Виктор Васильевич Ананишнов
Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2
И надолго, если не навсегда, будет похоронена под холмами тайна и ужас ходоков во времени – мешок Сола.
Часть пятая
Зов настоящего
Если сосуд недостаточно чист, скиснет всё, что бы ты в него не влил.
Гораций
Monstrum horrendum, informe, ingens, cui lumen ademhtum.
(Чудовище страшное, гнусное, огромное, лишённое зрения)
Вергилий
Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.
А. Н. Радищев (В. К. Тредиаковский)
Приглашение Симона
– Всё-таки, Ваня, ты ходок во времени не от мира сего, – сидя перед Толкачёвым в позе ответственного лица, с лёгкой укоризной выговорил Симон и поглаживал колени ладонями. – Неужели безделье и бесцельное лежание на диване лучше забав и красот прошлого и будущего миров? Неужели ты так и не определил своего настоящего, постоянного места во времени? Нам, по сравнению с тобой, простым ренкам и вертам это если не простительно, то хотя бы не возбраняется. Тем более что большей частью среди нас безграмотные люди, не видящие дальше своего носа. У них интересы непритязательные, и чаще всего – на уровне представлений обывателей. Но ты-то, Ваня? Ты!
– Хочу и лежу, – буркнул Иван, удобнее устраивая под бок подуш-ку. – Чем плохо?
Иван после первого неудачного поиска Напель ко второму приступать не торопился. Не то что бы отпало желание, а подступило какое-то безвольное состояние, когда тоска подбирается к самому горлу, а сделать что-либо против неё нет ни желания, ни сил.
– Ничем, конечно. – Симон помолчал немного, прищуривая левый глаз. – Но странно…
– Ничего странного… Моё дело…
– Ну-ну, Ваня! Естественно, твое дело… И всё-таки… Ладно. А смог бы сходить со мной?
– Куда?
– Недалеко. В начало века, во Францию.
– Зачем?
Симон поднял брови.
– Увидишь.
– Кота в мешке подсовываете. Находился уж… – лениво заявил Иван и поменял позу на более удобную. И глаза прикрыл. Но тут же их открыл и осмысленно глянул на Симона. – А впрочем, давайте схожу. Посмотрю, что Вы делаете… Именно Вы делаете или чем занимаетесь, когда не наставляете меня на путь истины. Сколько знаю Вас, Симон, знаю как своего Учителя, а чем Вы и вправду занимаетесь вообще, даже не догадываюсь. Я имею в виду, как человек, как ходок во времени.
– Всем помаленьку, – увёл в сторону глаза Симон.
– Вот именно. Помаленьку. Наверное, тоже, как все ходоки, мышиной вознёй занимаетесь? Но те безграмотные, а Вы, Симон? Вы!.. – Иван явно подражал интонации Симона, когда он высказывался по его поводу. – Чем бы ни тешиться, лишь бы вид создавать. Так, что ли?
Симон осуждающе покрутил головой, переглянулся с Сарыем. Тот потупил, как блудливая кошка, осоловелые после недавнего сна глаза.
– Однако, Ваня! – нахмурился Симон и сдержанно вздохнул. – Лежишь и злишься на всех от безделья. Даже девушку свою не ищешь… Извини, извини… Конечно, это опять же твоё дело.
Они надолго замолчали.
– А и вправду, Симон, что Вы, именно Вы, делаете?
– Как тебе сказать, – Симон произвёл несколько пассов над коленями. – Кое-чем занимаюсь сам, решаю некоторые вопросы ходоков, иногда по просьбе нашего института. Уточняю историческую правду. Делаю некоторые сопоставления. Иногда исправляю…
– Что? – Иван сел и подался к Симону. – Историческую правду?
Симон от его резкого движения даже слегка отшатнулся.
– Ваня, когда ты научишься вначале слушать, лишь потом высказываться? Да ещё в такой манере?
– Вы же меня сами спровоцировали на вопрос, оборвав фразу. Вот я и подумал… Не вмешиваетесь же Вы в сам ход истории или в частную жизнь людей?
