Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Царица Хатасу
Затем, неслышно, как тень, Хартатеф подошел к ложу князя и, зажав ему рот рукой, сказал:
– Не кричи, Хоремсеб, и следуй за мной. Я друг, посланный Нейтой, чтобы спасти тебя! – прибавил он, видя, что пленник проснулся.
Ничего не спрашивая, воодушевленный новой надеждой, князь встал и пошел за своим освободителем. Сменкара присоединился к ним. Они беспрепятственно пересекли большой зал, как вдруг дверь открылась, и они с ужасом увидели, что находятся лицом к лицу с отрядом солдат, который сменял часовых. «Измена!» – закричал командир отряда, узнав Хартатефа и Хоремсеба. Но Хартатеф вместе со своими спутниками решил оружием проложить себе дорогу. Они бросились на солдат, и завязалась ожесточенная борьба, так как Хартатеф вооружил князя секирой и кинжалом.
Крики и шум битвы встревожили весь дворец. В зал прибежал Антеф с двенадцатью солдатами. Минуту спустя все было кончено. Хоремсеб был обезоружен, и его держали двадцать рук. На полу между семью или восьмью трупами лежали Хартатеф с кинжалом в груди и Сменкара с раздробленной головой.
На рассвете во дворец пришел Аменофис в сопровождении нескольких жрецов. После короткого допроса, во время которого Хоремсеб не сказал ни слова, великий жрец приказал Антефу отвести пленника под усиленным конвоем на пристань, где стояла флотилия, назначенная для перевозки в столицу великого жреца, преступника, воинов и нескольких важных свидетелей.
Известие, что чародей арестован, с быстротой молнии облетело весь город. Полная ненависти толпа, жаждавшая видеть наконец ниспровергнутого, ужасного человека, устремилась к таинственному дворцу, осадив все выходы и входы и жадно подстерегая появление конвоя.
После довольно долгого ожидания, показавшегося собравшемуся народу целой вечностью, массивные ворота открылись и из них вышел отряд солдат и телохранителей, заставивший толпу раздаться. Затем показался скованный по рукам и ногам Хоремсеб, окруженный солдатами. Рядом с князем шел Антеф с обнаженным мечом в руке. При виде того, кого все так долго боялись, при виде чародея, насмехавшегося над всеми человеческими чувствами, убившего столько невинных и сеявшего на своем пути несчастье и безумие, лихорадочное волнение овладело толпой, и со всех сторон, подобно рычанию, раздались крики ярости и негодования. Хоремсеб поднял голову и затуманенным взором окинул тысячи голов, волновавшихся как безбрежное море. Но видя сжатые кулаки и слыша яростные крики, он гордо выпрямился и с презрительным видом продолжал свой путь.
Но крики все усиливались. «Убийца! Святотатец! Отравитель!» – рычали сотни голосов, и в пленника полетели камни, грязь, нечистоты и даже ножи, раня и его и конвой.
С трудом прокладывая себе дорогу, процессия направилась к Нилу, подкрепленная по пути несколькими жрецами, авторитет которых остановил безумство толпы. Но при виде этой бури негодования и ненависти, осыпаемый градом оскорблений и проклятий, Хоремсеб ослабел. Шатаясь как пьяный, низко опустив голову, подавленный унижением и позором, он с трудом плелся и едва успел войти в лодку, как потерял сознание.
Настоящий ураган отчаяния бушевал в его преступной душе, когда при первых лучах восходящего солнца он увидел вырисовавшиеся на лазури неба храмы и дворцы Фив. Могло ли ему когда-нибудь прийти в голову, что он подобным образом попадет в блестящую столицу, которую за год до этого покинул с великолепными пирами. О, если бы он мог предвидеть все, он никогда бы не похитил Нейту.
С такими же предосторожностями, как и в Мемфисе, преступника провели без всяких приключений. Скоро бронзовые ворота огромной стены храма Амона-Ра закрылись за Хоремсебом, а затем его конвой и шумная толпа разошлись по домам.
