bannerbannerbanner
Царица Хатасу

Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Царица Хатасу

Полная версия

Глава Х. Царица и мать

Когда Кениамун попал в царский дворец, там все было в движении. Громадное здание жужжало, как улей. Во дворец прибывали все новые советники и сановники. Никто не хотел дожидаться утра, и все спешили принести свои соболезнования и поздравления единственному теперь лицу, держащему скипетр и раздающему милость. Каждый стремился доказать свою преданность.

В эту ночь Фивы не спали. Народ толпами ходил по улицам, осаждая входы дворца. Со всех сторон неслись протяжные, пронзительные крики, полные отчаяния: так выражали египтяне свою печаль. Но беспорядков нигде не было видно. Всюду ходили отряды воинов и охранников и поддерживали порядок.

Кениамуну с трудом удалось пробраться в царские покои. Они, как и все остальные помещения, были переполнены народом. Дежурный придворный объявил ему, что в данную минуту никак нельзя видеть Сэмну, но он доложит, как только у царицы закончится аудиенция депутации жрецов главных храмов.

У Хатасу не было еще ни минуты покоя: возвратясь с брачного пира, она застала Тутмеса II в агонии. Даже не снимая украшений, она ухаживала за умирающим и поддерживала его. Когда фараон скончался, она хладнокровно, ничего не пропуская, занялась всеми обрядами, которых требовали обычаи и этикет. Хатасу молилась и причитала, опустив волосы на лицо и посыпав голову пеплом, восхваляя добродетели покойного супруга.

Выполнив этот долг, она приказала позвать Сэмну и других советников и продиктовала приказы и распоряжения, не оставлявшие ни малейшего сомнения в ее ясном и спокойном уме, и в железной энергии, с которой она держала в своих руках все бразды правления государством. Удивленные и покоренные сановники удалились. Даже ее противники, бывшие на стороне молодого Тутмеса, сознавали, что не легко сбросить иго этой женской руки и теперь они имеют дело не с молодой девушкой, которая, в отчаянии от смерти обожаемого отца, позволила себя победить, выдать замуж и лишить главенствующего места.

Едва она распустила свой совет и хотела немного отдохнуть, как ей доложили, что депутация главнейших жрецов прибыла во дворец и просит аудиенции. При этом известии царица выпрямилась, как горячий скакун, почувствовавший шпоры. Уже явились ее враги, с какой целью? Во всяком случае, теперь они не застигнут ее врасплох, как тогда… Целая буря ненависти поднялась в ее груди при воспоминании о поражении и о браке с тем, кто только что скончался. Но ни одно из этих чувств не прорвалось наружу. С обыкновенным своим спокойствием она велела провести жрецов в один из приемных залов. А также предупредила Сэмну и некоторых советников, чтобы они были готовы сопровождать ее. Хнумготену было приказано, чтобы он с избранными воинами занял входы в зал. Важные, бесстрастные и величественные жрецы выстроились в указанном зале. Здесь были известные и уважаемые всеми верховный жрец Амона и Рансенеб. Лица всех были серьезны, а глаза устремлены на вход, откуда должна была появиться царица.

Скоро два военачальника подняли тяжелую драпировку и в зал вошла Хатасу в сопровождении своих советников. Быстрыми и твердыми шагами она направилась к трону, стоявшему на пьедестале в несколько ступеней. Здесь она остановилась, опершись на подлокотник трона рукой. При виде ее жрецы простерлись, испустив протяжный стон. Царица поклонилась, подняв обе руки в знак печали. Но тотчас же выпрямилась и окинула депутацию сверкающим взором.

Жрецы простерлись вторично, и великий жрец Амона произнес следующие слова:

– Воздав должную дань печали и сожаления о великом фараоне, которого потерял Египет, позволь нам, фараон Хатасу, приветствовать твое вступление на трон. Да даруют тебе боги здоровье, славу, счастье и да сохранят тебя на бесконечные годы для любви твоих народов!

Царица склонила голову в знак своего благоволения.

– Благодарю вас, благородные и уважаемые служители богов, – сказала она. – Но не собираетесь ли вы еще что-нибудь сказать мне? В таком случае, говорите, мои уши открыты, моя душа полна желанием удовлетворить вас.

