Василий Потто
Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

Полная версия

Шапсуги и абадзехи первые стали производить набеги на линию, захватывать людей и сбывать их в Анапу; другие племена увлеклись их примером, и война запылала. За Кубань нельзя уже было ездить казакам не только поодиночке, как прежде, но даже и целыми командами, которые никогда не возвращались назад без убитых и раненых. Мирная Кубань стала с этих пор для черноморского казака порогом вечности. И уже никто, не рискуя утратить жизнь или свободу, не мог переступить запретных берегов ее.

Одной из первых жертв начавшейся борьбы предания называют казацкого хорунжего Бескровного, и в его истории отражаются взаимные отношения врагов, мнения черкесов о казаках и гордая воинская дерзость последних. Бескровный попался в руки черкесов во время охоты за Кубанью, а на третьи сутки уже успел бежать. Черкесам удалось поймать его, и на этот раз они решили продать его в горы. Но три дня напрасно водили пленника в горах по аулам – покупать его никто не хотел. Каждый, узнавая в Бескровном по чуприне на голове черноморца, говорил продавцам, что «его можно купить разве для того только, чтобы пропали деньги». Тогда азиаты, посоветовавшись между собой, обрезали Бескровному чуприну, и уже в этом виде продали его за турчина одному черкесу, от которого Бескровный и бежал через две недели в свои закубанские плавни.

Уже в короткое атаманство Котляревского война приняла весьма острый характер. Атаман, живший почти все время в Петербурге, письменно громил управителей Черноморского войска за слабое содержание кордонов, но с приездом его самого на Кубань дела пошли еще хуже. В темные ненастные ночи черкесы пробирались между казацкими секретами, нападали на жителей, грабили, убивали и уводили в плен. Не раз вторгались большие черкесские партии громить казацкие станицы. Казаки геройски защищались, но им недоставало быстроты, легкости и подвижности, которыми отличалась черкесская конница. В этом отношении виноват уже более всего упрямый характер самих черноморцев, не желавших у себя никаких нововведений.

Шапсуги остались до конца злейшими врагами России и покорились последними. К тому же они скоро потеряли свою некогда яркую самобытность и стали жить жизнью беспорядочной разбойничьей шайки. Дело в том, что, разрушив в революционном порыве все свое общественное устройство, они после так уж и не могли построить прочного порядка. И в этот несчастный край, как в лишенный изгороди двор, со всех сторон стали собираться, сперва поодиночке, а потом и целыми караванами, беглецы, все беспокойные и преследуемые в своем обществе и племени люди, убийцы, воры и всякие оскорбители народных нравов и нарушители чужих прав. Оставив обычаи того племени, к которому они принадлежали прежде, эти пришельцы не находили на новом месте ни прочных законов, ни обычаев, потому что шапсугский народ сам находился в совершенном брожении. Шапсугия стала обширным разбойничьим притоном для всех соседних племен, и беглецов из одной только Кабарды здесь водворились тысячи.

Лучшие люди Шапсугии скоро поняли начинающуюся гибель своего племени, и между ними возникла мысль отделиться от наносного сброда и даже действовать против него в союзе с русскими. С горячим негодованием и скорбным сетованием говорили они о позоре своей родины, превращенной буйством народа в притон воров и разбойников. «Если бы вы поставили, – говорили они впоследствии русским, – два-три укрепления впереди Кубани, все настоящие, родовые шапсуги стянулись бы и сели позади этих укреплений, чтобы вместе с вами принудить необузданный сброд подчиняться порядку». К сожалению, мысль эта не нашла сочувствия со стороны кавказского начальства, которое не верило ее осуществимости. А между тем, по словам старожилов, она имела все шансы осуществиться легко и прочно, чему примером может служить Гривенская станица Черноморского войска, которая населилась именно шапсугами, не сочувствовавшими анархическому движению своей родины.

