяснял, что нам делать, когда это случается. Я не знал тоже, что мне делать. Под влиянием Егора в моей душе возникло сокровенное желание реализовать свою мечту в действительности. Он каким-то образом хотел вернуть с того света своих родителей, а я тоже хотел получить желанного человека – Катю. Я не знаю, как он собирался это сделать. Но если бы у него это получилось, то и я смог бы, не сумев завоевать любви настоящей Кати, раздвоить её и приобрести лучшую её часть, пусть в другом, срисованном с неё образе, но чтобы это было существо из крови и плоти таким же, как сама Катя. Я, наверное, совсем рехнулся от любви. Но и Егор тоже был помешан на любви к родителям. Так что нас обоих двигала к этому опасному эксперименту наша любовь.
2. Рисовальщик и аниматор
Мучаясь и не находя ответов на свои вопросы, я направился к Егору. Бабушка и Егор опять пригласили меня к столу на чашку чая. Мы говорили о всякой ерунде, наконец, я, собравшись с духом, коснулся темы, которая занимала меня весь этот день. Я спросил бабушку, можно ли оживить человека, которого придумал сам.
Бабушка посмотрела на меня своим проницательным взглядом и спросила строго:
– Кого ты собираешься оживить?
– Ну, – замялся я, – просто абстрактную идею, созданный в моём воображении образ.
– Такие случаи были в истории, – сказала она, – древнегреческий скульптор Пигмалион так создал из слоновой кости Галатею, и влюбился в неё. Он обратился с мольбой к Афродите, и та вдохнула жизнь в статую.
– Но может ли это произойти на самом деле? – спросил я, чувствуя, что у меня в горле перехватывает дыхание.
– В этом мире всё может произойти, – спокойно ответила старуха, верящая в разные чудеса.
– Если использовать торсионное поле, то можно что хочешь превратить во что угодно, – опять попытался оседлать своего конька Егор.
Но я ему не дал развить свою мысль вопросом, обращённым к его бабушке:
– А были другие случаи, когда оживляли человека или создавали искусственных людей? Я не имею в виду фантастику о Франкенштейне.
– Сколько угодно, – ответила старуха. – Известны случаи создания искусственных рабов у евреев. С помощью своего изотерического учения каббала они оживляли мифическими средствами глиняных истуканов. Но в этой практике таится определённая опасность. Бог сотворил Адама тоже из глины, вдохнув в него жизнь. Но это был сам Господь, а разве человек может сравниться с самим господом Богом. Человеческие искусственные произведения всегда получаются неполноценными. Только то, что он рождает естественным путём, совершенно, потому что не противоречит воле Господа. Скоро люди научаться производить совершенных роботов, но им всё равно будет очень далеко до человека, потому что жизнь человека всегда одухотворена, а машины работают бездушно.
– Но при помощи торсионных полей в эти произведения всё же можно будет вдохнуть душу, – возразил ей внук.
– Не знаю, – сказала она, – я не сильна в физике. Но думаю, что все эти эксперименты не безопасны для нашего мира. Я думаю, что мы не всегда должны вмешиваться в то, что уже создано в этом мире и принадлежит не нам. На всё есть божий промысел.
– Скажите, – спросил я её, – а как конкретно древние люди вдыхали жизнь в неодушевлённые вещи и субстанции?
– При помощи слова, – ответила бабушка.
– Я же говорил, – сказал Егор, – что слово обладает большой торсионной силой. Говоря слово, мы создаём колебание звука и соответствующее торсионное поле. Если мы вкладываем в это торсионное поле определённый смысл, то оно становится уже не просто звуком, а очень сложным спином, который напоминает семя, матрицу того образа, несущего в себе живую жизненную энергию.
– Разве это так? – воскликнул я, глядя с недоверием на бабушку.
– Не знаю, – сказала она, – возможно, что так оно и есть. Человек при помощи своего слова управляет миром. Ведь и Господь при помощи слова создал мир. Об этом говорится в Библии. Там сказано: «Вначале было слово».
– Я же сказал! – воскликнул Егор. – Почему ты мне не веришь? Не считаешь меня авторитетом?!
– Но как же так? – развёл я руками. – Это получается какая-то фантастика. Сказал слово, и получилась вещь. В это очень трудно поверить.
– И тем не менее это так, – сказала бабушка, – по преданию древнегреческий бог Птах именно так создавал вещи на земле. Он задумывал их в своём воображении, и они возникали в реальности.
