Василий Михайлович Подкованный
Грань дозволенного
Стася, поставив чашку на столик, перенесла ящик на диван.
Его содержимое в большинстве своём разочаровало девушку – старые гирлянды, шахматы и прочее из разряда «когда-нибудь пригодится».
– Это всё на помойку, – терзаясь от досады, сказала уборщице Стася. Та немо кивнула.
Собираясь отпихнуть от себя коробку, взгляд девушки случайно упал на свёрток, лежащий на самом дне. Развернув шелестящую бумагу, она увидела старого, потрепанного плюшевого зайца и мишку – знакомых ещё по старому дому.
Шлёпая босыми ногами по холодному полу, Стася шла на свет, тусклой полоской пробивающийся из-под двери отцовского кабинета. Плюшевый заяц – вечный спутник и надежный товарищ – волочился следом. Потянувшись худыми ручонками, Стася смогла дотянуться до ручки – дверь заскрипела, открылась.
Отец сидел за письменным столом, положив свою голову на согнутые в локтях руки. Усталость, нечеловеческое изнеможение наложили на образ мужчины свою печать, став, в буквальном смысле, частью его жизни. Кабинет был погружен в полумрак, светильник под абажуром слабо разгонял ночную тьму. На столе возвышалась початая бутылка виски и наполненная стопка.
– Пап, – тихонько позвала Стася. – Пап…
Не дождавшись ответа, девочка принялась дергать мужчину за ногу, что принесло результаты – что-то пробурчав, папа поднял голову, невидящим, мутным взглядом окинув комнату. Наконец, его блуждающий взор набрёл на Стасю и, щуря слезящиеся от недосыпа и алкоголя глаза, он улыбнулся.
– Ты чего не спишь, принцесса?
– Я тебя ждала, – упрямо заявила девочка. – А ты всё не шёл и не шёл…
– А где мама твоя?
– Мама по телефону с кем-то долго разговаривала, а потом куда-то уехала, оставив мне планшет, – Личико девочки нахмурилось. – А мне не нужен планшет, папа, с ним скучно. А с тобой нет. Почему тебя всё время нет?
– У папы работа, дочка, – тяжело вздохнув, мужчина подхватил девочку, усаживая к себе на колени.
– Какой ты колючий, пап! – потершись о колкую, пахнущую одеколоном отцовскую щеку, захихикала девочка.
– Да, папа у тебя не лыком шит, – Тепло улыбаясь, мужчина осторожно гладил дочку по каштановым, шелковистым волосам.
– А что значит «не лыком шит», пап?
– Это значит, принцесса, что я колючий, как ёж! И совсем не так прост, как кажусь. И ты у меня тоже самая лучшая…
Некоторое время они просидели в тишине – отец и дочь, самые близкие и одновременно самые далекие люди на этой земле.
– Кстати, а я не с пустыми руками! Смотри, что я тебе привёз… – озаренный воспоминанием, первый нарушил тишину папа.
Мужчина достал из портфеля, обшитого бархатом и плюшем мишку.
– Вот, знакомый из Америки привёз… Мягкий, с таким тепло и не страшно, – улыбаясь, и стараясь не дышать в сторону девочки, сказал он.
– Пап, – Медведь выпал из рук Стаси, упав на пол. – Зачем мне все эти игрушки, если мне не с кем в них играть?
В голосе девочки послышались слёзы и бесконечное одиночество.
– Ну что-ты, что-ты, – прижимая дрожащее тельце дочери к себе, зачастил мужчина. – Всё в порядке, тише…
– Я хотела с тобой в парк сходить…Свои рисунки показать, папа! – прижимаясь к бритой щеке отца, всхлипывала Стася. – Поиграть с тобой! Пап…
– Покажешь, конечно же покажешь! И в парк мы сходим, и мороженного я тебе куплю, и куда хочешь… – гладя своё чадо, шептал Игорь Степанович.
– Врёшь! – с яростным напором отталкивая от себя руку родителя, воскликнула девочка. – Завтра ты опять рано утром уедешь в какую-нибудь командировку!
