Уля Верховская
Три крайности
Клац
Своих жильцов Дом делил на два типа: мягкие и твёрдые. Предпочитал первых: они обычно были тише и спокойнее.
Сначала в нëм жила одна парочка, как раз из мягких. Толстые и пушистые. У них были большие блестящие глаза и разные уши: у одного длинные и узкие, у другого – маленькие и круглые. Жильцы из них были сносные: двигались немного, целыми днями тихо переговаривались между собой, и только. Спать не мешали. Дом не прислушивался к их разговорам. Такими глупостями он не интересовался.
Сказка продлилась недолго: квартирантов почему-то выселили. Впрочем, он не особенно расстраивался. До тех пор, пока четверо новых жильцов не въехало.
Эти были из твёрдых. Самый противный тип. Тонкие, негнущиеся, с длинными мочалками на головах, они больно кололи своими острыми конечностями его стены и мебель. Хуже того, несносная компания вскоре освоилась и начала шуметь. То дискотеку закатят, то ссориться начнут, а то вообще смеяться. И какие противные и писклявые у них были голоса! Дом ненавидел смех.
Твёрдые долго испытывали его терпение. И однажды он не выдержал. Что ж, они сами переступили черту, значит, и виноваты.
В один прекрасный день Дом захлопнул все свои двери, и началась бойня. Целым не выбрался никто.
Клац. У кого-то обламывались длинные острые конечности, у других отрывались и катились по полу пустые пластиковые головы. В любом случае, жильцов не стало.
А Дом вскоре перенесли на чердак. Там он должен был обрести долгожданный покой и одиночество. Не тут-то было! Завелись новые квартиранты, доселе не известные: полутвёрдые. Маленькие, серенькие, со злобными горящими глазками. Внутри мягкого тельца прятались жёсткие кости. Жёсткие, но хрупкие.
Вели они себя неподобающе: грызли старинную мебель, рвали бумажные обои, гадили где попало. Но недолго им пришлось испытывать терпение Дома. Тоже сами напросились.
Клац.
Последняя кукла
По утрам я встаю раньше него и иду на кухню готовить завтрак. Кофе со сливками и корицей, хрупкие кружевные блинчики, будто бы впитавшие всю прелесть нежного новорожденного солнца. Это утро хочется пить, как пряный шоколад, медленно потягивая из фарфоровой чашечки с синим цветком, доставшейся в наследство от бабушки.
Сегодня ровно год, как мы вместе. С ума сойти, целый год прошёл! И как замечательно, что все мы собрались в большом доме моих родителей, как же чудесно, что никто из них никогда не покинет этого дома!
Он не любит кофе. Блинов он тоже не ест и всегда молчит, глядя на меня грустными блестящими глазами. Но это совсем не важно, не в словах дело, а в моём доме всегда стоит тишина, нарушаемая тихим шорохом ватных ног по полу.
Я заканчиваю завтрак, бросаю посуду в раковину – бабушка потом помоет – и сажусь за работу. Он ещë спит. В последнее время он почти всë время спит.
В мастерской пахнет влажной тканью и полынью. У каждой куклы свой особый, неповторимый аромат. Я думаю, что именно в запахе и живёт душа. И по запаху мне проще их различать, когда я слышу шаги сзади. Для своей последней работы я выбрала полынь. Мой любимый запах – так пахнет сила. Я вшиваю растение внутрь куклы, использую стебли вместо нити. И волосы, волосы, разумеется, тоже.
Первую свою куклу я сшила, когда мне исполнилось три. То была простая тряпичная игрушка, сделанная из моего старенького платья. Чтобы она была похожа на настоящего человека, я срезала прядь волос у соседки Агнесс и пришила еë своей кукле на голову. Получилось похоже.
В тот же день Агнесс тяжело заболела. Она каталась по полу, извиваясь, словно маленькая юркая змейка, и кричала, что всë еë тело колет иголками. К вечеру она умерла, и тогда я поняла, что еë душа поселилась в моей кукле. Она не умела разговаривать, зато неплохо ходила по комнате и выполняла нехитрые поручения: заправить за меня кровать, протереть пыль, заштопать платье. Через год Агнесс пропала, я так и не узнала, куда она подевалась.
