Василий Потто
Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях

Полная версия

Эпоха Тамары не была только эпохой военного могущества, а почитается и золотым веком литературы и просвещения. В ее время жил знаменитый Шота Руставели – Гомер Грузии, оставивший после себя бессмертную поэму «Витязь в тигровой шкуре», стоящую во главе грузинской поэзии.

Легендарная история, приписывающая Тамаре все замечательные памятники Грузии, не далека от истины, потому что множество памятников оставлено именно ею. Тамара повсюду оставила после себя неизгладимые черты своей деятельности и, как выражается один из историков, «написала свое имя каменными твердынями на горах и долинах Грузии». Церкви и кресты на неприступных скалах, внутри самых диких ущелий на Черном и Каспийском поморье и даже по ту сторону гор – немые свидетели ее величавой эпохи.

В Картлийском ущелье поныне видны развалины одного из храмов, созданных Тамарой, особенно памятного тем, что в нем хранилась чудотворная икона Иверской Божьей Матери, драгоценный дар Тамары осетинскому народу, родственному ей по мужу. Храм этот два раза был разрушен пожаром, и два раза икону Богоматери находили под грудой развалин и пепла невредимой. Шестьсот лет пребывала икона в Картлийском ущелье. Но когда магометанство ворвалось в Кавказские горы, а русское правительство пригласило горцев-христиан за Терек, к Моздоку, святая икона Иверии становится русской святыней.

Сохранилось предание, что когда в 1793 году партия горцев прибыла к Моздоку с иконой и тогдашний епископ Моздокский, встретив ее с крестами и хоругвями, внес в собор, то Богоматерь особенным чудом известила, что икона должна остаться вне города, в том месте, где она остановилась и провела ночь на смиренной арбе. Там соорудили часовню, а впоследствии воздвигли деревянный храм во имя Успения Божьей Матери. И ныне русские паломники стекаются сюда на поклонение иконе со всего Кавказа и из самых отдаленнейших мест русской земли.

Самый поэтический памятник Тамары – Вардзия, замок Роз. Верхнюю Картли Тамара почитала лучшим перлом своего венца, и там, в окрестностях Ахалцихе, в крутой обрывистой скале она вырубила этот роскошный дворец, вмещавший в себе до трехсот шестидесяти покоев. Путешественник и поныне может видеть остатки этого величественного царского жилища, в котором среди келий и коридоров в недрах земли сохранился храм огромных размеров, украшенный фресками, и посреди этих фресок какое-то странное и волнующее впечатление производит изображение самой древней полумифической царицы, во весь рост стоящей перед зрителем. Тут же, в боковом приделе церкви, виден каменный балдахин, под которым, вероятно, была похоронена Тамара, скончавшаяся в своем любимом замке Роз в 1212 году. Но настоящая могила ее остается неизвестной. Есть мнение, что царица похоронена в Гелатском монастыре; другие указывают ее могилу в Сванетии. Грузинские племена неохотно расстались со своей умершей царицей, и каждое хотело бы найти у себя место ее вечного успокоения. Грузинская церковь празднует память Тамары в Неделю мироносиц.

Невольно останавливает на себе внимание тот факт, что в Грузии, стране полувосточной, где женщине в общественном строе отведено такое незначительное место, высший идеал человека нашел себе олицетворение в образе женщины. Святая Нина – идеал высоты нравственной, царица Тамара – идеал героя и мудрого правителя. Нина и Тамара – самые любимые имена грузин.