По знаку великого жреца выступил Рансенеб.

– Дочь Ра, твоя мудрость поняла, что нас сюда привел важный вопрос… Боги, одарившие тебя поразительным умом, да святится твое сердце, и мы скажем правдиво и разумно: божественная душа Тутмеса II вернулась к Озирису. На нас, живущих, лежит обязанность приготовить ему погребение, которое порадовало бы его тень и избавило бы его от всякого волнения и неудовольствия. Поэтому мы пришли спросить тебя, где думаешь ты положить тело фараона? Желаешь ли ты выстроить усыпальницу, достойную твоего могущества, или временно положишь мумию в погребальнице, где стоят саркофаги твоих божественных родителей?

Темное облако омрачило лицо Хатасу, глаза ее вспыхнули огнем. Она села и сказала звенящим голосом:

– Ваш вопрос крайне удивляет меня. Разве вы до такой уж степени несведущи в делах Египта, уважаемые отцы, что даже не знаете, что я строю в городе мертвых великолепный монумент, предназначенный для погребения моего семейства? Туда я перенесу саркофаги моих родителей, там будет покоиться мой божественный супруг Тутмес II, и там же вы положите мое тело, когда Озирис призовет меня к себе.

Глухой ропот пронесся среди жрецов. Рансенеб же, воздев руки, закричал:

– О, царица! Ты настаиваешь на освящении этого нечестивого сооружения, построенного против всех священных правил? Он, как ярмарочное поле, открыт для каждого любопытного вместо того, чтобы быть окруженным величием и таинственностью, подобно божеству.

– Да! – закричал великий жрец Амона, человек вспыльчивый и фанатичный. – Да! Нечестива мысль погребать наших фараонов в этой усыпальнице, скопированной с построек нечистого и побежденного народа. Все чужеземное ненавистно богам Египта и их служителям. Ты оскорбляешь нас, о царица, презирая священные законы, которые мы представляем. Не забывай, фараон Хатасу, что только на плечи жрецов твердо опирается трон! Все фараоны, твои предшественники, нашим влиянием обеспечивали покорность подданных. Итак, умоляю тебя, царица, откажись, – продолжал раздраженный старец, – откажись, этот монумент мы не одобряем. Если же ты будешь настаивать, мы должны будем отказать тебе в содействии и никто из нас не будет сопровождать тело Тутмеса II в эту нечестивую усыпальницу.

Глубокое молчание последовало за этой бурной выходкой. Жрецы обменялись беспокойными взглядами. Такое открытое объявление войны не входило в их намерения. Именно опасения, что великий жрец может увлечься, и заставило их избрать оратором Рансенеба. Но неудержимый фанатизм увлек старца. Свита царицы, казалось, окаменела, видя такую дерзость.

Хатасу молча выслушала дерзкие и оскорбительные слова жреца. На ее выразительном лице читались бурные чувства, сильно противоречившие наружному спокойствию. От последней угрозы она страшно побледнела, а затем покраснела. Рука ее нервно сжала голову леопарда, увенчивавшую ручку трона. Но этот гнев длился не больше секунды, потом лицо ее приняло гордое выражение, а в глазах вспыхнул тот странный и покоряющий огонь, который делал ее взгляд невыносимым и, казалось, давил на собеседника.