– А люди?! – вскричал Егор. – Разве они не задумывают вначале самолёты, танки, дороги, мосты, города? Ведь как они задумывают, так всё и происходит.
– Но это другое дело, – сказал я ему, – после этого они строят всё своими руками. Но как из неживой природы создать живую?
– Люди со своей наукой, тащащиеся черепашьим шагом, скоро додумаются и до этого, – горячо заявил Егор, – нам же некогда их ждать. Мы можем их не дождаться до конца своей жизни. Нам надо спешить.
– Куда спешить? – спросила бабушка, подозрительно посмотрев на нас.
– Спешить думать, – тут же поправился Егор, – чтобы не тащиться в ногу со временем, а уйти вперёд.
Бабушку, как видно, удовлетворил этот ответ. Она не стала уточнять, куда мы с Егором собирались спешить. Она сказала только:
– Оживить можно всё. Потому что всё в природе живое. Всё обладает своей скрытой энергией. Потому что все мы состоим из одного и того же материала. Даже камень и тот одушевлён. Он имеет положительную или отрицательную энергии. Но он находится в спячке, в полном покое. Но если ему нужно будет куда-то переместиться, то ему не обязательно иметь ноги, он просто способен сорваться с места и лететь туда, куда ему понадобиться.
– Например, в голову врага, – уточнил Егор и рассмеялся.
– Может и так, – согласилась бабушка. – Ведь, что такое эмоции?
– Это тоже торсионные поля, – перебив её, заявил Егор.
– Эмоции охватывают не только человека, но и всё его окружение. Человек хватает камень, который тоже проникается его эмоцией. И насколько сильны будут эти эмоции и желание человека поразить цель, настолько точно этот камень попадёт врагу в голову.
Это было для меня весьма ценное замечание. Я сразу же подумал о своём броске мяча в кольцо.
– Всё оживает под воздействием этих эмоций, – продолжала говорить бабушка, – человек может во время засухи вызвать дождь, если он очень этого захочет.
– И даже влюбить в себя другого человека, если даже тот совсем его не любит? – спросил я, не в силах сдержаться.
– И такое ему под силу, – согласилась бабушка.
– И оживить своих родителей? – спросил её Егор.
– Не знаю, но лучше будет оставить мёртвых в покое, – сказала бабушка и задумалась.
Все замолчали. И я почувствовал некую неловкость между нами, повисшую в воздухе. Чтобы не зацикливаться на ней, я спросил бабушку о том, как евреи оживляли своих рабов-гигантов. Однако мой вопрос не услышали ни бабушка, ни Егор. Они молчали.
– Почему? – спросил её Егор. – Почему я должен оставить мать и отца в покое.
– Потому что они очень далеко отсюда. Они попали в другой мир, и сами не могут вернуться к нам. Они будут нас ждать. И если мы будем их просить вернуться к нам, то им от этого будет только плохо. Они любят тебя, переживают о тебе. Нам нужно, наоборот, молиться за упокой их душ, говорить им, что у нас всё благополучно, чтобы они не переживали за нас и спокойно ждали с нами встречи.
Егор насупился и сказал:
– Это ты говоришь так от своего бессилия. Ты их не можешь вернуть. Зато я смогу сделать это.
Не говоря больше ни слова, он встал из-за стола и ушёл в свою комнату. Я хотел за ним проследовать, но бабушка удержала меня, сказав:
– Оставь его одного. Пусть немного поплачет, ему станет легче.
Она налила мне ещё одну чашку чая. Я думал, что она забыла мой вопрос, но она сказала мне следующее:
– Древние египтяне знали секрет оживления человека, ведь не даром они строили свои пирамиды. Они обладали очень высокой наукой и секретами превращения неживого в живое. Они оживляли мёртвых, могли заменить одни их органы на другие. К этому мы сейчас только подходим. А в те времена наука была более развита, чем у нас. Евреи, находившиеся у них в плену, проникли в эти секреты и, уйдя в свою землю обетованную, пользовались ими. Иисус Христос мог оживлять людей, об этом говориться в посланиях апостолов.
– Я слышал, что и у вас есть такая сила! – воскликнул я возбуждённо. – Почему же вы не смогли оживить родителей Егора?
Старуха посмотрела на меня печальными глазами, немного помолчала и сказала:
– Я пыталась это сделать. Но мне не хватило сил. Я стала слишком стара.