С кончиной Тамары все изменилось, как будто она унесла в могилу счастливые дни своей родины. Два последующих царствования – сына и дочери ее, полные внутренних смут и неурядиц, служили как бы предвестием страшному бедствию, скоро охватившему всю страну. Уже во время бесславного царствования Георгия IV, сына Тамары, показались передовые отряды монголов. Одно из полчищ Чингисхана заходило в Грузию, и на реке Берджудже грузинское войско, во время Тамары не знавшее ничего, кроме побед, понесло страшное поражение. Но татары, не имея повеления завоевывать Грузию, прошли грозой по стране и скрылись на время в глубину азиатских степей. Но не прошло и десяти лет, как преемник Чингисхана, Гаюкхан, наводнил полчищами всю Азию, и татары снова появляются в несчастной Грузии, только что перед тем опять опустошенной нашествием арабов под предводительством Джелал-ад-Дина. Как Божий бич прошли монголы через страну, налагая «слой монгольского варварства» на все народы и царства Кавказа. За Гаюкханом следовал страшный Батый, уже подчинивший Грузию правильному игу; он сделал перепись и обложил народ тяжелой данью.

К бедствиям монгольского нашествия присоединилось в 1259 году чреватое бедой, вызванное хитрой татарской политикой первое разделение Грузии на два независимых царства: собственно Грузию и Имеретию.

Рабство скоро принесло свои обычные плоды: как некогда на Руси, худшие из царей, из личных своих видов в династических раздорах, жертвовали благом страны; лучшие, ратовавшие за дело отчизны, становились жертвами произвола ханов. Подобно русским князьям, замученным в Орде, погиб грузинский царь Димитрий, названный Самопожертвователем. Вследствие интриг заподозрив его в неверности, хан Агрун, стоявший уже на границе Грузии с целью мстить народу за мнимую измену царя его, потребовал Димитрия к себе. Димитрий, зная причину ханского гнева и несправедливость клеветы, решился лучше пожертвовать собой, чем вызвать страшное нашествие на родину. Чтобы обезоружить подозрения хана, он взял с собой и малолетнего сына своего Давида. Но ничто не могло смягчить подозрительного деспота – Димитрий был заключен в тюрьму и обезглавлен (1289). Бывшие с ним грузины ценой золота купили тело царственного мученика у стражей и тайно перевезли в Мцхет.

Это была та же судьба, которую пришлось испытать и русскому народу. И потому-то «из всех национальностей, вошедших в круг русского отечества, – говорит один писатель^[33], – не найти нигде русскому человеку столь искренней и братской дружбы, как в сердце грузина. И Русь и Грузия подружились еще в те дни общей скорби, когда с поникшим челом носили яссак в Золотую Орду и там встречались. А дружба, завязанная в общем несчастии, глубока и несокрушима, как братство».

Бедствия монгольского ига продолжались вплоть до Георгия V (1318–1346), прозванного Блистательным, напоминавшего собой эпохи лучших венценосцев Грузии. Первым делом Георгия было наказать осетин, пользовавшихся несчастьем страны и беспокоивших ее своими набегами; он сделал их своими данниками. Вслед за тем, прекрасно понимая ослабление Монгольского царства, раздробившегося на части, он смело поднял оружие и выгнал татар из пределов Грузии. Между тем междоусобные раздоры слабых претендентов на престол Имеретии дали ему возможность совершить другое великое дело. Помня, что сила страны заключается в единстве, он воспользовался благоприятными обстоятельствами и, присоединив к своим владениям Имеретию, стал снова единым царем всей иверской земли.