Антеф ввел преступника в нижний зал, где собрались Аменофис, Рансенеб, заменявший больного великого жреца Амона, и целая толпа сановников храма. Мрачный, но с высоко поднятой головой, Хоремсеб остановился и окинул присутствующих высокомерным и бесстрастным взглядом.
– Гнев Амона-Ра наконец поразил тебя и привел сюда, покрытого цепями и позором, – сказал Рансенеб, после минутного молчания.
В глазах князя вспыхнул угрожающий огонек, но он не шевельнулся. Ненависть, гнев и упрямство почти душили его. Ропот недовольства пробежал по рядам жрецов, а старый пастофор вскричал с негодованием:
– Несчастный, нечестивый злодей! Пади ниц на землю перед представителями богов или ты узнаешь обращение, которое смиряет самых непокорных.
Видя, что Хоремсеб насмешливо улыбнулся, и что сановники храма нахмурили брови, старый пастофор покраснел от гнева и поднял бич, который держал в руках.
Сильный удар со свистом упал на обнаженную спину пленника, оставив длинный кровавый рубец. Дикий звериный крик вырвался у Хоремсеба. С пеной у рта он обернулся и, несмотря на сковывавшие его цепи, с легкостью тигра бросился на пастофора и вонзил ему в горло зубы.
Все это произошло так молниеносно, что пораженные присутствовавшие только тогда поняли, что случилось, когда оба они уже катались по полу.
Антеф и два молодых жреца бросились к взбесившемуся, но они тщетно старались оторвать его от старика, тело которого конвульсивно извивалось. Хоремсеб, казалось, прирос к нему и не отрывал рта от окровавленного горла, которое сжимал зубами, как клещами.
Вдруг руки его опустились, и он тяжело откатился в сторону с неподвижными глазами и с кровавой пеной у рта. Страшное бешенство, вызванное оскорблением, казалось, убило его.
– Нет сомнения, что злые духи овладели этим злодеем, – сказал Аменофис едва придя в себя от оцепенения. – Надо посмотреть не умер ли он и, если нет, то отнести его в темницу и оказать помощь.
– Я сейчас сделаю необходимые распоряжения и прикажу удвоить стражу, чтобы чародей не исчез, не открыв нам своих тайн. Негодяй только в обмороке, что же касается Пенбеза, его душа слилась с Озирисом, Посмотрите, артерия как бритвой перерезана зубами этого шакала.
Несколько служителей храма под наблюдением Антефа и молодого врача-жреца, перенесли Хоремсеба в подземную темницу, предназначенную для важнейших преступников. Когда князя уложили на скамью, служившую кроватью, врач приказал снять с него цепи и принести огня. Затем перевязал рану, тянувшуюся вдоль всей спины.
– Что, его состояние опасно? – с любопытством спросил Антеф.
– Я боюсь, что да! Он проснется, вероятно, в сильнейшей горячке, – серьезно сказал жрец. – Будет жаль, если он умрет, не открыв тайну ужасного яда и его противоядия.
* * *
Томимая беспокойством и ожиданием, сгорая от тонкого яда, пылавшего в ее крови, Нейта, насколько было возможно, уединилась в своем дворце. Только когда служба призывала ее к царице, она стряхивала с себя оцепенение и жадно подстерегала удобный момент, чтобы вырвать у государыни обещание помиловать Хоремсеба.
Хатасу вставала очень рано. Поэтому, когда Нейта вошла в царские комнаты, старая Ама указала ей на верхнюю террасу, где царица уже завтракала. К этому завтраку она не допускала многочисленную свиту, окружавшую по этикету царей Египта с самого раннего утра до того времени, как они ложились спать. Но умная и оригинальная женщина, так мужественно несшая тяжесть скипетра и двойной короны, и в вопросах этикета доказала независимость своего ума, свойство всех ее действий. Стряхнув с себя стесняющий церемониал, управлявший каждым жестом фараона, она оставила в своем личном распоряжении утреннее время до первой аудиенции. Только приближенным женщинам позволялось входить к ней в это время.
