Василий Потто
Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях
Положение Несветаева у Гумров было между тем не из легких. Его четыре неполные батальона, ослабленные притом потерями в предшествовавших стычках, имели против себя двадцатитысячный турецкий корпус, формировавшийся под предводительством эрзерумского сераскира Юсуп-паши в Карсе. Гудович, уже отступивший тогда от Ахалкалаков, получил известие об этом в Цалке и тотчас же двинулся со всеми свободными войсками на помощь к Несветаеву. Но он был еще в пути, когда Несветаев 19 мая уже был атакован турками. Бой, начатый в передовых укреплениях, скоро перешел на улицы города и длился до самого вечера.
Батальоны Несветаева стойко выдержали бешеные атаки янычар, и к ночи неприятель отступил, понеся огромные потери. Но это был только авангард сераскира; сам он с главными силами подошел к месту битвы только на следующее утро. Расположившись верстах в семи от русского лагеря, он послал сказать Несветаеву, чтобы тот выходил с ним драться в открытое поле. Несветаев ответил, что будет защищаться в окопах.
«Угроза вашего высокостепенства истребить отряд, – писал он сераскиру, – беззаконна, ибо вы идете, объявляя, что у вас бесчисленные силы и артиллерия, а я могу вам сказать на это, что имею под ружьем только три тысячи войска. Теперь извольте на меня нападать, а Бог свою справедливость покажет».
30 мая сераскир вторично атаковал Несветаева. Жестокий бой длился девять часов кряду и кончился совершенным поражением турок, которые оставили на месте боя четыреста тел и главное сераскирское знамя.
Донесение об этой славной победе застало Гудовича все еще на пути, но оно мало успокоило его, так как имелись уже сведения, что к сераскиру идут значительные подкрепления из Курдистана. Опасение за участь Несветаева было так сильно, что граф не скрыл от государя «отчаянного» положения отряда и прибавлял, что возлагает свое упование только «на храбрость и опытность в военном ремесле генерала Несветаева».
«Каждый рапорт вашего превосходительства, – писал он в то же время Несветаеву, – дает мне доказательство, что в выборе вас я не ошибся. Я видел уже опыты вашей храбрости и ваших благоразумных распоряжений, а потому уверен, что вы удержитесь в Гумри до моего прибытия».
Торопясь на выручку, Гудович 4 июня был уже в Бекане, оттуда отправил вперед всю свою кавалерию.
«Сейчас я получил известие, – писал он генералу Портнягину, – что Несветаев снова атакован в Гумри всеми сераскирскими силами. Спешите на помощь. Не теперь надлежит нам думать о выгодах людей и лошадей, когда долг и служба велят спасать товарищей».
Портнягин пошел на рысях, но дело окончилось прежде, чем подошли наши драгуны.
«Крайне сожалею, – писал Несветаев Портнягину в тот же день вечером, – что вы не подоспели к сегодняшнему делу. Я был так сильно и со всех сторон атакован Юсуф-пашой, что бой продолжался с десяти часов утра до шести пополудни. Турки ворвались было в Гумри, но были выбиты оттуда штыками кавказских гренадер. Должен благодарить Всевышнего, который хранит меня, и за скоростью ничего вам более писать не могу, а скажу только без лести, что Юсуф-паша в третий раз уже от меня со стыдом отступает».
Прибытие Портнягина, а вслед за ним и графа Гудовича решило участь кампании. Разбитый наголову при Арпачае, Юсуф-паша бежал в Эрзерум, войска его рассеялись, и Турция вынуждена была заключить выгодное для нас перемирие.
Блистательные действия Несветаева в эту кампанию доставили ему орден Святого Георгия 4-й степени. Но, к сожалению, это были последние подвиги храброго генерала. В следующем году, когда войска собирались идти под Эривань, Несветаев приступил к укреплению русского тыла по долине реки Абаран, служившей в наших войнах всегда операционным базом. Но в это время он заболел желтой горячкой и 17 июня 1808 года скончался в селении Караклисе. Надгробный памятник, воздвигнутый над его могилой, разрушило всесокрушающее время, но оно бессильно истребить из памяти кавказских ветеранов славное имя Несветаева.