III. АТАМАН БУРСАК

В главном городе черноморских казаков, Екатеринодаре, совершилась 22 декабря 1799 года церемония присяги нового войскового атамана полковника Федора Яковлевича Бурсака, назначенного рескриптом императора Павла на место старого Котляревского. Бурсак был один из последних характерных представителей Сечи Запорожской, и при вступлении его в важную должность казацкого «батьки» соблюдены были все обычаи Сечи, принадлежащие отдаленнейшим ее временам.

Под знаменами минувших времен Бурсак поклялся положить конец неисходным бедам черноморцев, вносимых к ним черкесскими набегами. Нужно сказать, что в те времена было в силе распоряжение, запрещавшее казакам переходить Кубань для преследования черкесов. И это обстоятельство было истинным бедствием для казаков. Черкесы то и дело врывались в казацкие земли за добычей, а казаки, наказывая хищников на своей стороне, не могли преследовать их, вечно приходя к заповедной грани, нередко останавливавшей их на пути к победе. Борьба выходила неравной. Черноморцы роптали, а Бурсак воспользовался первым большим нападением черкесов в марте 1800 года на Копылский кордон, чтобы настойчиво домогаться права ответных набегов. И разрешение наконец было дано.

С этого времени война принимает новый и более правильный характер, не ограничиваясь уже одними берегами Кубани, а понемногу захватывая собой горы и ущелья Кавказа. Начался ряд теперь уже обоюдных набегов: то горцы вторгались для добычи, то черноморцы шли за Кубань наказать их.

Наступательные действия со стороны черноморских казаков начинаются уже летом 1800 года. Две тысячи черноморцев под личной командой атамана Бурсака вошли в черкесскую землю и на первый раз истребили аулы двух злейших врагов: Аслан-Гирея и Девлет-Гирея. Богатая добыча, доставшаяся казакам, не только вознаградила их за прежние потери, но манила к новым вторжениям; так что, когда вслед за тем черкесы напали на казаков, рубивших лес в Головатом куте, и взяли нескольких из них в плен, то есаул Кобеняк, стоявший на кордоне, уже не задумываясь, бросился вплавь через широкую Кубань и на том берегу, близ аула Махмет-Паки, имел молодецкое дело. Пятьсот черкесских наездников, предводимых отважным Явбук-беем, не устояли против стремительного натиска двух сотен удалого Кобеняка, и сам Явбук-бей едва успел спастись. Все пленные казаки были отбиты, черкесская партия рассеяна, и Кобеняк, разграбив по пути аул Махмет-Паки, с добычей возвратился на линию.

Озадаченные горцы после того в течение целого года не смели приближаться к линии. Но Бурсак, понимая, что это только затишье перед новой бурей, торопился усилить оборону линии. Воспользовавшись тем, что в казацком войске много было еще казаков «водяных», то есть приученных к действию на море, он образовал из них плавучие караульни, которые и должны были двигаться по всему низовому течению Кубани. Эти речные пикеты, называвшиеся байдаками, устраивались наподобие паромов, но имели весла и слушались руля. Вооружение их состояло обыкновенно из фальконетов, иногда и из одной трехфунтовой пушки, а по борту, обращенному к неприятельскому берегу, устраивались шерстяные щиты с бойницами для ружей.

