Виталий Иванов
Многовластие
© Иванов В. Д., 2024
* * *
Часть первая. Стихия разрушения
Глава первая. Защиты нет
Андрей стоял у окна заводской конторы и задумчиво глядел на серые корпуса построенного когда-то под его руководством предприятия. Сколько раз он просыпался по ночам, хватал карандаш и вносил изменения в проект. Старался, чтобы его завод приносил радость внутренним устройством и внешним видом. Чтобы работники гордились тем, что работают именно на этом предприятии. И чтобы получался доход. Себе и стране. За годы войны кирпич потерял свой нарядный вид. Во дворе образовалось немало выбоин, местами блестели водой лужи. Всюду требовался ремонт, а средств не было.
Возле открытых ворот цеха стояли и сидели на деревянных ящиках рабочие. Неторопливо курили, переговаривались, поглядывая на мастера Ефремова. Хороший специалист, этот мастер, но и он боится сказать рабочим, что пора к станкам. Поэтому ходит вокруг, своим видом напоминая, что пора кончать перекур.
Как быть? Мучил вопрос. Металла в обрез. Последней партии хватит на неделю работы. А правительственный заказ большой. И с углем проблемы.
Мысли прервал телефонный звонок. Он снял трубку.
Андрей Петрович, добрый день! Узнал? Захарыч звонит.
– Привет, привет! Какие новости?
– Хотел узнать, какие у тебя дела. Достают меня чиновники от власти. Это давай, то поставляй. Я бы и рад, да где взять! А у тебя что?
– Нечем порадовать. Поставщики не выполняют договоров. То у них персонал бастует, то дороги не справляются с грузами. Да и наши рабочие все норовят урвать побольше, а сделать поменьше.
– У меня не лучше. Хоть закрывайся. Профсоюз наседает, требует снижения норм и новых расценок. Грозит: на тачке вывезем!
– Что думаешь делать? – прозвучало в трубке. – Раньше была власть, к которой можно было пойти за помощью. К кому теперь?
– Защиты нет никакой, Захарыч, с тобой согласен. Посуди сам, куда обращаться? В правительство? Бесполезно. Оно всего лишь власть на одну треть. Другую треть представляют Советы. При этом сами они себя властью не называют. Третья составляющая – это анархическая стихия, которая властвует по настроению и часто не подвластна ни кому. В последнее время эту треть все более стараются подчинить анархисты и большевики. Не к ним же приходить с протянутой рукой!
– Я тоже не знаю, что делать. Раньше у нас была хотя бы экономическая власть. Не хочешь работать, так иди на улицу, держать не будем. Теперь вопросами увольнения распоряжаются всякие комитеты да профсоюзы. Какой-нибудь «пролетающий пролетарий» открыто готовит забастовку, а ты его не тронь, уважай. Поэтому случаи вывоза на грязной тачке руководителя предприятия становятся все более частыми.
– Давай думать, как этого избежать.
– Может быть, лучше тачку приготовить? Такую, чтобы чистую и с удобствами. Покатаемся с ветерком!
– За что я тебя люблю, Захарыч, так это за юмор. Но печальные мысли не дают покоя. Идет отчаянная война. Она требует полнейшей собранности, дисциплины, организованности. Противник отлично отмобилизовал свои силы. А что у нас? Десятки тысяч расхристанных солдат бродят по улицам столицы. Повсюду ничем не занятый народ. Забастовки считают не десятками, тысячами! И забастовщики еще хотят жить лучше! А цены не случайно растут опережающими темпами, работники сами к тому руку прикладывают.
– Всё они понимают, я думаю. Но себя тешат ложью, что во всем собственники и директора виноваты. Прости, дорогой. Ко мне пришли. Дело, говорят, срочное. Потом поговорим.
Андрей повесил трубку. Был уже конец трудового дня. Протяжно прогудел заводской гудок. Рабочие толпами выходили через проходную. Нужно сделать вечерний обход и тогда покидать завод.
Глава вторая. Новожженовы
Вечером Андрей направился к дому Новожженовых. Двухэтажный дом покрытый свежей штукатуркой, подчеркивал состоятельность семьи. Здесь всегда можно было остаться на ночлег. Тем более, что трамваи ходили теперь не регулярно. Извозчика тоже не всегда возьмешь.
Андрей поднялся на второй этаж. Новожженовы занимали три просторные комнаты, кроме того, у них была большая кухня. Правда, все отапливалось дровами, но это было нормальным для Петербурга.