– Сложный вопрос, – задумчиво протянул Симон. – В принципе, конечно, нет. Но некоторые последствия, – он запустил палец под воротник рубахи и покривил лицом, – негативные или положительные… впрочем, тут с какой стороны смотреть… от нашего целенаправленного проявления в прошлом порой возникают некоторые… как бы сказать? Несуразицы, что ли. Вот их-то мы и исправляем.
– А-а! Это куда ещё ни шло… Хотя, любое вмешательство, а тем более исправление исторической… неправды… что ли… тоже вещь спорная.
– Я с тобой полностью согласен.
– А сегодня что Вы намерены делать в начале века?
– Как раз исправлять, если удастся, нежелательную аномалию, в которой я сам и виноват. Теперь, к сожалению, мне уже одному не справиться. Там теперь твои специфические, так сказать, способности нужны.
– Походим, посмотрим?
– Да нет. Там твои физические данные и навыки рукопашного боя могут понадобиться.
Иван потянулся, напрягая сладко дремлющие мышцы. Ощутил в теле силу. Простонал от удовольствия,
– Это мы могём, – с ленцой в голосе сказал он о себе во множественном числе.
– Смотрю я на тебя, Ваня, и думаю, что все твои неурядицы от элементарного здоровья.
– Элементарного здоровья нет.
– Я о тебе.
– Обижаешь, Симон.
– Разве тебя можно обидеть? Не похоже что-то.
– Ещё как можно… Ты говоришь, мои физические данные нужны. Подраться… Стой! Надеюсь, не убийство какое-то задумано?
– Ты забыл: наш девиз – не убей!
– Ха! Вон церковники тоже говорят, вспоминая о заповеди «не убий», а танки и пушки святой водой кропят, и благословляют… Посмотришь на таких миротворцев, плюнуть хочется!
– Я похож на попа?
– Хорошо, что нет… Тогда идём к этой… аномалии.
Симон покривил в усмешке губы.
– Нет, Ваня. Не сразу. Ты что, в шлёпанцах собрался явиться к ли-цу с аристократическими замашками? А именно к нему мы с тобой и доном Севильяком как раз и должны направиться. Посмотри на меня. – Иван видел перед собой как всегда элегантно одетого Симона. – Вот-вот… Но даже я не готов. Хотя бы эта рубашка… – он опять пальцем поправил воротник, словно тот его душил.
Иван снова недоверчиво оглядел его.
Костюм на нём с иголочки цвета морской волны, пиджак с зауженной талией, накрахмаленная рубаха с перламутровыми пуговицами в уголках воротника. Хорошо подобранный галстук. Сверкающие штиблеты – полудой горят. В петлице пиджака белая роза в росинках. Волосы зачёсаны с идеальным пробором: вдоль по черепу, словно шелковистая ниточка переброшена.
– Ничего себе, Симон! – с недоверчивым изумлением проговорил Иван. – Вы и сейчас богатым женихом или лордом каким-нибудь на все сто выглядите.
– Ваня, ты как был прорабом, так и остался, – с осуждением сказал Симон. – Вот потому-то тебе даже обычный галстук, надетый к рубахе, уже кажется верхом моды. Тебе бы из джинсов не вылезать, да свитер не снимать. И эти твои кирзовые сапоги… А в том времени, куда мы пойдём, носили несколько не то, что на мне. Я это имел в виду, говоря о своей неготовности.
– Ясно. – Иван, чувствуя прилив сил, решительно поднялся с дивана. – Наши действия?
– Пока никаких особых действий. Просто следуй за мной. В год ты-сяча девятьсот второй.
– В шлёпанцах?
– Пока не важно в чём.
– Ну вот! Только что предупредили, что в них нельзя…
– Это было к слову. Надеюсь, ты оденешься.
– А дон Севильяк?
– Он знает, где нас ждать.
Уже спустя несколько не долгих минут в комнате повисла тишина.
Симон и Иван стали на дорогу времени, а Сарый тут же занял покинутое ложе – и заснул сном праведника.
Щёголи начала века
Дон Севильяк, сверкая алмазной брошью в галстуке, набычась, оглядывал себя в зеркале. Вид у него был явно настроенный на немедленные какие-то действия.
– Как я, Ваня?
– Нет слов, – не покривил душой Иван, поскольку дон Севильяк неотразимо блистал красотой лица, мощью фигуры и одеяния. – А как я?
