Винсент Ван Гог
«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма
Как мы смотрим на других, так и на нас смотрят многие очи. Совесть – лучший дар Бога и доказательство того, что Его око направлено на нас, всевидящее и всезнающее, а также залог того, что Он недалеко от каждого из нас, как наша тень на правой руке нашей, и что Он сохраняет нас от зла; она – источник этого света во тьме жизни и мира. И если мы действительно чувствуем око, смотрящее на нас, то стоит порой обратить взгляд наверх, словно мы видим Его Невидимого.
Та книга о жизни Фридриха Великого с иллюстрациями Менцеля мне известна, это хорошее приобретение, продолжай пополнять коллекцию; мне также знакома гравюра на дереве по картине Жака «Овчарня» – обязательно привези их с собой, когда поедешь домой на Рождество.
Купил у еврея ту самую литографию по мотивам картины Л. Стеффенса, которую ты мне в свое время показывал: пожилой и молодой священник беседуют в саду; это славная вещь. Она напоминает мне картину Жаканда, фотография которой есть в «Cartes de Visite», – если я не ошибаюсь, та называется «Новый викарий» и передает то же самое настроение – или «Неофита» Г. Доре.
Мой мальчик, штудировать латынь и греческий и одновременно учиться сложно, но я все же очень доволен, что занимаюсь делом, о котором мечтал. Мне больше нельзя засиживаться допоздна, дядя строго-настрого запретил мне, и все же, думая о словах под гравюрой Рембрандта «In medio noctis vim suam lux exerit» («Среди ночи свет распространяет свою силу»), я позаботился о том, чтобы у меня все время горел маленький газовый рожок, и я часто лежу и смотрю на него среди ночи, обдумывая план работы на следующий день и то, как мне наилучшим образом построить свою учебу. Надеюсь, что зимой смогу зажигать огонь рано утром (и все-таки иногда оставлять зажженным свет в ночи и во тьме, при этом по большей части соблюдая запрет дяди); в зимнем утре есть нечто особенное, это изобразил Фрер, в том числе в образе рабочего на картине «Бочар» (полагаю, этот офорт висит в твоей комнате).
«Remplis mon âme d’une sainte amertume qui Te soit agreable, et je passerai humblement toutes les annees de ma vie dans ton service, dans l’amertume de mon ame, yea, even in Thy Service, o Man of sorrows and acquainted with grief»[46]. Это хорошая молитва, и я подумал о ней, когда в простоте сказал тебе, что было бы славно в повседневной жизни с головой уйти в питье кофе.
У нас есть потребности, и нам необходимы сила и поддержка, чтобы работать. И следует довольствоваться тем, что у нас есть, и сражаться тем оружием, которое у нас под рукой, и использовать средства, находящиеся в нашем распоряжении, чтобы преуспеть и получить прибыль.
(По моему почерку видно, что стемнело, но сейчас я зажег лампу.) Однажды днем я был у дяди Стрикера, и меня там угощали хютспотом[47], и тогда же мне пришла в голову мысль сделать ту выдержку из Мотли, я покажу ее тебе на Рождество. Здесь, в городе, я повидал и истоптал очень много каменных порогов, церковных полов и крылец домов, и потому я задумал нарисовать те карты скалистой Шотландии, и пока я их раскрашивал (в зеленый и оранжевый цвета), вспомнил те соленья, которые любит дядя, а теперь и я тоже. Душа человека – это особая, странная вещь, и я полагаю, что хорошо иметь такую, как карта Англии, выполненную с заботой и содержащую как можно больше той любви, которая священна и которая все покрывает, и всему верит, и всего надеется, и все переносит, и никогда не перестает. Эта Любовь – свет мира, истинная жизнь – свет человеков. Знание языков – это хороший навык, и я стремлюсь к нему в надежде овладеть им.