– Твои слова жестоки, жрец Амона, а угрозы плохо звучат в ушах фараона, – сказала она ясным металлическим голосом. – Минута выбрана дурно для попытки сломить мою волю. Я признаю ваше могущество, но не боюсь его. В Египте есть много храмов, жаждущих моей милости, и немало жрецов, которые служат богам и остаются в то же время моими верными слугами. Их-то я и призову, чтобы они проводили тело Тутмеса II к месту его упокоения. Что же касается непокорных голов, с угрозой подымающихся против того, кого они должны обожать, – у меня есть сила и право усмирить их. В подобной войне победа – вещь предрешенная. Но, – Хатасу наклонилась вперед, и ее пылающий взгляд пробежал по ряду жрецов, – я не хочу войны. Я признаю, что служители богов – поддержка трона, и первая готова почитать их и отдать им должное. Я хочу царствовать, опираясь на мощные плечи жрецов, но царствовать как безусловная повелительница народа, который я веду к победе и славе. Фараон, носящий двойную корону Верхнего и Нижнего Египта, требует от служителей богов, чтобы они подавали пример повиновения воле своего царя. Но я верю, что вы, как посредники воли бессмертных, можете очистить нечистое и освятить нечестивое, я прошу вашей поддержки. Освятите вашим благословением постройку, вами не одобряемую. Ваше благословение, исходящее от Озириса, снимет с нее всякую тень. Я соорудила усыпальницу из камня, но вы своим освящением сделаете ее вечной. Народ, смотрящий вашими глазами и чувствующий вашими чувствами, бросит свое недоверие. Он будет прославлять вас. Я же отблагодарю вас великолепными дарами, а богам принесу жертвы, достойные их и меня. Я жду вашего ответа.

Жрецы с удивлением переглянулись. Они не могли не любоваться хладнокровием и тонким умом этой женщины. Несмотря на свою гордость и властолюбие, она открывала им широкую возможность примирения, давая возможность почетного отступления там, где они уже слишком далеко зашли. В действительности жрецы боялись открытой борьбы с энергичной дочерью Тутмеса I, обожаемой простым народом. Признание же ею их могущества льстило их самолюбию.

– Твои слова справедливы, фараон, – ответил великий жрец. – В нашей власти сделать чистым нечистое. Твоя справедливая просьба приятна нашему сердцу и ушам богов. К тому же мы сознаем, какие громадные суммы и какой громадный труд вложены в гигантское сооружение, которое без нас останется ничем и которое народ не станет почитать, пока мы не освятим его. Итак, пусть твоя воля будет исполнена, царица. Мы проводим в твою усыпальницу тело твоего супруга, привлечем туда народ и низведем благословение богов. Взамен мы ждем твоего послушания и благоволения.

– И в этом и в другом вы можете быть уверены. Велики будут жертвы, которые я предложу богам, и велики будут дары, которые вы получите в наследство от моего царственного супруга. Надеюсь, что между нами никогда не возникнет никакого несогласия.

 

– Мы благодарим тебя зa это обещание, могущественная дочь Ра, – сказал великий жрец Амона. – Позволь мне надеяться, что ты не хранишь в своем сердце гнев за мои жестокие слова. Они были внушены мне верностью древним законам наших царей.

Царица улыбнулась.

– Я нисколько не сержусь на мудрого и благоразумного человека, видевшего день моего рождения. К тому же никакая обида не может достигнуть высоты трона. Я понимаю рвение, с которым вы защищали богов, это доказывает уважение к крови Ра, текущей в моих жилах. Как доказательство милости и дружбы, которыми я удостаиваю тебя, приблизься, достойный служитель Амона-Ра, с этого дня я не хочу, чтобы ты передо мною касался земли своим почетным лбом, я допускаю тебя к целованию ноги твоего фараона.

Ропот гордого самодовольства пронесся среди жрецов. Этот знак высшей милости, дарованный одному из них в такую минуту, подтверждал желание царицы жить в хороших отношениях с их могущественной кастой. Поэтому изгнанник в Буто должен запастись терпением. Никто не заметил, как по губам царицы быстро скользнуло выражение язвительной иронии и презрительной ненависти, в это время великий жрец Амона простерся и прижал губы к маленькой ножке Хатасу.

Вернувшись в свои апартаменты, Хатасу легла в постель и отослала всех, запретив ее беспокоить. Она чувствовала себя страшно утомленной.

В глубоком молчании прошло чуть больше четверти часа, как вдруг легкий шум заставил вздрогнуть царицу. Приподнявшись на локте, она увидела свою старуху-служанку. Та с боязливым взглядом ползла к ней на коленях.

– Что тебе нужно от меня, Ама? Неужели нельзя оставить меня в покое ни на минуту? – недовольно спросила Хатасу.

Старуха скрестила руки и сильно стукнула лбом об пол.