Верочка, прислуга в накрахмаленном розовом фартуке, еще сохранившийся осколок прошлого благополучия в семье, сервировала стол. В голове у Андрея гудело. Крутились обрывки разговоров и споров. Сказывалась обстановка неуверенности в завтрашнем дне. Вспоминалось посещение Таврического дворца, куда он был приглашен как один из руководителей предприятия, связанного с оборонкой. Как-то так получается, что заседания у них начинаются во второй половине дня. А иногда, наоборот, с утра. Режим дня путается. Надоело смотреть на эти не выспавшиеся лица. Усталость накапливается.
После приветствий разговор в очередной раз зашел о положении на фронте. Сын хозяина, Новожженов Алексей, который тоже был на заседании в Таврическом дворце, говорил с обидой в голосе.
– Ты смотрел военную хронику, что показывали в Таврическом? – обратился он к Андрею. – Вот на что я обратил внимание. Наши войска приближались к линии фронта, бежали в атаку, а что у них было на головах? Верно, фуражки. Головы не защищены от шрапнели. На другой стороне окопов немцы. Они в касках. Металлических, глубоких. Получается, что их начальство печется о головах подчиненных. А ведь огромное количество смертельных ранений именно в голову. Голова, как ни старайся, находится выше всего над землей.
– Да, я заметил. Наши ребята, часто совсем еще дети, вынуждены подставлять свои головы под пули. О чем думают доблестные генералы! Почему не заказывают каски на наших заводах? Их изготовить совсем не дорого. Это же штамповка. Французы уже два года назад стали изготовлять шлемы из металла. Вслед за ними – англичане и немцы. А мы снова в хвосте. Что скажешь, производственник? – Алексей посмотрел в сторону внимательно слушавшего Андрея.
– Я читал, наше высшее руководство притормозило обеспечение шлемами военнослужащих. Мол, не пристало русским орлам бояться вражеской шрапнели! Кроме того, когда нам работать, о касках думать, если то митинг, то демонстрация, то забастовка! Эх, посмотрели бы вы, во что цеха превратились! – грустно ответил Андрей, вспоминая, что происходило сегодня на заводе.
– Жертв много на этой войне. Миллионы. И как безопасно приблизиться к вражеским окопам, если все пространство простреливается пулеметами. Трудно добраться даже до колючей проволоки. – Алексей дирижировал себе руками. – Представьте себя в наступлении.
– Понимаю, о чем говоришь, – подхватил Андрей. – Здесь должно быть место для «железного коня». Я говорю о танках. В них наше будущее. Танк может прорваться к вражеским окопам. И колючку преодолеть. А главное, жизнь солдата сохранить. Вот чем бы надо заниматься нам.
– И только на гусеничной основе, – продолжал Алексей. – Колесные в условиях нашего климата и нашего бездорожья – пустая трата сил. Вот наши союзники, англичане и французы, времени даром не теряют. Мастерят гигантские машины.
– Да, – поддержал Андрей, – английский танк «Большой Вилли» наделал страху. Видели его в кинохронике. Чудовище, а не машина! Бежали от него даже бывалые прусские вояки. Далеко бежали. Но потом остановились. Оказалось, страшна машина, но человек страшнее.
– Может, возьмемся за ум и создадим своего «Большого Росса»? У нас металла и угля намного больше, чем у французов и англичан. И таланты есть.
– Но дури больше всего. Вот когда от нее избавимся, все получится.
Друзья продолжили рассуждения, разговор затянулся до полуночи. Впрочем, они и сами не вполне верили в достижимость того, о чем говорили.
Глава третья. В очереди
Пасмурное летнее утро. Вдоль тротуара перед входом в булочную выстроились в ряд множество женщин. Некоторые с детьми, иногда очень малого возраста. Они уныло заглядывают в лица матерей и бабушек, как бы спрашивая, ну когда уже? Попадаются и мужчины, в основном пожилые. Бледные от недосыпа лица. Разговор довольно нервный. Каждый поглядывает на входную дверь. Все знают, тем, кто стоит первым в очереди, что-то перепадет. Зевота одолевает.