– Тебя, Ваня, не стыдно везти на выставку породистых аристократов, – напыщенно сказал дон Севильяк, – если бы, конечно, такая выставка существовала.
– Нашёл породистого. Да ещё аристократа, – довольно проворчал Иван, крутясь перед другим зеркалом. – Отец мой в тринадцать лет работать плотником стал. Это потом он мореходку закончил… И меня рубанок держать научил… Как костюм, спрашиваю?
– Вполне, – одобрил подошедший Симон. – Только чувствуй себя в нём непринужденнее. Примерь шляпу… Прекрасно. Теперь надень другой костюм… Ваня, позабудь свои прорабские привычки. Там, может быть, хороши сапоги и непромокаемая куртка. Как в поле ходьбы… А здесь мы не на стройке и не на дороге времени…
– Заметил, – ворчливо отозвался Иван. – Вас бы хоть раз заставить подняться на мачту вручную, как говорят монтажники… Хотя бы метров на двести… Но мне этот костюм нравиться. Зачем второй-то?
– Ваня, перестань!
Хозяин заведения, немногословный, понимающий всё с полунамёка, низкорослый, но широкий в кости человек – Антон Руже – положил перед Толкачёвым новую смену. Узкие брюки в широкую синюю полоску и удлинённый узкий пиджак цвета персидской сирени с белым кантом на лацканах и полах. Наряд дополнила шляпа, в цвет пиджаку, с белым шнуром по кругу.
Иван разглядывал себя. Это надо было видеть самому. Щёголь начала века, каких он знал лишь по кино, предстал перед ним в зеркальном отражении.
– Трость! – вспомнил он вслух.
И трость появилась в его руках!
Тонкая, изящная, лаковая, под рост.
Белые перчатки бархатисто стиснули кисти рук.
– Так и пойдем, – удовлетворённо объявил Симон. – Остальное, Антон, доставь, пожалуйста, в известное тебе место.
– Всё будет сделано, господа.
Руже предупредительно и с полупоклоном распахнул неширокую выходную дверь перед ходоками. Весело прозвенел колокольчик.
– Все будет сделано, господа, всегда рад вам услужить, – сказал он в спину богатым заказчикам.
Толкачёв шагал неторопливо по многолюдной улице весеннего Парижа и наслаждался.
Ещё бы! Втроём они привлекали внимание даже такой избалованной публики как парижане. Могучий дон Севильяк направо и налево отвешивал учтивые поклоны, а сосредоточенный Симон, идя между высокими спутниками, как бы замыкал эту удивительно привлекательную пару замком, не давая ей распасться.
Мужчины поглядывали на них с уважением, а дамы откровенно дарили улыбки.
Ивану нравилось так идти.
Не зная ещё подробностей предстоящего дела, он и не торопился что-либо узнать, оно казалось не слишком трудным, зато антураж, созданный Симоном вокруг него, придавал всему окраску значительности и таинственности.
И это тоже нравилось Ивану.
Не то что, потея и хрипя, протаскивать аппаратчиков сквозь барьер, уподобляясь волу, впряжённому в тяжело нагруженную телегу. Или неприятности на дороге времени, а хуже того – клетка одного из Подарков…
Надо позабыть о таких неприятностях!
Возможности ходоков раскрывались, как ему казалось в эти прекрасные минуты, со своей беззаботно-радостной стороны. Может быть, на нечто подобное намекал Сарый, беседуя с ним? Осесть прямо тут бы, в Париже, прохаживаться вот так, посматривая на всех свысока. Обжиться. Завести знакомства…
А что? Над головой синее небо, ещё не слишком закопчённое дымом труб бесчисленных заводов. Никаких тебе страстей-мордастей предстоящих в будущем мировых войн и атомного дамоклова меча. Прожить тут годик-два, потом податься куда-нибудь в другие места.
На то и Симон намекал…
Иван думал так, но знал свою натуру.