– Прости меня, моя царственная госпожа! Но благородный Сэмну с такой настойчивостью требует немедленно видеть тебя, что я осмелилась войти, несмотря на твой запрет.

– Сэмну? Хорошо, зажги лампу на этом столе и введи его, но только одного, – сказала царица, поднимаясь и проводя рукой по влажному лбу.

Через минуту вошел Сэмну. Он был так взволнован, что Хатасу вскрикнула:

– Говори, Сэмну! Тутмес убежал из Буто?

– Нет, царица. Новость, которую я приношу, болезненно поразит твое сердце, но она нисколько не грозит твоему могуществу. В Буто верные слуги стерегут царевича. Но здесь случилось непонятное дело: Саргон поразил кинжалом Нейту.

С глухим криком царица опустилась в кресло, но тут же вскочила, дрожа от гнева и сжав кулаки.

– Бедное дитя! Нейта убита! А! Несчастный, неблагодарный раб! Так он платит за мои благодеяния! Отдать его палачам. Прежде чем Ра выйдет из мрака, он должен перестать жить – такова моя воля!

Сэмну опустился на колени и поднял руку.

– Я знаю, фараон, что, ослушавшись тебя, я рискую своей головой, но я знаю также, что ты будешь проклинать меня, если я исполню твое приказание, не напомнив тебе, что не можешь мстить за ребенка Наромата, проливая кровь его брата. Этого брата он поручил твоему милосердию.

Царица закрыла лицо руками и, пошатнувшись, прислонилась к столу. Через минуту она подняла голову и протянула Сэмну руку.

– Встань, верный и смелый советник, и прими благодарность своей царицы. Ты вернул меня действительности. Ты прав, Саргон не должен умереть. Но что могло толкнуть его на преступление? Он, по-видимому, так любил Нейту? Бедное дитя! Жива ли она еще?

– Я передаю только то, что слышал от Кениамуна. Он опоздал на праздник и ничего не знает о причинах несчастья. Но когда он покидал дворец Саргона, Нейта еще была жива. Кениамун послал к ней врача.

– Мой ум смущен, – но я хочу видеть ее. Я хочу немедленно узнать, что с ней. Какое несчастье, что Тиглат болен и не может встать. Но я думаю, что Абракро так же владеет искусством останавливать кровь и излечивать раны. Сейчас же пошли за ней верного человека. Если не терять даром времени, она через час может быть здесь. Прикажи за это время приготовить мою лодку у спуска в саду. Ты, Гюи и Кениамун будете сопровождать меня. Мы вернемся до рассвета. Ступай!

Полтора часа спустя лодка с двумя женщинами и тремя мужчинами тихо причалила к украшенной сфинксами лестнице дворца Саргона. Кениамун первый быстро взбежал по ступенькам. Едва царица успела войти на террасу, как прибежал Пагир и простерся перед нею.

– Брось теперь эти церемонии и скорей проводи меня к Нейте. Жива ли она?

– Жива, царица. Врач Амона только что ушел от нее, перевязав рану.

Заведующий конюшнями поднялся и почтительно проводил царицу до брачной комнаты. Это был большой зал, обтянутый финикийскими коврами. Несколько ламп, наполненных ароматным маслом, распространяли слабый колеблющийся свет.

На подушках лежала бледная, неподвижная Нейта. Увидев ее, Хатасу остановилась. У нее перехватило дыхание. Свет одной лампы падал прямо на лицо девушки. Никогда еще царицу так не поражало необыкновенное сходство Нейты с Нароматом. Хатасу не отрываясь смотрела на эти черты лица, вызывавшие перед ней образ прекрасного хетта, единственного человека, которого гордая дочь Тутмеса I полюбила страстной и нераздельной любовью, всей своей гордой душой.

Подавив волнение, она дала знак Абракро заняться больной. Пока чародейка открывала свой ящичек со снадобьями и осматривала рану, Сатати подошла к государыне, чтобы приветствовать ее. Но Хатасу слишком понадеялась на свои силы после треволнений этой ночи. Голова у нее закружилась, и она бы упала, если б Сатати не поддержала ее и не посадила на стул. Абракро также бросилась к ней. Обе женщины стали хлопотать около царицы. Они дали ей понюхать ароматной эссенции, натерли виски и предложили ей кубок вина.

