Владимир Андерсон
Борьба: Пленники Тьмы (книга первая)
Шестое чувство
Сумерки постепенно окутывали окружающее. Холодно не становилось, но уходило Солнце, так приятно освещавшее путь.
«Ничего, оно вернётся», – подумала Мария, глядя на темнеющее Небо и продолжая идти, и шепнула: «Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы с ним было всё хорошо. Я так его люблю. И мне так тяжело без него».
Все её мысли были о муже. Они помогали ей двигаться вперёд. Само это слово «вперёд» значило для Марии «ближе к мужу». Она верила, что если дойдёт, то увидит его.
Неожиданно Мария почувствовала , что дорога идёт вниз, причём очень резко – в двадцати одном метре впереди текла река. Девушка захотела было достать карту, но не стала этого делать: при такой видимости всё равно ничего не увидишь. Память подсказывала, что это река Кальмиус, а учитывая длину пройденного пути рядом должен находиться заброшенный городок Новый Свет.
Мария аккуратно спустилась к берегу, подошла к краю и попыталась разглядеть хотя бы что-нибудь. В первый раз в жизни она услышала как течёт река: так живо и игриво. Вода пела, и уши радовались этому.
Положив сумку на землю, Мария села и поджала ноги под себя. Она так устала от всего этого: идти и день, и ночь и не видеть любимого.
А хотелось бы всего лишь жить с мужем и иметь детей. И не важно в рабстве или нет. Хорошо или плохо. Просто с мужем и детьми. Чтобы они были живы и им ничего не угрожало. Всё, больше ничего не нужно. Но этого нет.
Мария закрыла глаза и сразу заснула. Каждый раз, когда она думала о сне, ей хотелось, чтобы приснился именно он, её муж. Так случилось в этот раз.
Вот Мария открывает глаза, слегка поднимается и смотрит на речку, тихо проплывающую рядом. Вокруг уже не так темно как было вечером: высоко в Небе светит Луна. Она нежно отражается в воде, ходом идущей в речке. И не холодно, и не дует. Тут тепло, и свежий речной воздух плавно веет своей свежестью.
Слышны чьи-то шаги. Ближе и ближе. Они приятны и наполняют окружающее своей живностью.
«Любимая», – слышится оттуда.
Это Рафаил. Дорогой и Любимый.
Мария обнимает его. Ей хорошо и легко.
Но он немного отводит её. Совсем немного, так чтобы можно было смотреть в глаза. Его руки не отходят от её плеч, а её руки – от его груди.
«Маша, я люблю тебя», – говорит муж.
«И я люблю тебя. И мы вместе. И всё хорошо», – отвечает Мария, не понимая, к чему клонит Рафаил.
«Прости меня, любимая, я ошибся… я…»
«Всё хорошо, любимый, всё хорошо».
«Нет, Маш, не всё. Ты меня здесь больше не увидишь…»
«Что такое? Что с тобой, любимый?»
«Мария, ты спишь».
«Что?»
«Да-да, ты спишь».
Мария поняла, что это так. Никогда раньше такого не было, но сейчас она точно это знала.
«Я сплю?»
«Да, любимая, да. Мне надо сказать тебе то, что ты должна знать… Я мёртв».
«Что? Нет, не может быть этого».
«Маш, слушай меня. Я мёртв. А тебе надо жить».
«Нет. Нет. Я не могу без тебя».
«Ты должна. Ты должна растить нашего ребёнка».
«Я не могу без тебя», – Мария прижала любимого крепко-крепко, как только смогла.
«Любимая, ты должна… Ради нашего ребёнка».
«Я не хочу просыпаться. Я не хочу быть без тебя».
«Это твоя судьба, любимая. Ты должна это пережить… Ты должна. И мы будем вместе».
«Я не смогу. Без тебя не смогу. Любимый, пожалуйста, не оставляй меня одну».
«Я всегда рядом».
Они поцеловались и снова обнялись. Так и сидели у берега, пока не настало утро. Сон закончился.
Мария открыла глаза. Уже ярко и солнечно. А на душе так тяжело. «Это просто кошмар. Нет, это правда. – витали мысли. – Так кошмар ли правда?»
