Василий Михайлович Подкованный
Грань дозволенного
– Ты извини, у меня тут бардак… – Игорь Степанович рассеянным взглядом окинул кабинет. – И вид у меня, наверняка, не самый лучший…
– Пап, что с тобой?
– Краше в гроб кладут, а? – Ясенев-старший горько усмехнулся. – Извини, что в таком виде – у папы завал, – Он обвёл рукой окружающее пространство. – Не переживай, временные трудности…
– Пап, заканчивай, – Стася не узнала своего голоса – он звучал резко и надтреснуто, как осечка. – Ты и так наплевательски ко мне относишься, но раньше ты хотя бы имитировал какое-то внимание, а сейчас почти дома не появляешься.
– Прости, это экстренные меры, – вздохнул Ясенев-старший. – Мой бизнес, моё дело… Оно рушится. Нет толку от тебя это скрывать – ты всегда была умным ребёнком, а позже и человеком…
Положив свою голову на согнутые в локтях руки, он закрыл уставшие глаза.
– Знаешь, я вырос на окраине страны, за Уралом, – Его тон был полон той отстранённости и уставшего спокойствия, какое обычно испытывают рабочие после тяжелой двенадцатичасовой смены. – Родители пили, и мне приходилось очень нелегко – свои первые деньги я стал зарабатывать уже в тринадцать лет. Разными путями…
Игорь Степанович открыл глаза – такого же голубого, словно скованного льдом цвета, что и у Стаси. Девушка молчала – ей как никогда захотелось выплеснуть, рассказать этому самому близкому и одновременно самому далёкому от неё человеку всё, что скопилось в душе. Про свою бесконечную усталость приходить в пустой дом, при живом отце не видеть его днями, про полное непонимание и отчуждённость, про изменяющую ему жену и мать, которой Стасина жизнь безразлична…
Но она слушала и не перебивала – что-то такое было в тоне отца, что останавливало Стасю.
– И как-то раз, шагая по одной из грязных улиц нашего убогого шахтёрского городишки, я вдруг резко решил: «Не позволю», – В его красных от недосыпа, уставших глазах блеснула сталь. – Не позволю своим детям, тебе, дочка… – Он указал на девушку пальцем. – Не позволю жить в нищете, как жил я, обеспечу тебя всем, чтобы ты жила счастливо…
– И я сделал это, – Ясенев поднёс ладонь ко лбу. – Моё детище, мой бизнес, приносит огромный доход, я обеспечил вас всем…
Он осёкся, отведя взгляд.
– Мне, иногда, кажется, – он горько усмехнулся. – Что я дал вам всё, но чего-то не хватает…
Свет уличных фонарей причудливо ложился на плечи и голову сидящего отца
– Чего-то важного, чего я дать не могу, так как не имел этого сам…
Он посмотрел на неё – его оценивающий, колкий взгляд стал мягким.
– Я люблю тебя, дочка.
– Я…– Голос Стаси дрогнул, однако секунду спустя она вернула над собой контроль. – Всё в порядке, пап. Я тоже тебя сильно люблю. Приходи сегодня домой пораньше, пожалуйста.
Стася встала, расправив полы пальто.
– Я постараюсь, – Ясенев кивнул, твёрдо посмотрев на Стасю. – Клянусь.
– Ладно, я побежала, – ровно ответила Стася. – Мне на тренировку пора. Давай.
– Давай, дочка, – Игорь Степанович махнул рукой, слабо улыбнувшись. – Ты у меня большая молодец…
Выйдя из офиса, Стася достала сигарету. Прикурив и глубоко затянувшись, она села на ближайшую скамейку, обхватив голову руками.
4.
С того самого дня никто из Стасиной своры больше не трогал ни старосту, ни Анюту Семиглазову, никого бы то ни было из той части ребят, за которых я поручился. Не считая язвительных насмешек, а также полных глухой ненависти взглядов, мордобои и унижения прекратились. Но не по отношению ко всему классу – словно отыгрываясь за нас, Стася унижала с утроенной силой, все больше распаляясь из-за полной безропотности травимых.
Я не вмешивался: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Однако, с моей стороны было наивно полагать, что всё закончится так быстро и мирно: в этом я убедился спустя несколько дней, вечером пятницы, возвращаясь из магазина…
Полицейский воронок, визжа покрышками, появился из метельного головокружения в нескольких метрах от меня. От неожиданности я пошатнулся, но на ногах устоял.