– Завтра да, но после я обязательно с тобой погуляю, – оправдываясь, зачастил отец. – Правда! Просто дела так разворачиваются – ты же у меня умная девочка, должна понимать…
Стася молчала. Отец всё шептал ей слова утешения, пока девочка не уснула у него на руках. Аккуратно он отнёс её в комнату, стараясь не задеть сонмы дорогих игрушек, после чего уложил её на кровать. Прикрыв одеялом и поцеловав в лоб, он тихо закрыл за собой дверь. За окном разгорался рассвет.
– Так это выбросить или оставить?
Стася подняла удивленные глаза на раздраженную уборщицу, в ожидании застывшую перед ней.
– Выбрасывай.
Всё также машинально приняв из рук девушки коробку, уборщица швырнула её к куче хлама, предназначенного на выброс. Стася же, прихватив из серванта бутылку испанского вина и бокал, ничего не видя перед собой, прошла в свою просторную комнату. Там она, поставив на тумбу бутылку и бокал, уселась на кровать, обхватив колени руками. Но, не просидев так и пары минут, Стася вскочила, словно ужаленная, понесшись в гостиную – старуха-уборщица как раз заканчивала свой вечерний марафон по уборке квартиры.
На вопросительные взгляды старухи, каштановолосая девица потянулась к коробке, достав оттуда зайца и мишку. Бережно прижав их к себе, она, ни говоря не слова, скрылась за дверью.
Хмыкнув, старуха, собрав мусор, отправилась на кухню готовить ужин.
***
– Коля сейчас выйдет.
Ссадины и синяки ещё не успели зажить на нежной коже девочки. Алиса после того случая в гаражах сидела на больничном, лишний раз не покидая дом. Страх уже прошёл, осталось непонимание, как выразился бы Коля, баюкая и успокаивая свою сестру, как малого ребёнка. Непонимание того, почему так случилось, и что она сделала отморозку Блинову тем вечером.
На пороге показался Коля.
– Меня не жди, Алис, – хрипло, с непривычки сказал Евстафьев, комкая полу куртки. – Буду поздно. Поешь и ложись спать.
– Хорошо, Коль, – Девочка потупилась.
Я видел, как в болезненной судороге покривилось лицо Евстафьева, когда его взгляд скользнул по синякам и ссадинам на лице и шее сестры; по тонкой перебинтованной ноге, на которую девочка не могла опираться до сих пор.
– Всё…будет хорошо, – проглатывая ком в горле, надрывно говорил Коля, прижав к себе худенькое тело младшей сестры. В свете тусклой подъездной лампочки сверкнули навернувшиеся на глаза непрошеные слёзы. – Всё будет хорошо…
Аккуратно закрыв за собой дверь, он повернулся ко мне, нависнув надо мной всей своей внушительной фигурой. И следа недавних чувств не осталось на его словно высеченном из гранита лице.
– Идём, – Каждое слово, каждый его жест были наполнены суровой решительностью. И я не мог с ним не согласиться…
***
«Ну вот, чуть что, сразу Паша», – Задыхаясь под тяжестью Блинова, Паша Самойлов на все лады материл своего сотоварища.
Ещё каких-нибудь пару минут назад, прыщавый верзила орал и буйствовал в центре танцпола, лапая сразу нескольких накрашенных малолеток, но в один момент весь обмякший, повалился на грязный пол. И пришлось Паше, как самому крайнему и трезвому, под гиканье братвы, тащить пьяную, проспиртованную тушу Блинова вначале в туалет, где тот расстался со всем выпитым и съеденным за последние пару часов, а затем наверх, по крутой узкой лестничке. Блинов что-то бессвязно орал, куда-то порывался, нетрезво качаясь из стороны в сторону, и щуплому Паше стоило огромных усилий удержать дебошира в вертикальном положении.
Минуя застывшего на входе клубного цербера – здоровенного детину с хмурым взглядом близко посаженных глаз, они вывалились в небольшой, темный проулок. Паша, наконец, свалил с себя Блинова, скинув его на небольшую скамеечку у входа, и теперь полной грудью вдыхал морозный воздух, казавшийся после накуренного душного клуба манной небесной.
Размяв плечи, парень достал из кармана пачку сигарет, закурил. Блинов, чуть отрезвившись, перестал орать и уставился в пространство, пуская слюни. Цветовая гамма на его лице менялась с завидной скоростью, и вот, согнувшись пополам, верзила принялся блевать. Брезгливо обойдя его, Паша решил пройтись по переулку.