Девушка огляделась вокруг: красивая и игривая река, ветерок, поддувающий берёзку стоящую на пригорке, и зелёная трава у растаявшего берега. Надо же, только растаяло, и уже свежая весенняя трава. А, может, она уже давно; вчера было так темно… Но что это за сон?
Мария никак не могла понять, что это было. Неужели всё это правда?
«Всё это правда», – шептала земля под ногами.
Ей не хотелось верить, что это так, но и тот внутренний голос всё время помогавший раньше тоже говорил об этом. Тот голос когда-то говорил ей, кто её суженый, что она убежит с шахты, а сейчас он говорил вот это.
Мария прикрыла лицо ладонями и заплакала.
Мгновения стали ещё медленнее, чем раньше. Река текла также безостановочно. И сколько прошло времени одному Богу известно.
«Чего ты плачешь, доченька?» – сзади послышался добрый открытый голос немного старого человека.
Маша, оставаясь на прежнем месте, быстро обернулась и убрала ладони с лица. Прямо перед ней, метрах в десяти, стояла бабуля, невысокого роста, но с удивительно прямой осанкой как у двадцатилетней, и с такими же чистыми карими глазами как у неё самой.
«Господи, что со мной происходит?» – подумала Маша. Её лицо немного покраснело, по щекам катились слёзы, и рот немного приоткрытый тихо хватал воздух. Этот новый свободный воздух! Которого никогда не было раньше. Он так сильно пьянит, что снится то, что никогда не снилось, и чудиться то, что невозможно… Что здесь может делать эта бабуля? К речке пришла отдохнуть? Будь она из маки, никто из лагеря её бы не выпустил.
Девушка хотела было отвернуться, но бабуля начала приближаться и вот уже была в одном лишь шаге: лапти, тёмно-коричневая юбка ниже колен, красный шерстяной свитер и такого же цвета косынка на голове, прикрывающая светлые, ни чуть не седые волосы.
«Как ты доченька?»
Что делать Маша понятия не имела. Она протянула руку и аккуратно потрогала женщину: «Вы мне не кажетесь?»
«Нет-нет».
«Вы из маки?»
«Маки? Нет. Нет… А что это?» – теперь и бабуля запуталась в том, что её спрашивают.
«Партизаны. Они воюют с чумами», – после этих слов горечь Маши слегка спала, и она вытерла лицо тыльными частями ладоней.
«А кто такие чумы? Это вы играете что ли?»
Это становилось уже не смешно. Если человек этого не знает, объяснять всё остальное смысла не имеет.
«Ах… Это просто звери. Ничего особенного. – а вот по поводу игры и правда возник вопрос: всё так похоже. – Играем? Может быть и играем. Я сама не знаю. Я не в первых рядах…»
«А ты потерялась, да?»
«Да… Можно и так сказать…»
«А как тебя зовут, доченька?»
«Мария».
«Очень приятно. Ольга Юрьевна».
Маша сама не знала почему, но знала, что ответ будет подобным – эта бабуля – Ольга. Однако, это пока ей ни о чём не говорило.
«Ну раз ты потерялась… пойдём тогда к нам», – сказала Ольга Юрьевна.
«К вам?»
«Да, к нам… с мужем».
Воздух был светл, и чист. И Небо легко и спокойно.
Единственная должность
Следующий день после восстания. Всё подавлено. Кабинет Совещаний.
Помещение столь же пустое, что и раньше. Однако есть стены и достаточный свет.
Почти у середины, но ближе к дальней от входной двери стене, стоит Гора. Справа и чуть позади него – Богатый, слева – Волин. Оба его заместители.
Напротив Гавриила Бражик и Дожик из 420-ой и Голушко и Прескович из 647-ой сом. Они мрачнее тучи, и позади них ничего нет и только дверь.
«У менч к вам пара новостей, товарищи», – сказал Диктатор. Все присутствующие до сих пор находились под впечатлением вчерашнего. Никто из них толком не спал: погибло сто восемьдесят четыре болгарских шахтёра и вместе с ними их командир Валиков. Тело Гринифенко никто не видел. Откуда чумы узнали о восстании все, конечно, догадывались – им кто-то сообщил из своих; никто не знал, кто это сделал.
