Виктор Васильевич Ананишнов
Ходоки во времени. Многоликое время. Книга 3
Он высказался и гулко хохотнул, заставив оглянуться далеко уже ушедшим Арно и Хиркуса.
Иван махнул им рукой, мол, всё в порядке, буркнул:
– Не смешно! Киснет, не пошла бы с нами. Тоже мне, воительница!
– Да ты меня, Ваня, не так понял. И, вообще, не понял. Она же при тебе как ручной ягнёнок. Смотрю на неё и глазам своим не верю. Ни рычит, ни скандалит, ни на кого не набрасывается. Будто дрессированная стала. Что бы ты ей ни сказал, она выполняет.
– Что-то я такого не заметил.
– Это потому, что ты её не знал. Ещё полгода назад…
– Э, э! Смотри под ноги! – крикнул Иван, и сам отступил в сторону.
Громадный скорпион величиной с ногу дона Севильяка в боевой позе перегородил им дорогу.
– Он никак драться с нами собрался? – удивился дон Севильяк, рассматривая насекомое, готовое к нападению. Его ядовитый шип на кончике безглазой головы хвоста хищно отсвечивал отполированным хитиновым покровом. Хвост крючком был поднят кверху. – Но почему он такой большой?
– У него спроси. Обойдём!
– Да я его одним пинком…
– Зачем? У него здесь охотничье место, а мы помешали.
– Ну, Ваня…
– Обходи!
– Да я только хотел… Видишь ли, Ваня, я к тому… Пока здесь кроме нас никого нет, скажу…
Иван оглянулся.
– Это так. И что? – спросил он, не понявший замешательства дона Севильяка.
– А то, Ваня, что я есть хочу.
– А-а… Я тоже не прочь что-нибудь съесть. Это ж когда мы последний раз ели? Но здесь нам придётся туго.
– Вот именно, Ваня, что туго. Не сегодня, но уже завтра наши мешки опустеют. Что есть будем, Ваня? Вот этих?
Дон Севильяк прицелился и поддел скорпиона ногой, мгновенно отскочил назад. Огромное ядовитое жало едва не воткнулось в сапог ходока.
– Что ты делаешь? – воскликнул Иван, живо представляя, что было, если бы хвост насекомого достал ногу дона Севильяка. – Здесь умереть захотел?
– Я? Умереть? Хо-хо-хо! – во всю силу лёгких, которых хватило бы на троицу нормальных людей, захохотал ходок так заразительно, словно Иван рассказал ему смешной анекдот.
Гулкие звуки, издаваемые мощным хохотом, словно разбудили и оживили округу.
Из-за тощего кустарника, клочьями покрывающего окраину близкой пустыни, стала выскакивать и вновь прятаться какая-то живность. Почти из-под ног Ивана скользнула тонкотелая змея. Над головой стремительно промчалась птица или нечто, умеющее летать, и забилась в листву, где не чирикнула, а проблеяла овцой.
– Ничего смешного, – пробормотал Иван.
Он был бы рад поддержать напарника. Давно уже не смеялся. Сказано же: делу время, но и потехе час. Но упоминание о еде и бесшабашная фривольность дона Севильяка с опасностью, отбили у него охоту хотя бы улыбнуться.
– Ваня, смотри веселее, – заметил его состояние дон Севильяк. – Ты разве не обратил внимания, как все мы, кроме тебя, конечно, выскочив сюда и попав в эту проклятую временную яму, повеселели и почувствовали себя свободнее? – Иван насуплено промолчал. – Спросишь, почему? А потому, что всё случившееся с нами, начиная от входа в поле ходьбы Кап-Тартара, необычно! Это так не похоже на все наши жалкие побежки во времени, к которым мы привыкли и делаем машинально. Я, когда сидел в мешке Сола, злился, конечно, на Радича и ненавидел Гнасиса, но вот тут, Ваня, – дон Севильяк наотмашь ударил себя в грудь, она отозвалась звуком тамтама, – у меня всё пело от происходящего со мной небывалого приключения.
– Ну, ты даёшь… – ничего не нашёлся сказать Иван на неожиданный восторженный спич дона Севильяка.