При Георгии V и его наследниках залечивались язвы страны, возникали из развалин города, строились церкви, возобновлялись крепости. Казалось, многострадальной Грузии дано было отдохнуть от ее зол, но только для того, чтобы собраться с силами для перенесения новых испытаний. Готовилось нашествие страшнее монгольского. Тамерлан явился на горизонте испуганной Азии. При внуке Георгия Блистательного, Баграте Великом, необыкновенно счастливо царствовавшем уже двадцать пять лет, гроза, сокрушившая и дальние и близкие царства, надвинулась на Грузию. Но грозный завоеватель встретил здесь столь сильное сопротивление, какого он, по свидетельству самих монгольских сказаний, не встречал при разорении могущественных государств Китая, Кабула, Бухары и Персии. Тамерлан вступил в Картли в 1387 году со стороны Карса со всеми ужасами варварства, разрушая все крепости, не оставляя целой ни одной башни; путь его побед обозначался дымом пожаров, развалинами, грудами мертвых тел и пирамидами из многих тысяч голов. Царь Баграт, видя себя не в силах бороться со страшным завоевателем в открытом поле, заперся в Тифлисской крепости. Кровопролитна была полугодовая осада, но сила одолела мужество: царь очутился пленником перед Тимуром. Оставив в Тифлисе гарнизон, Тимур отправился в Карабах, ведя за собой пленных и караваны добычи. Из Карабаха он снова отправил войско в Картли, приказав «не щадить никого и ничего и разрушить все до основания». Пока татары в точности исполняли приказание своего повелителя, Тимур с огнем и мечом прошел весь Дагестан и поселил у подножия Кавказа магометанские племена, чтобы их влиянием удержать в зависимости обширный край. С тех пор стало там угасать христианство, насажденное с таким успехом Давидом и Тамарой.

Чтобы освободиться из плена, Баграт притворно принял магометанство и даже предложил Тамерлану обратить к исламу всех своих подданных, для чего и просил у него войска. Обрадованный Тамерлан осыпал царя дарами и отпустил с ним двенадцатитысячный отряд. Но по тайному уговору Баграта с сыном этот отряд был поголовно истреблен на берегах Берджуджи. Тогда раздраженный Тимур с огромным войском сам двинулся на Грузию. В окрестностях Тифлиса произошла кровавая сеча, в которой погибла пятая часть Тамерланова войска, но грузины все же не могли продолжать открытую борьбу и скрылись в горы. Баграт вскоре умер, но сын и наследник его, Георгий VII, энергично продолжал борьбу. Еще несколько раз Тамерлан вторгался в Грузию и ни разу не встретил покорности – грузины уходили в горы, вели партизанскую войну и при каждом отступлении неприятеля отнимали у него обозы и награбленные сокровища. Наконец, при посредстве одного из любимцев Тимура Георгию удалось примириться с завоевателем ценой незначительной дани.

Разорение страны после нашествия Тамерлана было громадно. Тогда разрушен был до основания Мцхетский собор, и многие церкви с тех пор так и не восставали из развалин. Чем был Тимур для покоренных им жителей, могут служить оставшиеся на Кавказе следы его нашествий и предания. Не доезжая двух верст до Закатал с Мугамлынской переправы, недалеко от дороги, с левой стороны, набросана огромная конусообразная куча камней, печально осеняемая несколькими тутовыми деревьями. Это след страшного истребления всего, что не успело спастись тогда в горы. Тимур-Ленг имел обычай, после поголовного избиения жителей какой-нибудь страны, собирать в одно место головы убитых – их количеством он измерял свое могущество и царское величие. И в тот раз головы убитых были собраны и сложены пирамидально на то именно место, где находится теперь куча камней, и место это поныне называется Баш-Кала, то есть Башня из человеческих голов.

Уничтожая взрослых, Тимур не оказывал никакой пощады и молодой жизни. Однажды он приказал перевязать и уложить малых детей так, как татары обыкновенно укладывают хлеб для молотьбы. Орудием для этой работы служит особого устройства доска, нижняя сторона которой усажена мелкими острыми камнями; везя эту доску по снопам, и выбивают зерна из колосьев. Этим-то варварским способом были истреблены дети. Зверский поступок Тамерлана создал у лезгин даже поговорку: «С тобой надо сделать так, как Тимур делал сахирман (ток)».

В другой раз, как рассказывает один из очевидцев той эпохи, жители какого-то города, навлекшие на себя гнев Тамерлана, выслали для умилостивления его своих детей. При виде малюток, шедших с песнями из Корана, в Тимуре возгорелся дух истребления. Он помчался на них на коне и приказал скакать за собой своей коннице. Несчастные родители, стоявшие на городских стенах, были свидетелями ужасной гибели своих детей, растоптанных татарскими конями.