По чистой случайности Паша оказался в такой мерзкой компании, как стая Ясеневой. Серый, абсолютно не примечательный парень, вложивший себе в голову установку родителей быть, как все, он старался во всем от коллектива не отставать.
И вроде бы поначалу все шло очень гладко – ничего не нужно было решать, мирно плывя по течению, но с недавнего времени, когда ядро класса объединилось в разухабистую компанию, движимую желанием «щемить лохов» ситуация кардинально изменилась. По натуре своей, Паша всегда был против «старого, доброго ультранасилия»11, и от того, что творилось на его глазах, на душе становилось невыносимо гадко. Но травимым Паше быть тоже не хотелось…
Он глубоко презирал выродка Блинова, развязного «Лизанного» и саму Стасю с широкими садистскими замашками, но как только он хотел высказаться против, его начинал душить страх. На его неуверенности в себе отлично играла верхушка банды – самую грязную, «подай-принеси» работу вешали на Пашу. Ему претили все эти ночные клубы, а уж про стойкое ощущение чуждой ему разгульной жизни и говорить нечего. Так и жил Паша, терзаемый самим собой из-за собственного бессилия, не в силах что-либо изменить.
Он искренне соболезновал травимым, но ничего сделать не мог.
«И зачем они так издеваются над ними?» – думал он, выпуская в заволоченное тяжелыми, снеговыми тучами небо клубы дыма. – «Зачем им вообще всё это?»
Раздавшаяся со стороны клуба возня заставила Пашу отвлечься от своих мыслей. Из источников света, в переулке была только неоновая лампа над входом в клуб, да бледный свет фонарей с проспекта, который еле-еле разгонял тьму. Однако, и этого хватало, чтобы разглядеть, как кто-то возится под вывеской.
Он ускорил шаг, приблизившись – и увидел два силуэта, с особым усердием бившие глухо стонущего Блинова. Он отшатнулся, шаркнув ботинком по асфальту – один из налётчиков поднял голову.
В свете неоновой лампы мелькнула лакированная поверхность биты, испачканной чем-то темным. Паша, охваченный ужасом, попятился назад.
– Не тронь… – Незнакомец молниеносно оказался рядом – рассекая воздух, бита со всего маху огрела парня по ноге. Паша упал, болезненно и страшно вскрикнув, а налётчик уже налетал на него, мордуя ногами.
– Не надо, пацаны! Я вам ничего не сделал! – захлебываясь от страха и окруженный темнотой и паникой, заорал Паша, когда его в очередной раз приложили об асфальт. Ухватившись за ботинок нападавшего, он попытался повалить налётчика, но тут же получил по спине, разжав руки от пронзившей его боли. Разбитым в кровь ртом он судорожно вдыхал и выдыхал воздух, сжавшись в позу эмбриона.
– Оставь, – Удары прекратились. Слышно было, как шумно дышали оба незнакомца, да глухо ухала музыка в клубе.
– Это спорный вопрос, – знакомым голосом ответили ему из темноты. Трясясь, Паша поднял глаза, пытаясь в кромешной темноте рассмотреть нападавших: он определенно знал их.
– Пацаны, я не знаю, чем я вам насолил… – Отплевывая кровь, Паша поднял руку. – Не бейте…
Миг – и в глазах потемнело. Повалившись лицом в грязь, парень болезненно всхлипнул, как ребёнок. А на голову и спину ему уже сыпались яростные удары. Он уже смутно слышал, как один из незнакомцев оттаскивал другого, как сплюнув, оба они пошли на выход из переулка, в сторону проспекта…
– Погоди, ещё не всё.
– Ты чего? – недоуменно протянул я, глядя на то, как Евстафьев быстро обшаривает карманы не подающего признаков жизни, избитого в кровь Блинова.
– Око за око, – С видом судящей Фемиды мрачно ответил Коля, пересчитывая деньги подрагивающими руками. – Этот урод у моей сестры телефон сломал – куплю на эти деньги новый.
– Ну, а труба-то его тебе зачем? – Я указал на смартфон Блинова в руках Евстафьева.
Не отвечая, Евстафьев что есть силы запустил телефон в кирпичную стену, а затем, для верности, добил его пяткой.