«Это же надо! – подумал Иван. – Я тут, значит, один только маюсь и ломаю себе голову над сложившимся с нами положением, когда совершенно неизвестно всё. В каком прошлом мы очутились, вытолкнутые из временного канала? Где мы находимся в пространстве? Я не знаю, что делать нам самим и с оказавшимися с нами женщинами? Я не знаю, как выбраться из отстойника, и что мы будем есть? А они! Они живут одним моментом и жаждут вкушать приключений!
Чёрт побери, этих долгожителей!
Их чем-то удивить или испугать непросто. Дон Севильяк сидел в мешке Сола, а душа его, оказывается, пела! А!
А мне пришлось, оставив свои дела, бросаться в пучину прошлого через Шлома, Ратаприкунту, школы ходоков до самого безумного гения Сола. Потом возиться с почти бесчувственными телами ходоков, чтобы увести их во времени от взрыва входа в мешок, а затем тащить их в настоящее…
И что же?
Он сидел там, наливался вином, как бурдюк, ничего не соображал… Но был рад так, что до сих пор не может забыть свалившегося на него счастья в его бесцельной и не интересной жизни!
Неужели, пройдут годы, – Иван вздрогнул от вновь посетившей его мысли, – и я сам превращусь в такого же страдальца от скуки, а суматошную нынешнюю возню во времени, когда как будто некогда вздохнуть и оглядеться, буду вспоминать с благодарностью?»
Мысль, уже для него не новая, но всегда свежая и актуальная, расстроила его, он почувствовал гнетущую усталость и вялость во всех членах, впору прямо сейчас сесть и не двигаться.
– Мне кажется, что не все уже в восторге от нашего, как ты говоришь, приключения.
– Да ты что, Ваня? Они все только не визжат от счастья. – Иван хмыкнул, не совсем согласный с таким утверждением дона Севильяка. А тот распалялся. – Это, Ваня, святая правда! Да! Ты сам подумай, что, например, видела в своей жизни Шилема? Мужчины её обходят стороной, друзей, а тем более подруг у неё нет, и не может быть. Занималась только тем, что силой вправляла кому-то мозги. Но это же жалкое и никому не нужное существование. Лишь способное запугать кого угодно. А с нами она ожила, изменилась. Тебя признаёт за повелителя… Я, может быть, повторяюсь, но так оно и есть. Она же при тебе пикнуть боится, либо не сделать чего лишнего, что может вызвать твоё недовольство.
– Я тоже повторяюсь. Что-то я этого не заметил. Бросается на всё и на всех, как дикая кошка. Мужчин, а тем более женщин не временниц ненавидит патологически.
– Это у неё есть ещё. Ещё, Ваня. Но с Икатой она смирилась. Признала в ней родственную душу.
– Так уж и родственную?
– Конечно. Эта Иката подраться тоже любит.
– С чего это ты взял? – поразился Иван такому утверждению. – Да она при Жулдасе, как… – он не находил слов, чтобы выразить внезапную обоюдную симпатию, возникшей между Икатой и Жулдасом.
– Э, Ваня. Ты просто не видел, что она вытворяла, когда мы пробивались к женщинам. Она такой же боец, как и Шилема.
Иван качнул головой.
Всё-таки обрёл он не свободу, уходя каналом Пекты, а новые заботы. Вот не видел же он Икаты во время стычки, так как надо было идти впереди, создавая верхушку клина. И не мог видеть. Думал только о себе, считал, что не до оглядывания, чтобы отмечать, кто и как идёт за ним. А надо было бы. Не один он, а с командой, которой взялся руководить. Должен всё видеть и замечать.
Зато дон Севильяк обратил внимание и оценил.
Иван стал испытывать тревогу и даже какое-то чувство вины оттого, что как будто упустил и упускает что-то важное, а оно ещё скажется неприятностями им всем.
– Жулдас ей помогал, вот тебе и показалось, что она тоже боец, – сказал Иван, чтобы отогнать мысли, посещавшие его всё чаше, как заезженная пластинка, об одном и том же.
К тому же ему хотелось воспользоваться внезапной словоохотливостью дона Севильяка, узнать, наконец, его мнение о команде, о его видении ситуации, в которую они попали, да и пусть расскажет что-нибудь о себе. Почему бы и нет?
Он уже давно отметил, что дон Севильяк в присутствии ходоков словно терялся, предпочитая молчать или вставлять фразы, не всегда по теме разговора, поэтому с ним беседы не получалось. А сегодня его будто прорвало. Наверное, из-за того, что их только двое, и дон Севильяк, видя, что Иван его слушает внимательно, сам строил разговор, неторопливый и вполне связный.