Недаром Тимур пользовался на Востоке страшной славой, и недаром с самым рождением его связана страшная же легенда. Она говорит, что младенец Тимур появился на свет с куском запекшейся крови на руках и с белыми, как у старца, волосами.

После Тамерлана Георгий, а потом брат его Константин тщетно старались восстановить силы страны, а последний, вмешавшись в дела турок, попал даже в плен и был замучен с варварской жестокостью. Нелишне сказать, что тело его покоится в пещерном храме Вардзии, построенном Тамарой, и некоторые принимают могилу его за гроб великой царицы.

Но в сыне Константина Александре I (1414–1442) снова возрождается доблестный дух древних грузинских царей. Победоносный над врагами, он сделал много и для залечивания ран страны, и для народного просвещения; ему же принадлежит и заслуга восстановления из развалин великолепного Мцхетского собора. Но в конце своих дней, утомленный царственными заботами, Александр удалился в обитель и принял иноческий сан, передав престол сыну своему, Вахтангу IV.

Какая обитель приняла под мирную сень свою царственного труженика – неизвестно. В пустыне Гареджийской показывают могилу царя-инока Александра, но и в грамотах Мцхетского собора записано также, что «смиренный царь Александр устроил для себя особый погребальный придел, не смея возлечь в обновленном им соборе».

Три года спустя Александр умер, а вслед за ним сошел в могилу сын его Вахтанг – и Грузия осиротела. Начинается эпоха не тех бедствий, которые воспитывают дух единства и любви к родине, не нашествий иноплеменных и борьба против них, настает время разделения, воспитавшего дух раздоров, соперничества царей и кровавых междоусобий. Не прошло и десяти лет, как против второго сына Александра, Георгия VIII, начались восстания, и царство распадается на четыре царства, готовя почву для внутреннего истощения сил страны и народа. Среди возникших междоусобий и сам Георгий едва не погибает жертвой кровавого изменнического заговора. Он спасся исключительно благодаря доблестному самопожертвованию Иофама Зедгинидзе, который, угадывая намерение заговорщиков, лег на царскую постель и был ими изрублен.

И вот возникают четыре независимые государства: Баграт основывает Имеретию, Давид – Кахетию, эристави Кваркваре – атабекство Самхетское, и Георгий остается царем только Картли. Рядом с этим стремятся к независимости и еще четыре княжества, из которых Сванетия и Абхазия управляются князьями из рода Шервашидзе, а Менгрелия и Гурия получают правителей с наследственными титулами Дадианов и Гуриелей, обратившихся впоследствии им в фамилии. И с этих пор некогда единая грузинская земля становится не поприщем защиты самобытности народной, а ареной борьбы турок и персов, из которых каждый претендует на влияние и обладание Грузией. Ряд незначительных царей отдельных земель следует за новым рядом, междоусобия сменяются междоусобиями, периодически перерываемыми нашествиями то персов, то турок, уже не встречающих прежнего доблестного сопротивления в энергии и чувстве независимости народной; и все чаще и чаще народы Грузии обращают взоры на север, ища покровительства и защиты России. Из повести доблестей история Грузии становится историей только нашествий.

Впоследствии Грузия сделалась постоянным яблоком раздора между персами и турками. Турки стремились в нее со стороны Имеретии и черноморского побережья, персы – со стороны Кахетии и Картли; эта борьба между ними отражалась на стране так, что освобождение от одних обозначало нашествие других. Так, в 1518 году Тифлис берут, разоряют храмы и ставят в нем мечети персы; в 1578 году то же делают турки, воюя с персами и изгоняя их из Грузии. И так далее. К довершению бедствий старые враги, лезгины, пользуются слабостью страны, и набеги их становятся беспрестанными. Десятки тысяч суровых питомцев гор ежегодно спускаются в долины и грабят Грузию с двух сторон: или переправляясь через Алазань у Сигнаха и опустошая Кахетию, или же пробираясь горами Ганжийской и Эриванской областей в Ахалцихе и вторгаясь в Сванетию и Картли.

