Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Царица Хатасу
Во главе кортежа быстро шла Хатасу. На ней было надето узкое белое платье с роскошно расшитыми золотом подолом, рукавами и воротом. Пурпурный пояс с золотой бахромой, украшенный драгоценными камнями, стягивал ее талию. Ожерелье в семь рядов, неисчислимой цены, украшало ее шею, а тяжелые браслеты покрывали руки почти до самых локтей.
Вместо двойной короны на царице была прическа из перьев, над которой виднелась круглая зубчатая корона. Из-под опущенных крыльев птицы выбивались черные, вьющиеся волосы, и, трудно поверить, эта странная прическа, которую невозможно себе представить на голове женщины наших дней, необыкновенно шла к тонкому, правильному лицу Хатасу. В нескольких шагах за ней шел Тутмес. На голове его была надета шапка в форме каски, украшенная спереди двумя золотыми уреусами, хвосты которых спирально завивались. В руках он держал длинный золоченый жезл, украшенный головой Гаторы.
Царица твердым шагом взошла к трону и села. В этой позе, сияющую драгоценностями, сохраняющую совершенную неподвижность, которой этикет Древнего Египта требовал от своих царей, ее можно было принять за гранитного истукана. В общем, все это зрелище, сверкавшее разнообразием красок и лиц, в обрамлении громадных дворцовых, построек, могло вызвать головокружение. Оригинальное в своей дикой и величественной пышности, оно представляло картину, о которой ни одно современное торжество не может дать даже приблизительного понятия.
Как только Тутмес занял свое место, а опахалыцики и сановники сгруппировались вокруг трона, приблизился церемониймейстер и простерся, возвещая, что князь Хоремсеб умоляет даровать ему милость приветствовать ее величество и сложить к ее ногам дары. Затем он встал и протянул руки. По этому знаку по ступенькам стали подниматься слуги князя, неся действительно великолепные дары, вручаемые князем своей царственной родственнице. Затем подошел сам Хоремсеб. При виде его неприятное выражение скользнуло по неподвижному лицу царицы. В ее душе почти поднялось чувство ненависти к этому красивому молодому человеку, казалось, созданному, чтобы внушать симпатию. Страх и гнев с минуту боролись в ней. Что же касается Тутмеса, то внезапная бледность покрыла его бронзовое лицо, и он почувствовал внутреннюю слабость, заставившую его закрыть глаза.
Не подозревая ничего о неприятном и враждебном чувстве, которое он вызвал своим видом в душе государей, Хоремсеб простерся и поцеловал землю. Поднявшись, он встретил холодный и острый как сталь взгляд Хатасу. В голосе царицы слышалась жестокая суровость, когда она благодарила его за поднесенные дары и прибавила:
– Впрочем, ты немного опоздал исполнить свой долг по отношению к главе семейства. Место египетского князя должно быть рядом с троном. Почему ты избегаешь света и ведешь бесполезную и бездеятельную жизнь? Почему ты уклоняешься от обязанностей супруга и отца и не имеешь до сих пор ни жены, ни наследника для продолжения своего рода?
Слабый румянец выступил на щеках Хоремсеба. Но, подавив гнев, вспыхнувший от этого публичного выговора, он глубоко поклонился и, скрестив на груди руки, почтительно ответил:
– Божественная дочь Ра! Соблаговоли без гнева выслушать ответ твоего самого смиренного и верного подданного. Обет, данный бессмертным, обязывает меня вести уединенную жизнь. Ты знаешь, что обещание, данное богам, нерушимо. Уже давно мою душу раздирает борьба между горячим желанием склониться к твоим ногам и опасением стать клятвопреступником. Но божество видимым знаком разрешило мне оставить мое убежище и порадоваться твоему величию. Тем не менее, по прошествии нескольких недель, я обязан снова вернуться в свой пустынный дворец в Мемфисе.