– Да, Жулдас был при ней и помогал… Скажу честно, Ваня, появление Жулдаса у нас для меня стало неожиданностью. Он же нелюдим. Я его никогда не видел смеющимся. Добра, считал, от него не дождёшься, потому что он всегда был сам по себе и для себя. И вдруг увидел Икату… На каком языке она говорит?
– Понятия не имею. Лингвам не подсказывает, на каком языке идёт обмен фразами. Я просто понимаю, что мне говорят, и, обретаю способность говорить сам. Как и почему со мной такое происходит, не знаю. Ну, понимать, куда ни шло. Но говорить!.. Такое порой ощущение, что это не я, а кто-то иной вещает во мне.
Для демонстрации Иван открыл рот и потыкал в него указательным пальцем. Дон Севильяк жизнерадостно захохотал. На немой вопрос Ивана, что тут смешного ответил:
– Хорошо, что у меня его нет. Этого лингвама. Как представлю, какой у вас с Симоном в голове винегрет, то страшно за вас становится.
– Не такой уж и винегрет, – слабо отбился Иван от мнения дона Севильяка о себе.
Но был обескуражен. Наверное, все ходоки считают так, поэтому и относятся иногда к нему по иному, чем к другим ходокам и обычным людям. Они, поди, думают, раз у него в голове винегрет, то, что можно от него такого ожидать нормального? Н-да…
– Да ты, Ваня, не обижайся. Я к тому, что вы с Симоном у нас… Как бы это сказать?.. Вот! Вы ориентиры для ходоков. Симон – это хранитель знаний о ходоках. А ты – надежда ходоков!
Иван, наконец, невесело засмеялся.
– Боюсь, что плохая надежда. Они там, в будущем, надеются на меня, а я тут навсегда застряну во временной яме. Все их надежды по боку.
– Э, Ваня, не застрянешь. У тебя ещё всё только начинается. В твои –то тридцать независимых лет… Эх!
– А тебе сколько?
Дон Севильяк отвернулся и долго не отвечал, грузно ступая по песку. Лицо его хмурилось. Иван посчитал свой вопрос не тактичным и решил перевести разговор опять на ходоков команды, послушать, что ещё скажет о них дон Севильяк.
– Как ты думаешь…
– Не мешай, Ваня! Я считаю.
– Что считаешь? Шаги?
– Сколько мне может быть лет. Когда Симон говорит, что ему без малого две тысячи лет, а Камен…
– Симону как будто восемьсот лет.
– Это он тебе сказал?
– Да.
– Врёт он, Ваня!
– Зачем мне врать?
– Чтобы тебя не шокировать. Он и мне когда-то такое плёл, да я его раскусил… Мне, наверное, будет поболее того лет на триста, думаю. А вот до Камена мне ещё тянуть да тянуть…
– Вот это да-а! – поражённый Иван открывал и закрывал рот, глотал ставшую горькой слюну и тряс головой. – Но… Как вы смогли? Как не потеряли интерес к жизни! Я читал, да и знаю, что даже вполне здоровые и счастливые люди устают жить, порой, уже к годам шестидесяти. А вы?
– Э-э, Ваня! Теряли. Как не терять, когда одно и то же? Да ещё с моим крошечным кимером… Всего ведь ничего. Да и с проницаемостью у меня во времени не слишком. Я же верт… Ходоки теряют, конечно. Но и находят! И опять живут. А как же иначе?
– Непостижимо! – задохнулся Иван не то от восторга, не то от неожиданности, а сможет быть, от подспудного страха перед грядущим, заставившего дрогнуть сердце и перехватить дыхание.
Вернее, последнее, так как в сказанном доном Севильяком ничего восторженного или неожиданного не было и в помине, прозвучали не только тревожные, но и печальные нотки; это они заставляли Ивана затаить дыхание.
Он не то, чтобы сердцем, но умом попытался охватить бездну времени, которую ему ещё предстоит прожить, а значит, увидеть, осознать и впитать в себя разнообразие событий и дел. Но он уже знал, что они не всегда могут быть благоприятны и желанными, чтобы с нетерпением ожидать их наступления. Мешок Сола, отстойник аппаратчиков и сидение на вулканическом островке покажутся милой игрой, а тарсены, тарзи и другая нечисть – досадными, не более того, эпизодами.