Но именно один из этих байдаков скоро и послужил поводом к новому кровавому столкновению. 28 февраля 1802 года он шел по Кубани из Бугазской пристани к Екатеринодару с четырьмястами пудами казенного пороха. Нужно сказать, что недалеко от Славянского поста, почти на середине кордонной линии, Кубань разрывается на два параллельные течения и, слившись вновь верстах в шестидесяти от этого места, образует продолговатый и низменный Кара-Кубанский остров. Левое течение, левый проток, приходящийся ближе к горам, образует речку Кара-Кубань, а правый, почти уже пересохший, удерживает за собой название Старой Кубани. Дойдя именно до того места, где протоки Кубани снова соединяются, судно остановилось, так как дальше Кубань была для него мелководна, а Кара-Кубань протекала в черкесских пределах. Не желая, однако, выгружаться с транспортом, офицеры, начальствовавшие на байдаке, хорунжие Венгерь и Жвачка, решились избрать последний путь как более близкий. Но этот близкий путь привел их к гибели. Плывший байдак неожиданно был осыпан черкесскими ружейными пулями с берега. Начальник судна тотчас взял направление к противоположному берегу, чтобы выйти из-под выстрелов горцев, но тут-то и случилась с ними непредвиденная беда. Глубокий противоположный край Кубани, весь поросший густыми камышами, скрывал засаду, и едва байдак подошел к нему, как горцы сделали залп и мгновенно вскочили на палубу. Рукопашный бой был непродолжителен; оба офицера и четырнадцать казаков были убиты, а остальные, вместе с байдаком и пушкой, остались в руках неприятеля. Случилось, что двое тяжелораненых были приняты черкесами за убитых и брошены на берегу. Они-то впоследствии добрались кое-как до Кубани и сообщили о происшествии.

Молча выслушал атаман Бурсак недобрую весть и решил жестоко наказать черкесов.

29 мая шесть тысяч черноморцев, перейдя Кубань на Ольгинском кордоне, вступили во вражескую землю. Здесь к ним присоединились еще два полка – четырнадцатый и пятнадцатый – егерей; но так как черноморским казакам доступнее были закубанские плавни и ближе к сердцу самая цель похода – наказать хищных злодеев, то, предоставив егерям идти позади и взяв в проводники султана Шеретл-оглы, атаман в ту же ночь повел своих удалых черноморцев к местам, где пострадали их войсковые товарищи.

Солнечный восход 30 мая встретил Бурсака уже у крайних черкесских селений, принадлежавших князю Буджуку. Казаки подошли к ним скрытно, по таким местам, где только казак со своим обычным терпением мог пробираться безнаказанно; несмотря на то, черкесы встретили нападение ружейной пальбой, а вскоре на выручку к ним прискакала и новая партия в пятьсот человек. Бой закипел, и долго ни та, ни другая сторона не уступала ни шагу. Горцы бились отчаянно, чтобы выиграть время и спасти семейства, черноморцы хотели именно взять эти семейства и упорно ломились в аулы. Наконец части казаков удалось скрытно зайти в тыл неприятелю и дружной атакой смять черкесов. Тогда четыре аула, захваченные казаками, были превращены в груды развалин; весь скот, имущество, семьи – все осталось в руках черноморцев; пленных было взято более пятисот человек, и в числе их находился сам князь Буджук со всем своим семейством. Атаман Бурсак произведен в награду за это дело в полковники.

Страх подобных нашествий гораздо более способен был обуздать черкесов, чем всякая кордонная стража, но в то же время чувство мести и желание расплаты со стороны горцев придавали всей войне по временам кровавый и беспощадно-жестокий характер, создавший и для казаков невыносимые трудности.

Особенно тяжела была для них зима 1803 года. Морозный январь давал возможность хищникам удобно по льду переходить Кубань; черкесы выжигали казацкие пикеты и кордонное сено, проникали в прикубанские селения, захватывали скот, даже уводили людей. Дерзость их дошла до того, что раз двенадцать человек ночью пробрались в самую Чернолесскую станицу, разграбили в ней дом казака Семена Дзюбы и, захватив его молодую жену, полунагую потащили ее к Кубани. Несчастная, раненная шашкой в бок, собрав, однако, последние силы, вырвалась из рук черкесов и успела закричать. На шум выскочил какой-то казак и выстрелом из ружья поднял на ноги целую станицу. И подобные происшествия стали делом заурядным. Прибрежные камыши и непроходимые кубанские плавни благоприятствовали мелким набегам, и уберечься от них, особенно в темные ночи, не было никакой возможности.