«Новость первая. Чумы вводят в нашей группе особый режим».
Эти слова в кабинете каждый воспринял по-своему: и с иронией, и с ненавистью.
«Особый режим означает, – продолжил Гавриил. – Что наша группа получает автономию. Самосуществование. А это целый ряд возможностей. Во-первых, нам дают план на месяц, и сколько добывать за день мы решаем сами. Во-вторых, система наказаний резко смягчается. Как именно разъяснять не буду – слишком длинно. Помимо наказаний изменяется и уровень питания. Не то чтобы он станет таким, каким нужно, но всё-таки лучше. И, в-третьих, группой, всей будет теперь руководить человек. Именно человек, а не чум».
Реакция на всё это последовала совершенно неадекватная: по сути люди должны были бы начать радоваться, а они все покрылись известью и зачерствели. Этот чумной юмор оказался им вовсе не по душе – когда это было, чтобы после восстания облегчали режим. Они вообще не видели в этом смысла. Они никогда не встречались с теми, кто занимается стратегическими вопросами. Они не знали, как действует податная система.
Но всё изменилось после очередной фразы Диктатора: «Новость вторая. Этим человеком буду я… Их командир уже подписал такой приказ».
Авторитет Горы не позволял сомневаться в его словах – он не шутит на такие темы.
«Гора, что всё это значит?» – Бражик не выдержал первым.
«Доминик, всё это значит то, что я сказал».
«Но… как это?»
«Сядьте все на пол», – скомандовал Гавриил.
Кроме серых стен, здесь был ещё и такой же серый бетонный пол. Все видели стеклянный глаза и слышали громогласный голос Диктатора, и ни у кого не возникло мысли не сделать так, как он сказал.
Гавриил отошёл чуть в сторону от центра, чтобы не стоять над ними грозной силой, извергая гром и молнии – так они вообще ничего не поймут.
«Говорю ясно и чётко. – вывел Диктатор, встав немного в стороне и уперев руки друг об друга впереди себя. – Делайте всё, как я говорю. Не задумывайтесь ни над одним моим приказом. Выполняйте. И пусть ваши люди выполняют. Ваша задача подчиняться моим приказам. Добейтесь этого же и от своих подчинённых. Всё должно исполняться в точности как сказано. Если кто-то решит не подчиняться – убейте. Убейте его сразу, чтобы не пришлось убивать ещё кого-то. Если кто-то затеет восстание – убейте. Убейте его и того, кто вместе с ним. Порядок. С этого момента это слово главное для нас.* Вопросы какие-нибудь есть?»
Никто не хотел и не мог задавать какие-либо вопросы, выслушав эту речь – слишком грозен был голос, и слишком тяжелы были руки того, кто это говорил. Никто не понимал, с чего это всеми любимый Гавриил Владимирович стал таким бессердечным. Никто, кроме Георгия, не мог ничего сделать, а Георгию уже ничего и не нужно было.
С этого момента началась новая эра во всём великом городе Донецк-Макеевка. Владычество чумов сменилось диктатурой Горы.
Вместе вечность
Маша шагала позади уже третий час. Не то, чтобы было тяжело, просто надоело идти, не зная куда, и молча. Она хотела было что-то спросить, но никак не решалась – бабуля настолько стремительно и быстро шла вперёд, что казалось: отвлеки её хоть на секунду, и она непременно обо что-нибудь споткнётся.
Маша умела терпеть, но не такие вещи.
«Извините, Ольга Юрьевна, а нам ещё далеко?» – спросила она. Стоило это сказать, как за очередным холмом показался весьма приятного вида деревянный домик, рядом с ним сарай такой же деревянный.
Бабуля остановилась: «Да вот уже пришли… Ой, что ж это я? Давай помогу». Она потянулась к девушке.
«Нет-нет. Что вы? Не надо. Я сама. Мне совсем не тяжело», – ответила Маша, ощущая на себе чуть странный и очень интересный взгляд. Какой-то ностальгический, о чём-то давно прошедшем, приятном и близком душе.