Царица с видимым удивлением слушала это таинственное объяснение. Хотя до нее и доходили разные странные и подозрительные слухи насчет мемфисского чародея, но на него не было ни одной серьезной жалобы. Как ни странно было, что молодой и красивый князь связывает себя обетом уединенной жизни, но раз он не делал никому зла, на него можно было не обращать внимания.
– Я далека от мысли сделать тебя клятвопреступником перед богами, – сказала она. – Поступай, как подсказывает тебе совесть. Время, которое ты проведешь в Фивах, позволит тебе быть желанным гостем при моем дворе. А теперь, займи место за креслом царевича, моего брата.
Едва Хоремсеб занял назначенное ему место, как приблизились два сановника, одетых в белые туники, поверх которых они были закутаны в белую прозрачную материю, всю в тончайших складках. Один из них держал в руках золотой посох и опахало. Другой же нес нечто вроде золоченого мешка. Оба они простерлись и в напыщенных словах просили позволения: первый – приказать пройти торжественным маршем всему кортежу, второй – представить царице азиатских принцев-данников, явившихся умолять о продолжении мира и царской благосклонности, Царица опустила скипетр в знак согласия, и парад начался. Сначала шли азиатские князья. Одни были смуглы, как египтяне, у других был бледно-желтый цвет лица. Все были с бородами, и у всех был резко выраженный семитский тип.
Подойдя к трону, они преклонили колена и, подняв руки, вскричали:
– Слава тебе, царица Египта, женское солнце, освещающее своими лучами мир, подобно солнечному диску! Будь благосклонна к нам, дарительница жизни и радости. Удостой принять дань, которую мы – твои смиренные рабы – приносим тебе, чтобы порадовать твой взгляд и увеличить твои сокровища.
После этой речи тронулась действительно бесконечная процессия со всеми сокровищами Азии и Африки: тут были золотые и серебряные блюда, наполненные ляпис-лазурью, агатами и другими камнями, амфоры всевозможной величины с винами и дорогими ароматическими маслами. Некоторые амфоры, белые, с остроконечной золотой ножкой, с головой козла или коровы вместо крышки, несли по два человека. Были тут и золотые вазы с цветами для украшения столов, материи, оружие и великолепная чеканная колесница, инкрустированная эмалью различных цветов. После азиатов появились кушиты, которых легко было отличить по более светлому цвету лица. Они были одеты в белые блузы с красными поясами. Головы их были украшены уборами с перьями, на плечах они несли шкуры пантер. За ними шли негры. Их женщины были одеты в длинные юбки с синими, красными или желтыми полосами, с платками на головах. Эти африканцы в качестве дани принесли луки, стрелы, перья и яйца страусов, слоновые бивни и носилки, нагруженные шкурами львов и леопардов, благовониями, золотом и серебром. Кроме того, они вели живых львов и пантер и даже жирафа. В конце процессии появились скот, обезьяны и редкие растения в длинных и разукрашенных ящиках.
Когда кончилось это шествие, длившееся больше двух часов, утомленная царица встала и обратилась с несколькими благосклонными словами к великому жрецу Амона, объявив ему, что она пришлет в храм большие дары. Затем под звуки труб и восторженные крики толпы, в сопровождении Тутмеса и свиты она вернулась в свои апартаменты. Восхищенный народ шумно обсуждал великолепие церемонии, богатство дани и бесчисленные сокровища, прошедшие перед глазами. Толпа медленно расходилась.
Последующие дни проходили весело и превратились в беспрерывные пиры для высшего общества Фив.
Каждый хотел понравиться Тутмесу, неутомимому участнику всех развлечений, и в то же время привлечь внимание таинственного пустынника Мемфиса, о котором носилось столько странных слухов и с которым всякий жаждал поближе познакомиться. К тому же Хоремсеб чрезвычайно охотно подчинялся этому общему любопытству, которого, казалось, совсем не замечал. С любезной простотой он отвечал на все приглашения, принимал у себя с княжеским гостеприимством и, не морщась, участвовал во всех развлечениях золотой молодежи. Он умел – вещь очень трудная – сочетать доброе мнение о себе старых сановников с признанием у молодых безумцев столицы.