Иван долго не мог прийти в себя от услышанного.
Они уже далеко отошли от колеса. Кусты становились приземистее и росли реже, к ним жалась налитая желтизной упругая как проволока трава.
Постояли у края оазиса.
– Никого, – подвёл Иван итог вылазке. – Дальше не пойдём.
– Да… Откуда же они тогда набежали? Даже следов нет.
– У колеса есть.
– Есть. Но к нему они должны были откуда-то прибежать? И те и другие? Не по воздуху же…
– М-да… Ты прав, – Иван рассеянно оглядел пустынный горизонт. – Возвращаемся! Может быть, там наши нашли что-нибудь, хотя бы воду…
Вода есть
Они возвращались к колесу по широкой дуге от окраины оазиса, где он, постепенно теряя растительность и оголяясь, переходил в пустыню. Правда, метрах в двухстах виднелись купы низкорослых деревьев или кустов, занимающих небольшой пятачок среди песков, но ходоки обошли его вниманием.
Ближе к посёлку аборигенов стали попадаться влажные понижения, словно громадные котлы с кашей они кипели от избытка переполняющих их мелких тварей – червячков, округлых и нитевидных созданий, красных, белых, землистых. Вокруг этих живых вместилищ теснились едоки: странные, на взгляд людей, зверушки, покрытые пушком птицы, какие-то часто прыгающие создания, что даже не уследить, к какому классу животных их можно было бы отнести. За ними тоже охотились те, кто покрупнее: разросшиеся бородавчатые жабы, узкоклювые полуптицы, ящерицы…
Вывел Ивана из плена невесёлых размышлений дон Севильяк.
– Здесь надо бы обойти… Осторожнее, Ваня!
Под ногами Ивана стелилось небольшое влажное пятно. Вода, если она могла проступить на поверхность, целиком поглощалась микроскопической живностью, отчего этот клочок земли в окружении сухой как солома низкорослой травы выделялся постоянно изменяющимся цветом и оттенками ковром.
Иван тронул носком сапога живую массу, и тут же провалился по колено другой ногой.
– Ваня, я же тебя предупредил, – с укоризной сказал дон Севильяк.
– Помоги выбраться, а потом читай нотации. Дай руку! Засасывает…
Песчаная трясина ухватилась цепко, и Ивану с помощью напарника с трудом удалось вытащить ногу и, главное, вместе с сапогом, а он так и норовил сползти и остаться под землёй.
– Здесь, наверное, когда-то было дно водоёма. Потом он усох, – предположил Иван, переобуваясь.
– Если дно, то давно. А недавно здесь росли деревья. И большие.
– Ну, да. Так уж и большие.
– Ты же сидишь на пне. Значит, росли, и большие.
Иван, занятый обувью, даже не заметил, на чём сидел. А это был пень, метра полтора поперечником. Не смотря на давность его появления, бросалось в глаза, что дерево упало не само, а его явно спилили, да и самого ствола рядом не было. Вокруг виднелись такие же пни, повыше или уже присыпанные песком, но ни одного от свалившегося дерева естественным путём, ни одного следа, что стволы тут лежали и за временем превратились в труху, унесённую ветром.
– Был лес, да сплыл. А как здесь, наверное, когда-то было хорошо, – сказал Иван, поднимаясь. Потопал ногами, проверяя, не остались ли в сапоге песчинки или камешки. – Но пилили. Значит, имели пилу. А пила – это уже не дикость. Те, кто пилил, думаю, на голову были выше тех дикарей, что на нас напали. Может быть, те ушли, а эти… Заняли их место.
– Может быть, и ушли, – нехотя согласился дон Севильяк. – Но чаще всего не уходят, а вымирают из-за нападений таких вот варваров.
– Наш эколог в институте говорил как-то. Сейчас вспомню… Он говорил, что это, якобы, даже закон. А закон исключений не имеет. Так вот, говорил он, если у тебя высокая культура… Нет, не так. Если высокая организация, а вокруг царит варварство, дикари ещё везде, то и ты вскоре станешь таким же… Ну, не ты сам, а потомки – точно.
– Это и к ходокам относится, Ваня. Мы здесь бродим, а вокруг… Сам видишь.
Замечание дона Севильяка оставило неприятный осадок в душе Ивана.