Ей не был понятен этот жест. Она вообще ещё толком не воспринимала эту женщину: лет семьдесят с лишним, носится как угорелая и такая довольная, даже счастливая. Подобные люди прежде не встречались ей, тем более, что на шахте редко кто доживал до шестидесяти.
Но когда они вошли в дом всё стало ясно.
После входной двери шёл короткий коридор, а за ним просторная комната. Слева в углу что-то вроде глиняной печки с двумя стальными подставками. Посередине дубовый стол и два стула. На одном из них дед.
Ему точь-в-точь столько же, сколько и бабке, но может на год моложе. И волосы его тоже не седые, а светлые, но гораздо короче стриженные, похоже под ёжик. Лицо старо, но выглядит молодо. Одет в лапти, серые джинсы и такого цвета кофту.
«А это моя любимая жена пришла… – от самого сердца сказал он. – И гостей с собой привела».
«Знакомься. – ответила Ольга Юрьевна. – Это Мария».
Совершенно несоответственно живо своему возрасту со своего стула поднялся дед. Но видно было, что и тяжело ему, и кости его болят.
«Очень приятно, Мария. Владимир Иванович», – ему, как и бабуле, было, действительно, приятно принимать у себя кого-то. Когда такое было последний раз по виду сказать было нельзя, но очень давно.
«Ой, окно починил», – нежно произнесла бабуля.
«Да я ещё утром», – ответил дед с интонацией, пытающейся занизить его старания.
«Умница. Молодец, любимый. Какой ты у меня», – поласкала мужа Ольга Юрьевна и крепко прижала его к себе. Хоть Владимир и был на пол головы выше её, это нисколько их не портило.
Маша стояла у двери и не знала плакать ей или улыбаться. Она всю жизнь мечтала о такой жизни. Именно о такой, как у них. Они оба счастливы, потому что друг с другом. Теперь она знала, что любовь и мир совместимы. Что это и есть настоящее счастье. И то, что у неё этого никогда не будет. Маша не хотела плакать, чтобы не расстраивать этих счастливых людей, но слёзы сами катились из глаз.
«Что такое доченька? Что с тобой?» – забеспокоилась Ольга Юрьевна и тут же подошла.
«Нет, ничего. Не обращайте внимания… Это так, само собой», – Маша до глубины души не хотела их расстраивать и рассказывать причину. Они не заслуживают это.
«Хочешь побыть одна?»
На этот вопрос Маша просто не позволила себе ответить положительно: «Нет-нет, что вы?»
Эти люди добрые, и относиться к ним надо точно также.
«Ты, наверное, ещё не завтракала?» – Владимир Иванович ко всему прочему обладал ещё и здоровым и сильным, хоть и хрипловатым голосом. И задав таким вот голосом совершенно неприемлемый для девушки вопрос, он показался ещё и жизнерадостным. В самом деле, какие завтраки на шахте с чумами?
«Завтракала? Да нет…» – честно говоря Маша вообще и не знала, что это такое.
«Ну вот, наверное, и от этого всё не так…»
Конечно, они оба понимали, что причина в другом: выколачивать эту правду им вовсе не хотелось – захочет, сама скажет.
«Да, может быть… от этого», – ответила Маша, продолжая не понимать, о чём идёт речь.
Девушку усадили у самого окна. Там ей было совсем неудобно – слишком много Солнца, но это ерунда, и она не пожаловалась: главное ничем их не обидеть.
«Первое или сразу второе?» – спросила Ольга Юрьевна.
Первое, второе… Очевидно, речь о еде, но что это за странный способ приёма пищи в несколько заходов. Что есть, то и ешь, чего делить-то?
Маша непонимающе покачала головой: «Не знаю… Как хотите».
«Ну, не стесняйся, доченька. Я вижу, что ты хочешь покушать», – бабуля чуточку улыбнулась. До этого она улыбалась только мужу. Но и сейчас это выглядело по-другому. Мужу она улыбалась совершенно естественно и так, будто делает это всю жизнь (что, конечно, так и есть).
Она поставила на стол сосновую тарелку.
Грибной суп. По цвету жёлто-коричневый, по запаху примерно такой же… Оказался очень вкусным.
«Нравится?» – спросила Ольга Юрьевна.