Через минуту царица встала:

– Это ничего. Простая слабость, вызванная чрезмерным утомлением. Это сейчас пройдет. Ты, Абракро, возвращайся к Нейте.

Абракро повиновалась.

– Право, сам злой дух руководил этим безумцем, – пробормотала она, качая головой.

Затем она попросила Сатати достать ей треножник с горящими угольями и позаботиться, чтобы никто не входил в комнату. Супруга Пагира ответила, что их никто не побеспокоит, так как, чтобы скрыть присутствие царицы, все удалены, а Пагир и Сэмну стерегут дверь. Затем она сама принесла треножник. Тогда Абракро налила в сосуд какую-то жидкость, бросила туда листья и черные ягоды и все это вскипятила на угольях, произнося заклинания.

Остудив жидкость, она промыла рану и подула на нее. Затем наложила повязку с какой-то мазью, которую принесла с собой в ящичке. Больная пошевелилась. Когда же Абракро потерла ей виски и влила в рот несколько капель красной эссенции, к Нейте вернулось сознание, и она открыла глаза.

– Моя царственная госпожа, больная пришла в себя, ты можешь задать ей несколько вопросов, – обратилась старуха к царице.

Та тотчас же встала и, наклонившись к девушке, поцеловала ее в лоб.

– Как ты чувствуешь себя, мое бедное дитя? Как могло случиться с тобой это необъяснимое несчастье?

Выражение признательности и радости, смешанные с боязнью, появилось на расстроенном лице Нейты.

– Я страдаю меньше с тех пор, как вижу тебя, моя царственная покровительница. Как ты добра! Но скажи мне, что ты меня прощаешь. Я знаю, что огорчила тебя. Я признаюсь тебе во всем, только прости меня.

И она попыталась поднести к губам руку царицы.

– Все, все я прощаю тебе, дорогое дитя мое, только не беспокойся и не мучь себя ничем. Живи для меня. Мне нужно в тяжелые минуты видеть твой невинный взгляд, – проговорила Хатасу так тихо, что ее слышала только больная.

– Ах, как я люблю тебя, – сказала Нейта в порыве радости и благодарности.

Она не понимала волнения, делавшего нежной и снисходительной гордую и неприступную Хатасу. Вдруг ей вспомнились слова Сатати, что тайные узы связывают ее с царицей; умиротворенность и вера в будущее наполнили ее душу.

– Могущественная дочь Ра, прости, что твоя раба осмеливается перебить тебя, – сказала в эту минуту Абракро. – Больной крайне необходимы молчание и покой. Однако не бойся ничего. Старая Абракро отвечает за ее жизнь. Но ты, царица, тоже утомлена. Выпей этот кубок вина. Я влила туда подкрепляющей эссенции. Это успокоит биение твоего сердца, даст тебе сон и необходимые силы для предстоящих трудов.

Царица выпила кубок, и мгновенно легкий румянец выступил на ее лице.

– Благодарю, Абракро. Сэмну пришлет тебе от меня меру колец золота. Возьми еще это в память об этом часе и услуге, которую ты оказала мне.

Сняв с шеи тоненькую золотую цепочку, на которой висел великолепный жук из золота и изумрудов, она протянула ее старухе, глаза которой радостно вспыхнули.

Убедившись, что Нейта спит крепким, восстанавливающим силы сном, Хатасу вышла из комнаты. К ней вернулись обычные хладнокровие и ясность ума.

– Проведи меня к преступнику! Я сама хочу допросить его, – сказала она Пагиру, дежурившему вместе с Сэмну в соседней комнате.

Пагир сбегал и отослал рабов, стороживших принца. Затем он провел царицу и ее советника в маленькую комнату, еще украшенную гирляндами цветов. Здесь на полу лежал Саргон, связанный по рукам и ногам.

Несчастный, по-видимому, не видел и не слышал, как в комнату вошли люди. На его лице застыло выражение гнева и отчаяния, а в углах рта выступила пена. Пурпурная туника и драгоценности в контрасте со стягивающими его веревками производили очень тяжелое впечатление.