Открылась дверца, и из воронка вышли двое полицейских. Одного я узнал сразу – это был Блинов-старший. Если верить россказням Блинова в классе, совсем недавно его папашу повысили, и из участковых перевели в районный отдел.
– Проверка документов, молодой человек, – не представившись, с ходу начал Блинов.
– Добрый вечер, – сохраняя спокойствие ответил я. Было очевидно, что ничем хорошим это явно не кончится. – Для начала представьтесь, пожалуйста, и покажите ваши удостоверения.
В неровном свете уличного фонаря я увидел, как гнусно ухмыльнулся Блинов. Но удостоверение всё же показал, как и его сопровождающий – молоденький ппс-ник.
– В связи с плановой проверкой документов и оперативной работой по борьбе с оборотом наркотиков, просим вас предоставить документы, – продолжал Блинов.
– Пожалуйста, – Я развернул паспорт. Не выпуская из рук, я протянул его к лицам полицейских.
– Дайте сюда.
– Из моих рук! – Убирая паспорт от загребущих лап бывшего участкового, огрызнулся я. – Я ваши удостоверения только издалека видел. И вы смотрите.
– Пробей его по базе, – кивнул Блинов своему коллеге. Тот, разглядывая серию и номер паспорта, резво забивал их в планшет.
– Вам придётся проехать с нами, молодой человек, – наконец, сказал он.
– На каком основании?
– Вы выглядите подозрительно и похожи на одного из разыскиваемых наркодельцов. Проедем в отделение, – резко бросил Блинов-старший, взяв меня за руку.
– Без рук! – Я вырвался, отступив на шаг. – Вы тоже подозрительно выглядите, и что же?
– Не сопротивляйтесь, – На сей раз за рукав куртки меня крепко схватил ппс-ник. Толкая меня в сторону машины, он продолжил, – Дело минутное, отдел через пару улиц…
Запихнув меня на заднее сиденье, ппс-ник сел рядом. Блинов всей своей тушей ухнул на водительское сиденье, завёлся и машина тронулась.
Доехали мы быстро. Я судорожно соображал, как выпутаться из сложившейся ситуации.
«Раньше надо было вырываться и бежать, – тоскливо думал я, глядя на закрывшиеся позади меня ворота. – А теперь…»
Ппс-ник вывел меня из машины, так же крепко держа за рукав. Блинов шёл впереди, я видел его покачивающуюся здоровую, обтянутую полицейской курткой спину. Мы поднялись по разбитым ступенькам, миновали предбанник, и зашли в приёмную ОВД.
Воняло мочой и сивухой – «обезьянник» и почти всё пространство приёмной были забиты синяками, смердящими бомжами и прочим сбродом, активно наполняющим полицейские отделы весь декабрь.
Подмигнув дежурному в приёмке, Блинов пошёл дальше по коридору. Пройдя немного, он остановился у двери с табличкой: «Следователь органов внутренних дел, майор полиции Блинов Ю.А.».
– Можешь идти, Валер, – кивнув ппс-нику, крякнул Блинов-старший, заводя меня в кабинет и запирая за мной дверь. – Вон, туда садись…
Я сел на стул.
– Не на этот, – резко сказал он. – А вот туда…
Он показал пальцем на стул возле стены, в углу, у самого окна. Покосившись на него, я пересел.
Блинов, покряхтывая, разделся, повесил куртку на вешалку, после чего сел напротив. Снял фуражку, пригладил волосы, стянул с пальца золотое обручальное кольцо.
А затем резко и быстро ударил себе в нос. Затем ещё и ещё.
Изумлённый я смотрел на то, как на заваленный бумагами стол падают капли крови, как хлюпает разбитый нос, шумное дыхание Блинова…
Бывший участковый, шумно высморкавшись, поднял свои заплывшие жиром, засаленные свинячьи глазки, что были полны злобного торжества. А затем резво для своей тучной фигуры перегнулся через стол, со всей силы ударив меня кулаком по щеке.
Я повалился со стула на пол, а Блинов-старший уже отбивал меня, как куриную котлету, мордуя своими начищенными туфлями. Свернувшись калачом, я из-за всех сил пытался уворачиваться, подставляя вместо живота и ребер свои согнутые в локтях руки, колени.