– Кажется, мне что-нибудь достанется. Особенно трудно с четырех до пяти утра. Холодно ночью. Глаза прикрою, бегут какие-то образы. Оказывается, спала. Да что это за сон! Мы же не отдыхаем. Все урывками. Кто дремлет, кто сидя покачивается. Некоторые уходят домой поспать пару часов, пока такие как я сторожили очередь. Когда же они ее откроют! – глядя на дверь, говорила молодая женщина. – Мой вчера ушел на работу голодный. Пустого чайку попил, и все. Будет сегодня товар, или нет?
– Тебе хорошо, у тебя муж на физической работе. Положено усиленное питание. А мы, вот, преподаватели. У нас считается работа интеллигентная, значит нам и норма уменьшенная. А есть хочется, как и всем, – вмешалась ее соседка.
– Говорят, вчера давали по два фунта в руки.
– Давали, да не всем. Кто в хвосте оказался, ничего не досталось. У меня талоны на дополнительное питание пропадают.
Все поглядывали на часы. Когда стрелки часов на руке одной из покупательниц приблизились к заветной шестерке, люди зашевелились. Отовсюду в сторону двери стала проталкиваться закоченевшая толпа.
– Я за вами занимала, – громко напоминала одна.
– Как же помню. Проходите. Но что это вас так много! Занимала одна, а пришел целый табор – возмутилась держательница очереди.
– Чем больше рук, тем больше получишь. Это все мои. Вот дочь, а вот племянник.
Неожиданно маленький хвост, как еще по старинке называли очередь, зашевелился, задвигался, перерос в бурную реку. Передние оказались далеко от входа. С трудом открылась дверь булочной. В нее устремились десятки людей. От этого уличная часть очереди почему-то не стала меньше. Народ все подходил и подходил. Скоро лавка наполнилась до краев. Суровый продавец в белом халате, опасливо поглядывая на толпу, гасил талоны и отвешивал муку, часто отрываясь, чтобы потребовать тишины.
– Мука только ржаная, – говорил он. – Белой не будет.
– Ее уже давно нет, – переговаривались в очереди. – Когда это закончится! Пишут, что в Сибири телеги смазывают сливочным маслом, его некуда девать. А до нас ничего не доходит.
– Война виновата. Заканчивать ее надо. Слыхал, что немцы мир предлагали, а наши даже ухом не повели. До победного конца! Вот он конец, совсем приблизился. Только не победный, говорил мужской мудрый голос.
– При царе, при Николашке ели пряники-барашки… – ответил заводной женский.
– А как стал новый режим, все голодные лежим, – с невеселой улыбкой закончили хором недавно появившуюся частушку.
– Теперь все хотят войну поскорее остановить. Только закончить чем? Отдать немцам все, что они завоевали: Украину, Прибалтику, Польшу и все, что еще попросят? Они свои силы с нашего фронта перебросят на Запад. Разгромят французов и англичан, а потом снова на нас накинутся. Или как? – задавала вопросы без ответов учительница.
Глава четвертая. Что сказать юношам?
Преподавать военные науки, кажется, не так и сложно. Это не в поле, в палатке. Но вырастить хороших офицеров, не то, что сложно, это сверхзадача. – Размышлял Василий Кириллович, преподаватель общественных дисциплин Кадетского корпуса. – Условия воспитания резко изменились в последние годы. Вроде бы, нет ничего проще. Идет война. Стране нужны хорошие специалисты, знатоки военного дела. Нужны закаленные физически и не сдающиеся в ответственных ситуациях командиры. Однако в последние дни власть становится все более партийной.
Социалисты гнут свою линию. Для них главное – не победа в войне. Они принялись за утверждение новой официальной идеологии, определявшей систему идеалов и ценностей, к которым следовало стремиться всем, в том числе и реформируемым кадетским корпусам. С этого времени основное содержание деятельности военно-учебных заведений должен был определять лозунг «Свобода, Равенство и Братство».
Вспомнилось недавнее посещение Одесского кадетского корпуса. В этот город по делам службы он был направлен. Перед выстроенными на плацу учащимися выступил, как обычно, с пламенной речью Александр Керенский, объезжавший фронт.
– Кадеты, вы живете в счастливое время. Вы готовитесь стать гражданами свободной России. В новой свободной России должны быть забыты личные интересы. На первом месте – долг. И в настоящее время долг этот повелительно требует отдать Родине все. Вы должны сделать это не ради карьеры, а ради стремления к идее; эта идея – свобода, равенство и братство.
