Василий Михайлович Подкованный
Грань дозволенного
«А от меня, как от проблемы, сейчас попросту пытаются избавиться», – мрачно вырисовывался вывод.
– Красивые у вас серьги, Марина Евгеньевна. Дорогие?
Директриса оборвалась на полуслове, уставившись на меня.
– Не там вы ищите корень проблемы, – отчеканил я. – Вы просто хотите, чтобы всё было шито-крыто, никто не мешал спокойно строить карьеру. Но мой перевод ничего не решит: Стася станет травить кого-нибудь другого. И вы снова закроете глаза, проигнорировав проблему. Но она от этого существовать не перестанет, и чем больше это будет продолжаться, тем страшнее для вас будут последствия…
Я напряженно сжал руки, не сводя взгляда с главы школы. Директриса в ответ окатила меня пронзительной злобой, что так и плескалась в её грязно-зеленых глазах.
Наш диалог был прерван быстрым стуком в дверь, после чего на пороге показалась Мария Юрьевна Трубецкая, наша «железная» физичка. Разменяв уже пятый десяток, Мария Юрьевна всегда была по ловкому собрана, подбориста, как старый фронтовик, и была знаменита своим принципиальным характером и несгибаемой волей. Справедливость и отменное чувство юмора тоже были в списке её достоинств. Пахнущая дорогим парижским парфюмом, она с точностью, достойной Канта, всегда пересекала порог кабинета за пару секунд до начала урока. Предмет свой преподносила так, что даже последний олух, вроде меня, мог разобраться в канве формул электростатики. Одним словом, Мария Юрьевна была «Человеком» с большой буквы как в преподавательском кресле, так и в повседневной жизни.
– Здравствуйте, Марина Евгеньевна!
– Здравствуйте, – удивленно кивнула директриса. – Что-то случилось?
– Случилось, – отрезала «железная» физичка, гневно глядя на главу школы. – Урок не продолжится до тех пор, пока эта бандитская шушара не уберётся из кабинета!
– Какая бандитская шушара, какой кабинет? Мария Юрьевна, давайте конкретнее…
– Для конкретики вам бы не помешало, Марина Евгеньевна, подняться со мной, и посмотреть на это безобразие! – яростно продолжала физичка. – Прямо посреди урока, какой-то, извиняюсь, сброд из параллели вваливается с матерщиной в класс, заявляя, что пришли за «знаниями», идут на последние парты, где орут, ржут, словно кони и всячески мешают вести занятие. Я вам, к слову, уже писала докладную на этого, как его…Блинова, на Лизина, Алтуфьеву и прочих, но вы оставили её без внимания.
– Послушайте, Мария Юрьевна…
– Я не могу и не буду так работать, – безжалостно перебила её преподавательница. – Пока они не покинут класс, урока не будет, я сказала!
Я нехотя улыбнулся – в этом была вся Мария Юрьевна. Принципиальная, не терпящая к себе неуважения, кумовства и панибратства. И директриса, взгляд которой отчаянно метался по кабинету, это понимала.
– А ты чего здесь забыл, Гриш? – физичка, наконец, обратила внимание на меня. – Ваш класс сейчас как раз у меня.
– Да вот, вызвали…
– Иди на урок, Рокотов, – фальшиво улыбаясь, подмигнула мне директриса. – И ещё раз хорошенько обо всём подумай.
Развернувшись, я молча направился к двери. Закрыв за собой дверь, я слышал, как бушевала физичка. И улыбнулся.
…Дверь в класс была открыта настежь, изнутри нёсся разухабистый речитатив братеевского словоблуда7. Зайдя внутрь, я не увидел ничего нового: всё тот же гвалт с задних парт, расплывающихся в клубах дыма; рассевшиеся кто как пасынки жизни; застывший в предчувствии нехорошего класс. Вчера Евстафьев не явился на занятия – Оля доложила мне, что он схлопотал ангину. А потому я чувствовал себя очень неуютно – всё-таки с верным другом под боком надежнее. Да и встречать нападки своры, рассевшийся на галёрке, не в пример легче.
– Оп-а! А вот и наш челночок! – При виде меня Блинов вскочил со своего места. – Валяй сюда!
Не обращая на него внимания, я спокойно прошел на своё место.