Закон не имеет исключений!
И он, общаясь с ходоками, погружаясь в прошлое, где имеет дело с людьми, далёкими от цивилизации, породившей его, тоже становится похожим на них, погружается в болото предрассудков и невежества…
Он даже простонал, думая об этом. Дон Севильяк понял его по-своему. Слегка толкнул громадным кулаком в плечо.
– Не переживай, Ваня. Ну, провалился, и провалился. Всякое бывает. Вон ещё одно.
За небольшим рядком кустов, подковой преградившим им дорогу, перед ходоками открылось новая влажная вмятина, переполненная живущими в ней обитателями. На берегу, смешно подёргивая ножками, бегал зверёк, больше похожий на ощипанного воробья, и высматривал добычу. Его тонкие длинные челюсти с мелкими зубами позволяли сунут их в самую гущу и выловить самое лакомое.
Появление людей его не испугало. Часто перебирая ножками, он побежал вдоль кромки лужи, оставляя её между собой и пришедшими не ко времени незваными гостями, которые могли стать ему конкурентами.
– Что-то я не вижу тех, кто мог бы лечь в основу нашего сытого существования, – витиевато, но с удовольствием построил фразу дон Севильяк. Давно, наверное, обдумал, как сказать. Но тут же испортил впечатление. – Жратвы нам, Ваня, хватать не будет. Эту вот букашку с ногами проглоти, даже не почувствуешь на зубах. А скорпионов я есть, не привык. И не буду!
– Говорят, питаться насекомыми полезно. В них белков много.
– Белков, может быть, и много, а еды нет, – глубокомысленно произнёс дон Севильяк. Он с брезгливой гримасой стряхивал с сапога, неизвестно откуда припавшего к нему слизня в палец величиной. Там, где он уже успел проползти, кожа сапога побелела. – Отстань, говорю! – кричал на него дон Севильяк.
Иван спешно осмотрел свою обувь. Чисто. Правда, левый сапог, побывавший в трясине, сверкал как новенький, чего не скажешь о правом. На нём скопилась грязь и кирпичная окраска руин перливого Лондона, чёрная земля подходов к городку Пекты, пыль местной пустыни.
Дон Севильяк справился с напастью, только выломав ветку из куста. Но, где сидел слизень, в сапоге образовалась сквозная дыра. Отчего ходок пришёл в ярость и с остервенением вбил в песок останки твари, испортившей не только походную обувь, но и настроение её хозяина.
– КЕРГИШЕТ! – к ним торопливо приближался Арно. – Вода есть! Целое озеро!
– Это уже полдела, – обрадовался Иван. – Кого-нибудь видели?
– Никого! Будто здесь никого никогда не было, – озадаченно нахмурился Арно, пристраиваясь к неспешно шагающим Ивану и дону Севильяку. – Странно это, не находишь? Никаких даже следов нет.
– У нас то же самое.
– Может быть, мы попали в будущее?
– Возможно. Но вторая женщина… Как её?
– Её звала Полли.
– Она указывает на прошлое.
– Да, конечно, – Арно помолчал и повторился: – Странно…
Прислушиваясь к ним, дон Севильяк тяжело вздохнул. С появлением Арно ему словно прикрыли рот, желание высказаться по обсуждаемой проблеме улетучилось. Он смотрел перед собой, молчал, сопел.
– Странно, не страшно. Сложнее то, что не понятно, – сказал Иван. – Они могут набежать в любую минуту. Мы в тот раз даже не успели оглядеться, как они на нас с двух сторон… А сегодня исчезли как перли.
– А что? Вдруг, перли?
Иван пожал плечами.
– Давай не будем пока гадать. – Посмотрел, прищурившись, на солнце. – Воду можно пить?
– Прекрасная вода! И холодная. Хиркус сунулся искупаться. Выскочил, щёлкая зубами.
– Не лезь, куда не надо, – назидательно буркнул дон Севильяк.
– Холодная – это хорошо, – задумчиво сказал Иван. – Но тоже странно. Если родники… Но здесь равнина. А ты как думаешь, дон Севильяк?
– Нам это важно знать? – дон Севильяк скрылся, заходя за куст, чтобы его обойти. – Э…Э-э! – раздался его возмущённый вскрик. – А ну, отпусти!