– Но ведь шаманы оживляют людей, – сказал я.
– Всё зависит от силы духа. Если у человека сильный дух, то можно совершать такие чудеса, которые и не снились людям. Жаль, что мой внук полагается только на технику. При помощи одной техники ничего нельзя сделать. Я знаю, что он хочет вернуть родителей при помощи техники, но это абсурдная идея. Можно оживить любой комок грязи, но какая душа в него войдёт, нам не ведомо. Лучше всего не трогать тот мир.
– Почему? – удивился я. – Ведь вы говорили, что евреи создавали искусственно людей.
– Я не сказала людей. Они создавали рабов – големов, исполинских гигантов, которые могли на них работать по субботам, когда сами они по закону не должны были прикасаться ни к какой работе.
– Как же они их делали? – удивился я.
– Очень просто, – отвечала она, – лепили из красной глины человеческую фигуру, имитируя действия Бога, и оживляли её либо именем Всевышнего, либо словом «жизнь», написанным на её лбу. Фигура эта должна была иметь рост десятилетнего ребёнка. Но это создание не было человеком, потому что не имело души и не говорило. Оно быстро росло и достигало исполинского роста и неимоверной силы. Оно послушно выполняло любую работу. Но со временем человек терял контроль над этим существом, и оно его уничтожало.
– Неужели это происходило на самом деле? – не поверил я.
– Об этом говорят многие исторические источники, – сказала старуха. – Кроме того, написано много художественной литературы о големах такими писателями как Гофман, Мейринк, Чапек.
Я посидел ещё некоторое время со старухой на кухне, а затем отправился в комнату Егора.
Егор совсем не плакал, он сидел за толстой тетрадью и что-то в неё записывал.
– Хочешь, – сказал он мне, – я тебе покажу наше изобретение?
Я кинул головой.
– Тогда полезли на чердак.
Мы вышли на лестничную площадку и по железной лестнице поднялись на чердак. Там было уже темно, потому что на город спускались вечерние сумерки. Егор осветил фонариком закуток, и я увидел в нём готовую летающую тарелку. Она была небольшая, но самая настоящая. В ней невозможно было поместиться, но при желании туда втиснулись бы кот или собака.
– Ты , что же, хочешь на ней полететь? – спросил я его.
– Это не для этого, – ответил он мне, – с её помощь мы создадим над городом торсионные поля и сделаем червячные коридоры для перехода в другие измерения.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я его.
– А то, что мы начнём делать чудеса, – ответил он, – правда, я ещё не знаю, какие. Но там нас ждёт очень много интересного.
– Где там? – уточнил я.
– По ту сторону нашей реальности.
– Ты хочешь сказать, что мы попадём в другую реальность?
– Можешь это называть, как хочешь.
– Но как мы вернёмся обратно?
– Если нам там понравится, то зачем возвращаться обратно.
– Это меня не устраивает, – твёрдо завил я. – Я не хочу никуда исчезать, ни от моих родителей, ни из школы, ни от компьютера, ни…
Я здесь осёкся и чуть не назвал имени Кати.
– Да, ладно, – рассмеялся Егор, – я пошутил. Я сам не собираюсь там нигде оставаться. Мы обязательно вернёмся. Впрочем, мы с тобой никуда и не денемся. Я так думаю. Мы останемся тут же, просто другой мир сам придёт нам на встречу.
– Как это? – не понял я.
– Всё, что мы с тобой задумаем, мы можем реализовать в своей жизни, здесь, прямо в наше время. И никуда не нужно будет путешествовать. Мир сказочный соединится с нашим реальным миром.
– Как же это ты сделаешь? – удивился я.
– Это мы с тобой сделаем, – поправил он, – мы познаем суть времени глубже, отправившись в путешествие во времени.
– Но разве это можно?
– Ещё как можно. Мы же с тобой вечны, как вечно всё в этом мире.
Мне захотелось его спросить: «Будет ли там Катя?» Но я не посмел. Между тем, Егор продолжал:
– Мы с тобой, благодаря этому аппарату, спрессуем время, мы сожмём его спиральную пружину торсионными полями. Нынешний очередной виток времени совместится у нас с прошлым и будущем. Время в нашем городке станет единым и неделимым. Я увижу своих родителей, а ты сможешь сделать так, что твоя девушка тебя полюбит. Больше никто не умрёт в нашем городке. Наоборот, многие люди встанут из могил и вернутся к нам с кладбища. Они оживут и больше никогда не будут мертвецами. И их никогда не нужно будет бояться. Мы сумели с тобой проникнуть в сущность времени, так сейчас это время нам нужно употребить в свою пользу.