Женщины были просто без ума от этого красивого и знатного молодого человека, всегда со всеми любезного, но никому не оказывавшего особого предпочтения. Только в этом отношении Хоремсеб, по-видимому, нисколько не изменился. Сердце его оставалось холодным, и он, казалось, не подозревал об опасных страстях, возбуждаемых им в сердцах девушек, пылких, как тропическое солнце, под которым они родились.
Так прошло больше трех недель. Нейта не показывалась ни на одном празднике. Серьезная болезнь, сопровождавшаяся страшной слабостью, удерживала ее во дворце, но Роанта аккуратно навещала ее и сообщала обо всем, что творилось в Фивах.
Наконец, она совсем поправилась. Подруга добилась от нее обещания, что она примет участие в большом празднике, даваемом Хнумготеном и нарочно отложенном до ее выздоровления.
Нейта согласилась, несмотря на терзающую ее тайную груcть. Неумолимо приближавшаяся минута возвращения Саргона давила на нее, как кошмар. Это было непреодолимое препятствие, становившееся между ней и Ромой, и мысль принадлежать человеку, к которому она чувствовала только участие, бросала ее в дрожь. Эти печальные мысли вызвали бледность на тонком лице девушки и придавали меланхолическое выражение ее большим бархатистым глазам.
К празднику Нейта оделась со вкусом и великолепием, которые еще больше выделяли ее чудную красоту. На ней было длинное и широкое платье из багряно-красной материи, вышитое по низу золотом и жемчугом. Золотой пояс, отделанный жемчугом и бирюзой, стягивал ее тонкую и стройную талию. Ожерелье и браслеты из тех же камней украшали шею и руки. Mаленький багряный клафт, украшенный чудной диадемой, подарком Хатасу, покрывал голову.
Не желая производить сенсацию своим появлением, Нейта отправилась к своей подруге до начала праздника. Так как Роанта была еще занята туалетом и последними распоряжениями, Нейта вышла на террасу. Раскинувшись в кресле, она предалась мечтам, вдыхая свежий аромат роз.
Неизвестно, сколько минут пролетело в грезах, но вот на террасу вошла Роанта:
– Что ты делаешь здесь, Нейта, одна на террасе? Я всюду ищу тебя. Гости уже собрались, а Хоремсеб приедет с минуты на минуту. Как ты прекрасна сегодня! – прибавила она, осматривая и целуя Нейту. – Даже бледность тебе к лицу, а эта складка грусти вокруг губ придает тебе чарующую прелесть. Решительно, Хоремсеб будет ослеплен, но будет слеп, если, увидев тебя, останется холодным.
Нейта презрительно пожала плечами.
– Сомневаюсь, чтобы мои прелести имели больше власти, чем прелести всех тех красавиц, которые страдают и вздыхают у ног безжалостного чародея. Я и не хочу этого. Такой человек, как он, привыкший нравиться всем женщинам, должен быть скучным и самовлюбленным. Я не хочу, – выражение гордости сверкнуло в ее черных глазах, – припрягаться к триумфальной колеснице этого гордеца, которую и так уже влекут самые красивые девушки Фив.
– Нейта! Нейта! Что за выражение! – воскликнула Роанта. – Когда сама увидишь его, ты будешь менее сурова к бедным созданиям, потерявшим из-за него сердце, Я говорю тебе, что он прекрасен, как Горус. Его пылающий взгляд бросает неодолимое пламя в сердце каждой свободной женщины. Берегись, Нейта, как бы ты сама не попала под влияние его чар.
Насмешливая улыбка скользнула по губам Нейты. Что-то враждебное звучало в язвительном тоне, когда она отвечала:
– Прекрасный, как Горус, бог, достойный любви! Разве ты не знаешь, что бога обожают, но не любят? Я готова поклоняться божественному Хоремсебу, но не боюсь когда-нибудь полюбить его.