– Думаешь ли ты о своем отвратительном преступлении? Что ты сделал, неблагодарный убийца, с юным существом, которое я доверила тебе? Ведь ты уверял, что любишь ее? – сурово спросила Хатасу.

Звук этого раздраженного, металлического голоса как будто пробудил Саргона. Он хотел вскочить, но ему помешали веревки. С глухим стоном он снова упал на пол.

Лицо царицы омрачилось.

– Развяжите его и оставьте нас вдвоем, – резко приказала она. В одну минуту мужчины разрезали веревки и вышли. Шатаясь, как пьяный, Саргон прислонился к стене.

– Теперь мы одни, отвечай, неблагодарный, и признайся, что побудило тебя на это ужасное преступление, которым ты отплатил за мои благодеяния?

– Я знаю, что виновен и что мне нечего больше ждать от тебя милости, – ответил Саргон хриплым голосом. – Я не хочу даже оправдываться, так как жизнь мне стала ненавистна, но ты сама знаешь, какая горячая кровь течет в моих жилах и как она может омрачить мой рассудок. Ни один человек не потерпит, чтобы его оттолкнули, как нечистое животное, когда он, полный любви, подходит к своей невесте. Никто не будет спокойно слушать, когда любимая женщина, как безумная, заявляет: «Ты пришел слишком поздно, я люблю другого. Взгляни, мои щеки и губы горят от поцелуев того, кому я принадлежу душой и телом».

Он умолк, задыхаясь.

– Ты с ума сошел! Как ты можешь считать это чистое и наивное дитя способным на такую низкую измену? – с гневом сказала царица.

– Прежде чем судить, царица, выслушай меня, – продолжал Саргон. И в двух словах он рассказал свою первую сцену с Нейтой, разговор с Кениамуном, и все, что произошло до дня свадьбы. – Убедившись, что она не любит ни меня, ни Кениамуна, – добавил он, – но какого-то таинственного незнакомца, я держался хладнокровно и наблюдал за ней. После твоего отъезда с брачного пира, царица, она исчезла. Удерживаемый гостями, я тщетно искал ее глазами. Ревность раздирала мое серце. Только когда весть о смерти фараона рассеяла гостей, она снова появилась с пылающим лицом, со сверкающим от радости взглядом. Под влиянием законной ревности я сказал ей, когда мы остались одни, что я не буду надоедать ей своей любовью, но буду охранять мою честь. Когда же она сообщила мне, что только что оставила объятия моего соперника, кровавое облако застлало мои глаза. Каким образом нож очутился в моей руке? Как я нанес удар изменнице? Этого я не знаю. Я признаю себя виновным в том, что поднял на нее руку, но какой мужчина на моем месте поступил бы иначе? Этот поступок был порывом отчаяния разбитого сердца. Я любил, как безумный, эту женщину, которой случай дал сходство с Нароматом. За одну ее улыбку я пожертвовал бы жизнью. Я убил ее, и сам теперь желаю только смерти. Но если ты справедлива, властительница Египта, ты извинишь меня. Если ты когда-нибудь любила, – а говорят, Хатасу, ты всей душой любила человека моего народа, такого же несчастного пленника, как и я, – ты должна понять мои чувства и…

Удивленная царица слушала его с возрастающим волнением. От последних слов Саргона она смертельно побледнела и зажала ему рот рукой.

– Молчи, безумец. Если ты дорожишь жизнью, никогда не повторяй того, что ты сейчас сказал. Я понимаю тебя и не осуждаю бурную кровь, омрачившую твой рассудок и направившую твою руку. Но повторяю, я не верю в виновность Нейты. Раздраженная и неблагоразумная, как дитя, она сказала это только для того, чтобы рассердить тебя. Возможно, что она любит другого, но никогда она не принадлежала ему. Я в этом уверена, и будущее подтвердит это. Впрочем, боги избавили тебя от совершения убийства. Нейта жива и выздоровеет, как меня уверяют. Итак, не терзайся. Но так как я убеждена, что ее жизнь всегда будет в твоих руках в опасности, я прикажу жрецам расторгнуть ваш брак. Я отниму у тебя Нейту и отдам ее тому, кого она любит. Став свободным, ты можешь избрать себе другую.

