Виталий Волков
Кабул – Кавказ
Опальные министры
Григорий Иванович Барсов вернулся на виллу подтянутый и сосредоточенный – от добродушного «отца солдата» остались лишь белые лучики-морщинки, рассекающие обветренную кожу от уголков глаз до самых ушей. Курков, только взглянув на товарища, сразу понял, что скуке пришел конец, и вовсе не обрадовался этому выводу – скучать со вкусом и не искать опасностей Алексей Алексеевич считал одним из главных умений, отличающих настоящего специалиста от новичков. Только со вкусом! – вот в чем тонкость.
– Алексей, бери четверых и дуй к Ларионову. Там возьмете какую-нибудь ерунду, ну, лопаты, кирки, брезент, короче, все, что для нас, геологов, подойдет для прикрытия. И еще сухим пайком прихватите оттуда трех министров, чтобы ни одна душа их не видела.
– Ватанжар?
– Он. Сарвари и Гуляб тоже там. Привезете их сюда. Тут, на вилле, их надо до времени схоронить.
– До времени? А потом?
– А потом – суп с котом и пирожки с котятами. Наши, похоже, не готовы, сами не знают, что дальше будет. – Барсов посмотрел Куркову в глаза и тихо добавил: – Сдается мне, к самой бане мы поспели. Вот за вениками и поедете.
– А как я дорогу найду? Все есть – топоры, лопаты, автоматы, альпенштоки на кой-то хрен. Подробные карты страны. Гиндукуш тебе имеется, топография, грунты, а планом города толковым снабдить позабыли. – Алексеич тоже говорил негромко, но не скрывал раздражения: в то, что Центр не знал о готовящейся операции, он не верил, так же как не верил и в их случайное появление в Кабуле именно в сей своеобычный момент. Пусть Григорий эти сказки кому другому рассказывает. Нет, конечно, умники из Первого Главного управления просто свихнулись последнее время на секретности. А может быть, это «руководящая и направляющая» влезла в тонкие дела со своей вечной большевистской спешкой? И в результате, вместо того чтобы прибыть заранее, осмотреться по-человечески, маршруты изучить, обстановку понюхать, его ребята, каждый из которых стоил дороже, чем все партинструкторы, вместе взятые, влезали «в баню», можно сказать, в валенках да в ушанках и за чье-то раздолбайство могли запросто поплатиться шапками, и не только своими, но и столь важных для Москвы министров.
– Алексей, я тебе точно говорю, они сами не знают, что здесь творится. Ты же читал оперативки перед отправлением? Изучал эту шизу?!
– Да? А что они тут вообще делали? За нашими инженерами следили, чтобы те не дай бог электростанции на американский манер не построили? Где ток от плюса к минусу бежит? Или за учителями, чтоб натуральный ряд идеологически выдержанно расставляли?
– Не кипятись, мы с тобой не на партучебе. Про министров пока никто не знает, они только с утра нам на голову свалились. И мы глаза никому не мозолили. А шатались бы по городу неделю – нам хвостов бы и понаклеили. Так что не все глупо, не на учениях мы. Не мне тебе рассказывать, как это на деле бывает. В Каире что, по-другому было?
– Ладно. Но карты города что мешало дать? Это нехайство русское мне вот уже где! – сбавил обороты Курков.
Так, к слову добавил он про нехайство. К нехайству этому Алексеич как раз относился трепетно, как к хранящей его мистической судьбе, не раз лишь по дури своей забывавшей про него или засовывавшей его уже готовую к употреблению жизнь в какой-то свой задний, полный другого барахла, карман… Товарищи знали грешок за Курковым, любил он слово «мистический»: то кот у него «мистический» окажется, перед попаданием бомбы из дома выскочит, то случай выйдет мистический, а то женщина. Вроде обычная баба – а у него мистическая… Смеяться смеялись, но в его группу шли охотно, рука у него тоже была мистическая. «Алексеича кривая вывезет. Мистич҆ски», – говорили они, смачно проглатывая, как и он, букву в серединке. Под началом Куркова ни одного бойца еще смерть не забирала.