– Нейта, неблагоразумная! Не вызывай этого странного и таинственного человека. Внутренний голос говорит мне, что это принесет тебе…
Роанта, страшно побледнев, умолкла. Сдавленный крик сорвался с ее губ. Ее взгляд неожиданно упал на человека, который, скрестив руки на груди, прислонился к гранитному льву, украшавшему нижнюю ступеньку лестницы террасы. Ужас и тоска сжали сердце женщины.
Каким образом Хоремсеб – это был он – попал сюда? Давно ли он стоит здесь? Без сомнения, верный своей любви к неожиданным появлениям, он вошел через боковую дверь, тогда как его торжественно ждали у главного входа.
У Роанты появилось предчувствие, что если дерзкие слова Нейты были услышаны, то она может дорого поплатиться за них. При восклицаний подруги Нейта обернулась и, с неприятным удивлением, посмотрела на человека, стоявшего у подножия террасы. Она никогда прежде не видела его, но какой-то внутренний голос шептал ей, что это был князь. Он казался совершенно равнодушным, но из-под полуопущенных век на молодых женщин был устремлен пылающий и острый взгляд. На губах князя блуждала непередаваемая улыбка, открывая зубы ослепительной белизны.
– Ах, князь! Как вы нас испугали! Нехорошо так захватывать врасплох людей, – сказала наконец Роанта, поборов волнение.
– Наоборот, я поздравляю себя с этим. Какое чудное зрелище – видеть двух прекрасных женщин, которые не подозревают, что ими любуются! – ответил князь, быстро поднимаясь по лестнице на террасу.
Пожав дружески руку Роанты, он подошел к Нейте и почтительно ей поклонился. Выражение удивления, смешанного с иронией, светилось в его мрачном взгляде, устремленном на дерзкую девушку, осмелившуюся бравировать и презирать его могущество.
При его приближении Нейта выпрямилась и презрительно подняла голову. Ее алые губы сложились в гримасу неприступной гордости, а в прекрасных блестящих глазах светилось ледяное равнодушие. Вся ее фигура дышала глухим возмущением и нескрываемой враждебностью.
– Приветствую тебя, самая прекрасная из египтянок! Я счастлив, что мне наконец удалось познакомиться с благородной Нейтой, дочерью Мэны. славного друга моего отца, – сказал Хоремсеб, по-видимому, не замечая враждебной позы собеседницы. – Позволь мне сказать тебе, что я слышал твои жестокие и несправедливые слова. Ты осуждаешь меня за поступок, которого я не совершал. Не имею ли я, Нейта, такого же права упрекать тебя за твою красоту, за все прелести, которыми одарили тебя боги? Можешь ли ты любить всех обожателей, вздыхающих у твоих ног?
Он так близко наклонился к ней, что его горячее дыхание обожгло щеки Нейты. Его чарующий взгляд, казалось, пронизывал ее насквозь.
– Я сам, – прибавил он, – готов сойти со своей триумфальной колесницы и припрячься к твоей, чтобы добиться улыбки на этом маленьком ротике, таком мятежном и презрительном.
Лицо Нейты внезапно вспыхнуло, и она быстро отступила назад. Приятный, но удушливый аромат поразил ее обоняние и стеснил дыхание. Губы ее нервно дрожали, когда она отвечала глухим голосом:
– Богу не следует сходить с пьедестала, на котором ему поклоняется толпа, чтобы исполнять обязанности раба при простой смертной. К тому же это было бы и напрасно, у меня нет для тебя улыбок, Хоремсеб, так как я замужем! Мой муж, царевич Саргон, вернется через несколько недель. Его рука тверда, его кинжал остер. Он не потерпит, чтобы кто-нибудь другой, кроме него самого, запрягался в триумфальную колесницу его супруги.