Когда Нейта вошла на террасу, царица сидела, облокотившись на стол. Перед ней стоял завтрак, но Хатасу, очевидно, и не прикасалась к нему. Маленькие, румяные хлебцы лежали нетронутыми в серебряной корзинке, а любимый ее хеттский кубок был до краев полон молока. Красивое и стройное тело фараона нежно обрисовывал утренний свет, но строгое лицо было хмурым и бледным. Тяжелые думы угнетали царицу. Она даже не заметила, как вошла Нейта. Только когда та опустилась на колени и поцеловала ее платье, она вздрогнула и обернулась.
– Это ты, Нейта! Какой у тебя нездоровый вид, бедное дитя мое! – сказала Хатасу, ласково проводя рукой по опущенной голове молодой женщины. – Полно, не плачь: твое горе терзает мое сердце. Я сочувствую тебе, но ничем не могу помочь. Пойми же, дорогая моя, что я – царица Египта, прирожденная охранительница законов. Этот бешеный безумец, опьяненный убийствами, не оставил мне ни малейшей возможности спасти его. Итак, преклонись перед неизбежным! Время, излечивающее все раны, заставит тебя позабыть этого недостойного человека, и жизнь вступит в свои права. Я знаю это по опыту. Я потеряла больше тебя, так как Наромат был герой, такой же благородный, как и красивый. Это был мужественный воин, павший при защите своей страны. Даже врачи удивлялись его подвигам. Боги иногда бывают жестоки, они никогда не дают смертным полного счастья. Они дали мне могущество, но отказали во всех других радостях. Даже тебя, мое бедное дитя, я не могу открыто признать. Когда же я хотела, по крайней мере, дать тебе счастье, я оказалась бессильной перед судьбой.
– Не считай меня неблагодарной, моя мать и благодетельница, – пробормотала Нейта, прижимая горячие губы к руке царицы. – Я ежеминутно благословляю тебя и ради тебя я хотела бы победить пожирающее меня адское чувство, но я не могу этого сделать. Не осуждай меня за это, так как я боролась и борюсь против силы, давящей на меня. Я не знаю, чары ли это, или любовь? Я не могу передать того, что происходит во мне, но только вдали от Хоремсеба я погибаю, как цветок без воды. Я схожу с ума при мысли, что должна навсегда потерять его.
Вошедшая Ама перебила страстную речь. Она доложила, что великий жрец Аменофис и прорицатель храма Амона, Рансенеб, просят милостивого разрешения предстать перед царицей.
– Хорошо, – сказала Хатасу. – Скажи, чтобы их провели в зал рядом с рабочим кабинетом. Я сию минуту приду туда.
От сообщения о приходе двух жрецов яркая краска залила лицо Нейты. Как только драпировка опустилась за рабыней, она бросилась к царице, поспешно выпившей несколько глотков молока, и, подняв сложенные руки, взмолилась:
– Я знаю, что Хоремсеб болен и заключен в темницу здесь, в Фивах. Не прощения для него прошу, но милости – облегчить его страдания, и позволения попросить жрецов, чтобы они передали ему то, что я пришлю.
Хатасу с удивлением слушала, нахмурив брови. Мрачный огонек сверкнул в ее черных глазах.
– Кто осмелился нарушить мое приказание и сообщить тебе об аресте презренного? – сурово спросила она.
– Ах, разве можно скрыть то, что известно всем Фивам? Неужели ты думаешь, что сердце не подсказало мне, что он близко? Сжалься надо мной! Дай мне ничтожную радость облегчить его страдания!
Жесткий отказ чуть не сорвался с языка, но видя расстроенное лицо Нейты, лихорадочный взгляд и страшное возбуждение, Хатасу смягчилась.
– Хорошо! Ступай и проси жрецов. Если они согласятся, я позволю тебе послать различные вещи для облегчения участи узника.
С радостным криком Нейта поклонилась и поцеловала край платья царицы. И опрометью бросилась вон из комнаты. Она пробежала через царские комнаты и проникла в указанный зал в ту самую минуту, когда жрецы входили через противоположную дверь.