В целом ряде царей если и являются светлые личности, как, например, Леван I Кахетинский (1520–1574), доставивший своему царству несколько лет благоденствия, то и они не изменяют общего хода дел и бессильны освободить страну от вражеских нашествий и внутренних раздоров.

Из событий этой мрачной эпохи выдвигается разве странный и по поводам и по исполнению крестовый поход с целью защиты святого гроба от одной магометанской секты в пользу другой. Поход этот был совершен в 1524 году по просьбе турецкого султана Солимана, призывавшего грузинских царей в Иерусалим для освобождения Гроба Господня «из рук неверных»; он, вероятно, разумел под именем неверных мусульман-шиитов. Грузинская летопись говорит, что главным военачальником похода явился Леон, царь Кахетинский, и что ему содействовали своими силами цари Имеретии и Картли. Крестовый поход этот несомненен, потому что имя великого Леона записано на мраморе Голгофы. Летопись же поясняет коротко, что святой гроб был освобожден, и «цари, осыпав своими благостынями святые места, со славой возвратились в отечество».

Дни несчастий, последовавших за разделением царства Грузинского, очень скоро сделали необходимым обращение грузинских царей к России, и уже третий кахетинский царь, Александр II (1492–1511), искал защиты в русском царе Иоанне III, называя его «надеждой христиан и подпорой бедных». Столетие спустя Александр III Кахетинский (1574–1605), опасавшийся мщения Персии за склонность к туркам, тайно посылал в Москву духовных и светских лиц со слезной просьбой к царю Федору Иоанновичу, прося принять Кахетию под свою высокую руку и тем исхитить ее из рук неверных. «Настали, – писал он, – времена, ужасные для христианства; мы, единодушные братья христиан, стенаем от злочестивых; один ты, венценосец православия, можешь спасти нашу жизнь и душу; бью тебе челом до лица земли, да будем твои во веки веков».

С Александром III мы вступаем в эпоху персидского шаха Аббаса Великого, напомнившего Грузии времена Батыя и Тамерлана.

II. ЭПОХА ПЕРСИДСКОГО ВЛАДЫЧЕСТВА В ГРУЗИИ
(Шах-Аббас)

Величайший из шахов Персии, Лев Ирана, как его называют история и народ, Шах-Аббас занимал персидский престол на самом переломе XVI и XVII веков. Это была одна из тех исторических личностей, отмеченных судьбой, которым суждено изменять лицо земли, разрушать и основывать царства. Его значение собственно для Грузии было так громадно, что народ грузинский связал его имя с целым рядом грандиозных легенд. По представлениям народным уже самое рождение его было знамением грядущих бед, отмеченных пророческой катастрофой.

В тот самый вечер и в ту самую минуту, когда Шах-Аббас родился, великое землетрясение, как знамение Божьего гнева, разрушило древнейшую святыню Грузии – обитель Святого Георгия, находившуюся в окрестностях города Телави.

Это землетрясение, о котором свидетельствуют и летописи конца XVI века, было до такой степени местное, что его не слышали даже в Телави, стоящем от монастыря не далее как в двадцати верстах. Царь был в это время на охоте. В тихий и ясный вечер, окруженный придворными, охотниками и телохранителями, он проезжал мимо обители; зурна оглашала леса и горы, азарпеша переходила из рук в руки, и никто не хотел смотреть на старцев, вышедших за монастырскую ограду с поклоном. Вдруг прокатился подземный гул, земля встрепенулась, и вековые здания покровителя Иверии покачнулись, наклонились долу и рухнули с ужасающим треском. Что произошло тогда в царском поезде, трудно изобразить. Большинство всадников вылетело из седел, многие упали вместе с конями; царь был в числе последних и при падении тяжко расшибся. Между тем наступили сумерки, налетела с гор страшная буря, туча нависла над Телави, и смущенный народ, собравшийся на встречу царя, пустился по домам. Тогда из толпы возвысился грозный обличительный голос какого-то юродивого.