– Вот теперь всё. Пошли выпьем.
И не дожидаясь меня, твёрдой походкой пошёл вперёд.
***
Этой ночью в Москве выпал снег. Крупными хлопья он пошёл ранним утром, за каких-то несколько часов преобразив городскую серость до неузнаваемости. И голый, давно обнесенный парк; и прилегающий к нему сквер; и приземистые пятиэтажки; переулки и улицы – всё, украшенное белизной, смотрелось в новинку, дышало свежестью.
Меня слегка покачивало после вчерашнего вечера, а потому я решил до школы добраться на трамвае. Город понемногу просыпался.
Войдя в класс, я сразу почувствовал глухое брожение – все о чём-то тихо переговаривались, шептались. Стася сидела на своём законном месте, внимательно слушая Кирю «Лизанного», сидящая рядом Алтуфьева была мрачнее ночи. В классе стояла непривычная, натянутая тишина, изредка прерываемая тихим разговором или шарканьем ног по линолеуму.
Поздоровавшись с Анютой и старостой, я взгромоздился на своё место, опустив голову на парту. Стоявшую в классе тишину можно было объяснить отсутствием вечно гогочущего прыщавого увальня Блинова. И я уже догадывался, о чём так возбужденно говорит «Лизанный», о чём шепчутся в классе.
В тот день никого не трогали – собравшейся на задних партах компании было не до этого. Пуская в потолок клубы вонючего дыма, они долго о чём-то напряженно разговаривали. Мне же не было до этого никакого дела – большую часть уроков я проспал. И очень неплохо выспался…
***
– Идёт, – шепнул я, до боли сжав рукоять биты.
После мести над Блиновым, мы затаились на пару дней, ожидая, пока страсти чуть-чуть поутихнут. Следуя советам моего отца, времени даром мы не теряли – избрав следующей целью для мести Лизанного, мы установили за ним слежку в лице Долофеева. Дважды повторять ему не пришлось – только услышав имя своего обидчика и наше желание вернуть старый долг, он сразу же согласился. Целыми часами он простаивал под дождём и ветром, следя за подъездом дома Кири, следуя за ним повсюду. Такова была его жажда мести.
Мокрый снег вперемежку с дождём, кажется, и не думал прекращаться, но нам, не считая промокших ног, это было даже на руку – пятачок площадки был пустынен. Темнело, и мы, сидя за трансформаторной будкой уже битый час, притаптывали ногами, чтобы хоть как-то согреться. Холодало, на улице быстро темнело. Мы уже не чувствовали ног, а нас все продолжало заливать мешаниной из дождя и снега, но не один из нас не высказал даже слова недовольства. Наконец, дверь подъезда раскрылась нараспашку, и оттуда показалась наша цель.
Открыв зонтик, он быстрым шагом миновал площадку, идя прямо на нас – в подворотне рядом с трансформаторной будкой мы и должны были совершить акт возмездия. Это была единственная дорога в сторону метро – если, конечно, он не решил бы полезть через грязный, заплеванный палисадник. Шлепая по лужам и грязи, его шаги раздавались всё ближе и ближе.
Вот, уже совсем рядом… Ванька Долофеев напряженно, как спартанец перед кровавой резней, перебирал резную рукоять деревянной биты, остановившимся взглядом смотря перед собой.
Шаги прекратились. Под порывами ветра скрипела старая карусель. «Лизанный», словно нутром чуя опасность, застыл на месте, не заходя за угол.
– Пошли, – коротко рявкнул я, понимая, что ещё совсем чуть-чуть – и план провалится. Евстафьев вырвался вперёд, почти нос к носу столкнувшись с застывшим Кирей, испуганно отпрянувшим назад. Интуитивно отмахиваясь зонтом от налетающего Евстафьева, он сделал резкий рывок вбок, отчего замахнувшийся Коля упал, поскользнувшись на грязи. На секунду я заметил бешенный от ужаса и адреналина зверовато-ощерившийся взгляд Кири, кинувшегося вглубь двора, но обошедший сзади Долофеев подрубил его.
«Лизанный» рухнул. С утробным рыком Ванька налетел на него, с ходу ударив ногой в живот. Издав булькающий звук, Киря повалился на землю, широко раскидав руки. Его белая толстовка мгновенно стала цвета грязи. Вид павшего врага вызвал в Долофееве приступ помутившей рассудок ярости, и он, не помня себя, кинулся избивать распластавшегося на земле «Лизанного», втаптывая его в землю.