 

Саргон дико вскрикнул и схватился руками за голову.

– Прикажи прежде казнить меня, так как, пока я жив, я не буду стараться убить ее и не уступлю ее другому. Но умоляю тебя, Хатасу, оставь ее мне. Клянусь тебе самым священным для меня – памятью Наромата, – я никогда больше не посягну на ее жизнь. Адские часы, которые я провел здесь, образумили меня. Как бы виновна она ни была, как бы ни ужасна была ее измена, – оставь ее мне! Я не причиню ей никакого вреда, ведь без нее я не могу жить.

Он упал на колени и с умоляющим видом протянул руки к царице. В странном волнении Хатасу облокотилась на стул. Снова прошлое восстало в ее памяти: Саргон лицом совсем не похож на брата, но тембр голосa тот же. От сильного возбуждения в его глазах появилось что-то пылкое и чарующее, напоминающее героя, которого она любила.

Настоящее, стоявший на коленях принц, удручавшие ее заботы – все исчезло. Она видела только уединенный зал полусгоревшего дворца, где ее торжествующий брат учредил свою резиденцию, и красивого, гордого молодого мужчину, еще бледного от ран. Он тоже стоял перед ней на коленях и говорил ей со смешанным выражением ненависти и страсти:

– Прикажи меня убить, Хатасу, за мою дерзость. Я, пленник, обесчещенный, побежденный, я люблю тебя, гордую дочь победителя, уничтожившего мой народ. Или из жалости дай мне оружие, чтобы я мог избавиться от жизни и от этой роковой любви.

Глубоко вздохнув, царица провела рукой по влажному лбу:

– Встань, несчастный безумец! Мне жаль тебя. Я сделаю все, что в моей власти, чтобы возвратить тебе счастье и вернуть тебе сердце Нейты. Но прежде всего нужно спасти твою голову. Ты знаешь закон, он наказывает смертью всякого чужеземца, убившего египтянина. А ты – ты посягнул на жизнь благородной девушки, своей супруги! Впрочем, я постараюсь исправить твое безумие.

Сделав прощальный знак рукой, она вышла. Оставшись один, Саргон в изнеможении опустился на стул и уронил голову на руки.

– Это правда. По законам страны, я осужден на смерть, если она не спасет меня, – прошептал он. – О, Нейта! До чего ты довела меня, до чего довела меня любовь к тебе? Но что за странная тайна связывает эту гордую царицу с тобой, так похожей на Наромата? О! – он хлопнул себя по лбу, – наконец-то я догадался: постоянное покровительство Хатасу нашему народу, усыпальница, построенная по образцу наших дворцов, и эта странная сцена, когда Наромат, умирая, заставил ее поклясться, что она будет покровительствовать мне, и когда Сэмну увел меня, несмотря на мои слезы! Да, теперь я понимаю: Нейта ее дочь.

Оставив Саргона, царица позвала Сэмну и передала странное объяснение принца. Затем она спросила своего верного советника, как лучше поступить, чтобы спасти несчастного молодого человека от последствий его преступного безумия.

Сэмну с серьезным видом покачал головой.

– Это нелегко сделать, моя царственная госпожа. Тебе известен закон. Если весть об этом происшествии распространится, что очень вероятно, Саргона арестуют. Тогда тебе уже нельзя будет остановить ход правосудия, не возбуждая недовольства, чего в настоящую минуту лучше избежать. По моему мнению, принца надо спрятать и держать вдали, пока молва об этом деле не уляжется. Благородная Нейта, если она поправится, может простить своего супруга и умолять о милости. Тогда все устроится само собой.

– Так займись же этим делом, мой верный Сэмну. Я одобряю твой совет. Что же касается меня, я вернусь во дворец и отдохну немного. Когда я проснусь, ты сообщишь мне о результате твоих хлопот.