Новоиспечённый следователь постарался на славу – задыхаясь, я пытался вдохнуть воздуха. Рот, как и всё лицо было залито кровью, я с трудом видел и понимал, что творится вокруг меня.
Наконец, Блинов устал. Он подошёл к столу. Я слышал, как звякнула стеклянная крышка графина, как в стакан полилась вода; слышал, как шумно он пьёт, и всё никак не может отдышаться. О пол лязгнуло железо – присев на пододвинутый стул, Блинов опёрся локтями и грудью на спинку стула, расставив ноги в разные стороны.
– Нападение на сотрудника полиции при исполнении – статья тяжёлая, – Тяжко дыша, начал он. – Я бы мог не марать об тебя своих рук и использовать дубинку, но за её использование надо писать отдельный рапорт, а мне это впадлу. Тем более, из-за такого говнюка, как ты…Так вот!
Его потное, мокрое и оплывшее лицо оказалось совсем рядом. Он ткнул в меня окровавленным кулаком.
– Собирай своё дерьмо с пола, и проваливай. Обойдемся тем, что я претензий не имею, – с видом разухабистой щедрости, он зашёлся поганым смехом. – А если таковые возникнут у тебя – у тебя найдут героин. Водички хочешь?
Сплюнув на пол, я встал. Голова закружилась, и я чуть было не упал, если бы не уцепился за угол стола. Растирая заплывшие и словно залитые свинцом глаза, я невидяще окинул комнату. Моё поплывшее зрение зацепилось за камеру, смотрящую в противоположную от места избиения сторону, на дверь.
«Ловко…», – Мысли в отбитой ударами голове ворочались медленно, тяжело.
Я молча принялся пробираться к двери.
– Туалет направо, – Чиркнула зажигалка – Блинов-старший закурил прямо в кабинете, открыв окно. – Умойся, а потом вали через чёрный вход – от туалета слева дверь…
Я закрыл за собой дверь и, пошатываясь, пошёл по коридору.
***
– Стасик, а чего ты такой грустный?
Несколько дней спустя, как обычно возвращаясь с пятничной тренировки, Стася и Ксюша Балабанова – её спарринг-партнёр по секции, её знакомая, затащила Ясеневу в кафе неподалёку от метро, выпить по смузи14.
– В последнее время на тебе будто лица…– продолжала Балабанова, задумчиво ковыряя трубочкой в стакане. А затем подняла обеспокоенный взгляд на Стасю: – Ты сама не своя. На тренировках дерёшься, как злой зверь. Что с тобой происходит?
Стася вздрогнула, еле заметно передёрнула плечами. Вопрос настиг её своею неожиданностью.
…С Ксюшей Балабановой Стася познакомилась на секции муай-тай, куда начала ходить ещё совсем сопливой девчонкой. Ксюша была новенькой, и Стася тогда слабо улыбнулась, пряча жесткую усмешку в уголках губ: новеньких Ясенева «любила» ногами и руками, совершенно не жалея последних.
«Если после первого избиения вернутся сюда – значит, есть в них какой-то душок», – думала Стася.
На первом же занятии тренер поставил их вместе, как девчонку с девчонкой. Радости Стаси не было предела – предчувствуя излюбленную забаву, девушка хорошо разминалась.
Каково было её удивление, когда новенькая не только показала себя как неплохой боец с опытом, так ещё и накидала Стасе пару хайкиков15 в голову, да таких, что у неё потемнело в глазах. Конечно же, Ясенева тоже не осталась в долгу, приложив оппонентке по рёбрам.
– А ты хороша, – уже в раздевалке сказала Ксюша.
– Ты тоже ничего. Не ожидала от тебя такой скорости и навыков, – Стася беззлобно улыбнулась в ответ. – Где-то уже тренировалась?
– Да, у себя, в Чертаново, на секцию ходила. Пару раз на турнирах участвовала за свой клуб.
– Видно, – почесав все ещё гудящую голову, не сразу ответила Ясенева. – Меня Стася зовут.
– А меня Ксюша. Будем знакомы! – Девчонка улыбнулась ещё шире, тряхнув пшеничной копной волос.
Так и началось их знакомство. Пожалуй, Ксюша Балабанова была единственной, кого бы Стася могла и хотела назвать «подругой». Ксюша была хорошим человеком, прямым, готовым прийти на помощь попавшему в беду. А ещё у неё был характер и стержень, чем она заставила себя уважать Стасю и притягивала её к себе.