Из дома своего, и из времени, в котором родился и вырос и которое знал и любил, он никуда, пожалуй, не уйдёт. За длительный уже период хождений по дороге времени убедился в этой своей привязанности. Пусть к его времени люди пережили и газовые атаки, и камеры, и страшные войны, и атомную бомбардировку-предупреждение, но…
Ивану трудно было бы сформулировать даже для себя чувство, охватывающее его, когда он думал о своих возможностях уйти на житие в другие исторические времена. Такая свобода выбора ещё больше привязывала его к своему времени. Он пока не совсем понимал своего предназначения и не сказал себе о необходимости борьбы в той точке зоха, которая была ему всего ближе и роднее. Но в нём уже подспудно зрело некое решение, касающееся и его самого и ходоков-современников, и других людей, то ли ожидание глобальных перемен в своём статусе, как ходока во времени…
Дом, куда их привёл и поселил Симон, – трехэтажный, горчично-серый – ничем не отличался от других домов на улице. Комнаты обставлены просто, без лишних предметов. Столы, кровати. Цветы на подоконнике. Но несмятые постели и отсутствие мелких вещей, чистота столов и свежесть цветов придавали комнатам нежилой вид и наводили на мысль, что постояльцы находятся здесь недавно и временно.
– Однажды, Ваня, я познакомился со скромным молодым человеком, – прохаживаясь по ковровой, слегка вытертой, дорожке, рассказывал Симон. – Вернее, скромным он мне показался. И тихим. И это при его феноменальной физической силе. Узнав его поближе, мы, я и другие ходоки, установили его способность проникать во времени. Совсем не глубоко. Лет на триста. К тому же он оказался текивертом… Но довольно подвижным на дороге времени. Я сам научил его ходить во времени. Правда, для теки ходьбы как таковой нет, а есть погружение. Так вот, я научил его погружаться во время. Он был благодарен мне. Я же рад случайному знакомству, закончившемуся так славно. Потом я не видел его и не слышал о нем лет десять. Да, независимых… Потому и забывать о нём стал. Как вдруг узнаю от знакомых в семнадцатом веке о набегах некоего имярека из будущего. Как узнали, что из будущего?… Сам якобы похвастался. Но это к делу не относится. Стали жаловаться на похищения золота, произведений искусства… Мне досталось разматывать порочный клубок. Дёрнул за ниточку – и вышел на Аранбаля, того самого, тихого и скромного человека, текиверта, выпестованного, по сути дела, мною… Да-а… – Симон остановился, задумался. – Он сильно изменился со времени нашей последней встречи. Стал религиозным до фанатизма, а о хождении во времени у него появилась своя философия. И этот святоша, презрев все законы, вложенные в него мною, да и верой, воровством и разбоем за счёт прошлого смог создать тот самый первичный капитал, который позволил ему уже в виде респектабельного дельца богатеть на эксплуатации людей… Нет, Ваня. Здесь как раз именно эксплуатации. Беззастенчивой… Не будем дискутировать о прелестях той или иной системы… При новой встрече я ему кое-что напомнил. Но он теперь и не тихий, и не скромный, так что не очень-то меня понял. Сейчас он, погружаясь на десятилетие в минувшие годы, по дешёвке скупает ценные бумаги, которые вскоре повышаются в цене. Так он нажил миллионы. Я его предупредил о возможных для него неприятностях с нашей стороны. Он не внял моим словам. Наступила пора его остановить. Дорога времени не для проходимцев.
– Сурово, но справедливо, – дежурной репликой заметил Иван, вполне согласный с Симоном, что таким, как Аранбаль, нет места среди ходоков. – Пиратам во времени делать нечего!
– Ты правильно понял мою заботу.
– Так-то оно так, – засомневался все же Иван в правомочности вмешательства в дела и жизнь Аранбаля, да и в способности ходоков чем-либо воспрепятствовать его разбою на дороге времени. Спросил: – Но что ему теперь можно сделать?
– Сделать банкротом, например, изъяв у него ценные бумаги.
– Не слишком ли просто?
Симон подумал, прежде чем ответить.
– Пока, может быть, и просто, но показать ему наши намерения и возможности необходимо. Для этого я уже отнял часть его бумаг. И он почувствовал их пропажу, хотя об этом ещё не знают в деловом мире… Лишь после моей акции он слегка опомнился и теперь жаждет встречи. Я не против встречи, но от него можно ожидать неприятностей, как в реальном мире, так и на дороге времени. Вот потому-то вы с доном Севильяком мне и нужны.