Возвратясь во дворец, царица легла и тут же заснула, изнемогая от усталости. Она проснулась довольно поздно. Первый ее взгляд упал на старую служанку, которая, присев в ногах кровати, сторожила каждое ее движение.

– Что ты делаешь, Ама? Что-нибудь случилось?

– Нет, нет, могущественная дочь Ра. Только благородный Сэмну уже несколько часов ожидает в приемной. Он горит нетерпением увидеть солнце Египта и согреться лучами его милости.

– Отчего ты меня не разбудила? – спросила, быстро вставая, царица. – Скорее помоги мне одеться.

– Я этого не сделала, так как ты велела тебя не будить, – ответила старуха. – Ты была так утомлена. Право, было бы уже чересчур, если бы фараон не мог отдохнуть, когда последний водонос спит сколько хочет.

Царица улыбнулась. Старая Ама ходила за ней со дня ее рождения и качала ее на коленях. Она берегла ее как зеницу ока, а потому и пользовалась большими привилегиями и могла говорить то, что никто не осмелился бы сказать.

– Ты не понимаешь этого, Ама. Как боги покровительствуют смертным, так и фараон должен бодрствовать, чтобы водоносы могли мирно спать. Хорошо, хорошо! Скорей дай мне мое покрывало и прикажи ввести Сэмну в мой рабочий кабинет.

– Какие новости принес ты мне? – спросила Хатасу, отвечая кивком головы на приветствие советника и садясь за рабочий стол.

– Плохие, великая государыня, – ответил Сэмну. – Мы опоздали, Саргон арестован.

– А! Как же это случилось? – спросила Хатасу, бледнея.

– В ту ночь в Фивах никто не спал. Поэтому весть об убийстве разнеслась с невероятной быстротой. Мэна кричал о нем в кордегардии дворца. Молодой врач Амона, оказавший первую помощь Нейте, принес эту весть в храм в ту минуту, когда жрецы возвращались с аудиенции. Те, конечно, не упустили случая уничтожить одного из ассирийцев, которому ты покровительствовала и который стоял у них поперек горла. Весть облетела весь город с быстротой стрелы. Особенно старался и подбивал других молодой жрец Гаторы, по имени Рома. Только ты уехала, а я собирался увести к себе Саргона, как явились жрецы в сопровождении стражи. Они арестовали его и отвели в темницу.

– Что же теперь делать?! Я не хочу, чтобы он погиб! – воскликнула царица.

– Если ты, царица, захочешь последовать моему совету, то не мешай обычному течению правосудия. В решающую же минуту ты сделаешь все, чтобы спасти его жизнь. Потом можно будет облегчить его участь, пока не представится случай совсем его помиловать.

– Пусть будет так. А теперь оставь меня, Сэмну. Пусть никто не смеет входить ко мне без зова. Я хочу остаться одна.

Когда советник вышел, Хатасу облокотилась на стол.

– О, Наромат! – прошептала она. – Так вот какова судьба несчастного, будущность которого ты мне доверил! Он сам погубил себя, а я даже не знаю, удастся ли мне спасти его жизнь!

Горячая слеза скатилась по ее щеке. Хатасу поднялась из-за стола и в волнении стала ходить по комнате. Какой борьбы и каких забот стоил ей тот день, такой долгожданный! Она наконец одна заняла трон, казавшийся ей тесным, когда она была вынуждена делить его с Тутмесом II. Она даже оберегала жизнь этого нерешительного и ленивого человека, который, став рабом ее воли, предоставил власть могущественной руке и мужскому уму своей сестры и супруги. В эту минуту она сожалела об утрате поддержки и гарантии, которые давал ей этот слабый правитель. Правда, теперь она царствовала одна и должна была бороться с изгнанником в Буто и со всеми недовольными государствами. Не только сам маленький Тутмес будет достойным противником – она в этом убедилась в последнее их свидание – но за ним, как один, станет могущественная каста жрецов Египта, жаждущих видеть его на троне. Сегодня она победила, но они не перестанут тихо подкапываться под ее могущество. Они будут жадно ловить каждый случай, чтобы взять власть над царицей или оскорбить ее, хоть на людях, которым она покровительствует.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 
Рейтинг@Mail.ru