Хороший лозунг. Разве можно сказать что-то против. Но это очень общие слова, – размышлял преподаватель. – Потому эта речь не сильно тронула студентов. Много дежурного, штампованного. Да и кто такой этот Керенский? Все знали, что к армии он не имел никакого отношения. Присяжный поверенный.
Им хотелось другого. Все помнили «Инструкцию для кадет кадетского корпуса», с которой они знакомились при поступлении в это учебное заведение. Написана она была так, что трогала души студентов. В ней были слова: «Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твердый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству». Конечно, теперь государя нет. Его заменило туманное Временное правительство. Текст измененной Инструкции доведен до сведения воспитанников, но что-то выхолощено из нее.
А не спросить ли совета у жены Веры. В трудную минуту обратиться к ней бывает очень полезно. Бог дал ей светлую голову.
– Вера, – позвал он ее. – Мне нужно сказать несколько слов воспитанникам. Завтра на линейке. А слов хороших не нахожу. Может, ты подскажешь?
Вера отложила тарелки на кухне и подошла к труженику пера.
– Вася, я всегда говорю, скажи то, что сказал бы своему сыну, будь он рядом. Напомни им о высоком призвании военного в трудный для страны час.
– Спасибо. Я думал в том же плане. Есть слова прекрасные из сочинения одного из наших воспитанников. Вот послушай: «В каждый миг, и офицер, и солдат должны быть готовы отдать жизнь за других, за Родину. Постоянная, чуждая всяких колебаний готовность к самопожертвованию придает военному сословию возвышенный, героический характер. И этот героизм налагает неизгладимый отпечаток на всю наружность военного».
– Хорошие слова. Ничего лишнего. Все нужное. Вот их и зачитай, – сказала Вера, возвращаясь к своим обычным занятиям на кухне. – Бегут воспитанники? Знаю, бегут. Но не от трудностей учебы. На фронт.
Василий Кириллович согласно кивнул головой. Вера знает, что уже трое воспитанников его Кадетского корпуса бежали на фронт. Так бывало во все трудные для страны моменты. Да и их сын, которым он так гордится, тоже сейчас на фронте.
Подходящие слова найдены. Можно отдохнуть. В душе боролись два противоположных чувства: презрение к оставляющим фронт, бегущим при виде врага дезертирам, и гордость за тех, кто тайком уходил из семей и училищ на фронт.
Глава пятая. Говорильня
Теперь в Таврическом дворце не так многолюдно, как в первые дни революции, но все равно зал наполнен до отказа. Алексей протиснулся мимо стоящих в проходе депутатов, чтобы пробраться к сцене. Заседание еще не открылось. Он поздоровался со знакомыми депутатами – переговаривавшимися между собою.
– Привет, Алекс! Ты здесь редкий депутат, кто в гражданской одежде!
– Я всегда в гражданской. Ты о чем?
– Посмотри в зал. Сплошь наряды защитного цвета. Ни о чем не говорит?
– Да я уже привык. Петроградский гарнизон. Что же в этом?
– Мы здесь как раз об этом говорили. Где же демократия? Ощущение, что город состоит из военнослужащих. Но ведь это не так. Не скажешь, как выборы в Советы проходят? Как выдаются мандаты?
– Известно, как. По делегату от каждой роты, а у рабочих по одному – от каждой тысячи.
– Вот и получилось. В роте от сорока пяти до трехсот шестидесяти человек. Можно округлить до сотни. Значит, военных делегатов будет в десять раз больше гражданских. Полная диспропорция. Где же демократия? Или рабочий в десять раз хуже новобранца? Кроме того, большинство военнослужащих гарнизона совсем не из Питера.
Вопрос озадачил Максима.
– Я как-то об этом не подумал.
– Не только ты. Но это только во-первых. Есть и второе. Кто эти солдаты? Они что, прославились на фронте? Или они хорошо знают проблемы столицы? Скорее, наоборот. В основном, они из провинции. Из-за острого недостатка кадров с ними почти не занимаются военным делом. Если их встретит взвод солдат с фронта, они побросают оружие и побегут в подворотни. Это же сырой материал!
– Знаю. Их и на фронт не отошлешь. Им домой хочется. Да и большевики в их среде хорошо приживаются.
– С этим что-то делать надо. До добра такая политика нас не доведет.