Это была большая, немного темная комната, со стенами, инкрустированными золотом и корналином. В глубине комнаты, у двери, закрытой тяжелой драпировкой, вышитой золотом, дежурили два вооруженных телохранителя. У колонны стоял чиновник, украшенный почетным ожерельем. Когда сопровождавший жрецов придворный удалился, Нейта подошла к ним и, преклонив колени, умоляюще подняла руки. Доставленные утром в храм дары от имени сестры дали многое понять жрецам. Они не сомневались, что молчаливое заклинание женщины заключало в себе просьбу о каком-нибудь облегчении для Хоремсеба. Они благословили ее, затем Рансенеб ласково спросил:
– Тебе что-нибудь нужно от нас, бедное дитя? По твоему взгляду я вижу, что твоя душа еще очень больна.
– Святые и уважаемые служители богов! – произнесла Нейта голосом, полным слез. – Если у вас есть хоть немного жалости ко мне, позвольте облегчить страдания Хоремсеба, моего супруга. Он ранен, лежит больной и лишен всякого ухода, к которому привык. Позвольте мне послать ему одежду, постель и питательную пищу!
Жрецы переглянулись.
– Хорошо, дочь моя, мы согласны, – ответил Аменофис. – Пошли узнику все, что ты пожелаешь: вино, фрукты, одежду.
– А могу я надеяться, что эти вещи верно дойдут до него? – робко спросила молодая женщина.
– Не опасайся ничего, – сказал Рансенеб. – Пошли одного из своих слуг и адресуй вещи на имя жреца Сэпы, который лечит заключенного. Я прикажу, чтобы все было передано ему.
– Если ты так добр ко мне, то позволь еще хоть на минуту повидаться с Хоремсебом.
Прорицатель покачал головой.
– Это, дитя мое, зависит не от меня, а от царицы. Если она разрешит тебе свидание с преступником, то я сам отведу тебя к нему и ты поговоришь с ним, но только в моем присутствии.
В эту минуту из соседнего кабинета раздался протяжный металлический звон.
– Царица зовет нас, – поспешно закончил Рансенеб. – Подожди здесь, Я передам твою просьбу фараону и принесу тебе ответ.
Прошло около четверти часа, которые показались Нейте вечностью, как вдруг портьера приподнялась и Рансенеб жестом позвал ее. С первого же взгляда женщина поняла, что царица была чем-то раздражена.
– Довольствуйся тем, что тебе позволено. И так уже незаслуженная милость лелеять и баловать такого преступника и неслыханного святотатца. Я не разрешаю этого свидания, так как оно бесцельно и только усилит действие пожирающего тебя яда.
Видя, что Нейта побледнела, как смерть, Хатасу прибавила мягче:
– Во всяком случае, не в таком взволнованном состоянии я позволю тебе видеться с ним. Стань спокойнее и благоразумнее, и тогда, может быть, я разрешу то, что запрещаю сегодня. А теперь, дитя, удались отсюда!
С отеческой нежностью подошел Рансенеб к Нейте и сказал, благословляя ее:
– Не приходи в отчаяние! Доброта нашего фараона так же неисчерпаема, как доброта ее отца Амона-Ра. Если ее величество смягчится, то приходи ко мне, и я отведу тебя к заключенному, Только помни, что ты должна принести мне царскую печать.
Как только Нейта вышла из кабинета, царица обратилась к жрецам:
– Нельзя ли ускорить процесс и поспешить с казнью преступника, чтобы положить конец ожиданию и сoмнениям этой несчастной жертвы? Когда все будет кончено, чары, может быть, сами собой разрушатся.
– Твое желание для нас закон, фараон, но позволь заметить, что преступник болен и что необходимо от него добиться показаний относительно ядовитого растения и его противоядия. Кроме того, мы каждый день получаем все новые заявления и, главной свидетельнице, молодой Изисе, еще нужно время, чтобы набраться сил. Наконец, сообщник Хоремсеба, презренный хетт, еще не арестован, а между тем, их очень полезно было бы свести на очную ставку.