– Ты понял, что такое время? – спросил я его с сомнением.
– Никто не знает, что такое время, – ответил он, – и мы с тобой никогда этого не узнаем. Потому что нам только кажется, что мы знаем время, но как только мы начинаем задумываться над ним, то тут же понимаем, что абсолютно ничего о нём ни знаем. Но это не важно.
– А что важно? – спросил я его.
– Важно то, что мы сможем использовать его суть для себя и с его помощью влиять на сущности окружающего нас мира.
– Но как начнёт действовать этот прибор?
– Как только мы его запустим, то он тут же начнёт создавать и накапливать вокруг себя мощное торсионное поле. Он будет собирать из вакуума и накапливать другие торсионные поля. Время вокруг него начнёт сжиматься и прессоваться. Появится невидимое уплотнение времени, где всё начнёт происходить по-своему. Но не бойся, мы будем всё держать под контролем, если нам что-то не понравится в окружающем нас мире, мы тут же его отключим. И всё вернётся на свои места. Уплотнение рассосётся, всё войдёт в своё русло, время потечёт своим обычным чередом.
– И куда же денется это уплотнение? – спросил я его.
– Оно растворится в вакууме. Вся энергия утечёт от этого аппарата. Мы окажемся в том времени, с чего всё начали.
– Значит, ты утверждаешь, что всё это безопасно, а вот твоя бабушка придерживается другого мнения.
– Что понимает бабушка?! – воскликнул Егор. – Её взгляды уже устарели. Мы с тобой живём в новом тысячелетии, а её вся жизнь прошла в старом. Перед нами открываются совсем другие возможности, ни то, что были у неё. Мы можем создавать любые условия на нашей планете. Нужно только экспериментировать. Вселенная приблизилась к нам вплотную, только протяни руку и ухватишь любую тайну. Давай, поднимемся на крышу.
Я не возражал. Через слуховое окно мы выбрались на крышу. Была уже ночь и на небе светили яркие звёзды. Шифер за день нагрелся и был ещё тёплым. Мы улеглись на козырьке слухового окна, всматриваясь в глубину Вселенной.
– Вот он, весь мир перед нами, – сказал Егор, – физика – точная наука, и она всё знает, что творится во Вселенной, конечно, с помощью математики. Но у нас с тобой почему-то получается всё наоборот. Это ты, как математик, должен подавать мне идеи и рисовать фантастические проекты, я же должен их только исследовать и проверять их возможность применения. Мне кажется, что у меня подвижнее воображение, чем у тебя.
– Наверное, так оно и есть! – признался я. – Я – плохой математик.
– Не говори ерунды! – заявил Егор. – Ты же хороший компьютерщик, и научил меня многому. Если бы не ты, то вряд бы мне удалось развить так моё воображение и научную интуицию.
– Так и бывает, – ответил я, – когда ученик обгоняет в знаниях и мастерстве своего учителя. Но я этому только рад. Значит, мои старания не пропали даром.
– Это уж точно! – воскликнул Егор. – Ты посеял семена в благодатную почву. Я тебе очень признателен. Ведь вся наука строится на предположениях. В моём компьютере была одна визуальна заставка в системе музыкального произведения. Называлась она «Частица: вращающаяся частица». Очень интересная штучка. Где создаётся квадрат, некая прозрачная плоскость из перемещающихся частиц. Эта плоскость создаётся, разрушается, перемещается, видоизменяется. Всё это находится в постоянном движении, пока играет музыка. Я подолгу смотрел на эту подвижную материю, состоящую из множества частичек света, и понял основную суть нашего мира. Во-первых, что пока течёт время ничто не стоит на месте, во-вторых, все эти частички подвижны и никуда не исчезают. Они находятся в одном и том же месте, только они создают разные формы и конфигурации. Из этих частичек света и состоим мы с тобой, и бабушка, и мои родители. И всё зависит от того, какая играет музыка. Музыка и есть наше время. И мы можем стать с тобой искусными музыкантами, если научимся управлять этим временем.