С ней Ясенева вела себя как совершенно другой человек, сдерживая свою циничную, жестокую натуру. Ксюша почти ничего не знала о отвратительных сторонах жизни Стаси, о её делах.
А потому Стася старалась показать себя только с хорошей стороны перед Ксюшей – она прекрасно понимала, что она и кто.
У Стаси никогда не было настоящих друзей, и такой вопрос, как: «Что с тобой происходит?» – она если и слышала, то с фальшью. Так интересовались не ею, а её деньгами, телом или авторитетом. Это было для неё неожиданностью.
– Тебе зачем? – слова вырвались быстрее, чем Стася успела сообразить. – Тебе оно надо?
– Стась, – Ксюша серьезно посмотрела на неё. – Что за глупости ты спрашиваешь? Как это зачем? Оно само собой разумеется!
– А мне вот нихера не разумеется! – Стася начала расходиться. Раздражение, обида, гнев, весь негатив, скопленный за последние месяцы, начали помимо воли выливаться из неё. То, что творилось вокруг неё, полное одиночество наедине со своими мыслями – искреннее беспокойство Ксюши стало той каплей, вызвавшей тайфун. – Уж объясни мне, пожалуйста, как кому-то может быть не насрать на меня, а?! Что за лицемерное дерьмо?!
– Дура ты, Стасик, – Зло сверкая глазами, Балабанова аж привстала, опираясь в стол ладонями. Она не ожидала такой реакции. – Мне на тебя, как ты выразилась, «не насрать» хотя бы потому, что я бы не сидела тут с тобой. Я волнуюсь за тебя, своенравная ты идиотка!
– Вначале заработай на собственные шмотки, а уже потом обвиняй меня в своенравии, униженная и оскорблённая, – побледнев, отчеканила Стася.
Ксюша замерла. Пару месяцев назад её щитки и шлем окончательно развалились, а новое снаряжение она купить не могла – Балабанова была из небогатой семьи. Её мать билась на двух работах, а сама Ксюша подрабатывала на выходных бариста, но большая часть денег уходила на погашение кредитов.
Узнав об этом, Стася купила Ксюше полный комплект. Смущённая, Балабанова поначалу отказалась принимать такой дорогой подарок, сдавшись лишь после обещания Стаси обидеться, если та не примет её дар.
«Это всё из запасного, – подмигнув, сказала тогда Ясенева. – Всё равно не ношу. А я не хочу лишаться такого хорошего спарринг-партнёра».
Ксюша расцвела, крепко обняв Стасю, сказав, что с неё «причитается».
И сейчас, услышав такое, на симпатичном лице Ксюши отразился целый спектр эмоций, а на лице Стаси – пунцовый оттиск от хлёсткой оплеухи. Ясенева в растерянности приложила руку к горящей щеке, после чего изумлённо посмотрела на Ксюшу – удара она никак не ожидала.
– Когда подружишься с головой – дай знать, – С ледяным бешенством сказала Балабанова, стремительно поднимаясь.
Стася ничего не ответила, всё так же удивлённо глядя на Балабанову.
Быстро расплатившись, та швырнула сумку со снаряжением к ногам Стаси, после чего стремительно покинула кафе, оставив охваченную гневом Ясеневу наедине со своими мыслями.
Через пять минут пелена ярости спала, и Стася поняла, что жестоко оскорбила одного из немногих небезразличных ей людей. На смену слепому бешенству пришла осознанная злоба на саму себя.
… Никотин помог немного успокоиться, но гнев и острое чувство вины не давали Стасе покоя. Погруженная в свои мрачные мысли, она не сразу почувствовала вибрирующий в кармане пальто айфон.
Звонил Ковалёв.
– Алло.
– Привет. До тебя прямо не дозвониться.
– А надо?
– Какое у тебя сегодня прекрасное настроение, – усмехнулись на той стороне трубки. – Случилось что?
– Не важно. Что-то хотел?
– Да, хотел предложить скрасить сегодняшний томный вечер в хорошей компании. У Алтуфьевой предки на две недели на Кипр улетели – тут полный сбор. Ждём только тебя.
– Скоро буду, – Стася сбросила вызов.