Когда у человека из еды есть только корка черного ржаного хлеба, правильно будет вспомнить слова: «Tunc justi fulgebunt ut sol in regnum Patris sui» («Тогда праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их») – как и тогда, когда на нем грязные сапоги или мокрая черная одежда. Да войдем мы все однажды в то царство, что не от мира сего, где не женятся и не выходят замуж, где не будет уже солнце служить тебе светом дневным и сияние луны светить тебе, но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой – славою твоею, где не зайдет уже солнце и луна не скроется, ибо Господь будет вечным светом, и окончатся дни сетования твоего, и отрет Бог всякую слезу с очей. И мы также можем быть заквашены малой закваской – «нас огорчают, а мы всегда радуемся», – быть тем, кто мы есть Божьей милостью, храня в потаенных уголках нашего сердца слова: «Я никогда не отчаиваюсь», потому что у нас есть вера в Бога. «Держу лицо мое, как кремень» – это подходящие слова во многих случаях, а также: «Будь как железный столб или как старый дуб». Кроме того, любить растения с шипами, как и колючие изгороди вокруг Английской церкви или розы на кладбище, которые так красивы в эти дни, – это правильно; да, хорошо было бы сплести себе венец из терна жизни, не для людей, а чтобы Господь увидел.
Тебе известна гравюра на дереве Свайна, он толковый малый, его мастерская находится в очень симпатичном районе Лондона, недалеко от той части улицы Странд, где расположены редакции иллюстрированных газет («Ill. Lond. News»[48], «Graphic», «Seeley» и т. д.), неподалеку от Книжных рядов, наполненных всевозможными книжными киосками и лавками, где можно увидеть все, что угодно: от гравюр Рембрандта до «Household edition»[49] Диккенса и книг из серии «Chandos Classics»; там все в зеленых тонах (особенно в пасмурную осеннюю погоду или в мрачные предрождественские дни), и это место невольно напоминает Эфес, такой, каким он описан в Деяниях, своеобразно и просто. (Книжные магазины в Париже также очень интересны, в том числе в Сен-Жерменском предместье.)
Мальчик мой, как же я буду невыразимо счастлив, когда сдам экзамены; если я преодолею препятствия, это будет сделано в простоте сердца, а также с молитвой к Богу на устах, ибо я очень часто с жаром молюсь Ему о мудрости, которая мне необходима, и о том, чтобы Он однажды позволил мне написать и прочитать много проповедей, которые бы напоминали проповеди нашего отца, и о том, чтобы в течение всей моей жизни я довел до совершенства работу и все бы мне содействовало ко благу.
В понедельник вечером я навестил дядю Кора, а также повидал тетю и все семейство, все они передают тебе сердечный привет. Я провел там довольно много времени, потому что давно не видел тетю: ведь человека можно нечаянно оскорбить, если ему покажется, что ты относишься к нему невнимательно и пренебрежительно. Еще у дяди я пролистал книгу «Гравюры Ш. Добиньи». Оттуда я отправился к дяде Стрикеру: дяди дома не оказалось, но у него гостил сын преподобного Мейбоома (брат Маргреет), морской офицер, его подруга, а также юноша Мидделбек, который сколько-то времени провел в Лондоне и собирался туда вернуться.
В десять часов вернулся дядя, промокший насквозь, потому что в тот вечер шел сильный дождь, и у меня случился долгий разговор с ним и тетей, потому что за пару дней до этого их навестил Мендес (не стоит часто бросаться словом «гений», даже если веришь, что на свете их больше, чем многие предполагают, но Мендес действительно совершенно замечательный человек, и я рад и благодарен, что мне довелось с ним соприкоснуться) и, к счастью, не отозвался плохо [обо мне], однако дядя принялся меня расспрашивать, не сложно ли мне, и я признался, что очень сложно и что я делаю все возможное, чтобы быть стойким и готовым ко всему. Тем не менее он воодушевил меня. Но остаются эти ужасные алгебра с геометрией; ладно, посмотрим, после Рождества я буду брать уроки по этому предмету – иначе никак.