– Тавады, нацвалы и народ! – вскричал он. – В ваших глазах поник к земле величайший из храмов православной земли. Его высокое чело отразило бури веков, а теперь поникло – в тихий час вечера, в кротком сиянии умирающего дня. Поистине это великое знамение грядущих на нас бед, ибо неправды наши превзошли высоту наших храмов. В эту самую минуту родился в Иране жрец, который придет заклать нашу свободу, и путь его обагрится нашей кровью. Плачьте, грузины! Родился Шах-Аббас!

Прошли десятки лет, и Шах-Аббас является властителем Ирана (1585–1628). Гениальный политик и великий полководец, он верно оценивает важное значение Грузии для своего государства в борьбе его с Турцией и направляет все силы на то, чтобы не только не упустить своего влияния на страну, но совершенно слить ее с Персией, последовательно распространяя в ней религию, язык и нравы персидского магометанства. Встречая сопротивление в духе народном и выведенный раз на путь кровавого нашествия, он не поселяет магометан у подножия Кавказских гор, как делал это Тамерлан, а, напротив, разоряя города, силой уводит христиан в Персию. До сих пор около Испагани есть много деревень грузинских и армянских, жители которых, утратив веру, сохранили язык своих предков. Царей грузинских земель шах старался приближать к своему двору, царевичи нередко воспитывались в столице шаха, усваивая там нравы, понятия, а иногда и веру персов.

Царь Кахетинский Александр III со своей склонностью к туркам и сношениями с русским царем Борисом Годуновым является прямым и непосредственным противником политики Шах-Аббаса, и первые удары ее обрушиваются именно на него. Мирные средства Шах-Аббаса, как всегда, состояли прежде всего в последовательном проведении принципа divide et impera – разделяй и властвуй. И после того как шах в войне с Турцией имел возможность убедиться в ненадежности Александра, он устроил так, что вооружил против него собственных его детей.

На этом примере можно видеть, какой разврат власти вносил Шах-Аббас в Грузию, каким полным нравственным разложением грозил он ей, как несомненно добился бы всех своих политических целей, если бы своим крайним направлением не вызвал другой крайности – крайности отчаяния. И мы увидим в дальнейшей истории Шах-Аббаса ряд великодушных граждан, в которых не вымерли еще остатки древней доблести и способности самопожертвования, спасшие Грузию от последствий всеразлагающего влияния персидского политика.

Вызванный шахом дух измены и раздоров в семье Александра получил свое первое выражение в том, что старший сын его, царевич Давид, с позволения персидского двора заключил брата Георгия в крепость, отца – в темницу и сам завладел престолом (1605). Когда в том же году умер другой сын Александра, Константин, принявший при Шах-Аббасе магометанство, с персидским войском явился в Кахетию и завладел престолом, убив отца и брата. Но ценой не одних преступлений он купил престол, а и обязательством, данным шаху, прекратить всякие сношения с Россией и поставить Кахетию в вассальную зависимость от Персии. Грузию спасла на этот раз царица Кетевань, вдова Давида II. Она разбила приверженцев Константина, убила его самого и стала править именем сына своего, Теймураза. Хитрый шах внешне примирился со смертью преданного ему царя и, как говорят, сказав: «Отцеубийца достоин смерти», утвердил на престоле Теймураза, бывшего в то время при персидском дворе. «Ступай в Кахетию и постарайся не допускать волнений в этой стране», – сказал он Теймуразу.