– Разве не напали еще на след нечестивца, который был причиной всех этих несчастий? – с гневом вскричала царица, – Я хочу, слышите, я хочу, чтобы его нашли! Прикажите удвоить награду тому, кто выдаст этого злодея, осмелившегося пробраться в самое сердце царства, чтобы развратить и погубить князя Египта! Я покажу ему, как и всякому чужеземному наглецу, во что обходится подобная дерзость. Я живым сожгу его в его нечистом боге! Я придумаю ему казнь, которая заставит дрожать от ужаса самих демонов Аменти!
– Боги, без сомнения, удовлетворят твой справедливый гнев, божественная дочь Ра, и ты омоешь свое сердце в крови преступника. Долго он не может скрываться, так как, кажется, удостоверено, что он не пересекал границыЕгипта, Если таково твое желание, то мы не станем ждать ареста хетта для осуждения Хоремсеба, – почтительно сказал Рансенеб.
– Отлично, Хоремсеб заслужил смерть и получит ее, народ имеет право на такое удовлетворение. Только я не хочу, чтобы смертная казнь была совершена публично. Какое наказание вы назначаете ему?
– Он будет замурован живым в стене храма, – сурово ответил Аменофис, – Но каковы будут, о царица, твои распоряжения относительно имущества преступника?
– Я приношу его в дар бессмертным. Когда возвратишься в Мемфис, ты вступишь во владение всем, Аменофис. Что же касается проклятого дворца, я хочу, чтобы его сровняли с землей и чтобы на его месте выстроен храм Пта. Пусть присутствие бога и его служителей очистит это место, запятнанное кровью!
– Твое великодушие, фараон, равняется великодушию твоего божественного отца, – ответил очень довольный Аменофис.
Внимательно слушавший Рансенеб неожиданно спросил:
– У Хартатефа нет наследников, а после него тоже осталось солидное состояние. Каково будет его назначение?
Незаметная улыбка скользнула по губам Хатасу.
– Я считаю справедливым отдать это наследство Изисе, мужественной девушке, рисковавшей своей жизнью, чтобы раскрыть неслыханные преступления. Так как боги чудесным образом спасли ее жизнь, она имеет право на награду. Я вас не задерживаю больше, уважаемые отцы, и вполне полагаюсь на вашу мудрость в деле ведения процесса.
Царица сделала прощальный знак рукой, и жрецы удалились.
Выйдя от царицы, Нейта села в носилки и приказала идти к своему дворцу. Дома она занялась приготовлением посылки для Хоремсеба. Посылка эта состояла из мягких покрывал, одежды, духов и нескольких жареных птиц, в одну из которых она запихнула записку следующего содержания: «Каждый день я буду присылать тебе все необходимое. Я получила на это разрешение. Нейта». Но когда посланный ушел, она залилась слезами. Что будет с ней в тот день, когда эти посылки прекратятся, когда они больше уже не будут нужны? При этой мысли взгляд ее померк, и ее охватило страстное желание умереть вместе с ним.
Глава XXXII. Суд
Больше месяца прошло со времени ареста чародея, а лихорадочное волнение, будоражившее все умы, еще не улеглось. Из Мемфиса привезли идол Молоха, и все Фивы устремились в каменистую обнаженную долину на границе пустыни, где временно поставили колосс. С какой целью его привезли сюда? Этого никто не знал. С той жадностью к волнующим зрелищам, которая всегда характеризует толпу, каждый хотел взглянуть на кровожадного бога, на раскаленных коленях которого погибло столько невинных жертв, причем были погублены не только тела, но и души.
Всем было известно, что Хоремсеб поправился и что со дня на день начнется суд над ним.
В день суда печальная царица направилась в храм Амона-Ра. В обширном темном зале, освещенном опускавшимися с потолка лампами, полукругом были поставлены кресла для судей. Ввиду важности дела и общественного положения преступника, были созваны первосвященники и великие жрецы главных храмов Египта.
По большей части все это были старики. Их суровые морщинистые лица и длинные белые одежды еще более увеличивали строгость обстановки. В глубине зала, в комнате, закрытой занавесью, было поставлено кресло для Хатасу, пожелавшей присутствовать на суде.