– Стой! – Со своей сломанной рукой мне было сложно, как присоединиться, так и помешать, а потому моя попытка оттащить Ваньку провалилась. – Убьешь ведь!
И действительно: грязный до неузнаваемости, избитый и, хлюпающий разбитым носом, Лизанный уже совсем перестал сопротивляться, вяло мотая руками. А вошедший в кровавый раж Долофеев продолжал превращать его лицо в бесформенное месиво.
– Вы чо, совсем охренели там?! – Гаркнул со стороны подъезда мужик в рваных трениках. – Эй, алло, шакалы!
– Коль, держи его! – прохрипел я, но этого не понадобилось: Евстафьев уже и так оттаскивал задыхающегося, бьющегося в приступе ярости Ваньку к карусели.
Поначалу рвавшийся к растоптанному врагу, Долофеев как-то резко обмяк. Его искаженное гневом лицо как-то болезненно покривилось, и Ванька всхлипнул: по его щекам градом потекли слёзы.
– Быстро уходим! – оттирая пот со лба, отрезал Евстафьев.
Схватив стонущего Ваньку в охапку, под отборный мат и угрозы, мы поспешили убраться.
***
– Эй, слышь, к тебе разговор.
Я поднял голову: передо мной, переминаясь с ноги на ногу, стоял Чеботарёв.
– Валяй, – Я махнул рукой.
– Не, ты не понял – пойдем выйдем, – пробасил примат. В классе стало тихо, взгляды одноклассников нацелились на меня.
– Так ты прямо тут «говори» – раньше вас это особо не смущало.
– Да я тебя не махаться зову – с тобой Стася побазарить хочет.
Я молча встал, разминая плечи и руки. На вопросительный взгляд Евстафьева я кивнул головой, уверяя, что все в порядке. Бояться, мне, в принципе, было уже нечего – после всего случившегося это было бы, как минимум странно. И тем не менее, Евстафьев поднялся из-за стола, проследовав за мной.
– А ты куда прешь? Не тебя звали! – рявкнул Чеботарёв, надвинувшись на Колю.
– Ко мне не подходи, это раз, – держа оппонента на расстоянии вытянутой руки, спокойно сказал Евстафьев. – Хожу, где хочу – это два.
– Слышь, сейчас я твои хотелки тебе в очко засуну, – Чеботарёв угрожающе навис над Колей.
– Уймись, холуй, – Я отпихнул примата. – Я иду с твоей хозяйкой разговаривать, а не с тобой. А потому веди меня, да поживее, – я обернулся к угрюмо застывшему Евстафьеву. – Будь снаружи – если услышишь неладное, сразу заходи.
Коля кивнул, Чеботарёв угрюмо засопел. До чердака мы добрались довольно быстро – как и уговаривалось, Евстафьев остался снаружи, а я поднялся на прокуренный чердак.
Изрядно поредевшая братва сидела, в подавляющем большинстве, на корточках – в связи с начавшимся ремонтом, чердачное помещение было очищенно от хлама, перенесенного вниз, в подсобку под лестницей. Там же, неподалеку, складывали стройматериалы. Братва, по старой памяти, ходила курить на чердак чисто из лени спускаться вниз.
Стася, Ковалёв и ещё пару человек сидели на стульях, специально приволоченных сюда из кабинета химии.
– Это ведь твоих рук дело? – Выдыхая табачный дым, сразу перешла к делу Стася.
– Да.
– Вот так сразу? – Ковалёв вопросительно изогнул бровь.
– А чего тянуть? – Я развел руками.
– Стоять! – Остановив уже было рванувшихся на меня братков, приказала Стася. Я по-прежнему стоял, не шелохнувшись. – С этим успеется.
– Самойлов сказал, что вас было несколько, – Устраиваясь поудобнее, каштановолосая девушка откинулась на спинку стула. – Даже много.
– Чтобы вас мочить много народу не нужно.
– Ну да, с битой и в темной подворотне… – Даже не повела глазом Стася.
– Есть у кого поучиться, – я сардонически усмехнулся. – Это нужно было сделать ещё очень давно.