В то же самое время картлийский царь Георгий X, не согласившийся принять магометанство, был отравлен, и престол его отдан Шах-Аббасом сыну его, Лаурсабу II (1605). Но в первые же годы царствования Лаурсаба случилось обстоятельство, получившее фатальный смысл. Еще в царствование отца Георгия X, Симона I, когда над Картли гремели военные бури и страна была раздираема междоусобиями, из небогатой дворянской семьи выдвигается некто Георгий Саакадзе, которому суждена была замечательная роль в истории грузинского народа. Отличаясь наружной красотой, даром слова и силой убеждения, отвагой и решимостью, он при первом же появлении на военном поприще обратил на себя внимание. Симон возвел его в достоинство тархана; преемник Симона, Георгий X, пожаловал его званием владетельного князя с титулом моурава, и молодому Саакадзе не было еще и двадцати семи, как он уже сделался самым приближенным лицом к царю Лаурсабу. Гордая грузинская аристократия не могла снести быстрого возвышения человека незнатного дворянского рода, начались интриги, и от царя Лаурсаба потребовали даже смерти моурава. Саакадзе, вероятно, пал бы жертвой аристократии, но в это самое время случилось, что возвращавшиеся из Персии грозные турецкие силы надвигались на Грузию со стороны Триолетских гор. Передовой грузинский отряд, посланный под предводительством двух лучших грузинских полководцев, Захария и Ярали, был истреблен вместе с предводителями в горных теснинах, и неприятель занял Манглис и Квельту. В Квельте турки схватили священника Федора, известного в то время своими учеными трудами, и под угрозой смерти потребовали от него, чтобы он провел в местопребывание царя летучий отряд, намеревавшийся захватить Лаурсаба. «Не пожертвую вечной жизнью временной, не буду предателем царя», – сказал себе этот грузинский Сусанин. Он завел врагов в непроходимые горные дебри и, спасая царя, сам погиб мучительной смертью. Но опасность от того для страны не миновала, и царь из Цхиретского замка с отчаянием в сердце смотрел на несметные вражеские войска, покрывавшие живописные долины. И вот в этих-то трудных обстоятельствах, когда гордая аристократия потеряла голову, Саакадзе берет на себя спасение родины, требуя себе лишь права полного распоряжения битвой.

На следующий день в Схеретской лощине, на берегах Куры, началось сражение. Слабые числом, но движимые ненавистью к пришельцам и воодушевленные своим предводителем, грузины бросились в рукопашную битву, и сам Саакадзе рубился в передних рядах. Турки не уступали. Но тут случилось, что храбрый князь Заза Цицианов, пробившись до самого паши Дели-Мамад-хана, сбил его с лошади и, соскочив с седла, успел отсечь ему голову, прежде чем турецкие всадники подоспели на выручку. Держа голову паши в зубах за длинную бороду, Цицианов отчаянно пробился сквозь ряды окруживших его врагов и, покрытый кровью, бросил к ногам царя свой страшный победный трофей. И это обстоятельство решило победу. Крики восторга встретили героя в рядах грузинских войск. Турки, пораженные увиденным, побежали, и грозные полчища были истреблены горстью грузин.

Царь и двор на третий день посетили Саакадзе. Там Лаурсаб увидел сестру его, отличавшуюся замечательной красотой, увлекся ею страстно и порешил на ней жениться. Напрасны были советы моурава, предчувствовавшего печальные последствия неравного брака, напрасны были убеждения царицы-матери и настояния двора – царь не отказался от своего намерения, и брак состоялся. Сильные князья и вассалы, оскорбленные поступком царя, восстали на него поголовно и во имя поддержания трона, потерявшего будто бы уважение в глазах народа с тех пор, как сестра простого дворянина взошла на него царицей, потребовали не только расторжения брака, но и истребления всего ненавистного им рода Саакадзе. Составился тайный заговор.