Много создавала таких живых игрушек. Мне нравилось, что они беспрекословно слушались меня. Все односельчане считали меня ведьмой, ребята в школе постоянно устраивали всякие гадости. Я и их превращала в кукол. Жаль только, что больше года их души не задерживались в тряпичном теле!
Но я нашла выход: запах. Запах мешает духу покинуть куклу. К тому времени меня уже выгнали из дома, им не понравилось, что я сделала куклу из двоюродного братика Джорджа. Но ведь он всë равно умер бы от тифа, а я спасла ему жизнь! Он был почти как живой, ходил по коридорам, играл в своих солдатиков. Меня вышвырнули из дома вместе со всеми куклами, а мне было лишь пятнадцать! Хорошо, что я заранее припасла по клочку волос каждого из них!
Я устроилась в лавку игрушек. Целыми днями я шила кукол на продажу, а по ночам воплощала в жизнь свою заветную мечту: создать большой и уютный дом, где я в любви и заботе жила бы со своей семьёй.
Шесть лет мне понадобилось, чтобы создашь шесть огромных кукол в человеческий рост. Они были как две капли воды похожи на моих близких: мама, папа, бабушка, тётя Розали, брат Альмек, сестра Сьюзи. Я вложила всю свою любовь в эту работу, и моя мечта исполнилась: я снова оказалась в родном доме, была прощена и любима. Наконец-то, это они во всём слушались меня, а не я их!
А потом я решила забрать себе ещë одну душу. Его звали Майк, он был необычайно красив, я каждый день видела, как он проходит мимо нашей лавки. Я сделала и из него куклу, это было нетрудно. Сшила любимого из нитей и лоскутков.
Но чего-то мне всë равно не хватало. Поразмыслив, я поняла, что они не могут по-настоящему любить меня, пока я не стану, как они. И я снова принялась за работу. Моя последняя кукла с запахом полыни. Моë лучшее творение.
Я сидела за столом и делала последние стежки. Рождалась новая смерть.
Я услышала шаркающие шаги, но не смогла понять, чей это запах. Здесь собрались все. Я не успела оглянуться, мягкие тряпичные ладони прижали меня к стулу, зажали рот, обхватили шею. Комната поплыла куда-то в пустоту. Я так и не успела закончить своё последнее творение.
Лестат-волк
Лестат весел: ест кровь, как волк. Стар, как сор веков. Ловок, как стрела, как кость ветра.
* * *
Стелет роса, веет ветер, треск костров. Воет волк. Трое волков.
Лестат роет ров. Лестат весь стал как волк. То отлов, отрава волка, лекарство села.
Ловко колет волка. Воет волк.
* * *
Карта Таро. Валет креста. Строка Рока.
– Сколько?
– Лето.
– Только?
– Только.
– Как?
– Кол в тело.
– Стерва!
Текла кровь, колок волос, влево кос рот, сера кость.
* * *
Вот лето. Ветер, треск костров. Тоска, вера в Рок. Веселье века.
Тот, как волк. Кол в тело. Лестат осел.
Сто лет, а Рок остр!
Воет ветер, воет волк.
P. S. Текст создан с использованием только девяти букв.
Контраст
Квартирка №13
В коммунальной квартире №13 одного из домов по улице Шелковой, находящейся в городе Смурнянске, было всего семь комнат и восемнадцать жильцов: бабушка Таюшка, дедка Валерка, девочка Верочка, Аркаша Поташев, мама Оксана, тëтка Светлана, мальчик Богданчик, папа Борис, пёс Кипарис, Виктор Иваныч, Генрих Степаныч, Люба Седая, Женька Рябая, Зойка, Серёжка, Надька, Алёшка и крошка Антошка.
Жили они хорошо. Дети росли, много кричали и смеялись, потому что расти им, видимо, было тяжело и весело одновременно. Соседки ссорились и мирились, хлопотали по хозяйству и сплетничали. Соседи смотрели футбол, играли в шахматы и обсуждали важные мировые проблемы. В общем, квартира была дружная, как будто спокойная и вполне счастливая.
Жизнь на Шелковой благополучно шла своим чередом, пока не наступило первое марта. В тот день девочка Верочка выдавала замуж резинового пупса за красивую синюю машинку без заднего колеса. Пышная брачная церемония проходила прямо на полу посреди коридора. Единственным свидетелем этого грандиозного события был пёс Кипарис. Но он, глупенький, не понимал всей значимости происходящего, посему постоянно вмешивался, вилял хвостом и поскуливал.