– Ты чё, не понял, что ль, говнопёр? – Перескочив через парту и уже собираясь рвануть ко мне, Блинов был остановлен знакомым повелительным голосом.
– Уймись, – Стася с видом римского патриция повела рукой. – Мылом и вежливым словом можно сделать гораздо больше, чем просто мылом. Подойди сюда – у меня к тебе разговор.
Подумав, я все же решил подойти. Пока я плёлся через ряды, я ловил на себе лишь подозрительно-ненавидящие и недоверчивые взгляды. Лишь в посеревших глазах старосты и Анюты Семиглазовой, смотрящих на меня, плескалось беспокойство. Я коротко кивнул им, слабо улыбнувшись. Хоть каждый раз перед дракой моё нутро холодело, а руки начинали от страха и волнения дрожать, я, собирая свои силы в кулак, делал шаг. Сделал его и сейчас, вплотную подойдя к парте, за которой сидела Стася.
– А где фирменное приветствие? – смерив меня каким-то непроницаемо-издевательским взглядом, спросила девушка. – Вижу, в твоих глазах зачатки ума, но не утруждай себя – я про: «Здравствуйте, добро пожаловать, что будете заказывать?»
Я похолодел. Это было как минимум неожиданно, но через пару секунд я всё-таки взял себя в руки. Мало ли откуда они могли узнать, что я работаю в забегаловке неподалёку – велика тайна…
– Если тебе нечего мне больше сказать, я пойду, – отчеканил я.
– Почему же, есть, – протянул Ковалёв, сидящий рядом.
– Пошли бы вы… – Уж шута из себя я делать не позволю. Однако, развернувшись, я был остановлен крепкой лапищей Чеботарёва, подоспевшего сзади. Рванув, я уже собирался ударить увальня по глупой роже, как был с силой усажен Блиновым обратно.
– Ты не принял мой заказ, – На своих плечах я ощущал хватку приматов, а потому двигаться не мог. И тут я понял, что сижу прямо перед Стасей. Лицом к лицу.
– Ну и что будешь заказывать? – сквозь зубы проскрежетал я. Хватка чуть ослабла.
– Хм…– Стася задумчиво крутила локон.
– Закажи этой сучке чего-нибудь большого, твёрдого, крепкого, – любострастно хихикнула одна из девиц.
– Нет, я лучше закажу немного бедности для сидящего передо мной поваренка, – облокотив голову на согнутую руку, произнесла каштановолосая девушка, слабо улыбаясь. – Гуманитарную помощь в виде целительного белка окажете, ребята?
«Ребята» согласно закивали, заливаясь похабным ржанием. А между тем, хватка почти совсем ослабла, и вот Чёботарев убрал свою руку с моего плеча.
– А вообще я только одного понять не могу, – Стася с видом глубокой задумчивости изучала меня. – Почему вы такие плодитесь? Не понимаю…
Моя рука медленно, но верно ползла к карману – туда, где лежало на всякий пожарный тяжёлое, свинцовое грузило. Его я на днях отыскал в отцовском кабинете – батя был геодезистом, к тому же заядлым рыбаком. Медленно, не сводя глаз со своей собеседницы…
– Твои родители…Они родили тебя как собаки под забором? – В глазах Стаси плескалась колкая насмешливость.
Вспотевшая рука нащупала грузило в кармане, крепко сжав…
– Чтобы ты перебивался работой в макдональдсе? – Каштановолосая девица оказалась совсем рядом. Я даже почувствовал аромат её парфюма – терпкого, но приятного.
«Чёрт», – Страшной силы удар прошёл вскользь. Однако и этого хватило, чтобы моя оппонентка оказалась на полу.
Я же, ни теряя ни секунды перелетел через парту, отпихнув Ковалёва. С хриплым рыком, я кинулся на пытающуюся подняться Стасю, сбивая её с ног. Сцепившись, мы покатились по полу, потчуя друг друга кулаками. Искаженное яростью лицо Стаси мелькало совсем рядом, и я бил по нему, не жалея ни себя, ни свою противницу – кровь застилала мне глаза. Я не слышал ни истерических воплей девиц, ни матерной ругани братвы, которая бездействовала, боясь задеть Стасю – мы сплелись в один полный ненависти и нечеловеческой злобы клубок.