Как только государыня заняла свое место, старейший из судей встал и приказал ввести обвиняемого. Воцарилась минута торжественного молчания. Колеблющееся пламя ламп фантастически освещало расписанные стены, на которых изображались суд Озириса и ужасы Аменти, отражалось на сияющих черепах судей и подмигивало писцам, которые, сидя на ковре, приготовились записывать ответы преступника.
В последних рядах, среди более молодых жрецов, сидел и Рома. Когда ввели закованного в цепи преступника, он с нескрываемой ненавистью посмотрел на человека, которого Нейта любила только из-за того, что он медленно убивал ее ядом.
Хоремсеб был смертельно бледен. Он похудел и как будто постарел, но в его больших темных глазах светилось мрачное упрямство, когда он молча остановился перед судьями.
По знаку Аменофиса встал один из писцов и громким голосом прочел обвинительный акт, перечисляя совершенные преступления и роковое влияние отравленных роз, которые так щедро раздавались жертвам.
– Сознаешься ли ты во всех этих злодеяниях и откроешь ли ты нам тайну таинственного растения, а также и то, каким образом оно попало в твои руки? – спросил великий жрец.
Хоремсеб опустил голову и продолжал упорно молчать.
Тогда ввели свидетелей. Это были родители исчезнувших молодых девушек, Кениамун, рассказавший о разоблачении Хоремсеба Нефтисой, об их заговоре против князя и о найденном, страшно изувеченном трупе Нефтисы. Рома говорил о своих открытиях. Затем перед судьями предстал чудесным образом избежавший смерти немой мальчик. Наконец, подошла закутанная в покрывало женщина. Едва она открыла лицо, как Хоремсеб отступил назад с глухим возгласом ужаса. Он узнал Изису, которую сам заколол и бросил в Нил. Неужели мертвые встают из гроба, чтобы обвинять его?
Бледная, но исполненная решимости девушка поклонилась судьям. Затем, дрожащим голосом она описала ужасную жизнь во дворце в Мемфисе, изувеченных слуг, безумную роскошь, ночные оргии и медленные муки жертв, которых постепенно отравляли, прежде чем убить. Все эти ужасы, все эти преступления, вызванные пламенной речью Изисы, яркой картиной пронеслись перед глазами слушателей.
Когда она кончила, обвинитель обратился к подсудимому:
– Ты видишь, что твои преступления вполне доказаны и без признания. Нам остается только узнать о ядовитом растении и обстоятельствах, благодаря которым ты попал в сношения с хеттским колдуном, сделавшим из египетского князя кровопийцу, убийцу и врага богов своего народа. Говори! Расскажи без утайки все, что ты знаешь, если не хочешь, чтобы тебя пыткой заставили признаться.
Хоремсеб конвульсивно содрогнулся, и глаза его вспыхнули огнем. С трудом овладев собой, он ответил хриплым голосом:
– Я скажу все, что знаю. К тому же мое молчание, как оказалось, бессмысленно. Таадара, хеттского мудреца, привез в Египет мой отец, и вот каким образом он познакомился с ним. Во время победоносной войны фараона Тутмеса I в странах Евфрата произошла кровавая битва под городом Гергамишем. В этом городе был храм, в котором заперлась часть воинов.
Когда наши войска ворвались в него, битва продолжалась внутри храма и кончилась уничтожением всех врагов. Во время этой схватки, человек средних лет подполз к моему отцу, умоляя его пощадить его жизнь, обещая за это громадные сокровища и тайную власть повелевать силами природы, Мой отец соблазнился. Голос и взгляд этого человека, бывшего великим жрецом опустошенного храма, странным образом очаровывали отца, и он поклялся спасти жизнь хетта, если тот сдержит свое обещание.
Тогда жрец тайным путем провел его в подвал, где были сложены не только сокровища храма, но и богатства царя и наиболее знаменитых граждан.
Мой отец был ослеплен. Это была более, чем царская добыча. Итак, он спрятал Таадара, а потом вместе с сокровищами тайно увез его в Фивы, так что никто не знал об этом. Но уже во время пути хеттский мудрец приобрел над моим отцом безграничную власть.