Я держусь за церковь и книжные магазины; если у меня получается придумать себе там дело, то я этим пользуюсь, так, например, вчера я побывал в лавках у Схалекампа и у К. Л. Бринкмана на улице Хартестраат (магазин Схалекампа действительно интересен) и купил там пару карт Преподавательского общества, которых существует всего около ста, по стюйверу[50] штука, в том числе карту Нидерландов во всех возможных исторических эпохах. (В прошлом визиты в книжный магазин очень часто поднимали мне настроение и напоминали, что в мире есть приятные вещи.)
В воскресенье я был на утренней службе и после этого – во Французской церкви, где я прослушал великолепную проповедь преподобного Гагнебина «Дом в Вифании». «Une seule chose est nécessaire & Marie a choisi la bonne part»[51]. У этого преподобного Гагнебина приятная внешность и достойная голова, и в его лице есть что-то от мира Божьего, который превыше всякого ума. Мне думается, в нем есть что-то от священника с картины «Последние жертвы террора» или от скромного и верного слуги с гравюры «Подруги в пансионе».
Та картина Израэльса, которую ты описываешь, должно быть, великолепна, я вполне могу представить ее себе по твоему ясному рассказу. Видел маленькую картину его кисти у К. М., а также картину Мауве, красивую: «Пастух с отарой овец в дюнах».
Кроме того – хорошее, жизнерадостное письмо из дому: похоже, что дела в Принсенхаге, к счастью, идут на поправку. Я очень жду Рождества, привези с собой всякой всячины как можно больше, это будет полезно нам всем. Не торопись с отправкой табака, у меня еще есть запас, это хорошее и необходимое подспорье в учебе.
Написал длинное письмо Гарри Гледуэлу, которое ушло сегодня, кланялся ему от тебя. Если у тебя будет возможность, подумай о Мишле, ты в курсе, о чем я, и о Ж. Бретоне, но ты знаешь, для чего это и что это не к спеху, и в крайнем случае это может подождать до Рождества. Теперь мне нужно приступать к работе, и к тому же на бумаге почти не осталось места. Будь здоров, напиши, если будет возможность; приложенную к твоему письму расписку я передал дяде. Он, дядя и тетя Стрикеры кланяются тебе. Поприветствуй от меня тех, с кем ты делишь крышу над головой, и, если представится возможность, Мауве и его жену, Терстехов, ван Стокумов (как у нее дела?), Хаанебеков и Борхерса, если встретишь. Да будут благословенны все дела твои, сил и бодрости в эти осенние дни, и пусть поскорее наступит Рождество и придет час, когда мы вновь будем вместе, прощай, мысленно жму руку, и верь мне, остаюсь навсегда
твой крепко любящий брат Винсент
Видел две репродукции [картин] Габриэля Макса: «Воскрешение дочери Иаира» и «Монашку в монастырском саду», мне очень понравилось, особенно первая.
Ты знаешь гравюру по картине Ландсира, – по-моему, она называется «Горец»? На вершине горы, во время метели – шотландский горец с орлом в руке, которого он недавно подстрелил.
137 (116). Тео Ван Гогу. Амстердам, воскресенье, 9 декабря 1877
Амстердам, 9 декабря 1877
Дорогой Тео,
мне не хотелось долго ждать, чтобы написать тебе, в первую очередь потому, что я должен поблагодарить тебя за три вещи. Во-первых, за твое прекрасное письмо на четырех страницах: этим ты доставил мне наивысшее удовольствие, потому что приятно чувствовать, что где-то живет и ходит по миру твой брат; когда думаешь о многом и многое предстоит осуществить, иногда испытываешь такое чувство: где я, что я делаю, куда я направляюсь? Начинает кружиться голова, и тогда так хорошо знакомый голос или, вернее, почерк делает так, что ты вновь чувствуешь твердую почву под ногами.
Далее я должен поблагодарить тебя за издание «Galerie Contemporaine», посвященное Эд. Фреру. Это очень интересно, и я доволен, что оно теперь у меня есть. А также благодарю тебя за 10 почтовых марок, это поистине слишком много – не стоило так много присылать. От всего сердца жму тебе руку за все.