– Вы что делаете?! – раздался над классом крик Марии Юрьевны. – А ну разошлись, быстро!
Нас, наконец, смогли оттащить друг от друга. Стася стояла напротив – её сдерживал Ковалёв; обеспокоено щебеча, стайкой вокруг кружились одноклассницы. Такой я её видел впервые – растрёпанной, перепачканной кровью из разбитой брови, тяжело дышащей и… напуганной? Да, пусть и перемешанный с гневом, возбужденностью и бесконечной ненавистью к моей скромной персоне, это был страх.
– В медпункт, – темнее грозовой тучи, коротко приказала появившаяся из неоткуда директриса. – Живо.
***
– Что ты натворил на сей раз?
На пороге директорского кабинета стояла моя мама. Её грудь бурно вздымалась, как после долгой пробежки. Пройдя внутрь, она смерила нервным взглядом сначала меня, затем сидящую рядом Стасю.
– С девочкой подрался, – ответила за меня физичка, кивнув на угрюмо нахохлившуюся Стасю.
По лицу мамы пробежала дрожь, отчего я весь как-то внутренне сжался.
– Господи, когда же это закончится… – страдальчески, со слезами в голосе произнесла она.
Меня прямо-таки разорвало от желания вывалить всё, что накопилось во мне за все эти недели, но я прикусил язык, зная, что это ни к чему не приведёт.
– Что же ты молчишь?! – срываясь, повысила голос мама. – Скажи же хоть что-нибудь!
Я закрыл глаза.
– Мам, пожалуйста, успокойся, – с надрывом ответил я.
– Успокоиться?! Да ты…
– Пожалуйста, не кричите, – увещевая, спокойно попросила Мария Юрьевна. – Не стоит рубить с плеча, ещё не совсем понятно, что произошло. Давайте дождемся всех, а уже там попробуем докопаться до истины. А пока присядьте вот сюда, на стульчик. Водички налить?
Это возымело действие – мама немного успокоилась. Я благодарно посмотрел на Трубецкую.
Время тянулось медленно. В сторону друг друга никто не смотрел, каждый был погружен в свои невесёлые мысли. В такт нашим размышлениям была и обстановка в кабинете – напряженная, натянутая тишина.
Из смежного кабинета слышался глухой говор – директриса опрашивала Олю и ещё пару одноклассников о случившемся.
Наконец, хлопнула входная дверь вестибюля, послышались чьи-то приближающиеся шаги, и вот, на пороге появился немолодой складный мужчина с прямым пронзительным взглядом светло-голубых слюдяных глаз. Дорогой, ладно пошитый костюм сидел на нём несколько вальяжно, в свободной манере, на правой руке золотом блеснули часы. Как волк, не поворачивая шеи, он окинул взглядом сидящих.
Стася подняла голову. Пару мгновений он смотрел на девушку, после чего перевёл свой полный стали взгляд на меня.
– Ты? – Его приятный баритон теперь звучал угрожающе-глухо.
– Я.
Он вскинул руку, посмотрев на свои «ролексы»8.
– У тебя ровно минута, чтобы объяснить мне ситуацию и ответить за свой поступок.
– Погодите, мне бы хотелось…– Начала было моя мама, но была жестко перебита отцом Стаси.
– Чтобы вам не хотелось, меня это не интересует – в первую очередь я узнаю, что скажет в своё оправдание этот…
– Не «этот», а мой сын!
– Игорь Степанович, вы уже здесь? – Из кабинета, разряжая обстановку, выплыла директриса. За ней вышли допрашиваемые одноклассники. – А мы вас ждём. Не переживайте, сейчас во всём разберёмся – те, кто надо, получат по заслугам.
– Да, мне бы очень хотелось узнать, кто допустил, чтобы мою дочь трогал какой-то ублюдок прямо во время урока, – Отец Стаси окатил директрису гневным взглядом. – Хотя я и без этого ему голову откручу.
– Я всё-таки попрошу вас, уважаемый, вести себя в рамках приличия, – Отрезвляюще прозвучал голос физички, повернувшейся к главе семейства Ясеневых. – И вас я тоже попрошу держать себя в руках.
Мама, уже собравшаяся разразиться гневной тирадой, кивнула, когда как Стасин отец сурово хмыкнул.