XVI. ГРАФ ТОРМАСОВ
9 марта 1809 года на место графа Гудовича главнокомандующим войсками в Грузии и на Кавказской линии назначен был генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов, человек с благородным и решительным характером и с твердой, настойчивой волей.
Тормасов начал службу офицером в 1772 году и через двенадцать лет, в чине полковника, командовал уже Александрийским гусарским полком, с которым участвовал в турецкой войне 1791 года в армии князя Репнина. Произведенный в эту кампанию в генерал-майоры, Тормасов получил кавалерийскую бригаду, и в сражении под Мачином его безусловно отважная, блестящая атака во фланг неприятельской армии доставила русским решительную победу. За этот подвиг Тормасов, не имевший до того никакого ордена, получил прямо крест Святого Георгия 3-й степени.
С окончанием турецкой войны Тормасов переведен был в Польшу и, командуя различными кавалерийским отрядами, находился во многих делах; между прочим он был под Мациевицами, где взял в плен Косцюшко, и штурмовал с Суворовым Прагу. Орден Святого Владимира 2-й степени и золотая, украшенная бриллиантами сабля с надписью «За храбрость» засвидетельствовали его отличия в эту кампанию. В 1798 году он был произведен в генерал-лейтенанты, а через три года – в генералы от кавалерии. В больших европейских войнах 1805–1807 годов ему не пришлось принять деятельного участия, а после Тильзитского мира тяжкая болезнь заставила его и совсем выйти в отставку. Но не далее как через год император Александр снова призвал его на службу, поручив ему высокий пост главнокомандующего в Грузии, и 12 апреля 1809 года он уже вступил в управление краем.
Его предместник, Гудович, несмотря даже на некоторые чисто военные успехи, не сумел поддержать в Закавказье, во впечатлительных восточных умах, обаяние русской силы и русского имени, созданное Цициановым, а две крупные неудачи даже и подорвали его. И он оставил Тормасову Грузию в крайне затруднительном положении. Турция готовилась к решительным наступательным действиям; в июне ожидалось вторжение персиян, и говорили даже, что сам Баба-хан прибудет в Азербайджан, откуда отправит одного из своих сыновей, Аббас-Мирзу, в Карабаг и Ширвань, а другого, Мамед-Али-хана, в Бомбаки и Шурагель со стороны Эривани; Селиму Шекинскому обещано было возвращение его ханства; царевичи Александр и Теймураз возмущали Имеретию, Кахетию и Картли; анапский паша, со своей стороны, усиленно поддерживал горцев, и Кавказская линия не имела покоя.
Тормасов прежде всего открыл мирные переговоры с Персией. Но, когда эти переговоры еще продолжались, персияне внезапно вторглись в Грузию со стороны Карабага, Эривани и озера Гокчи, а 23 июня и главные силы их, под личным начальством Фетх-Али-шаха, уже вошли в Бомбакскую провинцию. Однако же трехдневный бой персидской кавалерии под Амамлами, Беканом и Гумри, окончившийся полным ее поражением и бегством за Арпачай, настолько расстроил весь план персиян, что они вернулись назад, и кампания ограничилась только рядом небольших набегов, продолжавшихся до глубокой осени.
Лишь в сентябре большие силы их вновь пошли через Муганские степи, но на этот раз уже в Талышинское ханство, считавшееся под покровительством России. К сожалению, Тормасов, имевший в своем распоряжении для защиты трех обширнейших провинций: Дербентской, Кубинской и Бакинской – только один Севастопольский полк, ничего не мог отделить на помощь Мамед-Мир-хану, и Талышинская область превращена была персиянами в груды развалин и пепла.