Иван и Арно кинулись к нему, предполагая, бог весть что. Вдруг, пока они рассуждали и строили догадки, куда подевались туземцы, они таились почти рядом и теперь напали на дога Севильяка? Его надо будет защищать, и, естественно, защищаться самим. А потом…
Громадных размеров жук висел на куртке дона Севильяка и, громко щёлкая устрашающей величины жвалами, поедал её. Ходок остервенело тряс полой, но насекомое весом в полкилограмма надёжно держалось всеми шестью конечностями, топорщило длинные усы и быстро расширяло дыру на куртке.
– Не подставляй руки! – крикнул Иван, срывая с плеча автомат.
– Ты чего удумал? – отшатнулся дон Севильяк, на мгновения забывая о жуке.
– Стой! Я его прикладом.
Перехватив автомат за ствол, он как дубинкой ударил жука вначале безрезультатно сбоку, потом по голове сверху вниз. Жук, наконец, оторвался с клоком одежды и грузно упал на траву ногами кверху, сложил их к синему брюху и замер. Один ус Иван ему отломил.
– Не-ет, Ваня, – горестно осматривая проеденную дыру, сказал дон Севильяк. – Нас здесь либо разденут, либо съедят вообще. Ты только посмотри. Что за напасть такая на меня? Дыра в куртке, дыра в сапоге… А-а!
– Сладкий ты наш, – не преминул позлословить Арно. – Откуда он взялся?
– Из куста выпрыгнул. Как кошка.
– Во, пакость! – Арно осторожно ткнул носком сапога насекомое.
Жук замолотил перед собой конечностями, силясь перевернуться.
– Живуч… Оставь ты его, – посоветовал Иван, видя как Арно пытается растоптать жука каблуком. – Всех не перетопчешь. Да и надо ли?
– Я таких больших жуков никогда не видел, – Арно тщательно протёр подошву сапога о траву. – Да ещё таких, что бросаются на человека.
– Здесь скорпионы не меньше, – посетовал дон Севильяк, поднял к самым глазам полу и внимательно рассмотрел утраченный кусок куртки. – А если здесь есть подобные комары или…
– Не накаркай! – Арно вскинул голову и осмотрелся, словно ожидания налёта разросшихся кровососущих тварей.
– Комары, это да, – сказал Иван. – Но на них кто-то должен также охотиться, иначе здесь от них было бы не протолкнуться.
– КЕРГИШЕТ, ты тоже не каркай!
– Я констатирую факт. Так что держите оружие наготове. А я, пожалуй, достану бластер. К тому же ему нужна подзарядка, а солнца здесь хватает.
– Ну-ка, ну-ка, покажи! – Арно заглянул в рюкзак Ивана. – Слышал, но не видел. – Сказал с некоторой обидой в голосе: – Симон не всем выдаёт…
– Вообще, никому не даёт, – дон Севильяк, любопытствуя не меньше Арно, придвинулся ближе к Ивану. – Сам тоже не имеет. Только Ване, вот, дал. Говорит, что он ему в дальнем прошлом нужнее, чем огнестрельное оружие.
Иван извлёк небольшую в виде рогалика серебристую вещицу, приплюснутую одним рогом, показал, не выпуская из своих рук, ходокам. Бластер лежал в его широкой ладони больше похожий на детскую игрушку, чем на грозное оружие двадцать второго века.
Дон Севильяк шумно потянул носом воздух, изрёк как знаток:
– Походный вариант. На все случаи жизни. Им можно и орехи колоть. – Захохотал своей шутке, вытер набежавшую слезу. – Он, Ваня, сам подзаряжается. Рассчитан выдать импульсов триста непрерывной стрельбы. Пол оазиса спалить можно.
Однако Арно разочаровано протянул:
– Пшикалка.
– Не скажи.
Иван хотел показать, какая это пшикалка, на примере ближайших кустарников, но раздумал. Неизвестно, как луч бластера скажется на округе. Вдруг, даст сигнал, кто-то увидит, а затем набегут туземцы с дубьём и копьями. Да и жечь кусты под раскалённым солнцем в сушь – опасно. Вспыхнет – всё выгорит.
По поводу пожара он был уверен наверняка. А вот набежит ли кто, не совсем. До сих пор никто не появлялся, и, росла в нём уверенность, не появиться. А феномен колеса с мумиями и двумя женщинами не то что не тревожил его, а оставался как бы в стороне. Было достаточно иных забот, чтобы он мог всё бросить и заняться выяснением, откуда пришли аборигены, поиском создателей этого непонятного и омерзительного по назначению сооружения.