Настало на линии бесконечно тревожное время; даже посты и те не могли считать себя в безопасности. Ночью на них никто не ложился спать, коней не расседлывали, а лазутчики из-за Кубани один за другим приезжали с грозными вестями. Скоро стало известно, что сильные партии горцев находятся в сборе, но никто не знал, куда они намерены направиться.

19 января черкесы перешли Кубань и бросились на Александровский пост. Постовой начальник хорунжий Коротняк, встретивший их на валу, был убит, и горцы ворвались внутрь укрепления. Но здесь, поражаемые на каждом шагу метким огнем черноморцев, они не удержались и отступили, успев, однако, захватить с собой жену Коротняка и восемь казаков.

Еще не отгремели последние выстрелы на Александровском посту, как новая, еще большая партия горцев кинулась на Копылский кордон, и бой здесь был еще серьезнее. Черкесы несколько раз ходили на приступ, и если Копыл устоял, то только благодаря храбрости своих начальников подполковника Блюдова и капитана Ерько, распоряжавшихся обороною. Чтобы дать понятие об упорстве этого нападения на Копыл, довольно сказать, что по неприятелю сделано было тогда пятьдесят два картечных и до четырех тысяч ружейных выстрелов.

Окрестные поля и берега Кубани были завалены трупами горцев, и все-таки окончательная победа осталась за казаками только тогда, когда на помощь подоспела команда с ближайшего Протоцкого поста.

Отбитый от Копыла, неприятель стал отступать к Кубани, но вдруг круто повернул назад и всей массой ударил на Протоцкий пост, где казаки, только что возвратившиеся из боя, усталые, казалось, не могли противопоставить ему серьезной обороны. И положение поста действительно могло бы стать отчаянным, если бы храбрый Ерько со своими егерями при первой тревоге не подоспел из Копыла отплатить услугой за услугу и не помог отразить нападение.

Еще раз после того сильная черкесская конная партия прорвалась сквозь линию и кинулась было на Петровский пост, но, отраженная с большим уроном, она ограничилась, к счастью, тем, что разбила почтовый двор да один казачий хутор.

Всю зиму несли черноморцы на Кубани тяжелую кордонную службу, стойко обороняя свою пограничную линию. С весной набеги прекратились. Носились слухи, что между горскими племенами начались раздоры и несогласия, что одни требовали решительных действий против русских, а другие, напротив, желали мира и сближения с казаками. Как бы то ни было, но целые восемнадцать месяцев военная гроза не разражалась над линией, и только уже осенью 1804 года стали снова ходить тревожные слухи о враждебных замыслах горцев.

16 сентября действительно тысяча человек отборных наездников шапсугов перешли Кубань с намерением идти к Тимошевской станице. Триста казаков, с самим атаманом во главе, встретили их на переправе, но, подавляемые превосходными силами, вынуждены были отступать, пока на помощь не подоспел взвод конной артиллерии и метким картечным огнем не остановил неприятеля. Тогда сражение приняло необычайно кровавый характер. Напрасно шапсуги пытались проложить дорогу оружием – картечь отбрасывала их назад, и скопище, понеся огромную потерю, вернулось за Кубань.

Справедливо опасаясь, чтобы за этим набегом не последовали другие, как это было в прошлые зимы, Бурсак решил предупредить врагов и сам двинул за Кубань восемь конных и пять пеших черноморских полков при шести орудиях. Несмотря на суровую зиму, глубокие снега и сильные вьюги, отряд 1 декабря со всех сторон вломился в шапсугские владения. Предав совершенно опустошению берега Шебже, Афипсу и Обуни, Бурсак возвратился на Кубань не прежде, как искрестив по всем направлениям страну злейших врагов Черноморья. Возмездие, поразившее на этот раз горцев, было достаточно сильно, чтобы на время заставить их прекратить набеги. Лишенные жилищ и имущества, оставленные на зиму без крова и хлеба, они просили пощады и дали аманатов. За личную храбрость и распорядительность в этой экспедиции Бурсак награжден был орденом Святой Анны 2-й степени, украшенным алмазами.