Надо прибавить, что набегам персиян помогали лезгины и турки, врывавшиеся со стороны Ахалцихе и настолько беспокоившие границы, что в Картли для прикрытия их вынуждены были вызвать даже часть войска из Кахетии, с Алазанской линии. Одна из таких хищнических партий, в восемьсот человек, 6 сентября 1809 года была совершенно истреблена отрядом генерал-майора князя Орбелиани, напавшим на нее из Сурма с двумя кабардинскими ротами и эскадроном нижегородских драгун, тогда только что еще прибывших в Грузию.
Почти одновременно с отражением персиян от Гумров и Бекана Тормасов получил известие о вторичном падении Анапы, сдавшейся при первом появлении перед ее верками эскадры капитана Перхунова.
Понимая всю важность стратегического значения этой крепости, стоявшей в тылу враждебных линий горских племен, Тормасов приказал не оставлять ее, как это было сделано при Гудовиче, а, напротив, укрепить с суши и занять сильным подвижным гарнизоном. Комендантом в Анапу назначен был генерал-майор Бухгольц, на котором Тормасов остановился как на человеке редких душевных качеств, притом женатом на черкесской княжне, еще ребенком вывезенной из той же Анапы при взятии ее Гудовичем, – обстоятельство, выгоды которого не замедлили обнаружиться. Княжна имела многочисленную и знатную родню среди черкесов, и при ее влиянии мало-помалу устанавливались между русскими и некоторыми горскими племенами дружеские сношения, которые и продолжались вплоть до 1812 года, когда Анапа по Бухарестскому миру опять возвращена была туркам.
Поражение персиян и покорение Анапы, обеспечившее линию, дали возможность Тормасову сосредоточить свое внимание на делах Имеретинского царства, откуда в этот момент угрожала Грузии наибольшая опасность.
При Гудовиче войсками в Имеретии командовал генерал-майор Рыкгоф, «по своим преклонным летам мало способный, как духом, так и телом, к военным действиям». Царь Соломон, видевший слабость и «неспособность» Рыкгофа, несмотря на требования главнокомандующего, не хотел жить в Кутаисе, удалился в горы, волновал народ и исподтишка сносился с турками, употребляя все средства к тому, чтобы освободиться из-под зависимости России. Пользуясь уступками Рыкгофа, он наконец дошел до того, что сам начал требовать вывода русских войск из Кутаиса. По смерти Рыкгофа в 1808 году, когда на его место назначен был генерал-майор князь Дмитрий Орбелиани, обстоятельства изменились. Царь продолжал настаивать на своих требованиях, но князь Орбелиани далеко не был расположен к уступкам и между прочим писал новому главнокомандующему, что «наше положение не только в Имеретии, но и в Менгрелии не может быть прочно, пока существует турецкая крепость Поти».
Важные преимущества, сопряженные с приобретением этой крепости, о котором думал еще Цицианов, заставили Тормасова употребить все меры, чтобы склонить ее владельца, Кучум-бея, к добровольному подчинению России. Главнокомандующий не жалел для этого денег, и богатые сабли, кинжалы, осыпанные драгоценными камнями, золотые и серебряные медали, звонкая монета – все было пущено им в ход, чтобы привлечь на свою сторону советников Кучума. Для большей успешности переговоров сам князь Орбелиани переехал из Кутаиса в Редут-Кале. В то же время там скрытно сосредоточивались войска, чтобы в случае прекращения переговоров взять Поти открытой силой. Кучум-бей действительно отвечал отказом.
Тогда Орбелиани поспешно, ночью, выступил из Редут-Кале, на рассвете 13 августа 1809 года взял штурмом крепостной форштадт Поти и, заложив в нем батарею, приступил к осаде самой крепости.
Осадные работы, предпринятые им, подвигались, однако же, очень медленно. Слабому отряду, состоявшему всего из двенадцати рот пехоты и полусотни казаков, при пяти полевых орудиях, трудно было вести борьбу с такой значительной крепостью, какой была в то время Поти. Но князь Орбелиани, полагаясь на дух вверенных ему войск, писал главнокомандующему, что «сколько бы ни защищался неприятель и как бы долго ни длилась осада, но крепость все-таки будет в наших руках». Он только просил о скорейшей доставке артиллерийских снарядов. Снаряды были посланы вместе со значительным подкреплением, но они прибыли уже тогда, когда крепость была взята. Сдачу ее ускорило следующее обстоятельство.
