Виталий Иванов
Многовластие
Глава седьмая. Митинг
Красные флаги трепал балтийский ветер. Много небольших флажков колыхалось в руках собравшихся. Сделанные из некачественной материи, они часто выглядели обтрепанными и мятыми в результате трех месяцев эксплуатации. Сами питерцы иногда называли их «красными тряпками». В разговорах между собой выражали желание заменить их приличными государственными флагами. Но пока обходились тем, что было.
Большинство митингующих составляли рабочие завода. Это было видно по скромной одежде людей. Были кое-кто и из конторских работников. В сторонке стояли три милиционера из недавно созданных Временным правительством новых органов. Они были приглашены по просьбе администрации. Их расслабленные позы говорили о нежелании мешать происходящему.
Андрей Петрович вместе с двумя управляющими устроился на некотором удалении от сцены, чтобы не привлекать внимания. Ему хотелось услышать, о чем говорят и что слушают работники его предприятия. Ораторы, как один, были знакомы Андрею.
Ведущий собрания Пятков, контролер. Его давно уже не видели в заводском отделе. Он теперь ответственный общественный работник. Надо бы прижать его, но Советы таких поощряют. Пятков вышел к краю импровизированной трибуны и сказал:
– Прозвучало несколько выступлений. Все товарищи говорили о недовольстве заработной платой.
– И продолжительностью рабочего дня, – добавили с места.
– И отношением начальства к работникам.
– Требованиями к нормам выработки!
Пятков выслушал все реплики и сказал:
– Мы не выслушали представителей администрации. У нас присутствует управляющий предприятия господин Расков Андрей Петрович. Что скажете по поводу высказанного недовольства? – обратился он к директору.
Андрей Петрович задумчиво поднялся на трибуну. С видом мученика посмотрел по сторонам. Что сказать? Правду?
– Что я могу возразить? Разве вы не знаете, что уже три года продолжается война. Это самая тяжелая и кровопролитная война в нашей истории.
– Развязали войну такие же, как вы, капиталисты! А теперь на войну все списываете! – послышался голос снизу.
– Не мы начали эту войну, нам ее объявила Германия, – парировал управляющий. – Борьба с центральными державами потребовала огромных сил и средств. Ваши дети и братья поливают кровью русскую землю. Мы уже дважды повышали заработную плату. Сейчас доходы едва покрывают затраты на производство товара. Рабочий день мы также сократили. Еще одно повышение, и нам придется закрывать завод.
– Война идет, люди гибнут, а вы барыши считаете. И все песни поете жалостливые! Как мы должны выживать, если цены растут ежедневно! Нам детей кормить нужно! – послышались голоса.
– Да что его слушать! Глуши моторы! Бастуем! Найдут деньги! – закричали в толпе. Самые нетерпеливые побежали к цехам, чтобы останавливать работу.
Пять человек заколебались, они не спешили расходиться. Один из рабочих по фамилии Воробьев сказал нерешительно, обращаясь к оставшимся:
– На фронте нет рабочих смен. Воины работают круглосуточно. И платят солдатам копейки. Каково им в окопах сейчас без наших снарядов. А мы все шкурничаем!
– Газету не читал? – обратился к Воробьеву партийный организатор. – Это война не наша. Она империалистическая. Пусть буржуи-империалисты воюют. Не отрывайся от массы!
Он повел Воробьева в сторону цеха. За ними потянулись остальные. Управляющие еще некоторое время оставались на месте. Загудел продолжительный гудок. Началась очередная забастовка.
Глава восьмая. Почти свидание
Алексей ходил по коридору, когда приблизилась Лена.
– Я вас дожидался, – сказал он. – Можно вас проводить?
Лена замедлила шаг. Она была стройна и элегантна. Теплое чувство вновь колыхнулось в груди Алексея. Скромная одежда не могли скрыть обаяния молодости.