Теперь хочу рассказать кое-что о празднике св. Николая: я получил славное письмо из Эттена, и с ним пришел банковский чек на покупку пары перчаток. Однако они у меня уже имелись, поэтому на эти деньги я купил себе нечто иное: карту Стилера, а именно отдельную карту Шотландии. Сейчас я могу купить их по отдельности у Сейффардта, но такая возможность, пожалуй, будет не всегда. Ту карту я перерисовал, так что она у меня теперь в двойном экземпляре. И так как я хотел сделать подарок на Рождество Гарри Гледуэлу, то я надеюсь послать ему ее через тебя и что ее добавят в ящик, если таковой будет отправлен в Париж. Дом следует строить на камне: Шотландия, Нормандия и Бретань довольно скалисты, посмотри еще раз большую карту Шотландии, когда ее получишь. Если сравнить труд учебы с постройкой дома, а эти месяцы – с фундаментом, то в его основании заложены камни.
Но это все к слову, а теперь вернемся к упомянутому вечеру. От дяди Кора я получил «Надгробные речи» Боссюэ в очень хорошем и довольно удобном издании, очень полном, оно также включает прекрасную проповедь о Павле на тему «Когда я немощен, тогда силен». Это превосходная книга, на Рождество ты ее увидишь, до сегодняшнего дня я с большим удовольствием носил ее с собой в кармане, но пришло время это прекратить, чтобы с ней ничего не случилось. От Мендеса я получил произведения Клаудиуса – тоже хорошая и дельная книга, – послал ему «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, надписав книгу в начале: «В Нем нет Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского, но Христос есть все и во всех». От дяди Стрикера – коробку сигар. Знаешь, что я с ними сделал? Роосы всегда так добры ко мне, и я как раз думал, нет ли у меня чего-нибудь, что я мог бы им послать, и тогда эта коробочка сигар меня выручила. А вечером я нашел на своем столе письмо от дяди Яна. Побывал у Фоса и Кее, где опять встретил дядю и тетю Стрикер, однако я не мог там задержаться, потому что с 8:10 у меня были занятия с Тейшейрой[52]. Дядя Ян был в тот вечер у дяди Кора.
Этим утром побывал на службе у дяди Стрикера, а именно в церкви Эйландскерк, дядя Кор там тоже присутствовал. Проповедь была на тему «Во свете Твоем мы видим свет».
Всегда приятно пройтись в сторону этой Эйландскерк. Сегодня днем я еще раз прогулялся вокруг Английской церкви, у меня при себе были упомянутые карты тех скалистых стран, потому что мне показалось, что между ними и церквушкой есть определенная связь.
«Господня церковь на скале»: это строчка из псалма, который пели сегодня утром, этот сюжет встречается и у Рёйсдаля, а Милле изобразил его на картине, которая находится в Люксембургском дворце.
Это ты хорошо придумал: нанести на карту Бретани названия и т. п. Тебе известно, что я тоже так сделал с той картой, которую зарисовал. Привези ее с собой на Рождество, тогда мы сможем сравнить результаты. Просто сделай это, потому что так будет правильно.
Ты говоришь, чтобы я заехал в Гаагу по пути в Эттен, мне бы этого хотелось. Будет ли возможность остановиться на одну ночь у Рооса? Если да, можешь мне об этом не сообщать, я буду рассчитывать на то, что это возможно в случае необходимости. Я бы с удовольствием вновь увидел твою комнатку и дерево с вьюном, надеюсь, что это случится и что я смогу уехать отсюда достаточно рано.
Не могу описать, с каким нетерпением я жду Рождества. И надеюсь, что папа будет мной доволен.
Сегодня стояла такая чудесная погода и было так красиво среди кустов живой изгороди у церкви, когда начали сгущаться сумерки.