Молодая женщина говорила с возрастающим волнением. Она начинала понимать, что этот человек своей красотой и своей страстью, влияние которой она чувствовала, но не могла определить, мог иметь роковую власть над женскими сердцами. Как будто движимая инстинктом самосохранения, она назвала имя Саргона, своего мужа, чтобы сделать из него законную защиту против этого опасного обворожителя. Бледная Роанта молча слушала этот разговор, который, к великому ее облегчению, был прерван появлением Хнумготена в сопровождении двух родственниц. Тема разговора изменилась. Затем все перешли в большой зал, уже заполненный приглашенными. Хоремсеба тотчас же окружили, а Нейта занялась разговором с Кениамуном. Когда молодого человека отозвал какой-то старый сановник, она, сама не зная почему, почувствовала себя печальной и одинокой среди этого праздника. Голова ее была тяжела, образ Хоремсеба преследовал ее, его горячее дыхание еще жгло лицо. Мучимая страшным беспокойством, она незаметно вышла из зала и спустилась в сад.
Вечерний воздух освежил ее. Тем не менее ноги дрожали, она с трудом дышала, и свинцовая тяжесть сковала все тело. «Я еще слаба после болезни, мне не следовало приезжать сюда», – пробормотала она про себя, опускаясь на скамейку в тени большой сикоморы. Она прислонилась головой к стволу дерева и отдалась мечтам, обмахивая себя опахалом. Образ князя продолжал преследовать ее, но она гневно отталкивала его, стараясь думать о Роме. Она сравнивала нежный и чистый взгляд любимого с темными глазами князя, под наружной прелестью которых скрывалось что-то жестокое и ледяное.
Во время этих размышлений ею овладела легкая дремота. Она не могла определить, сколько времени спала. Внезапно проснувшись, она почувствовала приятный, но очень сильный аромат, окружавший ее, как будто она была среди кустов роз. Лицо ее горело как в огне, сердце усиленно билось.
Нейта поднесла руку к груди, но, почувствовав что-то свежее и влажное, она со страхом отдернула ее. Оказалось, что к ее корсажу была прикреплена великолепная пурпурная роза с распустившимся бутоном, вся смоченная росой. «Ах, пока я спала, кто-то приходил ко мне и прицепил эту розу. Как это мило», – пробормотала она, срывая с досадой цветок и бросая его в траву. Потом она поспешно вернулась в зал и подсела к группе женщин.
Немного спустя рабы принесли маленькие столики и подали вино, фрукты и пирожки, между тем музыканты и танцовщицы развлекали гостей. Хоремсеб пристроился к столику, где сидела Нейта, и завязал разговор, в котором она не могла не принять участие. Веселая и удивленная с виду, она поддерживала блестящий разговор, возражая с жаром и с такой меткостью, что вызвала смех и восхищение собеседников. Но более внимательный наблюдатель заметил бы, что ее румянец был лихорадочным, блеск глаз – нездоровым, а в голосе, по временам, слышались как бы сдерживаемые слезы.
И действительно, Нейта находилась в каком-то странном состоянии души. Глухая ненависть боролась в ней со страстным влечением к князю. То она не могла оторвать глаз от его прекрасного лица, то возмущалась таинственным влиянием, которое он оказывал на нее. Ей казалось, что она читает в темных глазах Хоремсеба жадность и жестокость тигра в неволе. Его любезная улыбка казалась ей торжествующей и насмешливой улыбкой демона. Тогда она выпрямилась, взывая к своей гордости. Холодный, враждебный взгляд, высокомерный и язвительный ответ заканчивали веселый разговор резким диссонансом.
Нейта вернулась домой серьезно нездоровой. Все тело ее горело, голова кружилась, и острая тоска давила на грудь. Пока женщины раздевали ее, она лишилась чувств. Лучи солнца уже начали золотить горизонт, когда она наконец забылась тяжелым и беспокойным сном.