– Можно я его сломаю? – Сидящая рядом Алтуфьева вцепилась в спинку стула, сверля меня ненавистным взглядом. Братва согласно загудела: сколько ж можно терпеть этого лоха?
– Ломайте, – Я вновь развел руками. Несмотря на сохраняемое хладнокровие, меня всего трясло изнутри, сердце бешено билось. – Но завтра, а может послезавтра, один или несколько из вас окажется на больничной койке, вслед за Блиновым и остальными. Вы можете изувечить меня, даже забить – я знаю, вам это запросто сойдет с рук – но…
Щёлкнуло лезвие выкидного ножа. До ломоты в пальцах я сжал рукоять вспотевшей ладонью, с затравленной ненавистью глядя на застывшую передо мной свору.
– Одному, а может двоим из вас кишки я выпустить успею.
– Слышь, чёрт, а ты не оборзел ли? – вызверился один из братков, незнакомый вихлястый парень с изъеденным болезнью12 лицом. Впрочем, подойти он не решился. – Ты чо, бессмертный?
– Нет. И ты тоже, – Мой голос был натянут, как струна. – Мне, как и моим товарищам, терять уже нечего. И вы это знаете.
Чердак погрузился в напряженную тишину. На меня смотрели все, я же смотрел только на Стасю.
– Не трогай нас, и мы не тронем тебя.
Все по-прежнему не издавали ни звука, искоса глядя в мою сторону.
– Да ну его нахер, отморозка, – подытожил кто-то сзади, высказывая общее мнение. – Себе дороже о такое говно мараться…
Стася молчала, сверля меня холодным высокомерным взглядом из-под опущенных длинных ресниц. Подмигнув ей, я, никем не остановленный, твёрдо направился к выходу.
И только спустившись с чердака, я обессиленно опустился на ступеньки, судорожно вдыхая и выдыхая полной грудью…
***
Уроки во вторник всегда заканчивались рано, и до вечерней тренировки всегда оставалась пару лишних часов. Стася жила недалеко, но квартира была последним местом, где девушка хотела бы провести это время.
Как правило, она брала в своей любимой кофейне у метро обжигающий «американо», и слушала музыку, меряя шагами улицы. Сегодняшний день не стал исключением – взяв себе кофе и нацепив новенькие беспроводные наушники Стася, пиная окурки и опавшую листву, гуляла по бульвару.
В такие моменты её голова была абсолютно пустой. Но сегодня из головы не шло произошедшее на большой перемене.
Стася раз за разом прокручивала в голове все моменты произошедшего события, вспоминала интонацию, с которой Рокотов говорил, свою собственную реакцию и действия, отчего в душе нарастала злоба.
Не так часто на своём пути Стася встречала тех, кто мог ей противостоять – в основном все прогибались из-за денег и статуса, либо из-за её авторитета и страха перед ней. Девушке поневоле вспомнился придурковатый парень в классе шестом, пытавшийся изъясниться ей в чувствах, а когда был длинно и витиевато уничтожен Стасиным не по возрасту острым языком – обиженный, полез в драку, за что получил циркулем в плечо.
«Он мальчик! – зло чеканила тогда мама, приехавшая забирать Стасю из гимназии. – А на девочку лезет. Вот и получил, и ещё получит!»
А эти двое – Евстафьев и Рокотов – троглодиты-выродки, но Стасе пришлось признать то, что связываться с таким «говном» себе дороже. И те, о ком девушка думала в таком ключе, заставили её себя уважать. Это било по Стасиной гордости, словно кипятком обжигая её злобой.
«Но даже у них есть то, чего нет у меня – дружбы», – Стася отхлебнула кофе.
Зима в Москву опаздывала – шла первая неделя декабря, а снег по-прежнему не выпал. Стася гуляла среди серых, забросанных окурками палисадников перед пятиэтажками. Небо почти ничем не отличалось от земли цветом – громада серых туч давила на голый, промерзший город.