На этой неделе или, вернее, на прошлой беседовал с Мендесом на тему «Кто не возненавидит самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». Он уверял, что это слишком громкое высказывание, но я стоял на своем, утверждая, что это простая истина, и разве не сказал Фома Кемпийский, что надо знать и презирать себя?
Когда мы смотрим на других, тех, кто лучше нас и достиг большего, то довольно скоро начинаем ненавидеть собственную жизнь, потому что она не так хороша, как жизнь других. Посмотри на такого человека, как Фома Кемпийский, – ведомый любовью Христа, он написал настолько искреннюю, простую и честную книгу, какую не многие смогли создать до и после него. Или в другой области: посмотри на работы Милле или Стилера или на «Большие дубы» Жюля Дюпре. Они добились этого: «Да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного», и папа тоже такой человек; и видишь ли, лучшее, что мы можем сделать, – это зорко следить за такими [людьми] и искать в надежде найти. И верить в то, что слова папы справедливы, что Господь слышит и внемлет тому, кто молит Его: «Господи, я бы очень хотел быть усердным».
Желаю тебе сегодня хорошо провести воскресенье, как бы мне хотелось быть с тобой. Дядя Ян уехал в Харлем, так что этим вечером я буду один, но мне предстоит чрезвычайно многое сделать. Ты меня очень порадовал этим изданием об Эд. Фрере. Работая у Гупиля, я однажды сам его видел, в нем есть что-то очень незамысловатое. «Наконец он победил», – написано в его биографии, и да случится это в один день и с нами, это может произойти, и будет правильно, если мы станем повторять: «Я не отчаиваюсь».
Человек не может получить все сразу, и многие, кто достиг в чем-то большого успеха, прошли долгую, сложную подготовку, ставшую камнем, на котором был построен их дом.
Человек порочен по своей природе, в лучшем случае он – вор, однако он может, при Божьем наставлении и благословении, стать чем-нибудь ценным; так для Павла наступил день, когда он c откровенностью и верой смог сказать Ироду: «Молил бы я Бога, чтобы не только ты, но и все слушающие меня сегодня сделались такими, как я, кроме этих уз».
Благодарю за то, что ты пишешь о литографиях. Еще кое-что: ты послал также две парные [гравюры] «Христос Утешитель» и этим очень порадовал меня.
Было бы славно, если бы у тебя появилась та карта Шотландии, тогда у тебя было бы три вещи из того атласа, а пословица говорит: Бог любит троицу. Поэтому рассчитывай на то, что ты ее получишь, и ни в коем случае не покупай ее сам: я сначала хотел послать тебе ту, что сейчас отправляется к Гледуэлу, – я вижу свою обязанность в том, чтобы время от времени давать ему о себе знать; надеюсь, что на Рождество он сможет поехать в Льюишем. Тебе известна та картина Кейпа здесь в музее: традиционная голландская семья? Когда он ее увидел, то надолго остановился и стал рассматривать, а потом рассказал о the house built on the rock[53] и о своем доме в Льюишеме. У меня есть свои воспоминания о доме его отца, и мне будет непросто это забыть. Под этой крышей живет много сильной и великой любви, и ее огонь все еще горит в нем, ибо не умерла она, но спит.
Сейчас я должен поторапливаться, потому что мне нужно приступать к работе. По всей вероятности, на следующей неделе я приеду в Гаагу, возможно в четверг или позже, мне нужно убедиться, что это никак не помешает моим занятиям. Из Гааги я надеюсь отправиться в Дордрехт, и, если у тебя получится уехать еще в субботу вечером, мы встретимся там на вокзале.
Я остановлюсь у Рооса на два дня: раз я все равно еду в Гаагу, будет неплохо задержаться подольше и навестить кого-нибудь.
В каком-то смысле жаль, что Мауве переезжает, я надеюсь, что мы вместе еще побываем у него, как в тот вечер прошлой весной, это было довольно мило.