Нет, конечно!
И всё-таки…
Явление острова
Они вошли в брошенное аборигенами поселение. Толстые глинобитные стены раковин-жилищ кое-где перекрывались жердяными матицами, встречались и брёвна внушительной толщины в качестве опор, изъеденные временем и поселившейся в них мелкой живностью: летающей, прыгающей, ползающей.
Смертельно усталые женщины утолили жажду и обмыли лица, расположились под тенью раскидистого куста. В шаге за ним под яркими лучами солнца блекло мерцало ровное полотно поверхности озера, лишь в самом центре испорченное темнеющим пятном морщин.
Иван с удовольствием вдохнул свежий воздух, насыщенный влагой. Климат родного города, где дожди и высокая влажность не редкость, а правило с редким исключением напоминал ему всегда, особенно во время службы на юге. К сухости уже, наверное, никогда не привыкнет.
Он наклонился над чуть голубоватой водой, набрал её, холодную, в пригоршни, выпил, оценил вкус, умыл лицо. Отстегнул флягу, выплеснул остатки, набранной ещё дома, воды, наполнил новой.
Задумчиво осмотрел гладь озера.
Оно оказалось не большим. Метров двести в ширину, да и в длину не на много больше. Берег изрезан, в одном месте суша вдаётся вглубь, полого уходя вниз к середине озера. А там, в середине, по всему, и вправду бьют ключи, оттого центральный участок озера ровной окружности словно подогревался снизу и кипел.
Иван долго стоял на берегу, дышал, ещё раз напился. За его спиной друг другу жаловались женщины, злословил Арно, вызывая возмущённые восклицания Шилемы, раздавался, похожий на басовитый гудок среди ночи, голос дона Севильяка, что-то пытаясь объяснить Джордану, но тот упорно не соглашался.
А он стоял, смотрел перед собой, ни о чём не думал, отдыхал.
– КЕРГИШЕТ, надо бы поесть, – негромко сказал Арно, становясь рядом с Иваном. – Да и, вообще…
– А?.. Ах, да! – Иван повернул к нему голову, шейные позвонки отозвались на движение пощёлкиванием. – Ты прав. Поесть пора…
– Тебя что-то тревожит?
– А тебя нет? – резковато спросил Иван, так как в вопросе Арно ему послышалась снисходительность вполне удовлетворённого всем человека. – Чёрте, где очутились. В глубокой… Не скажу при всех где! Сам догадаешься, надеюсь.
– А может быть, всё-таки подскажешь?
– Иди-ка ты, со своими шуточками!
Арно усмехнулся.
– КЕРГИШЕТ. Что тебе не нравится? Посмотри вокруг. Вода, солнце, женщины, а?
Иван против воли ответил на его улыбку своей.
– Ну, ты скажешь! Курорт!?
– Не курорт, конечно. Но некоторые его составляющие налицо. Одного нет – это, где хорошо и вволю поесть.
Арно ухмылялся. Глядя на него, Иван чувствовал, как одеревеневшие мышцы расслабляются, напряжённость уходит, мысли не скачут.
– Давай поедим. Своё, – сказал он. – Потом подумаем… О курорте.
Когда брали в дорогу еду, казалось, только она забивала заплечные мешки. На поверку, после того, как вытряхнули из них содержимое, оказалось далеко не так. Перед Иваном и назначенным им, при молчаливом согласии всех ходоков, ответственным за съестные припасы Хиркусом предстал скромные возможности с учётом десятка непредвиденных едоков. А они, эти непредвиденные рты в лице женщин, примолкли и голодными глазами поглядывали то на туго подрастающую горку продуктов, то на ходоков, которые старались в их сторону не смотреть.
Больше всех еды взяли с собой Иван и дон Севильяк.