Барсов тоже хотел бы, чтобы у него никто никогда… Ему бы годков сбросить, а вместе с ними немножко истории… Он обождал немного и похлопал более молодого товарища по плечу.
– Бардак, он и есть бардак. Был, есть и будет. Можно подумать, в Праге бардака не было. А ничего, живы. – Григорий сплюнул трижды через плечо и потом, для надежности, добавил еще три коротких плевка. – Карт нету, зато я тебе у Ларионова шофера надыбал, он отвезет, он и обратно доставит. Пулей. Так что не хмурься, бери ребят и вперед. Ты, к слову, слыхал последний Васин анекдот про бардак? Нет? Ну так вот, атомная война, наши с американцами долбятся, все ракеты повыпускали – и они, и наши. Картеру генералы ихние докладывают: мол, у русских ничего, а у нас еще одна боеголовка осталась! Картер Лёне звонит – все, сдавайся, брат, козырной вам вышел, у нас еще во кугля какая есть… Лёня маршалов собрал, они руки разводят – пусто, Леонид Ильич, все шахты проверили! Тут из Урюпинска капитан Иванов докладывает: нашли, товарищ генеральный секретарь, три штуки, новье, на складе заготсырья валялись! Лёня Картеру звонит и говорит: «Ну все, крышка вам, джоны. Пока в стране бардак, мы непобедимы!» Понял? Ну, давай, двигай.
Кого брать, о том Куркову долго раздумывать не требовалось, тем паче, что он и так всегда быстро принимал решения. А думал уже потом, вдогонку.
В эту «геологическую» партию надо было прихватить самых спокойных. А уж из самых спокойных взять тех, кто точнее стреляет. Вот и все. Что же до Праги, то… Трясясь в машине и осматривая открывающийся взору восточный базар, зажатый меж серыми коробками домов, сплошной и густой, как разлившаяся из тюбиков, перемешавшаяся и застывшая в полдне гуашь, отмечая в подкорке повороты дороги, перекрестки, пустыри, богатые товаром лавки, скучных вяленых служивых из патрулей народной милиции, едва похожих на живых людей, Курков размышлял над словами Барсова. Нет, такого в шестьдесят восьмом и в помине не было. Хоть и правда, что непобедимы.
Пражские пирожные
Тогда, в шестьдесят восьмом, их, группу советских туристов, на автобусе отправили в Карловы Вары. Так сказать, превращать пражское лето в пражскую весну. А потом весну, как иные острословы говорили, – в зиму. Плыло чудесное мягкое лето, и доплыло оно аккурат до середины июля. Все у них было готово заранее – и пансионат, и карты, и двойное дно у автобуса, где аккуратненько, без всякой азиатчины, разместили оружие немецкого образца. Планы, адреса, явки – все было, как у людей. А деньги… Три сотни крон на две недели! «Праздроем» можно было не то что насладиться, а хоть горло полоскать! Нет, все тогда начиналось не так. Привезли заранее, без горячки, без нервов этих на выпученном рыбьем глазу. И задание поставили четкое, и осмотреться, подготовиться дали до выполнения. Нравственно.
Господи, а какая была Прага! Королева городов! А сырные палочки! А пирожные, пражские пирожные, душистые, что их девахи! Курков обожал сладкое, за сладкое он готов был родину продать – по крайней мере, так говорила его молодая жена. «Ты, Алексей Алексеич, при мне хоть не ешь, а то на тебя посмотришь – самой хочется. А у меня фигура». Вот как! Хотя при чем здесь жена?.. Прага, Прага… Задание было таким – готовить «очаги партизанского сопротивления». На крайний случай. Другими словами, гуляли по горам да лесам, отмечали маршруты, закопали там автоматов да гранат хренову тучу, базы создали, но только тихо, без шума, без пыли. Экскурсанты из соцлагеря – ездят, ходят куда хотят. Ну и в пивнушках, конечно, отметились – чтобы потом партизанить было веселее. На виллах от света не прятались, что слепые кроты в норах. Все, все было разумно, ответственно и профессионально.