– Я согласна. Но дел у меня много. Дома мама больная. Продукты нужно купить, а это большая проблема.
– Дел у всех сейчас много. Справимся.
Они шли по улице. Говорили обо всем, о чем молодые люди говорить могут целыми вечерами. Он узнал, что Лена обучалась на курсах стенографисток, что ее отец давно умер от туберкулеза, что мать продолжает работать медсестрой, но делать ей это все труднее, потому что она сама много болеет. Особенно трудно было зимой этого года. Дров практически не было. Вся семья, в том числе и Лена, разбирали на улицах все, что считалось ничейным, и что могло гореть. Но стены промерзли так, что по углам не таяли сосульки. Сейчас удалось запасти в сарае немного дров, но нужно будет еще где-то достать. Раньше привозили по железной дороге. А сейчас с этим проблемы. Все для фронта.
По дороге Лена и Алексей потолкались у лавки, постояли в очереди. Лена, быстро доверившись новому другу, рассказывала ему питерские истории.
– 23 февраля установилась прекрасная погода. Солнышко. Днем было, говорили, 8 градусов тепла. Да еще отмечали День женщин-работниц. Все высыпали на улицу из промороженных жилищ. Я со своими подругами тоже пошла на демонстрацию. Как-то так получилось, что к нам стали присоединяться все новые и новые отряды.
– И получилось, что вы захватили столицу. Вы же революцию совершили! С вас спрос повышенный, – иронизировал Алексей.
– Во всех бедах России обвиняли тогда царя и его свиту. Надеялись, что после его свержения начнется новая жизнь, – говорила она.
– Надеялись. И сейчас по-прежнему дожидаемся. Но что-то надежда начала слабеть, не так ли? – отвечал он.
– Теперь часто говорят, что революцию не доделали. Еще одно усилие – и заживем счастливо.
Алексей посмотрел на Лену иронично, но ничего не сказал. Он тоже поделился рассказом о себе.
– Мне, наверное, повезло больше, чем тебе по рождению. Оба родителя живы. Правда, отец, который заметно старше матери, сейчас на пенсии, а когда-то был известным судьей. Мы с семьей живем в центре Петрограда. До последнего времени я работал на военном предприятии мастером. Хотя ни в каких партиях не состоял, за какие-то заслуги меня выдвинули в депутаты Петросовета. Думаю, случайно туда попал. Там все меньшевики да эсеры дела вершат. В последнее время большевиков становится все больше.
– Мы о положении в Петросовете много знаем, работа у нас такая, – сказала его подруга.
До того дома, где жила Лена, оказалось километра два. Все время приходилось проталкиваться через толпы людей, стоящих в очередях. У одной торговой точки произошло нечто странное. Группа людей, стоящих в очереди, забеспокоилась. Несколько человек вырвались из магазина и побежали по тротуару. Вслед за ними весь хвост устремился вслед за бегущими. Неслись, догоняя и опережая друг друга.
– Хлеб в лавке закончился, – уверенно сказал Алексей. – Побежали занимать очередь в другом месте. Только ждут ли их там?
Этот вид спорта стал привычным в военное время. В мирные дни очередей не знали. Поначалу называли их «хвостами».
Когда пространство возле лавки опустело, все увидели немолодого человека у стены. Он уплетал только что полученный хлеб так аппетитно, что у зрителей сжимались желудки. Было понятно: много дней не ел. Лена и Алексей отвели глаза.
– Сколько теперь таких голодных! – сказала Лена. – И чем им помочь, не знаю.
Алексей поддержал свою спутницу грустным вздохом. Они свернули в проулок, так было короче. Через несколько шагов стали доноситься звуки, вызвавшие у них тревогу. В глубине проходного двора происходила какая-то возня, сопровождавшаяся стуком и лязгом.
– Я догадываюсь, что это за шум, – сказал Алексей. – Взламывают квартиру.