Позаботься о том, чтобы мой визит не доставил Роосам особых хлопот: если я не смогу у них переночевать, ты, не спрашивая их, узнаешь об этом и напишешь мне, а я буду иметь это в виду; если же это будет возможно, сообщи ему [о моем приезде] за день до этого.
Я желаю тебе всего наилучшего и благословения в труде. У тебя будет много работы, но, вообще-то, следует быть благодарным за занятость и сложности и все подобные вещи больше, чем за что-либо иное, потому что именно благодаря такой длительной подготовке мы развиваемся. Всем сердцем надеюсь, что в субботу ты сможешь приехать, потому что дома хотят, чтобы мы в воскресенье перед Рождеством уже были в Эттене. Итак, до свидания; если я больше ничего от тебя не услышу, то приеду в четверг или пятницу, 20 или 21 декабря.
Я опять повесил «Анну Бретонскую» – ту страницу из «Курса рисунка»; да, человек по своей натуре порочен, в лучшем случае он – вор, но в ходе жизненной борьбы он может стать более достойным существом; более достойное существо – эти слова пришли мне на ум, когда я долго стоял и смотрел на выражение лица Анны Бретонской, дочери короля, то выражение, которое заставляет также вспомнить слова: «one of Sorrows and acquainted with grief; sorrowful yet always rejoicing»[54].
Прощай, кланяйся всем твоим домашним от меня и верь мне,
твой крепко любящий брат Винсент
143 (121). Тео Ван Гогу. Амстердам, среда, 3 апреля 1878
Амстердам, 3 апреля 1878
Я вновь думал о том, что мы с тобой обсуждали, и невольно вспомнились слова: «Nous sommes aujourd’hui ce que nous étions hier»[55]. Это не означает, что мы должны остановиться и не пытаться развиваться, – наоборот, это должно стать поводом для действия и поисков.
Но чтобы сохранить верность этим словам, нельзя отступать, и если человек начал смотреть на вещи незамутненным и доверчивым взглядом, то невозможно отказаться от этого или уклониться.
Те, кто сказал: «Nous sommes aujourd’hui ce que nous étions hier», – были honnêtes hommes[56], что видно по созданной ими конституции, которая останется на все времена и о которой было сказано, что она написана божественным лучом и огненным перстом. Хорошо быть «honnêtes hommes» и прилагать все усилия, чтобы быть лучше – и частично, и целиком, и, если ты веришь, что следует быть «homme intérieur et spirituel»[57], ты на правильном пути.
Если быть уверенным, что принадлежишь к их числу, можно спокойно и неторопливо продолжать свой путь, не сомневаясь в хорошем исходе. Некогда один человек пришел в церковь и спросил: «Может ли статься, что мое рвение меня подвело, что я выбрал неверный путь и все время поступал неправильно, ах, если бы я только мог избавиться от сомнений и быть полностью уверен, что одержу победу и добьюсь успеха». И тогда ответил ему голос: «А если бы ты знал наверняка, что бы ты сделал? Поступай так, будто знаешь точно, и не будешь постыжен». Тогда человек продолжил свой путь – не неверующим, а верующим – и вернулся к своей работе, не испытывая сомнений и не колеблясь.
Что касается стремления стать homme intérieur et spirituel, разве невозможно в себе развить эти качества с помощью знания истории в целом и отдельных личностей всех времен в частности: от библейской истории до истории революции, от «Одиссеи» до книг Диккенса и Мишле? И разве невозможно почерпнуть что-нибудь из произведений таких [мастеров], как Рембрандт, или из «Сорной травы» Бретона, «Часов дня» Милле, «Предобеденной молитвы» де Гру или Бриона, из «Новобранца» де Гру (или, например, Консьянса) или из его «Аптекаря», из «Больших дубов» Дюпре или даже из мельниц и песчаных равнин Мишеля?
Именно благодаря упорству и постоянству в подобных мыслях и вещах ты впитываешь правильную закваску – «нас огорчают, а мы всегда радуемся», – и это станет очевидным, когда придет время собирать урожай нашей жизни, плоды трудов праведных.