– Так, давайте все дружно успокоимся, и начнём с чистого листа, – быстро защебетала директриса. – Это случилось во время предпоследнего урока физики, когда преподавателя в классе не было.
– Я так и не услышал ответа на свой вопрос, Марина Евгеньевна, – угрюмо сказал мужчина. – Из-за чего вспыхнул конфликт? Кто дал ему… – Кивок на меня, – Право лезть с кулаками на мою дочь? И почему в классе не было преподавателя, который мог бы это остановить?
– Я была здесь, в этом кабинете, – спокойно ответила Трубецкая, сложив руки на груди. – Писала докладную на друзей вашей дочери, что с её лёгкой руки не давали мне вести урок.
– Мы не давали? – Присутствующий тут, как свидетель, Чеботарёв округлил глаза. – Да мы вообще в стороне тихонечко сидели, никому не мешали, это ты мозги нам промывала!
– Чеботарёв! – одёрнула его директриса. – Как ты разговариваешь с преподавателем?!
– А чё я-то, Марина Евгеньевна! – замахал руками увалень. – Она сама…
– Пошёл вон, – От одного только взгляда Марины Юрьевны уже хотелось зарыться в землю. – Дома будешь матери тыкать. Пошёл вон!
– Покинь кабинет.
Чеботарёв, пятясь назад, вывалил за дверь. В кабинете некоторое время висела тягостная тишина.
– Ты и вправду срывала урок? – Сурово спросил отец.
Ответом ему было молчание.
– Молчишь? Ладно, с этим мы ещё обязательно разберёмся, но чуть позже.
– Нет, не разберёшься, – Стася впервые заговорила за последний час. – Это моё дело, и тебя оно не касается.
– Ещё как касается, – властно отчеканил родитель. – Меня сорвали прямо посреди рабочего дня, и я приехал сюда решать проблемы, которые ты в одиночку решить не смогла. Так что будь добра – веди себя скромнее.
– Мог бы и не приезжать, – Взгляд Стаси стал острее швейной иглы. Её руки судорожно сжались в кулаки.
– И, тем не менее, я тут.
– А вот это уже твоё дело, – Встав, она быстро направилась к выходу.
– Стася, стой, – Последние слова родителя ударились о хлопнувшую дверь. Тяжко вздохнув, мужчина, не попрощавшись, бросился вдогонку.
***
– Что с лицом?
Отец сидел передо мной – небритый, заросший, осунувшийся за время командировки по лесам и болотам Западной Сибири. От него пахло дымом, хвоей, смолой и казалось, что ещё пару мгновений назад он сидел перед костром в глухой тайге, окруженный первобытной природой. На деле же отец пролетел несколько тысяч километров, везя к нам этот терпкий запах сибирской тайги, который теперь никаким «мифом» не выстираешь.
– Да так, с другом поссорился… – быстро ответил я.
– С другом он поссорился, да?! А как же ту разборку, что ты учудил неделей ранее? – Мама всплеснула руками. – Нет, вы только посмотрите на него – самый настоящий бандит!
– Мам… – начал было я, но отец, перебивая и меня и маму, что уже хотела зайтись в очередной нотации, спросил:
– Какая разборка?
– Он свою одноклассницу – хорошую, между прочим, девочку! – ударил! Даже не ударил – избил! – возмущенно наседала мама. – Он совсем от рук отбился, меня не слушает, учиться стал хуже… Это все потому, что в доме месяцами отсутствует мужчина! Меня в школу не раз вызывали…
– Это правда, Гриш? – Отец выжидающе смотрел на меня.
– Правда.
Отец хмыкнул, задумчиво почесав заросший колкой щетиной подбородок.
– Что ты хмыкаешь? У тебя сын невесть кем растёт! На девочек вот руку поднимает, взрослым дерзит! Да ты знаешь, как мне стыдно было перед учителями и родителями той девочки всё это выслушивать?! – Распалялась мама. – Отец девочки, между прочим, предприниматель, уважаемый человек! А тут такое…а этот молчал, как рыба, и сейчас молчит! Господи, да за что мне все это? – Она смахнула слезу, всем своим видом показывая, как сильно огорчена и расстроена.