Через несколько шагов из подворотни показались несколько бегущих парней. Они тащили плохо упакованные мешки. Вдогонку им слышался крик женщины, похожий на плач:
– Бандиты! Грабители! Как мне жить дальше, все унесли!
Толпа грабителей уже скрылась в другой подворотне. Алексей бросился вслед, но их не было видно.
– Куда ты! – вскричала Елена. Но он и сам остановился в нерешительности. – Нужно сообщить в полицию! – Впрочем, что я говорю, – поправилась она. – В милицию. Только есть ли она?
Причитающую женщину окружили и увели обратно ее соседи. Кто-то побежал в бывший полицейский участок сообщить о случившемся, поискать помощи. Участие Алексея не требовалось.
– Не думаю, что они найдут хоть одного милиционера. Полицию разогнали еще в марте месяце. А «Народная милиция» все формируется. Да и кого в нее берут на работу! Это же не профессионалы, а так… – он беспомощно махнул рукой.
– Мы с мамой каждую ночь переживаем, часто не спим. То выстрелы, то грохот ломаемых дверей. Им нетрудно сломать замок в нашей двери. Грабят повсюду.
– Кстати, не вы ли выпускали уголовников на свободу, когда ходили на революционные демонстрации? – язвительно поддел свою спутницу Алексей. – Теперь терпите.
– Мы, и я в том числе, не хотели освобождать криминал. Только политических. А как уж получилось, что отпустили всех, сама не пойму.
В подтверждение их разговора послышались отдельные выстрелы где-то далеко от них. А потом на еще большем расстоянии громыхнул взрыв.
Алексей прислушался к отдаленным крикам встревоженных людей.
– Снова что-то взорвалось. Эти взрывы чуть не каждый день. И все на военных заводах и складах.
– Говорят, что без немцев не обходится. Диверсанты. Или наши их помощники. Порядка нигде нет в стране.
За разговорами добрались до двухэтажного дома, в котором жила Лена с матерью.
Глава девятая. Фабзавком
После неожиданного перерыва заводской сходки, называемой теперь митингом, Андрей нерешительно спустился с импровизированной трибуны. Люди отходили и подходили. Главный бухгалтер, Петрович, сочувственно сказал:
– Эти рабочие, как ртуть, то собираются, то разбегаются. Они и себе, наверное, не могут объяснить, чего хотят.
– Зато мы понимаем, что за их бездельничество кому-то расплачиваться придется. Где прибыль, с которой им платить зарплату?
– Могу только сказать, что прибыли мало, а убытков много. Производительность труда по сравнению с довоенным уровнем упала на сорок пять процентов. Если выплатим по среднему заработку за время забастовки, как они того требуют, то не расплатимся за металл и уголь. А в кредит нам никто не даст.
К проходной подъехал автомобиль. Подошел одетый в черный костюм человек с портфелем.
– Забастовка, говорите, Андрей Петрович? Нам в Исполнительный комитет уже сообщили. Бастовать нельзя. Война-с. Зовут меня Лисянский Евгений Борисович. Собирайте профком.
– Его и собирать не надо. Вот они, – ответил Андрей, показывая на шатающихся недалеко людей.
Подошли несколько человек. Профсоюзные лидеры, заводилы стачек. Решили собраться в зале заводоуправления. Набралось много людей. В президиуме, помимо руководителей, сидели шесть человек: по три от бастующих и три от Совета, приехавшие вместе с Лисянским. Шла бурная дискуссия. На нападки забастовщиков отвечали руководители предприятия.
– Сразу скажу, что Петросовет в данный момент не заинтересован в забастовках, потому что они способствуют снижению обороноспособности страны. В то же время, справедливые требования бастующих должны быть удовлетворены.
– Работать на условиях нынешней оплаты труда мы отказываемся, – говорил представитель рабочих.
– Так увольняйтесь! Мы не можем вам платить больше того, что установили после трехкратного повышения ставок, – отвечал управляющий. – Вы в законах экономики что-нибудь понимаете? Нам придется предприятие остановить.