Мне было пятнадцать лет, когда отец вернулся в Мемфис и начал под руководством Таадара перестраивать дворец. Они культивировали растение, семена которого привез с собой мудрец, и тайно поклонялись Молоху.
Мой отец вскоре умер, но перед смертью он открыл мне всю правду. Меня совершенно очаровало все, что он говорил о тайнах этого культа и о священном растении.
Я поспешил вернуться в Мемфис и был окончательно покорен Таадаром. Я быстро закончил постройки, начатые моим отцом, и по совету мудреца мой дворец закрылся для всех. Мои слуги были совершенно отделены от всех людей, и их лишали возможности говорить, когда не хватало глухонемых. Мало-помалу я привык к этой волшебной жизни, откуда была изгнана действительность, со всей ее наготой и бедствиями. Дневной свет стал мне ненавистен. Только во мраке, под сенью моих садов, я чувствовал себя счастливым. Окруженный удушливыми ароматами, убаюкиваемый чудной музыкой, небесные мотивы которой обожал Таадар, я забывал все. Я должен был приносить жертвы Молоху, этого желал мудрец, а его воля была для меня законом. Он уже устраивал оргии и ночные празднества, разрушившие здоровье и жизнь моего отца, не умевшего наслаждаться с умеренностью. Мне Таадар дал питье, оледенившее мою кровь, и предписал строгую жизнь, пост и самоотречение, что позволило мне только наслаждаться видом, не подвергая свое тело разрушению.
Когда я пил кровь первый раз, меня опьянил странный вкус этого питья, которое должно было дать мне вечную жизнь. И если вы теперь хотите меня убить (он разразился хриплым смехом), вы не будете в состоянии этого сделать, так как смерть не имеет надо мной власти. Во мне сконцентрированы все жизни, которые я вырвал из трепещущих сердец, принесенных мною в жертву женщин. Я упивался видом этих прекрасных, женщин, которые, сгорая от любви, умирали в моих объятиях. Любить мне было запрещено, так как душа должна была сдерживать телесные страсти, тем не менее они умирали счастливыми. Одна из них изменила мне, и я имел право наказать ее. Нефтиса получила только заслуженную смерть. Больше я ничего не могу добавить.
– А что вы сделали с ядовитым растением? – спросил Рансенеб, который, подобно остальным судьям, молча слушал исповедь преступника.
– Мы сожгли его, – не моргнув, сказал Хоремсеб.
– Зачем?
– Таково было желание Таадара – учителя. Когда меня предупредили о вашем следствии, я хотел скрыть следы культа Молоха, но у меня не хватило на это времени. Таадар же не хотел, чтобы священное растение попало в руки врагов, и уничтожил его.
После довольно продолжительного совещания судей поднялся Аменофис и торжественно произнес:
– Твои неслыханные преступления, Хоремсеб, заслуживают примерного наказания. Будучи князем Египта, ты отверг богов своего народа и убивал невинных женщин, покровителем которых ты должен был бы быть по своему рождению. Своими злодеяниями ты вносил несчастье и позор в самые благородные семейства, своих слуг ты изувечивал и уничтожал. Все эти злодейства вполне заслуживают смерти, к которой мы тебя и присуждаем. Ты говоришь, что смерть не имеет над тобой власти. Пусть будет так! Но тем больше оснований поступить с тобой так, чтобы ты не мог уже никогда вредить. Итак, ты будешь замурован живым в стене этого храма. Живи в этом тесном гробе, сколько позволят тебе боги. Но когда ты умрешь, погибнут и тело и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти. Твое имя будет забыто, так как всем, под страхом строгого наказания, будет запрещено произносить его, и оно будет повсюду вычеркнуто и изглажено. Потомство ничего не узнает о преступлениях, ужасавших Египет. Ты трижды будешь мертв. На рассвете дня, следующего за завтрашним, этот приговор будет приведен в исполнение.