30 октября на помощь к осажденной Поти прибыл трапезундский сераскир Шариф-паша с девятитысячным войском и расположился укрепленным лагерем верстах в двадцати от крепости. Положение Орбелиани сделалось затруднительным и даже опасным. Ему оставалось одно из двух – или снять осаду Поти, или разбить сераскира, прежде чем он усилится мятежными войсками имеретинского царя Соломона. Орбелиани выбрал последнее и, заручившись обещанной помощью со стороны гурийцев, назначил 2 ноября для совместного нападения на турецкий лагерь.
Накануне этого дня действительно прибыла гурийская милиция, немногочисленная и не внушавшая по виду особого доверия. Тем не менее ее отправили в обход турецкого лагеря, и, к общему удивлению, она завязала с турками такую упорную битву, что князь Орбелиани, пользуясь этим моментом, дружным ударом в штыки мгновенно ворвался в турецкие окопы. Кровопролитный бой, начавшийся с утра, окончился только с наступлением ночи. Неприятель отброшен был к морю и так торопился сесть на суда и скорее отплыть от берега, что люди, успевшие захватить в них место, рубили руки своим товарищам, хватавшимся за борт, из опасения, чтобы они не затопили лодок. Оставшиеся на берегу пытались было защищаться, но скоро были рассеяны штыками кабардинцев. Победителям достался весь лагерь, одно орудие и более двадцати знамен, но, к сожалению, многие из последних были тут же изорваны азиатской милицией, еще не понимавшей значения этих важных военных трофеев. День этот стоил неприятелю свыше двух тысяч убитыми и пленными; наша потеря простиралась также до трехсот человек, и большинство ее пало на долю гурийцев и менгрельцев.
Блистательная победа русских войск совершенно уронила дух турецкого гарнизона, и 15 ноября крепость капитулировала. Кучум-бей вместе с гарнизоном получил позволение отплыть в Трапезунд, а русские войска, в виду удаляющихся турок, с распущенными знаменами и музыкой вступили в крепость, где ими найдено было тридцать четыре орудия.
За взятие Поти князю Орбелиани пожалована была золотая, украшенная бриллиантами шпага с надписью «За храбрость». В то же время Тормасов, снисходя на его просьбу, позволил ему возвратиться в Грузию, а командование войсками в Менгрелии и Имеретии поручил полковнику Симановичу. Теперь, покончив с Поти, Тормасов предписал Симановичу сосредоточить в Имеретии как можно более войска и силой захватить мятежного царя в свои руки, стараясь не допустить его до побега в Турцию.
Исполнение этого предприятия предполагало, однако же, большие затруднения. Имеретия представляла собой сплошной девственный лес, покрывавший высокую горную цепь, изрезанную глубокими ущельями, по которым рядом пенистых водопадов бешено несутся реки, притоки Риони. Деревень или сел, в том смысле, как мы их понимаем, не было вовсе, и все население страны жило в отдельных хижинах, разбросанных так далеко одна от другой, что оцепить их войсками не было бы никакой возможности.
Понятно, что царь, при такой обстановке, имея притом повсюду караулы, мог почитать себя в полнейшей безопасности. Он жил в укрепленном замке, называемом Вард-Цихе, вместе с четырьмя тысячами своих приближенных, и при первой тревоге мог всегда удалиться в дремучий лес, окружавший замок, где разыскать его было бы весьма затруднительно.