– Так вы нас увольняете? Локаут? – с вызовом спросил председатель стачкома. Он был одним из тех, кто сидел в Президиуме.
– Я этого не сказал, – парировал Андрей.
Другой член Президиума, Уличанский Борис, с перекошенным от злобы лицом, обратился к залу:
– О чем буржуи говорят! У них средств нет! А дети в заграничные платья одеты. И обедают, наши буржуи, в ресторане, небось. На нами заработанные деньги.
– В ресторанах во время войны кушают не такие, как мы, – буркнул Андрей, но его не слушали.
– Все у них есть, – кричали из зала. – Прибедняются!
– А что скажет Примирительная камера, или как ее там? – послышался громкий голос из зала. Об этих органах новой власти было известно на заводе.
Евгений Борисович встал из-за стола.
– Да, именно так, Примирительная камера. Ввиду сложности положения, примирительная камера решила передать завод под совместное управление фабзавкома и заводоуправления. Сколько можно бастовать! Вы, господин Управляющий, должны представить завкому все документы по предприятию. Бухгалтерские книги, договоры, ведомости. Познакомить с поставщиками и так далее.
– Получается, я себе уже не хозяин.
– Если и дальше не будет порядка в управлении предприятием, будем лишать права собственности. Такое уже не редко встречается у нас. Революционная власть не будет церемониться!
Евгений Борисович обратился к залу:
– Надеюсь, все удовлетворены. – Зал ответил неопределенным гудением. – Тогда хватит митинговать, приступайте к работе.
– А как же наши требования?
– Фабзавком разберется с делами и в ближайшие дни доложит вам. Согласны?
Вновь неопределенность прозвучала в ответ.
Глава десятая. Социализм в моде
Андрей появился у Новожженовых в обычный час – около семи вечера. Хозяин дома Виктор Андреевич, пожилой человек, бывший судья, крепкий на вид, был всегда рад хорошим знакомым, как и его жена, Надежда, и их служанка Вера. Трудные времена накладывали отпечаток на гостеприимство. Не стало прежних застолий. В лучшем случае перебивались чаем с сухарями да деревенскими запасами грибов и варенья. Но радушие дома привлекало старых посетителей. Гостям здесь были всегда рады. Андрей после событий на вверенном ему заводе едва видел, куда шел. Ноги, как обычно, привели его в дом его приятеля Алексея.
В просторной комнате расположилось уже несколько человек. Он поздоровался с хозяевами, а затем обошел присутствующих и каждому протянул руку.
– Не видно жизнерадостности на твоем лице, – посочувствовал ему после приветствия гость семьи Уфимцев Сергей. – Что-то случилось?
– Произошло самое наихудшее, – с тоской проговорил Андрей.
– Неужели завод взорвался? – пошутил Николай Измайлов. – Худшего не бывает.
– Ничего вы не знаете, – вмешался Новиков Евгений. – Я уже в курсе. Завод цел. Но поменял хозяина. Так, Андрей?
Все с сочувствием посмотрели на бывшего управляющего.
– Неужели это так? – спросила Антонина Новожженова. – Вы же ночей не спали с этим заводом. Все таланты и деньги в него вложили. Кто же теперь хозяйничает там?
– Считайте, что никто. Не всем знакомо такое название: фабзавком. Вот он в лице его председателя и есть хозяин
– А вы кто? Такого не может быть, чтобы запросто, без решения суда лишать собственности, – решила Антонина.
– Сейчас другие времена и другие обстоятельства, – сказал Новиков. – Теперь в моде социализм. А что это такое? Социализм – значит общественная собственность. Общественное считается выше единоличного.
– Хотелось бы узнать, чем общественное выше! – поднял голос Николай. – Как я понимаю, общество состоит из индивидуумов. Это как моя рубашка из нитей. Конечно, нити еще не рубашка. Но и рубашка – это не только нити. Чем же одно выше другого? – Ничем!