«Забыться. Как и где угодно», – набатом стучало в её голове.
Заскочив в ближайший алкомаркет, она купила две бутылки вина и штопор, после чего направилась прямиком к метро – до дома Алтуфьевой нужно было проехать пару станций…
– О, а вот и Стася! Прошу любить и жаловать! – Ковалёв, открывший дверь, отступил вбок и пропустил пришедшую.
В просторной трёшке Алтуфьевой было полно народу. Ухала музыка, отовсюду слышался оживлённый говор и взрывы смеха.
– Куда? – не глядя на Ковалёва, спросила Стася, кивая на снятое пальто.
– Эм… – Ковалёв окинул взглядом навешанные друг на друга, а кое-где попросту сваленные на пол куртки и парки в прихожей. Скинув пару, он утвердительно кивнул: – Давай, повешу.
– Спасибо, – безэмоционально поблагодарила Стася, проходя вглубь квартиры, к эпицентру вписки.
– Пусти-ка! – обдав Ясеневу хохотом и сильным перегаром, мимо неё протащилась пара парней из параллели, волочащих пускающего слюни незнакомого паренька с разрисованным маркером лицом.
Несмотря на открытый балкон, в большой гостиной было душно. На диване, креслах и даже на полу сидело полно народу. Кто-то сидел и смотрел на окружающую обстановку расширившимися зрачками, кто-то пил, и скулил, обхватив бутылку, а кто-то давно спал, уткнувшись носом в подушки дивана – вечеринка была в самом разгаре.
Скользнув по всему этому безразличным взглядом, Стася вышла на балкон, ударила по пачке и закурила. Пуская верх клубы табачного дыма, она, облокотившись о перила, смотрела в давившее своей громадой московское небо. В стороне, не обращая на девушку никакого внимания, целовалась какая-то парочка.
«Зачем?» – только один вопрос, адресованный ко всему и вся, вертелся у Стаси в голове.
Вышвырнув окурок, Стася вышла с балкона, усевшись прямо на пол, рядом с батареей. Забившись в угол, она всё с такой же холодной отстранённостью открыла бутылку с вином заранее купленным штопором, после чего приложилась к горлышку.
Облокотившись о стену, она сложила руки на коленях и поставила бутылку рядом. Стася уставилась взглядом в пространство. Ей не хотелось ничего и никого – разве что побыть одной от окружающих её проблем, решений, действий… Даже от своих мыслей.
Буйствующая вокруг вписка исчезла, а вместе с ней и матерщина, похабные ухмылки, стоны, уханье музыки и гогот резвящейся молодёжи. Алкоголь постепенно окутывал разум и сознание. И вот теперь, когда Стасе, наконец, стало немного легче, ей как никогда захотелось исчезнуть. Просто испариться, пропасть, раствориться в чём-нибудь.
«Или даже в этой трэп-хате16, – сардонически усмехнулась Ясенева, жадно присосавшись к горлу бутылки. – Слейся лицом с обоями, запрись и забаррикадируйся!17»
Вино пролилось на белую водолазку, но Стася не придала этому никакого значения, а лишь потянулась за второй бутылкой. Её уже изрядно опьянило, но останавливаться она не собиралась.
«Суицидальные мысли… – Девушка сделала большой глоток. – Как это мило».
Ей почему-то вспомнилась фраза из книги по красноречию, написанной одним выдающимся оратором. Это был вопрос, адресованный к читателю: «Если вы завтра умрёте – сколько людей придёт на ваши похороны? И сколько из них искренне будет о вас скорбеть?»
Стася на краткий миг задумалась.
«Нет, – резко оборвала себя Ясенева. – Всё же есть люди, которые расстроятся, если такой, как я не станет. Папа хотя бы. И Ксюша…»
Девушку аж передёрнуло – она детально вспомнила свою ссору с Балабановой пару часов назад. Чувство вины и стыда вновь обожгли душу.
«Ксюша хороший человек. Это я со всеми этими, – она окинула взглядом комнату, – Из одного теста слеплена, а вернее из дерьма. Возможно она – единственный светлый человек, понимающий и переживающий за меня. А я опять повела себя как последняя тварь – хороша, ничего не скажешь…»
– Завтра же пойду извиняться, – сказала Стася вслух. Впрочем, её никто не услышал.