Правда, Иван тут же посетовал самому себе, что взял мало хлеба, одной нарезки на всех – на один укус. Шилема, обладающая отнюдь не птичьим аппетитом, положила в общий котёл пяток тощих пакетов с обыкновенным пшеном. Каким образом временница собиралась варить кашу из него, никто, кроме неё, не мог даже предполагать. Для этого нужна, по крайней мере, хотя бы какая-то посудина, чего ходоки никогда с собой не брали, кроме фляги с водой. Можно, конечно, таскать по векам солдатский котелок, но с ним возни не меньше, чем с любой кастрюлей. Его каждый раз надо очищать от копоти, пристраивать над костром…
Арно вытряхнул из своего мешка всё. Вывернул его. Не густо, но одному ему – на три-четыре сытости. Хиркус, пыхтя и не глядя ни на кого, долго копался в своём солидном на вид рюкзаке, усеянного молниями, бляшками, ремешками.
– Не жмись, актёр, – взял его за плечо и хмуро посмотрел на него Арно, не меньше всех встревоженный необходимостью в скором времени заниматься поиском пропитания. – Шила в мешке не утаишь. Или ты решил один втихомолку доесть то, что оставишь?
Его слова покрыл мощный хохот дона Севильяка.
– Да он же подавится, – пропыхтел он сквозь смех. – Давай, Хиркус, я тебе скорпиона здешнего выловлю на жаркое… Ха-ха!.. Ну, что вы на меня уставились? – вытаращив глаза, дон Севильяк оборвал смех, поразивший всех своей неуместностью. – Живы будем, не помрём! А что? И скорпионов есть можно. Ваня знает…
– Сам ешь скорпионов! – в сердцах отозвался Хиркус и также как Арно вывернул свой заплечный походный мешок наизнанку.
На секунду от вида того, что выпало на землю, воцарилась тишина, затем разразился дружный хохот.
В большом по объёму рюкзаке Хиркуса хранились: тёмно-синий халат из тончайшего шёлка, усыпанный сверкающими звёздочками, точь-в-точь такой, какие напяливают на себя факиры во время представления; серебряная чалма довольно истёртая и поблекшая со сломанным пером неведомой птицы; оранжевые башмаки с длинными, загнутыми носами, как у коньков-снегурочек; широкий, серебристый же, пояс из шёлковой ленты; набор разно великих дудочек. И, наконец, колпак с потрёпанной кисточкой…
– Вот, – сказал актёр, отдуваясь и печалясь. – Мешок перепутал. Не тот, что нужно, прихватил. – И вдруг глаза его блеснули, он расправил плечи, торжественно, выделяя каждое слово, словно только оно было главным, сказал: – Так всегда бывает, когда материальное и земное отступает назад, и начинает править идея…
– Какая ещё идея? – вскинулся Джордан. – Таскаешь барахло…
– Говорю для тех, кто знает, – хорошо поставленный голос актёра раздавил лепет фиманца. Он поднял перед собой указательный палец, оглядел его со всех сторон и словно увидел на нём священные письмена, стал считывать, переходя на распевную речь: – Идея! Да, идея! Это когда человек, увлеченный данным ему свыше, и оттого позабывший иное, кроме своего увлечения, начинает прозревать. Тогда ему не нужны еда, он живёт и укрепляет себя размышлениями и глубинными поисками истины…
– Хо-хо-хо! – зашёлся дон Севильяк.
– Бред какой-то! – фыркнула в кулак Шилема. – Болтун!
– Да что же это он несёт? – пытался всех перекричать Джордан.
Арно с Иваном обменялись усмешками.
Хиркус смирно переждал вспыхнувшее возмущение и веселье.
– Вся моя жизнь посвящена идее, – как только установилась тишина, опять же торжественно продолжил он. – Куда бы я ни ходил во времени, меня всегда вела идея. Я всегда забывал о такой мелочи, как пища. Плотское насыщение…
– Ты забывал о пище?! – Джордан, маленький, взъерошенный, возмущённый, подскочил к нему. – Да ты, как только врывался в Кап-Тартар, тут же искал, где пожрать!
– Ха! Да я пока добираюсь до твоей треклятой ямы, что называется Фиманом, и где ты сидишь безвылазно, как пень трухлявый, я не ем. Так что мне приходиться есть, а не жрать. Я ем, а не жру!
Джордан подпрыгнул от негодования.
– А ты сиди в своей яме, а в чужую не лезь. Лезешь к нам, а называешь треклятой ямой. Что тебе у нас надо?
– Стоп! – скомандовал Иван.
– Кого ты набрал? – вставил Арно дежурную шутку.
– Я-то набрал, кого надо! – парировал Иван. – Лишь этого, – он кивнул на Хиркуса, – по твоей подсказке.