– Как телохранители.
– Понимай, как хочешь.
– Всё ясно, Симон. Значит, всё-таки подраться придётся… Но мы тебя в обиду не дадим.
Симон фыркнул под нос. Дон Севильяк захохотал так, как умел делать только он: поднял, наверное, на ноги всех обитателей этого дома и перепугал прохожих на улице.
От Руже прибыл посыльный, принёс заказ.
– Переодеваться! – скомандовал Симон. – А это, – показал он на снятую одежду, когда они облачились в новую пару, – вернём владельцу. Нам не понадобится.
Иван с сожалением расстался с понравившейся ему тройкой и не понял назначения переодевания.
Через дорогу времени перенеслись в другую часть Парижа, к фешенебельной окраине, где селились богачи, нажившие состояние неожиданной конъюнктурой, на крови войн в Северной, а некоторые и Южной Африке, а чаще всего с помощью махинаций и нечестных сделок.
Небольшие, но дорогие коттеджи купались в зелени. Ухоженные дворики радовали игрушечной цветастостью, смеялись под солнцем пяти часов пополудни.
Иван, неспешно следуя по правую руку от Симона, возбудился чрезвычайно. Что-то ему грезилось романтическое, вычитанное из книг.
Три джентльмена, безукоризненно одетые, с волевыми лицами идут на дело. Впрочем, всё, что читалось и виделось на экранах кино и телевидения происходило, вернее, будет происходить четверть века спустя от данного времени, и не здесь, а в Америке. Но это не снижало настроя, а вводило в большое искушение, потому что их действия не походили на те, которые ещё когда-то будут, ибо не гангстеры они какие-то, в конце концов, а благородные…
Вот тут-то он и засомневался в благородстве их намерений. В принципе ничего благородного в их действиях не было. Притворство одно.
Подумал так – и померкли краски романтического настроения, осталось лишь желание поскорее закончить непредсказуемую в последствиях встречу с Аранбалем и его ответом на их визит к нему…
– Здесь, – кивнул Симон на постройку в глубине двора, отгорожен-ного от улицы невысокой чугунной решёткой.
Не доходя до неприметных в ограде дверей, Иван, как было договорено, перемахнул через забор и, сдерживая дыхание, по прямой направился к дому, подминая пружинистый покров травы. Когда Симон ознакомил его со сценарием проникновения в обитель Аранбаля, Иван откровенно посмеялся над ним.
– Почему не сразу? Войдём все вместе. Или проявимся прямо у него в доме. А то лезть через забор? Дикость какая-то! Да и костюм жаль, по швам расползётся.
– Ничего с ним не станется. А забор… Чтобы шуму наделать. Чем экстравагантнее, тем непонятнее.
– Зачем?
– Думаю, что его охрана должна поволноваться. Резвее будет, когда Аранбаль натравит их на нас.
– Однако, – только и сказал Иван, вызвав гомерический хохот у дона Севильяка.
У него был намечен другой путь попадания во двор текиверта.
Итак, Иван одолел невысокую металлическую ограду.
Симон же дошёл до ворот с калиткой и позвонил, вызывая хозяев.
Дон Севильяк принял позу скучающего прохожего и медленно пересёк улицу, перейдя на её противоположную сторону, якобы залюбовался расцветающей акацией.
Из кустов, пышно разросшихся во дворе, внезапно появился просто одетый человек и без расспросов открыл Симону дверь калитки, склонил голову в знак приглашения и приветствия.
– Господин Аранбаль ожидает Вас, – сказал он нейтральным голосом дежурную фразу и, показывая дорогу, повёл Симона по метёным и посыпанным свежим речным песком дорожкам.
Почти следом, одолев препятствие в виде забора так же, как и Иван, сохраняя дистанцию, двинулся за ними томной походкой зеваки дон Севильяк.
Сопровождающий Симона лишь однажды оглянулся на него, но не подал вида. Возможно, появление ещё одного человека его не интересовало: он встретил того, кого ему указали, а об остальных пусть заботятся другие. Либо такое происходило здесь неоднократно. Правда, он явно удивился Толкачёву встретившему их у входа в дом Аранбаля (маленькое чудо архитектуры), однако промолчал и жестом руки указал Симону на резную двухстворчатую дверь и откланялся, считая, по-видимому, свои обязанности полностью оконченными.