«Обязательно. И расскажу всё о себе, – Ясенева неверной рукой потянулась за зажигалкой, прикурив. – А там будь что будет – я не могу и дальше скрывать от неё…»
Здоровенный увалень Чеботарёв под «напутственные советы» собравшихся с надменной ухмылкой повёл какую-то опьяневшую девицу по коридору, в комнату…
«А я так хочу быть…», – Где-то под сердцем Ясеневой заныло, затрепетало. – «Хоть для кого-то хорошей…Но не получается, прикинь?»
– Хорошо сидится?
Стася, очнувшись от своих мыслей, подняла осоловевшие глаза на присевшего перед ней Ковалёва.
– Могло быть и хуже.
– Ты какая-то грустная, – Ковалёв быстрой рукой завёл выбившуюся прядь её волос за ухо. – Случилось что?
– И ты туда же…
– Здесь не самое лучшее место для разговора. Пойдем в соседнюю комнату – там никого нет, – Ковалёв аккуратно, но уверенно взял Стасю за локоть. Не видя сопротивления, он помог ей подняться. Покачиваясь, девушка сделала большой глоток, после чего пошла к выходу.
– Направо, – слегка подтолкнув Стасю к чернеющему проходу комнаты, Ковалёв, подмигнув стоящей в коридоре Алтуфьевой, закрыл за собой дверь на щеколду.
– Садись, – Ковалёв первый присел на кровать, сделав широкий приглашающий жест.
Стася присела на кровать, сделав ещё один глоток. Глядя на пьющую вино девушку, в маслянистых, расширенных зрачках Ковалёва пробежала искра.
– Не самые лучшие дни, да? – начал он, подсаживаясь ближе. – Можешь не продолжать – ты последние недели ходишь как в воду опущенная. Это очень заметно.
– Ну и что…
– Я понимаю, – Ковалёв резко оказался рядом, крепко сжав девичью ладонь. Он смотрел заботливо и умно, всем своим видом выражая понимание. – Это нормально – у всех из нас есть свои проблемы, и делиться ими важно и нужно. Всегда найдётся тот, кто поможет, кто выслушает и поддержит.
Стася, прерывисто дыша, смотрела в глаза Ковалёву, он – ей. Минутная слабость, отсутствие хоть какого-то действия с ей стороны послужили ему сигналом – он поцеловал её в губы, а дальше дал волю рукам…
– Это было интересно, – глядя на лежащую на постели полураздетую Стасю, смотрящую в потолок, подытожил Ковалёв. – Вернее, это было интересно до постели, а сейчас…
Он принялся натягивать джинсы. Непослушный ремень всё норовил ускользнуть из рук, и всё никак не влезал в шлёвки.
– А сейчас ты мне отвратительна, – Он смотрел на неё сверху вниз, и каждый мускул его сухого, жилистого, как ива тела, каждая жилка подрагивала от наркотического экстаза. – Я думал, что ты стоишь большее всех этих девок, вьющихся вокруг меня стаями из-за денег и статуса, – В его широких, как луна, горящих лихорадочным огнём глазах мелькнуло что-то звериное, жестокое. – Я думал, что ты личность, и на такое не клюешь. А ты всего лишь такая же дырка, как и все остальные…
Дальнейших слов Стася не слышала – как в тумане она вскочила с кровати, опрокинув недопитую бутылку вина на дорогой персидский ковёр, не думая натянула на себя водолазку и штаны, после чего выбежала в коридор.
Задыхаясь, она надела кроссовки на босу ногу, сорвала своё пальто с крючка. На ходу одевая его, Стася выскочила из квартиры, едва не сбив поднимающихся по лестнице парней с коробками пиццы и суши…
***
Снег валил не переставая, кружась в свете фонарей. Когда я выбрался из ОВД, было уже совсем поздно. Загребая по дороге снег с сугробов, я прикладывал его к гудящему от побоев лицу. Пару раз останавливался, чтобы перевести дыхание.
«Кажется, ребра мне отбил, падаль», – Едва не плача от накатывающей боли, я сжал зубы, пытаясь подавить рвущийся наружу стон.
Неимоверно хотелось пить.
«Надо хоть воды купить», – подумал я, обтирая заливаемый кровью правый глаз снегом. Вдобавок ко всему открылись и вновь начали кровоточить ссадины и рассечения на лице.
Пройдя пару улиц, я увидел в снопах вьющегося снега знакомую вывеску «Красно-Белого».