Курков вздохнул. Со времен Праги осталась в нем неудовлетворенность: все тогда можно было решить так же профессионально, тихо и эффективно, обойдясь, так сказать, специальной операцией – ну не хотели чехи воевать, не хотели они никакой революции, не желали никакой военной помощи Запада. Это ж не венгры в пятьдесят шестом, это совсем другая история с географией. И злило Куркова то, что ни тогда, сразу по горячим следам, ни потом, любопытствуя у информированных коллег, он так и не смог выяснить волновавший его вопрос: кто и зачем приказал из Москвы раскидывать дурные листовки на английском с призывами не подчиняться советской власти? Кто решил, что лучше жать Дубчека по полной программе, чем дать чехам немного того, что они по незнанию называли свободой? Кто отказался от них, микрохирургов, и привлек коновалов со всего Варшавского блока, так что даже албанцы отвернулись от СССР, а поднятая танками пыль только-только начала оседать? Одиннадцать лет!
Да, может быть, тут Барсов прав, с липовыми этими листовками, или, как их тогда называли, «фиговыми листками», бестолковость была почище нынешней. Дай бог, конечно. Как говорил кто-то из умных, «главное, чтобы вчерашний день был хуже, чем сегодняшний». А с оружием что вышло? Автоматы заложили немецкие, позаботились, а вот смазку-то, умники российские, свою употребили. Такую, какой в армиях НАТО и в глаза не видывали. Так что когда мудрецы из Москвы после ввода войск раскопали и предъявили: вот, мол, то оружие, что коварный Запад якобы поставлял контрреволюции, вышла серьезная неувязочка – немцы не дураки, сразу же наше «орудийное сало» на проверку отправили. Хорошо еще, что «сало» это во вселенском вое так и потонуло, как копейка в Ладоге. Уже не до смазки было. Патологоанатомы… Хоть бы в этот раз без партийной кавалерии обошлось… Нет, не нравилась Куркову заваруха с министрами.
– Смотри, верблюд! – толкнул Алексеича в плечо Стас Тарасов, чем вырвал того из воспоминания.
Курков и на гражданке-то не любил, когда его толкали или хлопали, – для проявления эмоций слова придуманы, ворчал он, остро ощущая посягательство на территорию своего тела. С языка в адрес Тарасова едва не слетело обидное слово. «Спокойно, товарищ, спокойно, у нас уже все позади… Спо-кой-но».
– А что верблюд? Обычное такси. Они и правила движения соблюдать обучены, и парковаться умеют. Ты чего, не знал? – разрядил мгновенно возникшее напряжение Медведев. – Что верблюд! Меня наши «Волги» больше удивляют. Вон, гляди, в одно такси гавриков пятнадцать набилось, не меньше! Гляди, гляди, еще и баран в придачу! Как зерна в початке! Был бы ФЭД, снял бы да на ВАЗ отправил, для рекламы родной продукции.
– А их за это в Афгане и берут. Здесь только «Волга» по такой жаре с тройной загрузкой выдюжит. А всякие «тойоты», «форды» – это так, баловство одно. Сезон-два тянут – и все, в металлолом, – объяснил Шарифулин.
Курков медленно, нехотя, как упершийся в талую кромку льда детский бумажный кораблик, выплывал из поросшей мшистыми бронзовыми куполами Праги в кружистый цыганский Кабул. И верно, было удивительно видеть знакомую «Волгу», словно раздутую изнутри, объевшуюся набитыми в ее чреве людьми. Эти люди мало чем отличались от тех, что ходили по улицам Ферганы или Ташкента в дни народных гуляний.
Но при всей схожести жаркого колорита была здесь и безошибочная разность. Что-то злое, вольное, не затертое еще, не запуганное прорывалось сквозь ткань города. Сквозило из темных окон-бойниц, зыркало из-под пыльных матерчатых крыш лотков, дышало в лицо жарким сухим песком. Свобода? А что это такое?