Для девушки наступили очень тяжелые дни. Сердце ее было пусто: в нем не находилось уже места Роме, Саргон был забыт. Зато искусительный образ Хоремсеба беспрестанно носился в воображении, преследуя ее даже во сне. Больше не понимая сама себя, Нейта решила избегать всякой встречи с этим опасным человеком, которого недаром называли чародеем. Под предлогом болезни, она заперлась во дворце и настойчиво отказывалась от всех приглашений. Прошло несколько недель, и она ни разу не видела князя, которым по-прежнему интересовались все Фивы.
Один раз ее навестила Хатасу. Она дружески побранила ее за такое затворничество, нисколько не оправдывавшееся состоянием здоровья, и сообщила ей, что Саргон в дороге серьезно заболел и должен был остаться в одной из крепостей. Тем не менее, он был вне опасности и недель через шесть или семь мог приехать в Фивы.
Однажды вечером, когда приятная свежесть сменила удушливый дневной жар, Нейта заняла свое любимое место на террасе на берегу Нила. Сидя в мягком кресле и вытянув маленькие ножки, обутые в белые сандалии, она мечтала, рассеянно обрывая цветок лотоса, который взяла в большой эмалированной вазе, стоявшей на балюстраде. Служанка, стоя за креслом, тихо обвевала ее опахалом, другая, сидя в нескольких шагах, пела под аккомпанемент арфы какую-то размеренную и монотонную, но чрезвычайно приятную мелодию.
Вошедшая с корзинкой цветов маленькая негритянка оторвала Нейту от грез.
– Госпожа, какой-то богато одетый слуга, не пожелавший назвать своего имени и имени господина, принес это для тебя, – сказал ребенок, подавая ей чудные пурпурные розы, со вкусом уложенные в великолепную золоченую корзину.
Слегка удивившись, Нейта наклонилась к цветам. Тотчас же приятный, но сильный аромат, который она уже слышала, поразил ее обоняние.
Моментально ослабевшая, она снова опустилась в кресло и откинула голову на спинку. Огонь побежал по ее жилам, сердце болезненно билось, и снова перед ней встал образ Хоремсеба, неудержимо привлекая к себе. Никогда еще не испытывала она такого страстного желания увидеть его. Жизнь без него казалась выше ее сил.
Но энергичная натура, прямая и гордая душа Нейты все еще боролись против действия яда. Проведя рукой по влажному лбу, она задумалась. «Я, кажется, с ума сошла, что позволяю себе так унижаться этими недостойными грезами, – пробормотала она. – Лучше умереть, чем любить и подчиняться Хоремсебу». Быстрым движением, не отдавая себе отчета в побуждении, заставившем ее так поступить, она схватила корзинку и бросила ее в Нил.
Удовлетворенная и как бы облегченная, она облокотилась на балюстраду. Но почти в ту же минуту она вздрогнула, и глаза ее устремились на изящную золоченую лодку, плывшую почти у самого берега и, по-видимому, направлявшуюся к лестнице террасы. На носу сидел Хоремсеб. Она ясно различала его лицо и сверкающие глаза, устремленные на то место, где исчезла корзинка. Разбросанные розы кокетливо качались на волнах. Нейте показалось, что выражение гнева и невыразимой злобы исказило черты лица князя. Но тотчас же, наклонившись, он схватил один из цветков. Затем, встав в лодке, он поднял руку и выкрикнул:
– Привет тебе, благородная Нейта! Боги покровительствуют мне сегодня. Они послали мне дар из твоей руки и дали мне случай видеть тебя в добром здравии. Ты позволишь мне войти на минутку? Мне нужно сказать тебе несколько слов.
С тяжелым сердцем Нейта утвердительно кивнула. У нее не было никакого приличного предлога отказать в такой простой просьбе князю, родственнику Хатасу.