– В самый раз, – прохрипел я.
Звякнул колокольчик на открываемой двери, и я зашёл в хорошо нагретое помещение магазина. Побродив немного между полок, я взял воды и влажных салфеток, после чего отправился на кассу.
Магазин был пуст, за исключением девушки, стоящей впереди меня на кассе.
– Карта или наличка?
– Картой, – знакомым голосом сказала девушка, развернувшись ко мне. Это была Стася.
Растрёпанные волосы, перепачканная кровью водолазка, потёкшая тушь, мятые штаны…И взгляд. Потерянный, забитый, словно налитый гнетущей тоской. Я изумлённо смотрел на неё – такой я Стасю ещё никогда не видел.
Она тоже смотрела на меня – избитого, в залитой собственной кровью одежде, еле стоящего на ногах.
«Ну и видок у неё, – мелькнула в голове мысль. – У меня явно не лучше…»
Так мы и стояли, глядя друг на друга, она – с бутылкой дорогого вина в хрустящем фирменном пакете, и я – с бутылкой дешёвой воды и пачкой влажных салфеток.
…Пожалуй, в тот пятничный, заметаемый снегом декабрьский вечер произошло то, в чём я себе никогда не признаюсь – мне на краткий миг стало жалко Стасю.
Тогда, в магазине, передо мной стояла не та высокомерная сволочь, для которой чужое здоровье и достоинство не более, чем пустой звук, а забитый жизнью и обстоятельствами человек. Такой же, как и я.
Я прекрасно понимал и отдавал себе отчёт в том, что все мои проблемы пришли от человека, стоящего передо мной. Что именно он запустил ту цепочку событий, благодаря которым я стою сейчас тут, залитый собственной кровью, и смотрю на причину моих проблем, которую мне жалко.
Но…
Не говоря ни слова, я оплатил воду и салфетки, и вышел из магазина.
***
Проводив Рокотова взглядом, Стася, чуть помешкав, вышла из магазина следом. Вьюга бросала пригоршни снега ей в лицо, трепала каштановые волосы на злом ветру.
Кроссовки вязли в сугробах – ещё утром земля была голой, кое-где лежали горы грязного, подтаявшего снега. И вот…
Снег заваливался за шиворот, морозил голые щиколотки, но это было последним, о чём думала Стася, бредущая по пустынной улице.
Оскаленная собачья пасть, перебитые котята в коробке, сжавшийся от усталости и стресса отец, удивлённое и обиженное лицо Балабановой, сумка со снаряжением у ног, квартира Алтуфьевой, потолок в комнате, бляшка на ремне Ковалёва, бегущая по щеке струйка крови из рассеченной брови Рокотова – события последних нескольких дней мелькали, как в безумном калейдоскопе.
Её душа, всё, чем она жила и мыслила сейчас словно ухнуло во тьму, ударилось о дно глубокого колодца. Не было сил не плакать, не жаловаться на такую несправедливость – Стася чувствовала себя как дом, в который ворвалась обезумевшая толпа, уничтожив и перебив его убранство.
«А что тебя удивляет? Только подумай, что чувствуют те, кого ты жестоко травишь и унижаешь каждый день, – промелькнула в голове мысль. – Подумай, сколько боли и жестокости ты принесла в этот мир, и сейчас удивляешься, почему он отвечает тебе тем же? Что посеешь, то и пожнёшь…»
Стасю словно ударили в голову. Пошатнувшись, она еле устояла на ногах, приложив ладонь ко лбу.
Она никогда не размышляла в таком ключе. Никогда не задумывалась о том, что приносит окружающим её людям. Дрожащей рукой она достала последнюю сигарету.
«И то, что случилось с Рокотовым… Это ведь всё я…»
Она повалилась в снег, её спину сотрясали беззвучные рыдания.
– Это несправедливо… – стонала она, повторяя вновь и вновь. – Разве я много прошу…
Она не помнила, сколько так пролежала, заметаемая снегом. Как в тумане она поднялась, добравшись до остановки и на последнем трамвае доехала до дома. Она не помнила, как прошла мимо консьержки, как поднялась на свой этаж…
Открыв дверь, она вошла. И тут услышала мяуканье – что-то тёплое тёрлось о её ноги.