– Не разводи мокроту, Жень, – прерывая экзекуцию, сказал отец. Он взял маму за руку, твёрдо посмотрев ей в глаза. – Разберёмся. А сейчас давай спокойно поедим. Яблоками пахнет…
– Да, я испекла твою любимую «шарлотку», – Мама прямо-таки просияла. Недаром одним из полезных навыков моего отца было умение быстро пресекать истерики и возвращать душевное равновесие своей жене – натуре чувственной и эмоциональной. Я обрадованно подметил, что она вернулась в прежнее расположение. – Самый вкусный кусок – тебе!
…После ужина, мать отправилась мыть посуду, а мы остались с отцом в гостиной. Он уже успел переодеться и привести себя в порядок, сидя передо мной в домашней рубашке и просторных брюках, свежевыбритый и помолодевший.
– Ну, а теперь поговорим, – начал он. – Рассказывай, что вы с этой девчонкой не поделили.
– Мне с ней делить нечего – там всё случайно вышло…
– Гринь, – Отец придвинулся ближе, смотря мне прямо в глаза. – Тебе уже восемнадцать, и я знаю, что вырастил хорошего, умного и рассудительного парня, который прежде чем что-то сделает – несколько раз подумает. Который отвечает за свои слова и поступки, и никогда не выкинет что-то в подобном роде без веской причины. Так какова эта причина?
– Я…
«…Не понимаю, почему вы такие плодитесь?» – Память услужливым швейцаром воскресила ещё совсем недавние воспоминания. Гогочущая свора, молчаливо сжавшийся класс, осанистая фигурка девушки с рассыпавшимися по плечам каштановыми локонами…
«Твои родители зачали тебя, как собаки под забором, чтобы ты жил, перебиваясь работой в макдональдсе? – гулко отдавалось в голове. – Эй, я с тобой разговариваю!»
– Ничего не произошло, пап, – Потирая переносицу, ответил я. – Я в одноклассника целил, а попал случайно в неё. Пеналом. Я потом даже извинился. Но её нервный папаша выпытал, откуда у неё такой синяк и устроил в школе разборку. Говорю же, все случайно вышло…
– А твоё разбитое лицо тоже случайно вышло? – Взгляд отца стал жестким.
– Да говорю же, с товарищем повздорил, – Я отвёл глаза вбок, делая вид, что рассматриваю горшок с гортензией. – Но теперь все в порядке, пап.
– Ну что ж, – Отец откинулся на спинку дивана. – Раз случайно, так случайно. Шрамы украшают мужчин – носи на здоровье.
Больше за вечер он не сказал мне ни слова.
***
– Голову ему поднимите, – раздалось откуда-то издалека. Правое ухо было плотно «забито» пудовым кулаком Кири Лизанного, что сейчас держал мою правую руку. Левой рукой занимался Блинов, выкручивая её, как гармошку. Всё моё тело отдавалось гулкой болью, из груди нёсся болезненный стон.
…С того самого случая, целую неделю никто даже не смотрел в мою сторону. Но сегодня, уже собираясь домой, я увидел ждущую меня возле ворот братву. И сразу всё понял.
– Давай, сука! – прорычал мне кто-то на ухо, за волосы поднимая мою налитую свинцом голову. Заливавшая мне глаза кровь из разбитого виска и острая боль в затылке мешала обзору, но я и так отлично знал, кто стоит передо мной.
Копна каштановых волос и глубокие глаза цвета слюды оказались совсем рядом. Я собрался, стараясь плюнуть в красивое девичье лицо, но сил не хватило, и кровавый сгусток оказался на моей рубахе, оттягивая ото рта тягучую слюну.
Я хлюпал сломанным носом: в голове шумело, по затылку, заливаясь за шиворот, текло что-то тёплое.
– Долг платежом красен, – В глубоких светло-голубых глазах вспыхнул садистский азарт.
Удар в челюсть был коротким, сильным, а в следующую секунду, мир померк, и стоящие поодаль шакальей группкой одноклассники, и грязная подворотня за школой, и светло-голубые глаза исчезли во тьме.
Не знаю, сколько времени я так пролежал. Дождь барабанил по крышам сгрудившихся вокруг гаражей, по грязи, заливаясь мне за шиворот. Каждое движение отдавалось страшной болью. Огромных трудов мне стоило хотя бы приподняться в локте. В голове было пусто. Оттерев глаза, я осмотрелся: меня окружали всё те же задворки, погруженные в короткие ноябрьские сумерки. Попытка встать провалилась: я, как подкошенный, снова повалился лицом в грязь.