Пока она отдавала приказание рабам пододвинуть стул и подать прохладительное, лодка причалила, и Хоремсеб быстро взбежал по лестнице. Не обращая внимания на ледяной и церемонный вид, с каким Нейта принимала его, князь сел, принял кубок вина и после нескольких незначительных слов сказал ей, улыбаясь:
– Я приехал убедиться, действительно ли самая прекрасная женщина в Фивах все еще больна, как я слышу со всех сторон. Ведь я не вижу тебя со времени праздника у благородного Хнумготена. Ho, – прибавил он с легким вздохом, – мое пребывание здесь подходит к концу. Я возвращаюсь в свое уединение в Мемфис, и, конечно, навсегда. Прежде, чем нам окончательно расстаться, я хочу еще раз собрать у себя всех моих друзей, которые оказывали мне столько благосклонности. Я приехал сюда, чтобы просить тебя, благородная Нейта, оказать мне честь украсить своим присутствием мой праздник. Неужели ты откажешь в этой милости тому, кто навсегда уезжает отсюда?
Наклонившись к ней, он устремил свой ласкающий, полный мольбы взгляд во взволнованные и невинные глаза Нейты: «Благодарение богам, он уезжает!» – говорила себе в эту минуту Нейта, вздыхая с облегчением, Тем не менее, сильная и острая боль сжала ее сердце. Мысль о том, что она никогда больше не увидит Хоремсеба, казалось, траурным покрывалом заволокла для нее будущее.
Борясь с этими двумя противоречивыми чувствами, она опустила голову и ответила нерешительным голосом:
– Благодарю тебя за честь, князь Хоремсеб! Я постараюсь присутствовать на празднике, если только там будет моя подруга Роанта.
– Прекрасная супруга Хнумготена, конечно, не пропустит праздника, который удостаивает своим присутствием наша славная царица. Итак, ничто не может помешать тебе приехать, благородная Нейта, кроме личного твоего нежелания, – ответил Хоремсеб, устремляя взгляд жестокого удовлетворения на опушенную голову красавицы, которая пролепетала обещание.
Несколько минут спустя он встал и простился, оставив Нейту словно под давлением какой-то тяжести. Когда лодка князя исчезла, она сжала пылающий лоб и пробормотала:
– Я должна, я хочу его забыть!
* * *
Праздник, которым Хоремсеб прощался с Фивами, отличался необыкновенным величием. Все избранные лица царского двора и города собрались у него. Приехала и царица. Но, страдая нервной головной болью, которая с некоторого времени часто мучала ее, она скоро удалилась, оставив вместо себя Тутмеса. Неистощимая веселость, жизнерадостность и снисходительность молодого царевича еще больше оживили праздник.
Хоремсеб превосходил сам себя в любезности к гостям, но в особенности он отличал Нейту. Князь постоянно разыскивал ее в толпе, чтобы обменяться с ней несколькими любезными словами, предложить ей цветы или показать какую-нибудь редкую, драгоценную вещь. Наконец он предложил ей прогуляться по саду, в котором только что волшебно зажгли иллюминацию.
Нейта приняла предложение. Она чувствовала себя очень нехорошо. Голова была тяжелая, лицо горело, аромат роз, подаренных князем, казался ей удушливым. Она надеялась, что ночная прохлада освежит ее. Нейта молча шла рядом с Хоремсебом. Тот весело разговаривал и, казалось, вовсе не замечал ее нерасположения. Пройдя несколько раз по аллеям, освещенным разноцветными лампионами, они направились ко дворцу. Когда они пришли на пустую террасу, князь остановился и сказал, глядя на нее с сочувствием:
– Тебя, кажется, благородная Нейта, тяготит жар. Позволь предложить тебе прохладительное питье.
– Благодарю тебя, с удовольствием принимаю твое предложение, – ответила Нейта, облокотясь на балюстраду. – Действительно, я умираю от жажды и чувствую себя в изнеможении от жары.
– Подожди здесь меня одну минутку. Я сейчас прикажу подать.
Хоремсеб бросился вовнутрь дворца. Через несколько минут он вернулся, неся кубок для Нейты. Та жадно выпила. Но в ту же минуту дрожь сотрясла ее тело и кубок выскользнул из рук. Охваченная внезапным головокружением, она зашаталась и, закрыв глаза, прислонилась к колонне.