Охрана, о которой упоминал Симон, не проявилась ни одним человеком, словно её и не было…
Аранбаль, подбирая и наставляя слуг, по всей видимости, подражал англичанам. До полного абсурда. Слуга – беспрекословный исполнитель воли хозяина. Он должен ничему не удивляться, ничего лишнего не слышать и не видеть, если это его не касается, знать свои обязанности и место, говорить мало, передвигаться неслышно, взирать на всё равнодушно.
«Быстро Аранбаль почувствовал вкус денег и власти. Быстро!» – подумал Симон, не осуждая его, но и не понимая его забот. Потому что считал его положение и жизнь хаотичными, неблагодарными и обременительными, ибо всё это – и деньги, и слуги, и нечистая игра в делах – закабалили, как считал Симон, свободного человека, тем более одарённого движением во времени. И пусть не выдающихся к тому способностей, но всё же необычных для подавляющего большинства людей.
Аранбаль тяжело поднялся навстречу гостям.
Был он высок, плотен и лыс, и походил на вдвое или втрое увеличенную копию Элама Шестого. В массивных плечах таилась фантастическая сила, о которой Симон вспоминал иногда с некоторым содроганием. Если бы не видел, пояснил он своё чувство, как Аранбаль – тогда помоложе и подвижнее – мог поймать за заднюю ногу взбешённую лошадь одной рукой, и рывком остановить её на ходу и повергнуть наземь или перевернуть многотонный камень, то рассказу других не поверил бы никогда.
– Рад дорогому гостю! – похоже, искренне приветствовал Аранбаль Симона необычно высоким голосом.
В сторону Ивана он кивнул головой, даже не глядя на него затума-ненным взглядом тускловатых глаз – они омертвляли его полное лицо с ноздреватым тяжёлым носом. Живым оставался низ лица с подвижными, сочно очерченными губами, они-то и притягивали внимание собесед-ника, они образно складывались то рюмочкой, то сердечком, то ши-рокой размазанной линией, выдавая настроение и намерение хозяина.
Поэтому Иван видел только губы Аранбаля, расплывшиеся в улыбке.
И вот картинка: Симон улыбается, Аранбаль улыбается тоже, отчего Иван почувствовал себя дурак дураком, будто пригласили на праздник, а угостить позабыли. Именно так, наверное, чувствовал себя однажды Денис Давыдов, приглашённый в гости, а там «…всё Жомини, да Жомини, а о водке ни полслова…»
«Тоже мне дипломаты», – обидно думалось ему, пока Симон и Аранбаль вот так здоровались, рассаживались в необычайно красивые и хрупкие на вид кресла вокруг инкрустированного на древнегреческие мотивы столика, уставленного бутылками и бокалами, молчали и улыбались перед тем, как сказать первые значащие слова.
Аранбаля явно что-то беспокоило. Он ломал пальцы больших рук, гримасничал губами и поводил плечами, словно ненароком был втиснут в неудобную одежду. Только глаза его оставались ко всему равнодушными или туманно-загадочными.
– Что будете пить? – нервно спросил он, когда молчание затянулось, улыбки растаяли, а внимательный взгляд Симона стал для него надоедливо-невыносимым.
– Ничего пить не будем… дорогой Аранбаль. – В голосе Симона пропала елейность. Он заговорил сухо и твёрдо: – У нас деловое свидание. По твоей вине. Мы тебя предупреждали…
– Так это всё-таки вы?.. похитили?.. мои?.. – шорохом хрустящей бумаги, раздельно, с придыханием и удивлением выдавил из себя Аранбаль, кривя губы.
Хрустальный бокал в его руке хрустнул, он демонстративно придавил его громадной ладонью к столешнице и медленно растер, выражая губами презрение и угрозу.
Иван содрогнулся и внутренне сжался. Ему почудилось, что это он сам, а не теки, придавил своей ладонью осколки стекла. То-то, Симон говорил о подобном чувстве…
– У меня достаточно сил справиться с тобой и с ними, – Аранбаль кивнул тяжёлой головой в сторону Толкачёва.