«…Но для этого надо доверять, что я делать не могу – хотя бы исходя из окружения, – Стася свернула под арку старого дома, в переулки. – Не мудаку Блинову же мне доверять свои мысли, или Алтуфьевой с её быдло-примитивом. Ковалев мне может и нравится в некоторых отношениях, но это не то…»
Переключая плейлист, на пару мгновений музыка стихла, и девушка услышала совсем рядом злобное рычанье. Сняв наушники и оглядевшись, Стася поняла, что забрела в какую-то подворотню. Сбоку, за мусорным ящиком здоровенная дворняга рычала, нападала на небольшую коробку, откуда слышался слабый писк.
Стася в один прыжок оказалась рядом, сходу врезав по раззявленной собачьей пасти. Завизжав, собака отскочила в сторону, скаля жёлтые клыки. Стасю перекосило от злобы – сделав подшаг вперёд, с разворота она ударила по собачьей голове. Этого хватило – визжа и скуля, дворняга кинулась бежать.
Чуть успокоив стучащее от приливов адреналина сердца, девушка склонилась над коробкой – внутри кто-то копошился. Включив на айфоне фонарик, Стася отшатнулась: внутри были перебитые котята. Им было не больше месяца, когда их жизнь была прервана разъярённой собакой.
Цыкнув, Стася уже собиралась уйти отсюда прочь, как вдруг услышала писк – один из котят остался жив. Аккуратно достав котёнка из коробки, ставшей могилой его братьям и сёстрам, Стася с лёгким пренебрежением и любопытством изучила животину.
Перепачканная шёрстка котёнка была трехцветной окраски – оранжево-белой, с вкраплением чёрного.
«Прямо как ковёр», – усмехнулась девушка, разглядывая пищащий комок.
– И что с тобой делать, заморыш? – спросила Стася, вертя в котёнка в руках. – Здесь тебя оставить – всё равно, что подписать смертный приговор. Уж лучше сразу шею свернуть…
Котёнок жалобно мяукнул, глядя на девушку слезящимися зелёными глазами.
«Тогда какой толк в том, что я его от собаки спасла? – Девушка посадила котёнка на согнутые колени. – Какая глупость…»
Достав пачку влажных салфеток, Стася оттёрла котёнка от грязи. После чего посадила к себе за пазуху. Тот, почувствовав тепло, перестал мяукать, пригрелся.
– Будешь теперь Ковром Ковровичем, или просто «Ковриком», ясно? – слегка щёлкнув животину по носу, Стася улыбнулась. – Пойдем, молока хоть тебе купим…
Котёнок ответил благодарным урчанием.
***
Щёлкнул замок, тяжёлая дверь открылась. Войдя, Стася включила свет – как и ожидалось, дома никого не было. В такие моменты девушке казалось, что когда она открывает квартирную дверь, то гнетущая пустота богатой бездушной квартиры как бурные потоки воды вырывается, заливая Стасю целиком.
Стася всегда старалась как можно меньше времени проводить дома, хотя назвать этот дорого обставленный музей «домом» язык не поворачивался.
«Интерес в том, что у меня нет дома в привычном понимании, – думала иногда девушка. – Дом всегда был и будет местом, где человек чувствует себя хорошо. У меня такого, при наличии огромных хором, нет…»
Но теперь Стася была тут не так одинока – новый жилец уже принюхивался к запахам квартиры.
– Надо тебя вымыть для начала, – Раздевшись, девушка ухватила котёнка за шкирку. – Блох на тебе, наверняка, мерено-немерено…
Отец, и до того раньше не часто появляющийся дома, сейчас пропал совсем – что-то происходило у него на работе, отчего ему приходилось едва ли не жить в офисе. Поздней ночью, уже засыпая, Стася слышала, как тихо открывалась дверь, и осторожной поступью Ясенев-старший шёл по коридору в свою комнату, где валился на пустую кровать и мгновенно засыпал – мама часто не ночевала дома, оставаясь на квартирах у своих «подружек».
Что за «подружки» Стася поняла очень быстро, однажды случайно обронив мамину сумку – на пол посыпались противозачаточные.
Да и мамины разговоры по телефону она поневоле слушала – та мило ворковала с кем-то, обещая «подарить небо в алмазах очень скоро, как в тот раз». Стася прекрасно понимала, что это точно не отец – тот, как вол пахал в своём офисе, и на болтовню времени у него не было. Мама и раньше изменяла, но очень редко, а сейчас…
Всё это прекрасно знала и понимала Стася, и даже удивлялась, а иногда и ужасалась тому, что сам факт измены матери ей совершенно безразличен.