Бледный, с широко открытыми глазами, слушал Хоремсеб этот ужасный приговор. Не только плоть возмущалась против ожидавшей его участи, но, несмотря ни на что, он был слишком египтянин, чтобы не дрожать при мысли, что он будет лишен погребения и бальзамирования и что его имя будет предано забвению. С хриплым рычанием он зашатался и безжизненной массой упал на каменные плиты.
Пока эта тяжелая сцена происходила в храме Амона-Ра, три человека ожидали в почти темной комнате в доме Абракро. Двое мужчин, одетых рабочими, сидели в нескольких шагах от треножника, на котором хозяйка дома деятельно поддерживала огонь, бросая время от времени на горячие угли щепотки белого порошка. Тогда вспыхивало большое пламя, освещая бледным светом лица наших старых знакомых, Таадара и Сапзара, пустынника из долины мертвых. Оба были очень худы и бледны. На лице мудреца, казалось, застыло выражение гнева и тоски. Всякий раз, как пламя с треском вспыхивало, Абракро наклонялась и изучала видоизменения огня, страшными линиями извивавшегося на черном фоне угольев. Потом она пробормотала:
– Смерть! Все один и тот же ответ! Все усилия будут напрасны!
Уныло отошла она от треножника и, опустив голову, еела на низенький табурет. Воцарилось продолжительное молчание.
– Когда обещал прийти Тиглат? – спросил наконец Таадар.
– Как только будет иметь верные сведения из суда.
Прошло еще около часа в мрачном молчании, как вдруг послышался легкий отдаленный звон. Это был условный сигнал. Старуха тотчас же встала и скоро ввела в комнату человека, закутанного в темный плащ, который тот сбросил на скамейку. Это был Тиглат.
– Ну что? Какие новости принес ты нам? – спросил Таадар, вставая и подходя к столу, на котором Абракро поставила зажженную лампу.
– Очень печальные, хотя и предвиденные, учитель! Хоремсеб будет замурован живым, казнь будет совершена послезавтра утром. Он ничего не прибавил к своим прежним показаниям. Что же касается нашей надежды спасти его, то от этого нужно отказаться. Он будет казнен внутри храма, и было бы безумием отважиться на какую-либо попытку.
Нервные конвульсии исказили угловатое лицо старого мудреца.
– А между тем, я не могу допустить, чтобы он погиб такой жестокой смертью. Если уже нельзя его спасти, то я должен хоть облегчить его участь! – энергично выкрикнул Таадар. Затем, обернувшись к старухе, он спросил:
– Абракро! Можешь ты, не вызывая подозрений, пробраться к Нейте и передать ей небольшую шкатулку?
– Я думаю, что да, учитель.
– Ты откроешь истину молодой женщине. Она любит Хоремсеба и, если есть хоть какая-нибудь возможность, она доберется до него и передаст ему мою посылку. В ней его спасение.
– Подумал ли ты, уважаемый учитель, об опасности подобной попытки? – озабоченно спросил Тиглат. – Простой случай может выдать Абракро, что повлечет твой собственный арест. Только чудом ты спасался до сегодняшнего дня от преследований врага. Послушайся моего совета и беги, не теряя ни минуты, если не хочешь сам погибнуть и погубить нас всех.
– Через три дня я оставлю Фивы вместе с Сапзаром, но совершенно покинуть Хоремсеба я не могу. Если эта шкатулка дойдет по назначению, осужденный примет вещество, благодаря которому он умрет… с виду. Но это будет только сон, от которого я могу его пробудить в течение, по крайней мене, двенадцати лун. Известно ли тебе, где его замуруют?
– В стене маленького северного двора, который постоянно заперт с тех пор, как там повесился один жрец.
– Отлично! В течение целого года можно будет найти удобную минуту, чтобы размуровать тело. Я убежден, что жрецы исполнят свой приговор. Тебе, Тиглат, я дам все необходимые указания, чтобы ты мог разбудить Хоремсеба. Потом ты пришлешь его ко мне в Кадеш, куда я думаю отправиться. Приготовься, Абракро! Я сейчас принесу то, что нужно передать.