Тем не менее Симанович принялся за дело с обычной энергией. 20 февраля 1810 года войска были двинуты им по разным направлениям, и в тот же день во всех церквах Кутаиса прочитан манифест, объявлявший народу, что царь Соломон по воле императора навсегда лишается имеретинского престола со всем своим потомством. Имеретинцы отнеслись к событию совершенно равнодушно. Была Масленица, и жители Кутаиса, присягнув на верность русскому царю, разошлись по домам, чтобы предаться обычным увеселениям, как будто в их отечестве не произошло ровно ничего особенного. Примеру кутаисцев последовали почти все жители края, и менее чем в неделю большая часть царства уже отложилась от Соломона.
Покинутый народом, царь потерялся. Окруженный в Вард-Цихе русскими войсками под личной командой Симановича и видя перед собой неизбежную гибель, он решился бежать в Ахалцихе, но недалеко от крепости Свири был захвачен полковником Лисаневичем, преградившим ему путь через Загамское ущелье, и отправлен в Тифлис.
С низложением Соломона царство перестало существовать, утратив даже самое название свое, и присоединено было к русским владениям под именем Имеретинской области, вошедшей впоследствии в состав Кутаисской губернии.
С дороги в Тифлис, во время ночлега в селении Дирби, между Сурамом и Гори, Соломон задумал было бежать в Осетию, и уже лошади его были оседланы, когда узнали, что деревню окружает сильный отряд, который сторожит все выходы. От попытки на этот раз пришлось отказаться, но позже царь повторил ее из самого Тифлиса, и она увенчалась полным успехом благодаря оплошности приставленного к нему караула. Это было в ночь с 10 на 11 мая.
Условившись заранее о средствах побега, он приказал дать себе ужин раньше обыкновенного и лег в постель, жалуясь на нездоровье. Но, когда совершенно стемнело, он, переодевшись в платье слуги, вышел во двор и на вопрос часового: «Куда?» – отвечал, что идет за водой. Темнота ночи позволила ему пробраться за город, где уже стояли заседланные лошади, и в сопровождении свиты, состоявшей из двадцати трех человек, он ускакал в Ахалцихе. Император Александр, придававший весьма важное политическое значение бегству Соломона, получив донесение о нем, был так недоволен оплошностью караула, что приказал предать суду тифлисского военного губернатора генерал-лейтенанта барона Розена. Суд, впрочем, оправдал его, а обвинил тифлисского полицмейстера князя Баратова, положительно содействовавшего побегу Соломона.
В Имеретии между тем уже подготовлено было восстание следующим обстоятельством. Шариф-паша, разбитый у Поти, не решился возвратиться в Трапезунд, а предпочел двинуться в свое прежнее владение, Ахалцихе, из которого девять лет назад был изгнан Селим-пашой. Владея значительными силами, теперь он, в свою очередь, выгнал Селима и занял Ахалцихе. Возгорелась междоусобная война. Шариф, опасаясь русских, к покровительству которых обратился Селим, употребил все силы и средства, чтобы вызвать восстание в Имеретии и отвлечь этим русских от Ахалцихе. Это ему удалось. Едва Соломон бежал из Тифлиса, как мятеж быстро охватил всю Имеретию, и скоро в селении Аргустах появились уже вооруженные скопища, требовавшие возвращения на престол царя Соломона. Отправленный против них майор Калатузов с двумя ротами Кавказского гренадерского полка наткнулся в лесу на сильную засаду и был убит. Но заступивший на его место капитан Титов бросился в штыки и, пробившись в селение Аргустах, разбил тамошние скопища. Со стороны мятежников был убит при этом один из главных коноводов восстания князь Койхосро Абашидзе, что, впрочем, не повлияло на ослабление мятежа в народе.
Для усиления малочисленных русских войск в Имеретии Тормасов спешил отправить туда два батальона Кабардинского полка, под командой генерал-майора князя Орбелиани. Но на этот раз покоритель Поти не оправдал возложенных на него надежд, и действия его были до крайности неудачны.