С этих пор спокойствие на кордонной Кубанской линии не перерывалось до 1807 года. Но едва Турция объявила России войну, как горцы, забыв свои клятвы, стали под турецкие знамена, а в марте несколько тысяч их уже ринулись к Кубани и, разорвав кордонную линию, как лава, разлились по всему Черноморью. Селения Титаровское и Стеблиевское и хутора Курчанские первые сделались жертвой набега.

Атаман немедленно вызвал на границу все льготные строевые казацкие части, находившиеся внутри Черноморья, и, поставив таким образом крепкую преграду дальнейшим вторжениям горцев, в то же время намеревался доказать им, что турецкая война нисколько не может помешать черноморцам найти дорогу к жилищам черкесов. Он даже отклонил предложенную ему помощь регулярных войск и готовился идти за Кубань с одними казацкими силами. Но едва черкесы увидели, что атаман сдвигает казачьи полки на границу, как многие горские князья уже явились к нему с повинной головой и с изъявлениями покорности.

В это самое время главнокомандующий войсками в Крыму маркиз де Траверсе задумал овладеть Анапой и через Таманский полуостров отправил к ней регулярный отряд под начальством генерал-майора Гангеблова, получившего приказание принять в свое распоряжение и полки черноморских казаков. Но на пути к Анапе Гангеблов узнал о взятии крепости эскадрой контр-адмирала Пустошкина и возвратился на линию.

Из ряда многочисленных случаев, трудов и встреч с неприятелем в этом походе выделяется дело полковника Кухаренко, который с казачьим полком был послан 7 мая занять небольшой черкесский аул, лежавший в лесистом ущелье реки Псебета. Приказание было отдано лично Гангебловым; но Бурсак, знавший, какие неудобства представляет местность для конного полка, послал на помощь к нему еще небольшой отряд казаков с приказанием действовать неприятелю в тыл, и только эта предусмотрительность спасла Кухаренко. Сопротивление, встреченное им в лесу, было так сильно, что сам атаман, встревоженный участью черноморцев, поскакал на место боя, принимавшего опасный для них характер. К счастью, в это именно время подоспело подкрепление, и тогда Кухаренко, раненный шашкой в лицо, и сотник Ворапай, раненный в голову и в бок, тем не менее бросились вперед во главе своих казаков и на глазах атамана овладели аулом.

Незначительное само по себе дело это распространило, однако же, тревогу в горах, и горцы в значительных силах собрались за рекой Корванди. Гангеблов, не решаясь вступить с ними в бой, приказал отступить на Ольгинский пост, но войсковой атаман, хорошо понимая, что горцы в этом случае сами насядут на отряд, уговорил его смело ударить на неприятеля. Пять полков черноморцев понеслись к черкесским аулам, которые виднелись по ту сторону речки. Черкесы одной половиной встретили этот летучий отряд, а другой ударили на пехоту. И здесь и там завязалось жаркое дело. Казаки после рукопашной схватки первые опрокинули горцев, и те повсюду бежали, понеся значительные потери. После боя аулы были истреблены казаками, и Бурсак хотел продолжать наступление, но Гангеблов на то не согласился и приказал войскам возвратиться на линию^[62].

Нерешительность действий Гангеблова много повредила Черноморью. Самое назначение туда регулярных войск, с начальником также из регулярных генералов, было весьма неудобно при тогдашнем положении дел на кубанской границе, внушая горцам мысль о слабости Черноморского войска. Бурсак, желая загладить невыгодное впечатление, произведенное всеми этими обстоятельствами, воспользовался известием, что анапский паша собирает в горах до пятнадцати тысяч черкесов с тем, чтобы наказать мирные аулы, стоявшие на Лабе, и тотчас отправил на помощь к ним тысячу казаков под начальством подполковника Еремеева.