– Возможно. Однако ты так и не понял отличия теки от настоящих ходоков во времени,
– А я не верю в отличия! Стрела времени…
– Это я от тебя слышал в прошлый раз.
– Послушай ещё! Вы хотите меня надуть своими сказочками, чтобы легче было присвоить то, что я собрал, накопил и теперь приумножаю?
– Всё это ты украл…
– Не украл, а спас! Я спас всё это для того, чтобы другие не могли этого присвоить.
– Значит, если присваиваешь ты, то такое положение правильное, а если другие…
– Я – это я!..
Аранбаль налился кровью, подался вперёд, едва не опрокидывая стол, и перешёл на крик, обвиняя Симона и иже присных с ним, в лице Ивана, в жульничестве, сектантстве и неуважении к самому Всевышнему, который знал, кого избрать для совершения своей воли. И он избрал именно его, Аранбаля, так что в словах Симона нет ни грана правды, ни искры божьей…
Толкачёв недоумённо слушал текиверта. В нём росла уверенность: перед ним сумасшедший. Он незаметно показал это Симону, покрутив пальцами у виска. Симон на это движение Ивана отозвался лишь своей кривой усмешкой одной щеки. Но тут же согнал её. Аранбаль растирал по столу уже третий бокал. Симон выпрямился и, словно не видя буйного поведения собеседника, строго, спокойно и веско сказал ему:
– Было и это… Всё уже было… Ты повторяешься. А Всевышний предупреждал: – Не укради! Если наш разговор сегодня окончится впустую, то мы сейчас встанем и уйдём, а завтра у тебя не будет за душой ни сантима.
Губы у Аранбаля скривились как от боли. Рука его ухватила бутылку, большим пальцем он легко отломил у нее горлышко, налил вина в новый бокал под ободок, выпил залпом и раздавил посудину в руке; ссыпал осколки под ноги на красивый ковер.
Глаза его в эти мгновения оловянно отсвечивали и ничего не выражали – две монеты в новый рубль, так оценил его глаза Иван.
«Точно сумасшедший!» – утвердился он в своей мысли.
«Нормальный человек, чтобы показать силу и уверенность в себе столько посуды бить не будет, – думал он с зарождающимся беспокойством, недоумевая при этом на поведение не Аранбаля, сколько Симона. – Чего он, собственно, добивается? Будто бы договорились не канителиться, а брать «быка за рога» сразу и сворачивать ему шею. Интересно, конечно, посмотреть, как человек может ломать и растирать в пыль бокалы. Словно орехи щёлкает, как мельница мелит. Но первый раз это удивительно, второй – значительно, третий – уже непонятно, а четвёртый – даже смешно».
– Ваня! – позвал Симон, – посмотри вокруг.
Повторять не надо было. Иван стал на дорогу времени, и почти тут же столкнулся с двумя ходоками. Один из них оказался теки. О том, что он теки, Иван догадался, видя его странные, из стороны в сторону, движения, как в мазурке: бочком, бочком вправо, потом рывок влево с небольшим продвижением вперёд.
Некоторые ходоки – о том Ивану рассказывал Сарый, – чтобы отметить точку зоха в пространстве и затем не искать её, иногда прибегают к способу теки.
Одного из них он узнал по описанию Арно – это мог быть Осикава. Второй, явный ренк, был тогда, по всей вероятности, Жулдас.
Так вот где они, отпав от Радича, окопались. У Аранбаля.
Всё это: опознавание теки и ренка, вспоминание их имён, удивление от встречи – длилось для Ивана несколько мгновений. Жулдас и Осикава первыми набросились на него сразу вдвоём.
Переход от беззаботного сидения в кресле и размягчённых размышлений о чудаковатости Аранбаля к необходимости защищаться явился для Ивана неожиданным. Вздохнул спокойно, а выдохнул уже с натугой, с трудом стряхивая с себя тяжёлых и цепких ходоков.
Костюм от самого Руже сразу затрещал по всем швам, давая мышцам свободу.
– А-ах вы! – грозно рявкнул Иван, почти на полголовы возвышаясь над противниками, которые ожидали, по-видимому, появления кого-то другого.
Возможно, того, слабее Ивана физически или менее поворотливого во времени. Это могли быть и Симон, и дон Севильяк.