Вступив в Имеретию, он, вместо того чтобы действовать совокупными силами, разделил отряд на две колонны и направил их по двум различным дорогам. Колонна, при которой находился сам князь Орбелиани, следовала вперед беспрепятственно; но другой батальон, отправленный под командой майора Тихоцкого через ущелье Али, находившееся всего в двенадцати верстах к северо-востоку от Сурама, встретил сильное сопротивление. Очищая себе путь штыками, кабардинцы с боем прошли несколько верст, но, потеряв лошадей под орудиями, имея множество раненых, вынуждены были наконец остановиться в тесном и неудобном месте ущелья, по обеим сторонам которого стояли отвесные скалы, покрытые лесом. Неприятель безнаказанно поражал оттуда солдат ружейными выстрелами; обратный путь был прегражден массами мятежников, а впереди стояли завалы, которые Тихоцкий штурмовать не решался. Измученный отряд очутился в блокаде и несколько дней стоял без воды и без пищи, потеряв из своих пятисот человек трех офицеров и сто четырнадцать нижних чинов убитыми и ранеными. На пятые сутки он наконец выручен был отрядом, спешно направленным к нему на помощь самим главнокомандующим.
По соединении обоих батальонов в селении Али князь Орбелиани не нашел уже возможным продолжать движение на Кутаис и отступил к Сураму.
Имеретинцы торжествовали победу. Тормасов был весьма недоволен таким оборотом дела. «Две важные ошибки я должен вам заметить, – писал он князю Орбелиани, – первая и главная – ваше разделение, а вторая, что, не узнав, в каком положении находится Альское ущелье, послали туда майора Тихоцкого, зная его слабость и неопытность. Если бы он имел военный дух, то, увидев себя окруженным, не останавливался бы без воды и корма и не дал бы бить себя из-за кустов понапрасну, а ударил бы в штыки и с целым батальоном грудью проложил бы себе дорогу с гораздо меньшей потерей, как сделал то в подобном случае храбрый капитан Титов с двумя только ротами Кавказского полка, в которых уже были потери в людях до пятидесяти человек».
Видя, что князь Орбелиани придает слишком большое значение силе и средствам мятежников, главнокомандующий отозвал его из Имеретии, отправив на его место генерал-лейтенанта барона Розена.
По прибытии в Сурам Розен привел в порядок расстроенный отряд, с боя овладел переправой через реку Чхерители и, опрокинув пятитысячное скопище мятежников, штыками проложил себе путь к Кутаису, выручив на дороге храбрых защитников замков Чхери и Мухури.
Несколько одно за другим следовавших поражений убедили имеретинцев в невозможности для них бороться с Россией, и мятеж стал утихать. Воззвания и прокламации Соломона более не действовали – к ним охладели. Тогда, покинутый вторично народом, не доверяя даже своим приближенным, так как голова его была оценена в две тысячи червонцев, царь скрылся в Ханийское ущелье, лежавшее близ Вард-Цихе, думая, что в нем он будет сравнительно в безопасности. Но расчеты его не оправдались: полковник Симанович стремительной атакой проник в ущелье и рассеял остатки Соломонова войска, так что царь едва успел бежать в турецкие пределы, сопровождаемый лишь несколькими князьями.
Немногие приверженцы его, оставшиеся в крае, продолжали еще по местам упорную борьбу, но эта борьба была уже бесполезна и только продляла агонию. Из ряда тогдашних происшествий особенной памятью пользуется защита Модинахе, фамильного замка князей Церетели. Сам князь Койхосро Церетели, друг и сподвижник Соломона, бежал с ним в Ахалцихе, и защиту замка приняла на себя жена его, княгиня Екатерина, происходившая из древнего рода Абашидзе. Она воодушевила свой маленький гарнизон, приготовила пушки и, когда показался русский отряд, посланный занять Модинахе, приказала открыть орудийный огонь и даже сама стреляла из пушки. Русские войска подошли и обложили замок.