Следующую попытку я предпринял только спустя минуту, собрав остатки воли в кулак и, преодолевая тяжесть и слабость в теле, смог доползти до ближайшей, разукрашенной граффити стены гаража. Опираясь о стену, я смог подняться. Перед глазами поплыли круги, в ушах зазвенело, и я отчаянно прижался к стене, боясь, что землю вот-вот вырвет из-под ног.
Когда звон немного утих, я, всё так же держась за грязные стенки гаражей, нетвёрдою походкой направился к огням пятиэтажек, горящим вдали. Волоча перебитую ногу, меня сильно шатало, и иногда приходилось останавливаться, чтобы перевести дух.
А между тем на улицах быстро темнело, зажглись фонари, стало заметно холодать. К моему счастью, дождь стих. Проходя мимо темной витрины заброшенного магазина, я увидел своё отражение.
«Красавец», – только и мелькнуло в моей голове. Перемазанному грязью и залитому кровью, путь в метро мне был заказан. Решив срезать через парк, я остановился на берегу пруда, принявшись смывать грязь с лица, головы, одежды. Когда я более-менее привел себя в норму, повязав голову платком, то выбрался к остановке. Трамвай подъехал быстро, и вот, я уже сижу, упершись лбом в холодное стекло и ловя на себе косые взгляды пассажиров. Выйдя через пару остановок, я проковылял в арку двора. Нащупав в темноте ключи, я, шатаясь, словно пьяный, поднялся на свой этаж.
С кухни слышался стук швейной машинки и голос мамы, что-то напевающей себе под нос. Приглушенно работал телевизор.
Тихо, не привлекая внимание, я просочился в коридор, а затем в кабинет отца, где лежала аптечка. Развалив по столу всю медицинскую снасть, я потянулся за перекисью водорода, как позади раздался знакомый прокуренный голос:
– Красавец.
Я резко повернулся назад, на что тело отозвалось режущей болью. Передо мной стоял отец, изучая меня обеспокоенным взглядом.
– В трамвпункт, – Схватив со стола ключи от машины, скороговоркой произнёс отец. – Быстро, решительно. Идти можешь?
– Могу…– с непривычки прохрипел я. Пошатываясь, я положил руку на лоб. – Только маме не говори.
– Само собой, – Сорвалось с его губ.
***
– Ну, а дальше ты уже знаешь, – Из меня вырвался усталый вздох.
Отец промолчал, сурово глядя прямо перед собой. По мере рассказа он мрачнел всё больше, под конец став темнее грозовой тучи.
В таком же молчании мы ехали домой, получив на руки документы о снятых побоях. И даже когда мы зашли домой, он не проронил ни слова.
Сняв ботинки, он вышел в предбанник, откуда принёс стремянку. Затем долго и упорно что-то искал на заваленных антресолях. Мне велел далеко не уходить, а потому я терпеливо ждал.
– А знаешь, в чём-то эта твоя Стася была права, – задумчиво протянул отец, копаясь в хламе.
– В чём же?
Его лицо просветлело. Потянув руку на себя, он достал из-под завала блеснувшую лакированной поверхностью старую биту, протянув её мне.
– Долг платежом красен.
3.
Крепче укутываясь в модное драповое пальто, Стася шла, разглядывая светящиеся витрины. Она никуда не спешила – в огромной, роскошной квартире на Нагорной её никто не ждал.
Рядом с ней, болтая о том-о-сём, шла её соратница по секции Балабанова, но Стася будто бы шла одна, совершенно не следя за ходом мысли своей собеседницы.
«Торопятся, спешат к своим родным и близким, – глядя на снующий, торопящийся народ, думала Стася. – С работы, на которой пашут как кони, но домой. А мне не нужно работать со своей серебряной ложкой во рту. Да вот только ложка давно в горле, и от неё я задыхаюсь…»
Каштановолосая девушка искренне, всей своей восемнадцатилетней душой ненавидела такие вечера – в эти часы пробуждались те чувства, которые так старательно Стася забивала секцией, чтением или гульбой. То острое чувство одиночества, что раз за разом набухало в ней, когда она переступала порог пустой, богато отделанной квартиры в сталинском особняке.