– Я теперь наемный работник на бывшем моем предприятии. Правда, окончательное решение еще не принято, но думаю, до этого вердикта не много осталось. Все к тому идет. Не понравлюсь – рассчитают.
Сергей сидел в задумчивости во время разговора. Он поднял голову и сказал:
– Человека лишили собственности. Как бы мы реагировали, если бы нас лишили своего дома? Без всякой компенсации. Без суда и следствия. Мы бы сказали – это грабеж. И боролись бы за свою собственность. Что вы скажете, как бывший судья, Виктор Андреевич?
– Вполне с вами согласен. Это преступление. Но времена другие и законы другие. Куда обращаться за поддержкой и помощью? Старого суда нет, новый еще не создан. Теперь собственник предприятия называется капиталист, значит враг народа, кровопивец.
– По Марксу капитализм – прошлая эпоха человечества. На смену ему придет коммунизм, а социализм – его первый этап, – снова вставил Новиков.
– Я бы вот так не спешил заглядывать в будущее, когда мы не вполне можем разобраться в прошлом и настоящем. А если никакого коммунизма не наступит? А мы уже наделаем неисправимых ошибок. По Марксу мой сын капиталист. Но чем рабочий лучше капиталиста?
Новиков заерзал на своем месте:
– Я ничего не имею против Андрея. По сравнению с ним те рабочие, которых я знаю, менее образованы, менее культурны, начитаны и многое другое. Но интересы общественных классов различаются. У них разные общественные интересы.
– Получается, что интерес предпринимателя получить прибыль и интерес рабочего продать свою рабочую силу, чтобы получить прибыль, чем-то различаются? – Уфимцев продолжил возбужденно. – Я разницы не вижу. А вот забастовка на военном заводе в дни, когда враг наступает и захватывает одну территорию за другой, говорит о многом. Сказать, что в этот момент рабочие правы, язык не поворачивается.
– Шкурники – эти забастовщики, – сделал вывод Николай. – Только слышал я, что к стачке обстоятельства вынуждают. Вечером выйдешь в город, а в магазинах шаром покати. Что было, все расхватали. Голодным не будешь. Вот и едут рабочие по деревням. К вечеру с продуктами возвращаются. Эту истину мне один профсоюзный босс открыл. Стало понятно, почему так много краткосрочных забастовок.
Эта новость не сильно успокоила Андрея.
– Если бы только короткими были забастовки! – со вздохом сказал он.
– Жаль, что все так складывается, – сочувственно сказал Николай, обращаясь к Андрею. – Помочь тебе мы сейчас не можем. Да и не все потеряно. А таких, как ты, все больше и больше. Некоторые продают, что могут, и выезжают за границу. Чаще всего через Финляндию.
– Я к таким не отношусь, – сказал Андрей. Пока потерплю. Но смотреть, как разрушают то, что создавалось годами, невыносимо. – Он огляделся по сторонам: – А где Алеша? Что-то я его не вижу.
– Скорее всего, до самой ночи его не увидим. У него девушка появилась. Подожди, все расскажет.
Это была хорошая новость. Андрей давно хотел, чтобы его друг нашел себе вторую половину. Грустно только, что сейчас его рядом нет.
Глава одиннадцатая. Знакомство с семьей
У подъезда своего давно не ремонтированного трехэтажного дома Елена остановилась. Ей очень не хотелось расставаться со своим новым знакомым. Он был ей весьма по душе.
– Алеша, если не возражаешь, я познакомлю тебя со своей мамой. Мы живем не богато, но опрятно, как говорят.
– Стоит ли обращать внимание на бытовые мелочи! Скоро все так жить будем, а то и хуже. Буду рад заглянуть в гости. Подожди только чуть-чуть. Надо же что-то захватить.
Он быстро отошел в сторону, где раньше был магазин соков, и через несколько минут возвратился с покупкой.