Хоремсеб стоял неподвижно и с насмешливым самодовольством наблюдал за странным состоянием подавленной девушки. Вдруг Нейта выпрямилась. Смертельная бледность сменила ее яркий румянец. Широко открытые глаза, казалось, со страхом и ужасом устремились на какой-то невидимый предмет.
– Бездна, разверстая, ужасная, ужасная бездна, там, у наших ног, – пробормотала она. – И эта река крови. – О, что это за окровавленные женщины, с зияющими ранами на груди, окруженные пламенем?
Дрожа, она отступила назад и вытянула руки, как бы отталкивая тени, которые видит перед собой. Она упала бы, если бы Хоремсеб не поддержал ее.
– Опомнись, Нейта! Какое видение преследует тебя? Какую пропасть ты видишь у своих ног? – спросил он, бледнея и наклоняясь к ней. Та бессильно опустилась на его руки и, казалось, ничего не видела и не слышала.
Вдруг она подняла руку и сдавленным голосом произнесла следующие слова:
– Откажись от Молоха, который связал тебя и хочет погубить! Или беги, Хоремсеб, беги, пока еще не поздно. Зияющая бездна влечет тебя, твои жертвы толкают тебя туда!
Вдруг ее голос умолк, голова тяжело опустилась. Она была в обмороке.
Смертельная бледность на минуту разлилась по лицу князя, и его взгляд не отрывался от бледных губ молодой женщины. Но, преодолев это волнение, он поднял Нейту, бормоча:
– Странное создание! Кто мог открыть тебе мои поступки и мои тайны? Тем больше причин увезти тебя отсюда, не сегодня, но скоро. Никто не будет подозревать, что ты последовала за мной. Да, ты будешь моей, чудная, дорогая игрушка! Твоя душевная сила интересует меня, твои видения могут быть мне полезны. Я никогда не уступлю тебя презренному хеттскому рабу, которого ты называешь своим супругом.
В соседнем зале он встретил Роанту, искавшую подругу. У нее вырвался испуганный крик при виде неподвижной Нейты.
– Благородная Нейта нездорова. Она лишилась сознания во время нашей прогулки по саду. Но успокойся, Роанта, мы приведем ее в себя.
В одной из личных комнат Хоремсеба, где не было гостей, Нейта скоро открыла глаза, но она была страшно слаба. Тихим, разбитым голосом она попросила, чтобы ее немедленно отвезли домой.
– Я прикажу подать носилки и сам донесу тебя до них, – сказал князь. – Эта честь принадлежит мне как хозяину дома по праву, и я никому не уступлю ее.
Нейта не возражала. Молча, закрыв глаза, она позволила Хоремсебу поднять себя, но легкая дрожь, пробежавшая по всему ее телу, дала понять князю, что она сознавала то, что происходит. С минуту он смотрел полужестоким, полустрастным взглядом на очаровательное лицо. Потом, наклонившись, прошептал ей на ухо:
– Несмотря на твою гордость и сопротивление, ты любишь меня, прекрасная упрямица. Я уезжаю, но вернусь, когда ты уже будешь не в состоянии больше притворяться и признаешься мне в чувстве, которое привязывает тебя ко мне на всю жизнь.
Нейта вздрогнула и открыла глаза. Ее гордость, казалось, была разбита. Мрачный, пожирающий взгляд Хоремсеба вызвал в ее глазах выражение молчаливой тоски. Так смотрит жертва на занесенный над ней нож убийцы.
Минуту спустя, князь положил ее в носилки, где уже сидела Роанта. Бросив последний взгляд на Нейту, снова закрывшую глаза, Хоремсеб почтительно поклонился и вернулся во дворец. Самодовольная улыбка блуждала на его губах. Никогда еще гости не видели его таким веселым, оживленным и сияющим.