Заткнув пробкой слив, Стася пустила горячую воду. Полванны набралось быстро и, вооружившись шампунем и мочалкой, девушка принялась тщательно полоскать отчаянно пищащего Коврика в мыльной воде.
Закончив, Стася, начисто вытерев котёнка, поставила его перед миской с молоком. Коврик жадно набросился на еду, а Стася, поглаживая новоиспечённого питомца, отстранённо смотрела куда-то сквозь пол.
И тут на душе девушки стало так погано и мерзко, что захотелось выть. Мысли, одна темнее другой, заполнили её голову без остатка. Стасе стало невыносимо находиться тут, в этих стенах, должных быть домом, а не карцером.
– Вот, здесь твой туалет, – ткнув котёнка носом в только что купленный лоток, сказала она. – Только попробуй нагадить мимо – за уши оттаскаю.
Котёнок обиженно мяукнул.
– Мы друг друга поняли, – Стася быстро вскочила, схватила спортивную сумку и нацепила кроссовки. Хлопнув дверью, она бегом спустилась по лестнице и, пробежав мимо консьержки, выбежала на улицу.
Оглянувшись, Стася решительно направилась на проспект – оттуда легче всего было добраться до офиса отца…
***
Ясенев-старший не помнил, когда последний раз смотрел на себя в зеркало. А если бы посмотрел, то поневоле ужаснулся – от того ухоженного и бритого, одетого с иголочки дельца почти не осталось и следа. Только властный и злой взгляд голубых, покрасневших от недосыпа глаз остался прежним, стали и силы в нём не убавилось ни на йоту. В остальном же Ясенев-старший – опухший от бессонницы и виски, заросший щетиной и помятый – являл собой плачевное зрелище. Вся его фигура словно сжалась под тяжким грузом бесконечной усталости. И тому была веская причина.
В конце ноября доходы его бизнеса начали падать, активы обесценивались. Таковы были последствия грамотно спланированной махинации конкурентов. Детище Игоря Степановича, его дело жизни, что он холил и лелеял, начало разваливаться.
Ясенев-старший никогда не чурался тяжелой и грязной работы – в бизнесе по-иному никак. Он и раньше мог просиживать в офисе дни напролёт, выгадывая и высчитывая, как увеличить свою прибыль, находил хитрые лазейки и просчитывал свои ходы наперёд, как опытный шахматист. Но сейчас он в офисе жил, в судорожных попытках стараясь найти выход из западни. Но цейтнот13 давил на горло – времени почти не было.
Он словно выпал из жизни за эти недели, не видя никого и ничего вокруг, кроме сводок, отчётов и огромных счетов, приносимых ему секретаршей.
Он пил не переставая, и единственные люди, которых он видел – это его бывший коллега по бизнесу, а ныне личный юрист Древников, охранник на пропускном пункте, и секретарша Верочка. Собственно, Верочка Игорю Степановичу служила не только как секретарь – с помощью её округлых и упругих форм он, время от времени, снимал накатывающий чудовищный стресс на раскладном диване.
Дни смешались с ночами в сплошную коловерть – Ясенев не видел и не слышал творящегося вокруг, полностью погруженный в попытки предотвратить катастрофу. И когда по телефону секретарша сообщила, что к нему пришла его дочь, он поначалу даже не понял, о чём речь.
– Да, конечно, пускай заходит, – Помотав тяжелой от недосыпа головой, быстро ответил Ясенев-старший, принявшись массировать виски пальцами. Он рассеяно оглядел заваленный бумагой стол и пол кабинета, переполненную пепельницу, початую бутылку виски…
В дверь постучали.
– Войдите, – с непривычки хрипло сказал Игорь Степанович.
– Привет, пап, – в кабинет, оглядываясь, вошла Стася. На работе у отца она была всего пару раз, а потому внимательно разглядывала кабинет.
– Да, привет, – массируя набухшие веки пальцами правой руки, Ясенев-старший махнул рукой. – Присаживайся.
Стася осторожно села на стул.
– Ты чай-кофе будешь? – делано бодро спросил Ясенев-старший. – Вот, фруктов целая ваза – угощайся.
– Нет, пап, спасибо, – Стася отрицательно покачала головой.