Алексей понял, что этот вопрос нужно додумать, доделать. Но зал зашевелился, началось движение в Президиуме. Максим прошел на свое место. Началось пленарное заседание. Депутатов – море. Всего 2800 человек. Правда, не всегда все на местах. Огромная текучесть. Всех нужно накормить, всем дать возможность где-то разместиться, на что-то жить. Довольные лица показывают, что здесь им лучше, чем на фронте, в казарме, или у станка.
Мысли не давали Алексею спокойной жизни. Его волновало такое положение. Ну, о чем идет бесконечный разговор в этом зале? Одни выступающие говорят о доверии Временному правительству, другие – о недоверии. Одни без конца повторяют «Власть советам!», другие твердят, что брать всю власть Советам преждевременно. В таком огромном по численности совещании все равно никогда и не до чего не договоришься.
И все ли слушают ораторов? Алексей обвел глазами зал. Большая часть слушателей была увлечена разговорами друг с другом. Многие оглядывались по сторонам, кого-то искали в зале, читали принесенные тексты, а то и газеты. Лишь изредка они бывали привлечены каким-то ярким выступлением. А что объединяет практически всех? И он понял: безответственность. Они никак не отвечают за принимаемые резолюции и постановления.
И все-таки, вопрос о формировании Советов следует поднять. Иначе он так и останется «большой говорильней», как его часто за глаза называют.
Глава шестая. Познакомились
Объявили длительный перерыв. Коридоры наполнились шумной толпой. Полы были не мытыми, одежда многих выглядела вконец запущенной. Курили папиросы, плевали на пол. Некогда изящные помещения выглядели теперь замаранными. Солдаты и младшие офицеры, потеряли свою былую подтянутость и дисциплинированность. Пуговицы расстегнуты, одежда мятая, давно не стиранная.
В буфете наливали чай, давали бутерброды. Алексей отстоял свою очередь, получил стакан чаю и стал искать место присесть. Только за одним столом оказался свободный стул. Там сидели скромного вида девушки в форменных одеждах, видимо, работавшие в Таврическом.
– Прошу прощения, дамы, – смущенно сказал он, присаживаясь на свободный стул, – я вам не помешаю?
– Вовсе нет, – ответила одна из работниц, – в этом муравейнике большая удача место отыскать.
– Удивляюсь, – вновь заговорил он, – во всем зале хорошо хоть одну даму увидишь, а тут сразу четверо.
– Не знаете, где искать. Вы пониже трибуны посмотрите. Еще больше женщин увидите. Кто ваши речи записывает, кто исправляет ошибки и на машинке перепечатывает? – спросила старшая из женщин со строгим лицом в очках. – Догадались? Без нас вы уйдете в темноту забытости. А с нами будете жить вечность.
– Если мыши вашу писанину не изгрызут, – задумчиво сказал Алексей.
Среди четверых одна была необыкновенно мила. Алексей заметил, что ее глаза остановились на нем, что-то шевельнулось в ее красивых зрачках. Может быть, она обратила на него внимание. Преодолевая смущение, он обратился к ней лично:
– Барышня, мы с вами случайно не знакомы? Вас зовут Дашей? – сказал он наугад, но никто этого не заметил.
Девушка засмеялась.
– Какая же я Даша! Даша – это вот. Она указала на другую улыбающуюся женщину. А меня Еленой зовут.
– Я, наверное, перепутал. Елена… Кстати, меня зовут Алексеем.
– Приятно познакомиться. Вы депутат? – спросила она, произнося это слово с пафосом.
– Да, вот, делегировали, – заскромничал он, – хотя я ничем не выдающийся
Девушки допили чай, засобирались. Их ждала работа.
– Лена, не спеши, мы тебя подождем, – говорили они, намеками показывая на Алексея, явно хотевшего продолжить разговор с молодой стенографисткой.
– Жаль, Лена, что вы спешите. Мне очень хочется с вами поговорить. Можно вас проводить после окончания работы?
– Неожиданно, – сказала она. – Впрочем, я не возражаю. Подходите туда, – она показала на нишу коридора. – Я здесь обычно прохожу, когда иду домой. – Лена поспешила вслед ушедшим сотрудницам. – Возможно, вам придется некоторое время подождать.
– Ничего, не спешите, я подожду, – радостно сказал он. Он ощутил внутреннее тепло, исходившее от слов стенографистки.
Алексей в этот день был очень рассеян. Чем-то запала в душу эта девушка. Хотелось встретиться. А до конца заседания еще надо было дождаться.