Один из немногих недобрых разговоров с Барсовым как раз и вышел об этой свободе. И не где-нибудь, а в Карловых Варах, по дороге из теплой пивной со сладковатым красным пивом «Крушовице». Разговор начинался безобидно, как безобидным казалось поначалу это пиво.
– Ну почему у нас такого нет? Я теперь без него спать не смогу, – вздыхал Барсов, с трудом поднимаясь в горку позади энергичного Куркова и косолапого Медведева, удивлявшего тех, кто с ним впервые отправлялся в путь, своей легкой быстроходностью, будто скользил он по асфальту на незримых лыжах.
– Советский человек спать не может после пива, а вы, товарищ Барсов, без пива? Это на вас западный образ жизни дурно влияет. Как на наших чешских друзей, – пошутил Медведев. – Надо товарищу командиру запретить расслабительные напитки, а то растворится герой на работе от бродильных элементов.
– Нет, пиво – дело доброе, но не наш напиток. Пиво у нас можно запретить. А вот поди водку запрети! Ни один Сталин не удержит! – вздохнул Барсов из арьергарда.
– Да, мы не финны, – согласился Топтыгин.
– Между прочим, при Иосифе Виссарионовиче и водка, и пиво в самые голодные времена были. После войны голяк, мерзлота кругом, а свою кружку пива и черный хлеб с килечкой ты получишь. Модус вивенди! Забыл рюмочные в Питере? Потому что все необходимые для поддержания обмена элементы в пиве с рыбкой как раз и содержатся. Это все сказки, что при Сталине о народе вообще не думали, – вмешался в разговор Курков, придававший большое значение микроэлементам и правильному обмену веществ. – Поди, сейчас больше думают? Больше стали думать только о себе!
Навстречу неспешно прошла семейная пара, лет под сорок. В сумерках женщина казалась копией мужа, ее пол выдавали только длинные волосы – тот же обвислый пивной животик, оплывшие бедра, белый меланхолический подбородок. Миновав советских туристов и ухватив походя знакомое слово – то ли Сталин, то ли пиво, – они обменялись меж собой по-чешски короткими неласковыми словами.
– Вот пшеки, – тихо огрызнулся Медведев, – зажрались здесь своими пшекачками. Ленивые, как узбеки.
– А что ж у них так чисто, если они такие ленивые? – поинтересовался Курков, вообще не любивший облыжных обвинений.
– Да у них мужики вишь какие все застиранные – бабам просто делать нечего. Вот и чистят все подряд. Недаром говорят, что пиво для мужика смерть, всю силу под корешок гнет. Вот Алексей нам только что пламенную речь про кильку прочел. И что получается? При Сталине, значит, пиво полезно, а при капитализме вредно? – съязвил Барсов. Он прибавил шаг и догнал Куркова.
– Излишества всегда вредны, – сказал Алексей. – Но без них жизнь была бы не жизнью, а, как наши учебники говорят, сплошным служением долгу. Так что я товарищей чехов понимаю. И, между прочим, никакой контрреволюцией здесь что-то и не пахнет, и никакой такой свободы от нас им не нужно. А вот кому нужна вся эта заваруха, я не знаю. Дали бы им лениться да пиво варить спокойно, никому худо бы не было.
– Да? А чего ж они нам в спину шепчут? – не согласился Медведев. – А потом я вот как кумекаю. Я, конечно, не то, что ты, Алексей, не ста семи пядей в заду, но свобода – она хороша там, где тепло. Сел себе под пальмой, взял банан в лапы, вот тебе и свобода. А у нас какая свобода – холодно ж, змэрзнэм…
– А ты к ним зачем приехал? По хозяйству помогать? Климат изменять? Так у них ведь тепло!
– Они-то откуда знают, зачем мы приехали? На нас же не написано, – даже опешил Медведев.