Подполковник Еремеев был человек несомненно решительный и храбрый, но обстоятельства сложились так, что экспедиция не принесла решительно никакой пользы для Черноморского края и только вызвала черкесов на новые враждебные действия. Собрав под свое начальство всю горскую милицию, Еремеев двинулся с ней на абадзехов, и 19 октября на Белой произошло жаркое сражение. Абадзехи, массой насевшие на правое крыло отряда Еремеева, сильно теснили черкесов-бейзруковцев, и дело готово уже было принять совсем дурной оборот, когда подоспели на помощь черноморцы. Полковник Порывай с сотней казаков вихрем ударил на неприятеля; в то же время картечный залп из трех орудий, приведенных Еремеевым, произвел в рядах абадзехов страшное опустошение, и после минутного боя все скопище их обратилось в бегство. Началась бешеная, ничем не удержимая погоня, на которую способны одни рассвирепевшие горцы. Сам князь Бейзрук, окруженный толпой уорков, понесся вперед, чтобы натешиться местью над пораженными врагами. К сожалению, он слишком увлекся и, наскочив в лесу на засаду, был убит наповал. Смерть храброго князя расстроила весь план похода, и бейзруковцы, упавшие духом, потерявшие веру в успех всего предприятия, стали расходиться по домам; Еремееву также не оставалось ничего более, как возвратиться на линию.

Перемирие, заключенное с Турцией, приостановило военные действия с черкесами на Кубани только на короткое время. 11 мая 1809 года горцы уже снова перешли Кубань и взяли Новогригорьевский пост, вырезав гарнизон его до последнего человека. На всей пограничной линии поднялась тревога, а черкесы, упоенные успехом, уже мечтали разорить все Черноморье. Вдруг грозная весть пронеслась по горам, что сам атаман Бурсак появился в Шапсугии.

Это было летом 1809 года. Напрасно горцы, пользуясь лесистой местностью, пытались остановить победоносное шествие черноморцев. Бурсак прокладывал себе дорогу пушечными выстрелами и, подвигаясь все дальше и дальше, оставлял за собой страшные следы опустошения. Более тысячи шапсугов было убито в эту экспедицию, более восемнадцати аулов разорено до основания, множество хуторов со всеми запасами сена и хлеба преданы пламени. Теперь, когда Анапа была в руках русских, казаки проникали в самое сердце неприятельской земли и всюду вносили за собой смерть и разорение.

Полагая, что после столь жестокого наказания горцы одумаются и прекратят свои нападения, маркиз де Траверсе приказал Бурсаку остановить военные действия и поручил генерал-лейтенанту Дюку де Ришелье, управляющему тогда Новороссийским краем, отправиться в Екатеринодар, чтобы лично присутствовать при заключении с черкесами мирных условий.

Ришелье действительно прибыл и, собрав к себе знатнейших закубанских владельцев, долго уговаривал их быть мирными соседями черноморцев. Черкесские князья почтительно слушали речи герцога, соглашались на все безусловно, приняли подарки, но тут же, узнав о времени отъезда богатого и знатного генерала, условились между собой захватить его в плен, и триста отчаянных головорезов засели у Петровского поста. К счастью, Дюк де Ришелье совершенно случайно изменил свой маршрут и выехал из Екатеринодара несколькими днями позже. Для извещения об этом постовых начальников был послан вперед верховой казак, которому на пути к Петровскому кордону пришлось проезжать как раз мимо засады. Черкесы, соскучившиеся долгим ожиданием, бросились на казака, чтобы узнать от него, не уехал ли генерал вместо Тамани в Ростов. Казак ушел от погони, но несколько увлекшихся черкесов пронеслись за ним вплоть до Калаузского редута, где тотчас ударили тревогу. Семьдесят казаков с орудием, под командой хорунжего Иваненко, приготовленные здесь для конвоирования Дюка де Ришелье, вышли против хищников и, преследуя их по густым камышам, открыли засаду. Иваненко кинулся на нее с таким отчаянным гиком, что горцы потеряли голову и бросились бежать, покинув на месте множество седел, бурок, папах и даже оружия.