Над нами сверкали далёкие звёзды. И Егор, показывая на них, сказал мне:
– И эти далёкие светила тоже посылают нам свои сигналы. Главное состоит в том, чтобы мы научились их слушать и понимать. Это как звучание голоса в общем хоре. Очень важно его услышать, потому что он несёт нам тайну, которую никто никогда не знал на земле. И вот, если ты её услышишь, то сможешь сделать для нашего человечества что-то полезное. Эти звёзды, как те частицы на экране компьютера, то распадаются, то вновь собираются в какие-нибудь плоскости, называемые галактиками, и звук от них доносится до нас мгновенно. Это не тот звук, который распространяется в нашей атмосфере, и который можно обогнать на сверхзвуковом истребителе. Звёздный звук – это торсионный звук, который сразу же реализуется в нашем восприятии. Мы можем уже не видеть, где находится, скажем, эта звезда, потому что свет от неё идет долгие световые года, а услышать её своим внутренним восприятием, мы можем мгновенно. Потому что между этой звездой и нами нет ни времени, ни пространства. Любой скрежет Вселенной, любая царапина тут же делает отметину в нашем мозгу, потому что наш мозг напрямую связан с Вселенной. Когда мы стоим или идём, наш мозг физически больше всего приближен к космосу, чем остальное наше тело.
– А когда мы лежим? – спросил я улыбнувшись.
– А когда мы лежим, или, ещё лучше, спим, он вообще погружён в космос.
– Когда мы испытаем твою установку? – спросил я его.
– Можно завтра вечером, – сказал он.
И я вспомнил, что завра днём у нас будет урок физкультуры в зале, и мне придётся опять мучительно демонстрировать перед всеми моими одноклассниками своё несовершенство и физическую слабость.
– Вечером мы с тобой установим его на этом самом месте, прикрутим болтами к козырьку слухового окна, я опущу электропровод в свою комнату, подключу к розетке и мы начнём вхождение в новый мир.
Мы ещё некоторое время поговорили о всякой всячине, и отправились по домам спать.
Урок физкультуры у нас проходил в спортзале, как обычно. Все мы сделали несколько физических упражнений. Затем учитель предложил нам разбиться на две команды и сыграть баскетбольный матч. Я уже хотел сесть на скамейку, как я это делал всегда во время таких игр, но учитель приказал мне занять место в поле. Ребята взяли меня с большим неудовольствием. Катя играла за соперничающую команду. Она, как самый сильный игрок, всегда была в нападении. Раздался свисток судьи, и мяч был брошен в игру. Катя его тут же ловко поймала, обвила всех и забросила в нашу корзину. Счёт был открыт. Как и в школе, она смотрела на меня как на пустое место. Дважды она проскакивала между меня, и я ничего не смог сделать, чтобы её остановить. На третий раз, проходя мимо меня, она ловко задела меня корпусом, и я растянулся на полу под взрыв общего смеха. Это меня обидело. Я встал, и некоторое время стоял как истукан. Игроки нашей команды проигрывали, и у всех от этого портилось настроение. Катина команда оказалась очень сильной.
– Ну что ты стоишь, – крикнул мне кто-то со стороны из нашей команды, – двигайся живей, закрывай проход.
Я попробовал бежать, но все мои движения были столь неуклюжими, что я уже собрался плюнуть на всю, уйти в раздевалку и больше никому не показываться на глаза. Но вдруг, каким-то чудом, мяч оказался у меня в руках. Я стоял посреди поля, рядом со мной почти никого не было.
– Ну что ты держишь этот мяч, – заорали все наши, – передай его кому-нибудь.
– Что стоишь, как остолоп?! – крикнул мне капитан команды.
Эта реплика меня разозлила. Услышав её, я не захотел никому отдавать этот мяч. Я бросил его в сторону Катиной корзины. И, о, чудо! Мяч оказался в корзине. Как это получилось, я не мог этого объяснить. Но я забил свой первый гол. Я сам поверить в это не мог. Все, видя такое, только ахнули. Я опять увидел удивлённые Катины глаза. Никто мне ничего не сказал, ни поздравил, ни похвалил. Все приняли это как случайное попадание. И тут я вспомнил слова бабушки, когда она рассуждала об одухотворённости камня, когда тот летит в голову врага, с комментариями Егора про торсионное поле вращающегося предмета. И я вдруг понял, что если очень захотеть, то можно легко попасть в цель. Главное в этом деле – очень захотеть, чтобы это желание передалось мячу. А я очень хотел обратить на себя Катино внимание.