– На тебе написано. На всех нас написано, что мы из большой страны. Ходим тут, как хозяева на делянке. В чужой монастырь премся. Вон ты обертку кинул, а хочешь их порядку учить.
– Чего-то я тебя не пойму, Алексей, – посмурнел Барсов. – Перебрал, что ли? С таким настроением пора в запас увольняться и в собес садиться, старушкам помогать. Или лучше в Интурист, дорогих западных гостей встречать. Там наших много.
– С таким настроением? А я вам отвечу. Самое лучшее у меня настроение. Самое лучшее настроение в любом деле – это видеть факты. Это и есть наша свобода. И, кстати, и себя, и людей сбережешь скорее…
– А ты меня не учи, как людей беречь, – вдруг повысил голос Барсов. При всем уважении к Куркову его раздражала эта манера философствовать, расставлять все по полочкам и превращаться в эдакого высшего судию над ними, грешными. Будто он из другого теста слеплен. А чего умничать? Такой же крестьянский сын.
– Ты о свободе лучше на своей дачке думай, а здесь мы отдыхаем для другой надобности. Мы подбрюшье наше охранять должны, нравится нам это или нет. А о свободе пусть профессора в институтах ученых рассуждают.
Барсов по сути был согласен сейчас с учеником. Он и сам многое отдал бы, чтобы вся эта катавасия со складами в лесах утряслась миром. Барсов замолчал и посмотрел на Медведева, будто прося у него поддержки, но тот ничего не говорил и разглядывал звезды – смешно было убеждать Алексеича в таких очевидных вещах и проводить с ним политинформации. Да и слово это, «подбрюшье», он недолюбливал – будто ему самому распарывали брюхо.
– Григорий Иванович, у меня подбрюшье вот где. – Курков провел крупной ладонью пониже живота. – И у страны оно, прости меня, там же, где у меня и у вас. А война – война идет здесь. – Он постучал пальцами по лбу. – Больше, чем есть тут, нам сейчас с Западом делить нечего. По крайней мере, в этом райском уголке, где ни нефти, ни угля, ни золота, ни х-хрена. Одно пиво, звучит красиво… Нет, Григорий, настоящая война – там, где нефть, мы это уже проходили. А здесь – разминка для Пятого управления. Считайте, что они сейчас нами командуют! За колбаску докторскую.
– Ты прямо Синявский какой-то! – не выдержал и Медведев. «Пятерку» в ПГУ не особенно уважали, так что услышать такие слова от Куркова боевым офицерам было больно и обидно. – Еще с недельку здесь посидим – глядишь, все вот так раскиснем. Нет, пора на родину, пускай других присылают.
Курков понимал бесцельность спора. Он утерял ниточку, что вела к важной и цельной мысли, побудившей его к разговору. Но просто так оставлять поле боя с позорной кличкой Синявский он не желал.
– Вот. В этом самая нелепица. Ты приезжаешь туда, где людям живется хорошо, и должен сразу бежать. Нагадить и бежать. Или еще обиднее – даже не успев нагадить. Только лишь от страха, что тебе хорошо. Пиво хорошо, девки чудные. А?
– Ну и ну, – покачал головой Михалыч. – Знаешь, до чего так можно дойти…
– До чего?
– До того. Девки, пиво… Вот это и есть война «здесь». – Он показал на голову. – Это пока их самая сила, тут они нас на лопатки пока кладут. Ну, не нас, в смысле, а таких… – Он запнулся, подбирая слово поточнее.
Барсов помог ему:
– А я повторю: если ты о наших друзьях так стал печься, то подай рапорт и думай себе что хочешь. И еще не забудь за Венгрию извиниться. Ты ведь там тоже отметился. А по мне, честнее здесь за свободу выступать, чем язык маять и по ночам «маслят» нарывать. Честнее и перед ними, и перед нами – тебя государство на довольствии не за твои философии держит. Прости меня, конечно, за прямоту.