И вот сейчас, хмуро глядя перед собой, она смотрела на обеспокоено гудящий и живущий своей жизнью город, с завистью заглядывалась в лица, понимая, что одна тут только она.
«Вот бараны! Рвут свои жилы из-за денег и роскоши, квартир и машин, а разве в этом барахле счастье?! – мелькнула в голове раздосадованная, злая мысль. – У меня есть всё это, но я себя счастливой не ощущаю. С радостью бы променяла огромную квартиру и всё деньги на маленькую однушку, где точно бы никогда не была одинока. Где меня бы каждый вечер ждали…»
– Ну ладно, моя остановка! – весело хихикнула конопатая Балабанова, тряхнув конским хвостом. – Стась, ну ты чего как прокисшая сметана?
– Я задумалась.
– Хмуриться тебе совсем не к лицу! – переминаясь с ноги на ногу, заключила Балабанова. – Слушай, а может ко мне зайдешь? У меня мама сегодня обещала что-нибудь вкусненького приготовить.
– Меня дома уже заждались, – машинально солгала Стася. – Но спасибо. Как-нибудь в другой раз.
– Ну, тогда до вторника! – чмокнув Стасю в щёку, Балабанова быстро скрылась в омуте двора.
Холодало. Осень быстро сдавала позиции, и вот по московским улицам уже дуют холодные, пронизывающие до костей ветра, гонящие остатки пёстрой листвы и морозную позёмку. Парк уже давно обнесло, и неприглядно было бродить между голыми остовами деревьев.
Перейдя трамвайные пути, Стася вошла во двор. Запищал домофон – дверь, заскрипев, открылась. Как обычно на вошедшую девушку сразу опустился суровый взгляд из-под редких бровей – иногда Стасе казалось, что и вслед покойникам, выносимым из подъезда, консьержка будет смотреть так же сурово и беспощадно.
Как всегда, ход девушки замедлялся возле двери. Затем рука с явным нежеланием ползла в карман, за ключами.
В квартире, вопреки ожиданию, кто-то был – из гостиной доносилось шуршание. Раздевшись, Стася чуть не столкнулось в дверях с матерью – та была в напряженном, беспокойном возбуждении, в каком обычно прибывают опаздывающие люди.
– О, привет, Стасик! – Дежурно улыбнувшись, приветствовала мама. – А я тут свой кошелек куда-то подевала… Не видела, случаем?
«Опять развлекаться едет, – окинув маму оценивающе, Стася уловила резкий аромат духов. – Сегодня с подругами…».
По аромату духов, одежды и настроению матери Стася могла с точностью определить, куда и зачем сегодня она едет – выпивать со своими многочисленным подругами, или развлекаться на какую-нибудь дачу в Подмосковье с любовником или без.
«Вот живёт человек. Не заморачивается, кутит и радуется тому кайфу, который ловит…»
– На кухонном столе, кажется, – увернувшись от дежурного поцелуя в щеку, отмахнулась Стася, проходя в комнату. Внутри стоял страшный бардак – всё было перерыто и разбросано.
– Да? – Голос женщины слышался уже с кухни. – И вправду! Стасик, ты супер!
Ничего не ответив, каштановолосая девушка присела на корточки перед разбросанным содержимым незнакомого ящика, выпавшего, судя по всему, с верхней полки шкафа.
«Странно, но иногда я её и за мать-то не считаю, – задумчиво разглядывая нутро ящика, подумала Стася. – Может быть поэтому мне так безразличны редкие, но меткие измены, как и её жизнь? Может быть».
– А ты чего так рано? У тебя разве не должно быть тренировки? – прихорашиваясь перед зеркалом, мама шарила по столику в поисках помады.
Стася усмехнулась: достаточно было просто взглянуть на суетливо собирающуюся родительницу, чтобы понять – этот вопрос интересует её не сильнее, чем описание эксплуатации презерватива. Сейчас другие, более увлекательные мысли о предстоящей встрече с подругами в каком-нибудь ресторане на Тверской9 занимали её голову.
– Сегодня тренер решил распустить нас по домам в честь праздника, – Первое, что пришло в голову, сорвалось с языка Стаси.
– Да? А что сегодня за праздник? – Мама, наконец-то, нащупала помаду.
– День республики Никарагуа.