Иван выиграл начало и теперь знал, как закончить схватку.
Подручные Аранбаля сделали новую попытку напасть на него, но он не дал им возможности действовать согласованно вдвоём. Вначале поймал за руку Жулдаса, резко рванул его на себя, машинально отметил его способность сопротивляться приёму, но сила силу ломит, сделал ему подсечку и грохнул оземь. Осикава поспешно уходил в прошлое. Иван догнал его в один шаг и швырнул на поверженного Жулдаса.
Короткая проверка временной округи больше ничего не показала. У Аранбаля вся надежда, наверное, была на ходоков из группы Радича. Самой группы уже не существовало, а некоторые могли просто отказаться помогать нуворишу, остались лишь эти двое.
Ведомые Толкачёвым за шивороты, Жулдас и Осикава не сопротивлялись.
КЕРГИШЕТ проявился с ними у Аранбаля в кабинете, где хозяин, кривя презрительно губы, расхаживал по дорогим коврам, легко неся своё грузное, сильное тело. Он явно опешил, видя, как в его кабинете проявляется троица ходоков, как Иван молча рассаживает помятых теки и ренка в кресла. Посадив стражников Аранбаля и придав им устойчивости, дабы они не свалились на пол, Иван вытер руки о порванный костюм, проведя ладонями от груди к бёдрам, и отошел к Симону.
– Они рядом были. Почти в зависе. Явно поджидали кого-то из нас. Напали первыми.
– Я так и знал. Извини, Ваня, не предупредил, но для этого ты мне и был нужен. Ну что ж, Аранбаль, твоё кредо нам понятно. О наших на-мерениях ты знаешь. Ещё раз говорю. Живи как все, но во времени не пакости и не используй своего дара ходока для личного обогащения… Прощай!
Симон встал.
Аранбаль, словно не весил ни грамма, метнулся к столу. Неспособный на таком расстоянии дотянуться до своего бывшего учителя рукой, он схватил синего стекла бутылку и кинул её в Симона.
Симон приотстал – завис – во времени, бутылка врезалась в буфет тонкой работы, круша стекло и фарфор.
Пришедшие в себя теки и ренк, переглянулись и ушли на дорогу времени. Симон отрицательно качнул головой, не советуя Ивану гнаться за ними.
Аранбаль бил бутылки и посуду на столе, позабыв о ходоках…
– Пойдём отсюда, – сказал Симон.
Они вышли из дома.
Их приветствовал дон Севильяк и показал на слуг Аранбаля:
– Вышколил он их хорошо. Там такой тарарам, а они хоть бы глазом моргнули… Привыкли, наверное. Как у вас, всё в порядке?
– Сам говоришь – тарарам. – Симон оглянулся на проём двери – из неё доносился шум. – Но пойдёмте отсюда быстрее. Кто знает, не приготовил ли он нам какую-нибудь неприятность.
– Пулеметов ещё как будто нет, – отреагировал Иван.
– У него, может быть, и нет. Но, в принципе, протащить их из будущего – пара пустяков. Да и французское огнестрельное оружие сейчас неплохое. Не будем об этом. Давайте за куст – и на дорогу времени… Быстро!
Толпа слуг Аранбаля, сопя и тяжело топоча, нагоняла их. Человек десять. На что надеялся Аранбаль, посылая их, не ясно, так как способности ходоков, всех троих, знал: уйдут в поле ходьбы из-под носа. Может быть, на щепетильность Симона, который не станет уходить на дорогу времени на виду у непосвящённых людей? Ведь именно так его когда-то учил делать…
Так или не так думал Аранбаль, но слуг послал.
– Значит так, – густо пробасил дон Севильяк, пылая раскрас-невшимся лицом, – вначале их встречу я. Пусть все подбегут и ввяжутся. На одного они веселее полезут. Следом выходит Ваня, а ты, дорогой, иди-ка к Сарыю.
– Ну, стратег! – удивлённо сказал Симон. – Тебе что, подраться хочется?
– Ещё как, а что?
– И тебе. Ваня?
– С удовольствием! Костюм вот всё равно порван.
– Однако!.. Если появиться сам Аранбаль, уходите. С ним шутки плохи, и я вам не…