Это была уже вторая осада, выдержанная замком Модинахе в течение его векового существования. В народе еще живо помнили время, когда, в начале прошлого века, владетель этого замка Папуна Церетели был вызван к царскому двору и там изменнически умерщвлен, а для истребления всего церетелевского рода и для захвата его имущества пришло сюда царское войско. Тогда вдова Папуны, также урожденная княжна Абашидзе, заперлась в этом же замке и выдержала продолжительную и упорную осаду, так что пораженный царь принужден был наконец оставить свое намерение и даже простил воинственную женщину. Самое название «Меди-да-нахе», значащее буквально: «Пойди да посмотри», вполне соответствует неприступному положению замка, дозволяющему неприятелю действительно разве только подойти да посмотреть на него.
Вековую репутацию поддержала за ним и геройская оборона княгини Екатерины Церетели. Но были другие времена, перед замком стоял теперь другой неприятель, и сопротивление не могло предотвратить неизбежного падения. Когда приблизилась минута кровавого штурма и сотни человеческих жизней обрекались на гибель, духовенство обратилось к княгине со своим увещанием. Княгиня уступила, и крепость отворила ворота без боя.
Русские нашли в ней шесть пушек, два фальконета, тридцать крепостных ружей и два фамильных знамени из красной и зеленой материи с изображением на них святого Георгия Победоносца.
Ныне исторический замок, памятный в народе геройской обороной двух женщин, стоит в запустении, обветшалые башни его обвалились, здания разрушились, но стены еще целы, и по ним вьется великолепный столетний плющ.
Восстание в Имеретии погасло. Семейство Соломона, захваченное после его бегства, было отправлено в Россию, а сам он окончил жизнь изгнанником, вдали от своей родной Имеретии. Он умер в феврале 1815 года сорока двух лет от роду в Трапезунде и погребен в ограде тамошней православной греческой церкви. Над его могилой поставлен каменный памятник с трогательной грузинской надписью: «Совлечена с меня первобытная доброта и красота моя, и лежу наг и покрытый стыдом в этом гробу – я, происходящий из племени Давида, Багратион, сын Арчила, всей Имеретии царь Соломон». С другой стороны памятника начертано: «Царь Соломон. Суди Господи ободящая мя, побори борющия мя, да постыдятся и посрамятся ищущие душу мою».
Памятником вторичного похода в Имеретию для русских войск осталась походная церковная утварь Соломона, подаренная ему императрицей Екатериной и отбитая Кавказским гренадерским полком при поспешном бегстве царя из Ханийского ущелья. Тормасов приказал оставить эту утварь в церкви Кавказского полка, в память особенных трудов, понесенных им в двукратных походах по Имеретии; в этой церкви, в урочище Белый Ключ, утварь хранится и поныне.
Мятеж в Имеретии был только началом тревожного и смутного времени, продолжавшегося не один год и наполненного то там, то сям вспыхивавшими возмущениями. Едва бунт охватил Имеретию и военные действия в ней были еще в полном разгаре, как восстала Куба, взволновалась Осетия, а персияне вторглись в Карабаг, и борьба с ними, продолжавшаяся до глубокой осени, потребовала много жертв и усилий. Единственными громадными явлениями этого времени были присоединения к России Гурии и Абхазии.
Приобретение Гурии совершилось мирным путем; князь Мамий Гуриель 19 июня 1810 года добровольно подписал трактат о подданстве, с тем чтобы власть в стране оставалась наследственной в роде Гуриелей. Но приобретение Абхазии стоило России много хлопот.
Народ, живущий в Абхазии, знает уже в древности Страбон, но происхождение его и поныне остается пока вопросом. Иные из абхазцев считают своими родоначальниками армян, другие – выходцев из старого Египта, а быть может, и из Абиссинии.
Подобно Гурии и другим мелким княжествам, Абхазия составляла обломок древнего Грузинского царства и со времени своего отделения до начала XIX века находилась под постоянной властью турок.