Не подозревая об угрожавшей ему опасности, Дюк де Ришелье спокойно приехал в Калаузский редут и здесь получил известие о происходящем деле. Не теряя времени, он тотчас послал на подкрепление к Иваненко свой конвой, сопровождавший его от Копыла, а между тем и сам поехал вслед за отрядом. По всей дороге он видел тела убитых черкесов, а в нескольких верстах от Калауза встретил и казаков, уже возвращавшихся из боя с добычей и пленными. В числе последних находился начальник партии, которого взял Иваненко, сильным ударом канчука сбив его с лошади. От этих пленных узнали о дерзком намерении и о числе бывших в засаде черкесов. Со стороны казаков потерь не было. Дюк в тот же вечер благополучно прибыл в Тамань; храбрый Иваненко по его представлению награжден был орденом Святой Анны 4-й степени. Черноморцы, в память этого события, на месте, где угрожала герцогу опасность, заложили батарею, которую и назвали по имени его Эммануиловской.

Все лето и всю осень продолжали черкесы тревожить линию своими набегами, а с началом 1810 года открыли наступательные действия уже в более обширных размерах. 12 января удар их направлен был на хутора, принадлежавшие к Ивановской станице; 18-го, после геройской обороны, пал Ольгинский пост и были разграблены Ивановская и Стеблиевская станицы; 26-го той же участи должна были подвергнуться станица Мишастовская, если бы черкесы не встретили в ней отчаянного сопротивления со стороны двухсот пятидесяти казаков и расквартированной в селении роты егерей. Подполковник Бурнов, распоряжавшийся обороной станицы, был ранен пулей в щеку, но заступивший его место храбрый капитан Трубицын после четырехчасового упорного боя отбил нападение.

Очевидно, горцы нуждались в новых уроках. Но атаман, давно уже желавший перенести театр военных действий в землю непокорных горцев, был связан распоряжениями свыше. Недовольный осторожностью начальства, он предрекал ему январские события, и, только когда они совершились, Бурсак получил наконец право распоряжаться обороной Черноморской линии по своему усмотрению.

Едва получив об этом известие, он 18 февраля уже был за Кубанью и громил абадзехов^[63]. Тяжелая болезнь остановила атамана, но начатое дело было блистательно докончено его сотоварищами: полковником Кобеняком и войсковым старшиной Дубаносовым. В ту же осень Бурсак жестоко наказывал абазинцев, зимой ходил к натухайцам, а в январе 1811 года – к шапсугам.

Это были последние походы атамана. Имя его грозой пронеслось по горам и надолго отбило охоту у горцев тревожить Черноморскую линию. Сильнейшие племена черкесов спешили принести покорность, обещали хранить мир и даже оберегать русские границы. Погромы Бурсака поныне остались в памяти горцев. Произведенный за отличие в боях в генерал-майоры, он еще пять лет правил войском, пользуясь плодами завоеванного им мира, и посвятил свою деятельность исключительно уже развитию внутренней жизни Черноморского войска.

Одновременно с тяжелой борьбой на Кубани черноморцам, в те времена беспрерывных войн, приходилось еще высылать свои полки и для участия в других европейских кампаниях. Так, в 1807 году, по случаю выступления войск из Крыма против французов, один конный полк ходил в Карасу-Базар для содержания разъездов по берегам Черного моря, а другой, пеший, под командой подполковника Паливоды, сформированный из людей, знающих морское дело, отправлен был на Дунай служить на судах гребной флотилии. Памятным эпизодом этой войны осталась гибель самого Паливоды, случившаяся при следующих обстоятельствах.