– А, ну тогда ладно. – Подхватив сумочку и ключи от машины, мама быстро подлетела к Стасе, ещё раз поцеловав её в щеку. На сей раз застывшая девушка на это никак не отреагировала. – Давай, береги себя. Уборщица придёт через полчаса – не забудь открыть ей дверь!
По коридорному паркету застучали шпильки маминых лабутенов, хлопнула дверь, и квартира вернулась к привычному состоянию – тишине. За окном кипела-бесновалась вечерняя Москва, слышен был гул машин с Варшавки10, квартира же, как и сама Стася была словно отделена от мира незримой стеной.
«Иногда мне кажется, что если кто и хотел моего появления на свет, то это был папа, – Вздохнув, Стася вновь вернулась к развороченной коробке, – Мать меня как аксессуар держала. И относилась также, и сейчас относится. Лучше бы собаку завели, ей-богу».
Уборкой в квартире и готовкой еды занималась пожилая, похожая на высохшую осину старуха с непроницаемым лицом – по разговорчивости она не уступала каменному истукану. И что характерно – Стася её недолюбливала, хотя ей, судя по всему, это было безразлично. Гувернантки на постоянной основе в семье не было.
Но не в ранние годы Стаси. Отец подходил к выбору гувернантки со всей практической сметкой и аккуратной дотошностью, которой его наделила природа – смотрел рекомендательные письма и опыт работы, желая для своей дочки самого лучшего. Ради этого он и пахал сутками, не вылезая из своего предприятия, желая обеспечить свою «принцессу» и любимую когда-то жену – бедную студентку из провинции – самым лучшим. Но, как это часто бывает, благими намерениями мостится дорога совсем не туда, куда предполагаешь…
– Вы ударили мою дочь, – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение – голос сидящего за столом отца был полон пронзительной угрозы. В то утро, услышав о произошедшем, он был необычайно зол.
– Ваша дочь жестоко мучила кошку, я не могла пройти мимо – напомню, именно для присмотра за вашим ребенком меня и нанимали. И нет, я её не била.
– Я нанимал вас смотреть не за кошкой, а за своей дочерью! – С перекошенным от гнева лицом, произнёс мужчина. – И ей я доверяю больше, чем вам!
– Подумаешь – кошка! Она ещё ничего не понимающий ребёнок, ей играться хочется, растущий, любознательный организм, а вы – «мучила»! – подлила масла в огонь мама, склонив изящную головку с мудреной шевелюрой набок. – Милый, так она ещё и про своего бога нашей девочке мозги пудрила.
– Ну, это уже совсем не в какие ворота! – Извлеченный из стола договор был тут же порван на мелкие кусочки. – Я ещё устрою тебе хорошую жизнь, богомолка!
Стасю не впустили в кабинет – она стояла за дверью, подглядывая в щель. Но ей определенно нравилось, как папа указывает место этой надоедливой тётке, которая лезла к ней со своей дурацкими нравоучениями.
– Доверяйте, конечно же, кто вам мешает? – По лбу гувернантки – немолодой уже женщины с добрыми глазами, пролегла скорбная черта. Стоящая за дверью Стася не видела её лица, но слышала голос, полный печали и предостережения. – Жалко мне вас – всё бегаете, как белка в колесе, за деньгами гонитесь, которыми же от своей дочери и жены откупаетесь. А девочку вашу мне ещё больше жаль – она имеет всё, кроме родительской любви и внимания, – Жутью повеяло от этих слов, сказанных таким спокойным, будничным тоном. – И, если так будет дальше, из вашего ненаглядного чада вырастет кровожадный монстр. И вы, дорогие родители, первые на распыл и пойдете…
Пронзительная трель домофона вывела каштановолосую девушку из омута воспоминаний. Встав, Стася неспешно прошла в прихожую, открывая дверь уборщице.
Та, не глядя на Стасю, разделась и с ходу принялась за уборку – ни удивления, ни ворчания по поводу творившегося в комнатах беспорядка от неё не послышалось. Впрочем, как и всегда. Пожав плечами, девушка, заварив себе чаю, вернулась в комнату.
– Оставь этот ящик, – повелительно обратилась к уборщице Стася. Та, всё так же молча, обошла перевернутую коробку стороной, принявшись собирать раскиданную по столику косметику.