Еще в 1770 году, во время пребывания в тех краях генерала Тотлебена, владетельный князь Абхазии Леван Шервашидзе просил о принятии абхазского народа под покровительство России, но переговоры тогда не состоялись, прерванные нападением буйных абхазцев на табун лошадей, принадлежащий русскому отряду, а спустя несколько лет Леван принял магометанскую веру и получил от Порты в вечное владение крепость Сухум-Кале. По смерти его Абхазия разделилась на уделы между его детьми, но вскоре старший из них, Келиш-бей, одаренный от природы умом и предприимчивостью, успел соединить в своих руках управление всем княжеством и сделал его грозой соседей. Распространяя свое влияние по берегу Черного моря, он в 1779 году принудил менгрельского Дадиана уступить ему крепость Анаклию, а чтобы упрочить ее за собой и вообще держать в руках Менгрелию, оставил заложником у себя малолетнего наследника княжества, Левана, которого и возвратил назад только вследствие энергичного требования князя Цицианова.
Но скоро и над старой головой Келиш-бея стала собираться гроза. Он принял к себе опального турецкого пашу (сына известного в истории Кавказской линии Батал-бея) и дал ему не только убежище, но и средства бежать из Сухума в Россию. Порта, не имея возможности непосредственно наказать Келиш-бея, вооружила против него собственных его сыновей, обещая тому из них, кто доставит голову отца, обладание княжеством.
И вот 2 мая 1808 года, возвратившись ночью домой со званого вечера, Келиш-бей при входе в переднюю был встречен пистолетным выстрелом и убит наповал сыном своим Араслан-беем. Убийце не удалось, однако же, воспользоваться плодами гнусного своего злодеяния – народ провозгласил правителем младшего брата его, Сефер-Али-бея. Имея в стране много приверженцев, Араслан, со своей стороны, не хотел отказаться от власти и, захватив в свои руки Сухум, главный город Абхазии, распространял оттуда волнения и смуты. Соперники отлично понимали шаткость своего положения, и потому Сефер, еще во времена Гудовича, спешил отдать себя и свой народ под покровительство России, а Араслан обратился за помощью к Турции и обещал ей Сухум, если султан поможет ему сделаться владетелем Абхазии. Между тем самостоятельная попытка Сефера овладеть Сухумом открытой силой окончилась так неудачно, что сам он вынужден был бежать в Имеретию. Все эти обстоятельства и послужили поводом к русскому вмешательству в дела Абхазии.
Тормасов решился воспользоваться благоприятным случаем самому овладеть Сухумом, положение которого на Черном море было настолько же важно для Грузии, как и положение Поти. По его просьбе 9 июля 1810 года русская эскадра под начальством капитан-лейтенанта Додта подошла к Сухуму и со всех судов открыла жестокий огонь по городу. На другой день к вечеру большая часть крепостных амбразур была уже разрушена, лафеты подбиты, суда, стоявшие на рейде, затоплены, и сам город, объятый пламенем, представлял собой страшную картину разрушения. Два дня неприятель оборонялся, но на третий не выдержал и бежал в Кавказские горы, покинув в крепости восемь знамен и шестьдесят два орудия. Русские войска тотчас заняли город, где после бомбардирования, в полном смысле слова, не осталось камня на камне.
Спустя несколько дней Сефер-Али прибыл в Сухум в сопровождении ста человек русской пехоты и был торжественно провозглашен владетелем Абхазии под именем князя Георгия Шервашидзе, получив от государя высочайшую грамоту, знаки инвеституры и орден Святой Анны 1-й степени. После этого события дела Абхазии приняли на время спокойное течение.
Усмирение волнений в Осетии не представило русским особенных затруднений и имело некоторое значение только ввиду целого ряда военных действий, происходивших на других пунктах, отвлекая к себе некоторую часть сил в такое время, когда каждый солдат был на счету. Душой этого бунта был беглый царевич Леван, служивший слепым орудием персидской политики и ненавидевший русских до такой степени, что, когда, незадолго перед тем, ему сделано было предложение возвратиться к отцу, царевичу Юлону, жившему в Петербурге, Леван ответил, что с тех пор, как отец, мать и родственники его признали над собой власть русского императора, он от них отказался и никогда не будет искать их покровительства.