Однажды моурав получил приглашение на царскую охоту, но едва он прибыл в загородный дворец, как один из преданных людей предупредил его о кровавом замысле. Не теряя времени, Саакадзе вскочил на неоседланного коня и поскакал в свой замок, чтобы спасти себя и свое семейство. За ним немедленно отрядили погоню, но она уже не нашла Саакадзе в замке. Проскакав в поспешном бегстве огромное расстояние в одну короткую ночь, он успел укрыться с женой и детьми у тестя своего, арагвского эристава. Замок его был разграблен и обращен в груды развалин и пепла.

Грузия надолго потеряла одного из своих лучших сынов, который мог бы быть ей бесконечно полезен. Оскорбленный герой, не зная убежища в своей собственной родине, изменил ей: он удалился в Персию к шаху и предложил ему завоевать Картли. И что же мог он предложить ему, кроме измены? Рассказывают, что раз, в минуту гнева, он воскликнул: «Горе Картли! Нет ей покоя, пока жив царь Лаурсаб!» Шах хорошо понял выгоду лишения Картли ее единственной опоры и надежды и с почестями принял Саакадзе. Но он не считал нужным пока употребить моурава против Картли, совершенно понимая возможность обращения его к родине: он посылает его в Индию и на войну с турками – и скоро слава индийских и турецких побед Саакадзе разнесла его имя по всему Ирану; его подвиги воспевали поэты, и песни эти, достигая Тифлиса, гор и долин Картли, распевались персиянами к страху двора и жителей страны.

Таким образом, и Картли и Кахетия, наиболее влиятельные из грузинских государств, лежали распростертыми у ног Персии, во власти слабых царей и без опоры сильных, изменой и междоусобием удаляемых из страны. Шах-Аббас понимал, что он уже не встретит особого сопротивления в ослабленных царствах, а с другой стороны, зная всю устойчивость религиозных верований в народе, он довольствуется обращением в магометанство только царей и князей, а народ решает покарать мечом и выселением в Персию и только ищет приличного повода к войне. В 1615 году он является в Ганже, посылает оттуда кахетинскому царю извещение о намерении начать войну с турками и, руководимый советами Саакадзе, требует выдачи сына в заложники в ручательство того, что Теймураз не склонится на сторону турок. Царь, понимавший вероломную политику шаха и знавший, что никакой войны совсем не предполагается, сначала было отказался, но потом, по настоянию боявшихся мщения кахетинцев, отправил к шаху младшего сына под надзором своей матери Кетевани.

– Я не кормилица, чтобы воспитывать малолетних, – ответил ему шах и потребовал старшего сына.

Теймураз уступил. Тогда шах вызвал к себе и его самого. Рассчитывая между прочим на содействие Лаурсаба Картлинского, Теймураз отказался отправиться к шаху, но тот принял свои меры. Чтобы возбудить против Теймураза подданных, он приказал персам обходиться с населением ласково и не жалел подарков и почестей. И скоро Теймураз и Лаурсаб, оставленные подданными, перешедшими на сторону Шах-Аббаса, должны были бежать в Имеретию. Отправив мать и детей Теймураза в Шираз, шах прошел Кахетию и Картли и из Гори, лежащего верстах в сорока от Тифлиса по дороге в Имеретию, начал переговоры с царями. Он воспользовался случаем сообщить стороной Лаурсабу, что любит его и щедро наградит, если тот явится к нему, а что Теймураз ему вечный враг. Шах не упустил случая приласкать и имеретинцев, через которых он вел переговоры с царями, и при этом случае вручил имеретинским вельможам богатую, окованную золотую саблю свою, прося повесить ее как дар на стене любимого ими храма Святого Георгия в местечке Мравалзале. Конечно, Шах-Аббас делал это не из любви к христианской религии. Сабля эта, как свидетельствует один путешественник, находилась на стене храма еще в 1745 году, но куда она девалась впоследствии – неизвестно.