Барсов резко отвернулся и двинулся дальше, но Курков задержал его, ухватив за плечо.
– Постоим. Во-первых, о Венгрии, раз уж такие разговоры размашистые у нас пошли. Перед венграми мне не за что извиняться. Венгры не плюшевые, они солдаты что надо и, как ты помнишь, долбали нас не шутя. И оружие у них было немецкое, не нами подложенное, и Запад тогда смело им спину подпирал, не то, что сейчас. Все по-мужски тогда делалось. Ими – ну и нами. А здесь ведь и я, и ты – оба знаем, что никуда они от нас не денутся. Так? Да так, так.
– Но…
– Но! Вы говорите, на довольствии, а ведь в меня деньги вбухали не только для того, чтобы с гранатами бегать и ценой жизни ядерные установки подрывать. А в вас и подавно. Вы специалист по совмещению мысли и дела – да что я вас учу, вы ж меня сам учили… И вот теперь вы хотите, чтобы мы дело делали, приказ выполняли и при этом думали, что подбрюшье бережем. Хорошо, чье-то, наверное, бережем. Выполним, вернемся, и дальше пошло-поехало. А лет через пять придет туда новый дядя, – Курков показал наверх, на звезды, так что собеседники, наверное, сперва подумали о Боге, – придет и скажет, что все это, братишки, перегиб курса и ошибка партии. Вот тогда-то и посмотрим мы, кто из нас тушенку задарма жрет и валюту пропивает. Потому что вы, именно вы от угрызений совести в запой кинетесь или под пулю полезете, а я и дальше работать буду без этих там угрызений.
– Это почему?
– Потому. Потому что и я, и вы – орудия истории. Только можно быть граблями, а можно – руками. Я делаю, но я знаю что. Стараюсь знать. Стараюсь отшелушивать необходимое от желаемого. Выполняй приказы, но на факты трезво смотри. Вот тогда ты годный для длительного употребления специалист. Не энтузиаст, что и себя, и людей своих плеткой загонит, не упырь, что крошит всех, кто летает, ползает да чирикает по-иноземному. – Курков посмотрел на Медведева, и тот отвел глаза.
Барсов задумался и тихо спросил:
– А что, думаешь, опять о перегибах будет?
Курков не ответил. Он продолжал гнуть свое:
– Вот, кстати, об Иосифе Виссарионовиче. Все говорят – ничего не знали. Он злодей, а они ничего не знали… Брехня, все всё знали. Просто одни боялись, а другие о целесообразности думали. И тех, и других до сих пор рвет до желчи, так их умыли с целесообразностью. Никчемный материал, шлак. А ведь по большей части это всего лишь логичное жестокое продолжение жестокой истории государства нашего. Становления. Нет, нельзя брать на веру. Выполнять – одно, на веру – другое. Чтобы там, – Курков вновь указал на звезды, – за чужие грехи не отвечать. Своих хватает. Потому что грешно не дело, а мысль, с какой оно делается.
В тот момент, когда Курков говорил это, из кустов под ноги Барсову бросилась, ширкнула тенью черная кошка. Тот вздрогнул, хлопнул себя по ляжке и сплюнул через плечо:
– А, зараза тощая!
Барсов, как и многие люди «опасных профессий», суеверен был необычайно. Он с легкостью выкинул из головы непонятные умности, которыми сдобрил этот вечер захмелевший Алексеич, но зафиксировал, как тот и настаивал, факт: есть в товарище Куркове нечто пророческое, тьфу-тьфу, мистическое, и попусту с ним лучше не спорить. А то всякие котяры дорогу перебегают.
– Эй, пацаны, пошли. Затрепались. Русская история большая, а завтра на прогулку рано. – Он повернулся на каблуках, чтобы обойти тропинку, на которой мистическое животное оставило невидимый след.
«Молодец, командир, – отметил Курков. – Слушает знаки судьбы».
– Вот это наша свобода, Григорий Иваныч, – сказал он громко. – А ты, Лева, говоришь, пиво с сосисками…