– Вот, – показал он, бутылку спиртного купил тайком. Сухой закон, но все знают, где достать. Чем мы хуже!
Прийти в гости со своей бутылкой – это теперь лучший подарок. Они поднялись на третий этаж. Дверь открыла приятная на вид женщина. Лицо ее засияло улыбкой.
– Я переживала. На улицах опасно. Да ты не одна! – она многозначительно посмотрела на ухажера. – Скорее знакомь со своим провожатым.
– Это Алексей, депутат Горсовета и мой хороший знакомый.
– Значит, работаете в одном месте. Очень рада. Меня Настей можете называть. Анастасия Михайловна. Проходите в комнату, не стесняйтесь. У нас скромно, но жить можно.
– Как твое здоровье, мама, – заботливо спросила Лена, подойдя к ней.
– Приняла таблетки, все-таки в медучреждении работаю, и теперь чувствую себя здоровой. Да что со мной будет! – похвасталась она.
Алексей прошел мимо кухни с печью, от которой шло тепло. Многие готовили на плите и летом. Помыли руки холодной водой из-под крана. Затем прошли в довольно большую комнату, оклеенную обоями. Посередине стоял полукруглый стол. За ним сидели двое мужчин.
– Знакомьтесь, – представила Анастасия. – Это Алексей, друг нашей Леночки. О себе он сам расскажет. А я пойду что-нибудь приготовлю.
– Юра, – скромно представился довольно молодой человек за столом. – Все мы родня. Я двоюродный брат Лены
– А меня Игорем зовут, – представился другой мужчина среднего возраста. – Муж сестры Анастасии. – Частенько здесь бываем в гостях. Очень гостеприимная наша хозяйка.
Пришла Настя. На стол поставили кастрюлю. Запахло вареной картошкой. Под веселый одобрительный гул Алексей поставил на стол купленную из-под полы бутылку.
– Сказать по правде, не знаю, можно ли верить тому, что на этикетках пишут. А написано, что сорок градусов. Попробуем. Продавец клялся, что не подведет. Революционный напиток.
– Дело привычное. Самопал. Так называют у нас это изделие. Кстати, революционное правительство не отменило закон о запрете алкогольной продукции, принятый в четырнадцатом году Николаем Вторым. Так он и действует до сих пор, – сказал Юра.
– Я так думаю, что потому никто не защищает арестованного Николая, что именно он протолкнул этот закон. – Высказал свою мысль Игорь. – Не подпиши он этот закон, до сих пор бы руководил государством. Как пролетарию без выпивки! Такого в России не бывало.
Все посмотрели на Игоря с недоверием, но спорить не стали.
– Да, что это за способ отучения от пьянства с помощью государственного насилия! Насилие рождает сопротивление, и только, – добавил Юрий. – Вы согласны, Алексей?
– Я нашел себе единомышленников. Вообще-то я считаю спиртное злом. Но ведь это личное дело человека, – ответил Алексей. – И никакие государственные чиновники не могут за него решать, – ответил он.
– Алексей, – вмешалась Лена. – Главный государственный чиновник, как ты выразился, царь Николай, не запретил выпивать. Он запретил производить и продавать спиртное. Это не одно и то же.
– Для точности добавлю, – сказал дипломатично Алексей, – было запрещено появляться в нетрезвом виде в обществе. В любом случае, в душе я сочувствую трезвенникам. Хотелось бы соответствовать идеалу, но это очень трудно осуществить.
– Тогда за трезвость! – кто-то предложил тост.
На столе к этому времени были уже соленые огурцы и квашеная капуста. Разлили содержимое бутылки. Разнесся запах откровенного самогона. Все выпили и закусили.
– Славно! Сделано в соседнем сарае, – сделал иронический вывод Юрий. – Научился наш великий народ. А вот государство страдает. Налогов не получает. А без налогов – вечный кризис.