Божественный луч не всегда освещает нас, иногда он скрывается за облаками, а без этого света человек не может жить, он ничего не стоит и не способен сделать ничего хорошего, и тот, кто утверждает, что жизнь без веры в этот высший свет возможна, и не пытается найти его, будет разочарован.
Мы с тобой довольно долго говорили о том, что означает для нас долг и как нам добиться чего-то стоящего, и сразу пришли к выводу, что наша главная цель – получить определенную должность и профессию, которой бы мы могли посвятить себя целиком.
Полагаю, мы единодушны в том, что в первую очередь следует обращать внимание на итог и что победа, одержанная после целой жизни труда и борьбы, ценнее той, что достигается быстрее.
Тот, кто живет честно и, испытав настоящие трудности и разочарования, остается не сломлен, более ценен, чем тот, кому везет и кто не знает ничего, кроме относительной удачи. Ибо в ком отчетливо проявляется нечто более высокое? В том, к кому относятся слова: «Laboureurs votre vie est triste, laboureurs vous souffrez dans la vie, laboureurs vous êtes bienheureux»[58], – в том, в ком есть признаки того, что он «toute une vie de lutte et de travail soutenu sans fléchir jamais»[59]. Следует пытаться стать такими.
Так что мы продолжаем наш путь, «undefessi favente Deo»[60].
Что до меня, я хочу стать хорошим проповедником, который сможет сказать что-нибудь путное и принести пользу в этом мире, и, возможно, все же хорошо, что моя подготовка продлится довольно долго и я смогу твердо укрепиться в своих убеждениях прежде, чем буду призван говорить об этом с другими. Будет благоразумно собрать много того, что принесет пользу людям, прежде чем приступать к работе.
Давай продолжим в тиши все испытывать и хорошего держаться, всегда стараясь узнать больше полезного и приобретая новый опыт.
Слабо-волие полезно, если пишется в два слова: слабость есть в каждом человеке, у каждого есть причина для этого, но при этом человек должен обладать волей, и чем она сильнее, тем лучше, и прав тот, кто никогда не отчаивается.
Если мы хотя бы попытаемся жить честно, все у нас будет хорошо, даже если мы неизбежно столкнемся с настоящим горем и разочарованием и, вероятно, совершим серьезные ошибки и проступки, но справедливо сказано, что лучше быть тем, кто пламенеет духом, пусть и совершая больше ошибок, чем тем, кто ограничен и слишком осторожен. Любить как можно больше – это правильно, потому что в этом заключается настоящая сила, и тот, кто многое любит, многое делает и многое способен вынести, а то, что делается с любовью, делается хорошо. Если тебя взволновало то или иное произведение, взять хотя бы «Ласточку», «Жаворонка», «Соловья», «Осенние надежды», «Я вижу некую даму», «Люблю этот маленький странный город» Мишле, это происходит потому, что оно было написано от самого сердца, в простоте и нищенстве духа.
Лучше быть немногословным, выбирая такие слова, которые будут иметь смысл, чем произносить длинные речи, наполненные пустыми звуками, которые легко говорятся, потому что не имеют никакого смысла.
Любовь – лучшая и благороднейшая вещь в человеческом сердце, в особенности когда она проверяется жизнью, как золото проверяется огнем, счастлив и уверен в себе тот, кто много любил, пусть он колебался или сомневался, но если он сохранил божественное пламя и вернулся к тому, каким был в начале, то и не умрет вовек. Если человек постоянно любит то, что заслуживает любви, и не растрачивает свою любовь на совершенно незначительные, ничтожные и бездушные вещи, он постепенно становится более проницательным и сильным. Чем раньше человек станет искусным в той или иной должности и специальности и выберет относительно самостоятельный образ мыслей и действий, чем больше будет придерживаться четких правил, тем скорее он приобретет сильный характер и избежит духовной ограниченности.