12 мая 1809 года под Тульчином, а быть может, на острове Четале – об этом нет достоверных исторических известий, – Паливода задумал подойти на баркасах к турецким батареям и захватить их врасплох. С вечера, под разыгравшуюся погоду, флотилия его пустилась по Дунаю, но сильная буря ночью разметала казацкие баркасы и совершенно расстроила план нападения. Сам Паливода был отнесен течением прямо под турецкие батареи и, несмотря на отчаянное сопротивление, погиб в неравной борьбе с напавшими на него турками. В Отечественную войну тот же пеший полк в составе Дунайской армии сражался на берегах Березины, а в июне 1813 года на смену его прибыл новый, уже конный полк, на долю которого и выпала честь представлять собой Черноморское войско в заграничных Наполеоновских войнах.

В то же время черноморцы участвовали в этих походах и своей гвардейской сотней. Нужно сказать, что гвардейская сотня от Черноморского войска была сформирована в первый раз в 1811 году. Отправленная в Петербург под начальством войскового полковника Афанасия Бурсака, она была причислена к лейб-гвардии казачьему полку, который участвовал во всех главнейших сражениях Наполеоновских войн и особенно отличился в знаменитой атаке под Лейпцигом. Тогда черноморская сотня заслужила серебряные трубы и георгиевский штандарт.

В 1816 году удрученный годами и долгой боевой службой Бурсак просил увольнения от должности и вышел в отставку.

Шестнадцать лет атаманства Бурсака были значительны для Черноморья не в одном только военном отношении, и заслуги его в смысле дел мирных, быть может, были не менее важны. Ему принадлежит честь открытия первых учебных заведений и школ для воспитания казачьего юношества, заброшенного судьбой в эту безлюдную сторону, полную тревог и опасностей. При нем же совершилось и переустройство Черноморского войска, совершенно изменившее перенесенное им с Днестра на Кубань старинное сечевое устройство.

Сечевой уряд держался на Кубани только до 1803 года, когда последовал указ об учреждении черноморских полков на общем основании с другими казачьими войсками. Единственная уступка, сделанная в этом отношении для Черноморского войска, заключалась в том, что в нем сохранено старинное конно-пешее устройство, какое было в Запорожской Сечи, и сверх десяти конных полков образовано столько же пеших, которых другие казачьи войска совсем не имели.

С учреждением полков дан был Черноморскому войску и форменный мундир: короткая куртка с откидными за спину рукавами синего цвета и такие же выпускные широкие шаровары, белый кушак, высокий кивер с султаном, ружье, лядунка, кавалерийская сабля и длинная пика. Пешие казаки отличались от конных только тем, что вместо пики имели короткий дротик, служивший при стрельбе подсошком.

С изменением устройства и порядка в Черноморье минули безвозвратно и старые времена. Но прежнее устройство, связанное с вековой историей Запорожья, долго оставалось в памяти народа, который поныне любит о нем вспоминать и добрые старые годы обозначает словами: «До полков».

«Тогда, – скажет вам казак, – было житье казачине. Тогда мы величали друг друга братом, а кошевого атамана – батьком. Так оно было и на самом деле. Мы не чувствовали тесноты в светличке о трех окнах, под низко спущенной камышовой крышей, где, на светаньи Божьего дня, звонко чиликали воробьи, благодарные за ночлег под одной с ними смиренной кровлей. Наши матери и молодицы разъезжали еще в стародубовских кибитках, в которых только и роскоши было, что медные головки на цвяшках (гвоздиках); а мы-то, мы с пренебрежением смотрели на колеса, и нас носили стремена. Стремя было для казацкого чобота что крыло для пяты Меркурия. На дружеских пирах мы пили свою родную варенуху, услаждали вкус мнишками, а слух – цимбалами и под их разудалое, задирающее за живое бряцанье отплясывали журавля да метелицу. Пуля и даже сабля не брали нас в бою, затем что никто из нас назад не оглядывался. У домашнего очага мы были недоступны ни для корчей, ни для иной злой немочи, не было преждевременных морщин, за которые могли б они ухватиться. Все недоброе от нас, как мяч, отскакивало; просто житье было тогда на казачине».