«Очень вкусно… Никогда в жизни такого не пробовала», – здесь выдумывать не пришлось. В то время как язык ощущал этот прелестный вкус, в голове витала масса мыслей о том, во что обходится им эта еда – может они используют то, что оставили про запас, что решили поесть только из-за неё. А она всегда не любила, когда из-за неё люди жертвуют чем-то, она любила помогать сама.
«А вы часто так едите?» – спросила Маша, не поднимая глаз с тарелки.
«Когда сезон – да, а так – нет», – ответила Ольга Юрьевна и, встав со стула, увидела почти пустую тарелку: «О. Очень рада, что тебе понравилось. Хочешь ещё?»
Вопрос на засыпку: либо «да», чтобы подчеркнуть прекрасный вкус этого супа, либо «нет», если у них этого супа мало. Положение спас Владимир Иванович: «Не забудь, Машенька, ещё есть второе… Не влезет, и жена обидится».
«Да ладно тебе. – добродушно отреагировала хозяйка. – Обижусь… с чего обижаться?»
«На всякий случай, лучше не надо», – сказала Маша.
«Не хочешь больше?»
«Нет. Нет, спасибо».
«Тогда второе?»
Девушка быстро и слабенько покивала головой, ещё не зная, как бы можно было бы ещё скромнее ответить на этот вопрос.
Вторым оказалась картошка. Порезанная кружочками и слегка поджаренная на сковородке. Немного подрумяненная и совсем чуть-чуть подгоревшая с некоторых краешков.
Если эти люди готовят это сами, то, наверное, они по воскресеньям ходят в гости к Господу Богу.
Только такое впечатление могло сложиться у Маши, после того как она всё это попробовала – как будто язык был создан, чтобы ощущать такие вещи.
«Нет. – подумала Маша. – Как бы ни было это вкусно, язык создан для того, чтобы говорить своему любимому, что любишь его ,что не можешь жить без него и что всегда будешь ждать его. Для этого нужен язык. Для того, чтобы любимый ответил, что он всегда будет рядом. И это будет тем единственным, что будет двигаться вперёд, что не позволит сдаться, что даст то, что так необходимо душе. Для этого нужен язык, а всё остальное – лишь придаток».
«А это, если честно, – повествовал Владимир Иванович. – мы едим с утра до ночи… И мало того, очень это любим… А как тебе?»
Эта фраза Машу обрадовала – раз у них этого много, значит никаких жертв нет: «Вы прекрасно готовите. Большое спасибо».
Теперь настало время чая.
Ах как эти люди его пьют! Маленькие-маленькие пиалочки и чашечки из беленькой с чёрными полосками бересты. Они наливают в них слегка горячий чай и долго-долго смотрят на дно. Затем, когда отойдёт пар, пьют маленькими глоточками. Это мир и спокойная жизнь. И вся комната наполнялась этим. И так должно было быть.
«А знаешь, почему береста не смягчается от горячего чая?» – спросил Владимир Иванович, продолжая глядеть гораздо глубже, чем это позволяла высота чашки.
«Нет», – ответила девушка совершенно искренне. Она и не задавалась этим вопросом, впервые видя изделие из бересты, которую она тоже не чётко себе представляла.
Тут дед начал рассказывать какая всё это тонкая работа, о том, что сделал это ещё его прадед, бывший шахтёром в Макеевке, и что, когда он смотрит на дно этой чашки, каждый раз видит своих предков, и те радуются ему и довольны им, и его женой.
Потом открылась Ольга Юрьевна. И ей видны её предки, и они радуются ей и довольны ей, и её мужем.
Они говорили об этом весь день и весь вечер. А Маша слушала их и знала теперь, какими красивыми бывают леса и луга, как легко здесь растёт пшеница, какие птицы остаются на зиму, а какие нет, и как надо их встречать. И всё надо было знать. И надо знать ещё больше…
Но день закончился, и зашло Солнце – остальное потом.
Конец первой части
Социальные сети автора:
Youtube – https://www.youtube.com/channel/UC850VD9hdNOr1uzYFlJz3GA
VK – https://vk.com/homoludus
Дзен – https://dzen.ru/homoludus
Livejournal – https://homoludus.livejournal.com/