Будет мудро придерживаться этого, ибо жизнь очень коротка, а время быстротечно. Если человек преуспел в чем-то и хорошо разбирается в каком-то деле, у него одновременно появляются понимание и знания во многих других областях.
Иногда полезно чаще бывать на людях и общаться с ними, и порой мы даже обязаны и призваны это делать, или это может быть способом «de se jeter dans le travail sans arrière pensée et de toutes ses forces»[61], но тот, кто предпочитает работать в тишине и чей круг друзей ограничен, крайне осторожно относится к людям и миру. Никогда не стоит верить в то, что человек преодолеет свой путь без труда, забот или препятствий, не стоит и облегчать себе жизнь. И даже в самом просвещенном обществе, в лучшем окружении, при лучших обстоятельствах человек должен сохранять нечто от изначальной природы Робинзона Крузо или первобытного человека, ибо иначе в нем не будет корня, а огонь в его душе никогда не должен затухать, этот огонь следует поддерживать, он всегда может пригодиться. И тот, кто нищенствует, и тот, кто любит, обладает огромным богатством и станет все отчетливее слышать голос совести. Тот, кто слышит этот голос, лучший подарок Господа, и следует ему, в итоге обретет друга и никогда не будет одинок.
Счастлив тот, кто верует в Бога, потому что он, хоть и не без труда и горя, преодолеет все сложности жизни. Нет ничего лучшего, чем во всех обстоятельствах, везде и всегда сохранять мысль о Боге и пытаться почерпнуть больше знаний о нем как из Библии, так и из иных источников. Правильно верить в то, что во всем присутствует чудо, что все лучше, чем человек способен представить, потому что это правда; хорошо оставаться чувствительным и кротким и смиренным сердцем, хотя зачастую подобные чувства приходится скрывать, потому что этого требуют обстоятельства; хорошо разбираться в тех вещах, которые утаены от мудрых и разумных мира, но от природы открыты бедным и простым, женщинам и младенцам. Ибо разве можно познать нечто лучшее, чем то, что Бог от природы вложил в человеческую душу, то, что в основании каждой души живет и любит, надеется и верит, если только не уничтожается злонамеренно? Человек испытывает потребность по меньшей мере в бесконечном и удивительном, и будет правильно, если он не станет довольствоваться чем-то меньшим и не успокоится, пока не получит желаемого.
Это откровение, которое высказано в работах всех великих мужей: всех тех, кто заходил немного дальше в своих размышлениях, искал чего-то большего, усерднее трудился и больше любил, чем остальные, – всех тех, кто пускался в плавание по глубинам житейского моря. Чтобы поймать что-нибудь, мы должны заплыть на глубину, и если, проработав ночь напролет, мы ничего не поймаем, будет правильно не сдаваться и на заре еще раз закинуть сети свои для лова.
Давай же попросту – каждый в своей манере – спокойно следовать свету «sursum corda»[62], зная, что мы – такие же, как остальные, а остальные – такие же, как мы, и что хорошо иметь любовь между собою, любовь лучшего вида, которая всему верит и всего надеется, и все переносит, и никогда не перестает.
И не слишком расстраиваться из-за своих изъянов, ибо их отсутствие все же является недостатком, и тот, кто считает себя совершенным мудрецом, должен начать все сначала и стать безумным.
Nous sommes aujourd’hui ce que nous étions hier, а именно «honnêtes hommes», которые должны пройти испытание огнем жизни, чтобы обрести еще бóльшую внутреннюю силу и утвердиться в том, кем они являются, Божьей милостью, от природы.
Пусть и с нами так будет, мой мальчик, я желаю тебе хорошей дороги, и да сопутствует тебе во всем Господь, и пусть тебе удастся то, что я пожелал, крепко пожав твою руку перед отъездом.
Твой крепко любящий брат Винсент
В комнатушке воскресной школы на [ул.] Барндестеег очень слабый огонек, я позабочусь, чтобы он горел, не угасая; кстати, если я не стану этого делать, то не думаю, что Адлер – такой человек, который даст ему потухнуть.