– А, это ты… – Стася обессилено села на пуф. Коврик ласково тёрся о руки своей хозяйки. – Совсем забыла…
Она направилась в душ, а после – в свою комнату. Побросав одежду на пол, она, подхватив котёнка на руки, завернулась в одеяло. Коврик, устроившись поудобнее, заурчал. Закусив губу, Стася прижала котёнка к себе и, свернувшись калачиком, забылась тяжёлым беспокойным сном.
***
–…Да, озадачил, – изрёк отец с мрачной задумчивостью после моего подробного рассказа.
Я не стал заходить домой чтобы не пугать своим видом мать, а позвонил папе с просьбой выйти на лестничную клетку. Отец, увидев меня, не говоря не слова ушёл домой за аптечкой, после чего оказал мне первую помощь. Всё так же молча он кивнул мне, и я последовал за ним, к машине.
По дороге в травмпункт отец внимательно слушал меня, куря в машине сигарету за сигаретой. В приёмной нас встретили как давних знакомых.
– Что-то вы зачастили, молодой человек, – качая головой, вздохнула пожилая медсестра с умными, добрыми глазами. – Хотелось бы видеть вас тут как можно реже.
– Самому бы хотелось…
– Заполните пока бланки, а я быстро схожу за доктором, – Она заковыляла по коридору, оставив нас в полном одиночестве.
Меня залатали, сняли побои и составили заключение.
Из трамвпункта мы сразу же поехали в окружное ОВД, где работал тот самый инспектор, приходивший к нам в школу и давший мне визитку. Позвонив ему, отец вкратце обрисовал ситуацию, на что получил утвердительный ответ – заявление было написано и подано.
Мы приехали домой в три ночи. Обессиленный, я отключился сразу же, как только моя голова коснулась подушки.
5.
Дом, в котором жила Ксюша, был неказистой пятиэтажкой на окраине района, у Битцевского лесопарка. Неся в одной руке торт, перевязанный алым бантом, а в другой – бутылку вина, Стася застыла у подъезда. Вздохнув, она переступила порог.
После того пятничного вечера, Ясенева проснулась заболевшей. По первому звонку явился опухший от бессонницы отец с двумя пакетами. Один был битком набит манго, абрикосами, папайя, ананасами, лимонами и прочими фруктами, а также банками с липовым, гречишным мёдом и земляничным вареньем. Другой пакет был полон жаропонижающими и противовирусными лекарствами – Игорь Степанович к вопросам здоровья всегда подходил щепетильно.
– Ну, как ты тут? – беря дочь за руку и усаживаясь на край кровати, спросил Ясенев.
– Жива вроде, – тихо ответила Стася, сильнее кутаясь в одеяло. – Спасибо, что приехал…
– Да что ты, не благодари…– растерянно пробормотал Ясенев, своими сильными, большими ладонями сжимая руку Стаси. – Как же тебя так угораздило? Ходите вечно со своими подворотами…
– Да это случайно вышло, пап – снегу много намело, а я в кроссовках, – Стася отвела взгляд.
Вслед за отцом в комнату вошёл семейный доктор. Пощупал, послушал спину и грудь девушки, заключил: «Бронхит», написал рецепт и ушёл. Вскоре засобирался и отец – наказав Стасе кушать фрукты и принимать лекарства, он, крепко обняв дочь, уехал в офис.
– Обязательно приеду вечером, проведаю тебя, – пообещал Игорь Степанович, целуя дочь в лоб.
Стася ни слова не сказала ему о произошедшем, как и кому бы то ни было.
Пока она болела, проведать её приходила пара девчонок из компании. Они старательно делали вид, что ничего не знают о произошедшем, но Стася слишком хорошо разбиралась в людях. Она видела, как те отводят глаза, начинают мяться, когда разговор заходит о событиях того вечера.
«Знают, но говорить в лицо бояться», – болезненно думала Стася натянуто улыбаясь, а саму душила еле сдерживаемая злоба.
И только Алтуфьева, упомянув вписку, как-то странно улыбнулась, пряча в уголках губ злую усмешку, а в глазах плескалось почти не скрываемое злорадство.
«Ну, ничего – сейчас я ничего не могу сделать, будучи прибитой к постели, – думала про себя Стася, сахарно улыбаясь пришедшим «подругам», – Но как только я оправлюсь, то покажу вам, что будет с тем, кто сделал мне больно».