Верочка же так была увлечена свадьбой, что не сразу заметила, как прямо перед ней возникли две тонкие палки, обутые в бордовые туфли с острыми носами. Совершенно случайно наткнувшись на них, девочка с минуту изумлённо таращилась на это неожиданное зрелище, а потом медленно подняла глаза. Оказалось, что на тощие палки водружено не менее тощее туловище, облачённое в угловатое белое платье с задорным бантиком в декольте. Над платьем также была прикреплена тонкая улыбка с четырьмя золотыми зубами, а за ними следовали тёмные колючие глаза и разбегающиеся в противоположные направления светлые локоны.
Женщина – а это несомненно была женщина – держала в одной руке горшок с пожухлым цветком, а в другой – толстую рыжую кошку с равнодушно-ленивым взглядом. Верочка некоторое время ритмично моргала в изумлении. Незнакомка тем временем беззастенчиво выступала во все стороны острыми коленями-кудрями-локтями-ногтями.
– Ой! – наконец начала беседу девочка.
Угловатая приблизила к ней длинный подбородок.
– Доброе утро, сударыня, – протянула она. – Меня зовут Эльжбета Вальдемаровна. А тебя?
– Верочка, – смущённо ответила девочка.
– Верочка! – умилилась женщина. – А где же твоя мамочка?
Мамочка тем временем уже вынырнула из кухни с половником наперевес. И остальные обитатели коммуналки, гонимые любопытством, выбрались из своих комнат. Дома в это время были почти все, так как стояло воскресенье.
– Здравствуйте, здравствуйте, – поприветствовала незнакомка молчаливую толпу. – Я ваша новая соседка, Эльжбета Вальдемаровна Рыпун. А это, – она указала на внезапно выросшую у неё за спиной тёмную гору, – мой супруг Вениамин Павлович Рыпун.
Гора выдвинулась вперёд и оказалась всего лишь мужчиной, нагруженным сразу четырьмя чемоданами, плетёной корзинкой и, кажется, граммофоном.
– Добрый день, господа, – неожиданно высоким голосом произнёс Рыпун. – Приятно познакомиться!
Все тут же кинулись приветствовать новых жильцов, хватать их за чемоданы и навязывать свою помощь. Рыжая кошка спрыгнула с рук хозяйки и важно прошествовала по тёплому полу. Кипарис предупреждающе зарычал, но кошке достаточно было лишь шикнуть в сторону пса, чтобы тот сразу понял, кто теперь в доме главный. Вот так семейство Рыпунов появилось в коммунальной квартире номер тринадцать.
* * *
Сначала новых соседей приняли вполне благодушно. Людьми они казались весьма приличными, даже интеллигентными.
Вениамин Павлович был учителем физики в средней школе номер десять. Он постоянно носил один и тот же широкий вязаный жилет и жёсткие скрипучие ботинки. Не отличаясь ростом и полнотой фигуры, он, однако, ухитрялся занимать в любом помещении неприлично много места. Способствовали этому, надо полагать, топорщащиеся во все стороны усы, огромные уши, крючковатый нос, солидное брюшко, выступающие вперёд надбровные дуги и мощный подбородок. К тому же, учитель постоянно источал едкий аромат парфюма «Василёк», которым вскоре пропахла вся квартира.
Поднимались Рыпуны очень рано, раньше всех в коммунальной квартире. Опережал их разве что бледный студент-медик Аркаша Поташев из первой комнаты, который, казалось, не спал совсем, о чëм свидетельствовал его совершенно заморенный вид.
Вениамин Павлович вставал в пять утра и начинал проверять работы своих учеников. Проверял он их ежедневно и с явным интересом, производя удивительно много для такой тихой деятельности шума. Он шелестел страницами, хрустел пальцами, хлопал какими-то книгами, каждые пять минут громко сморкался и время от времени разражался диким хохотом. По слухам, в средней школе номер десять его ненавидели абсолютно все ученики. Слухи эти принесли близняшки Зойка и Серёжка, которым не посчастливилось обучаться в классе Рыпуна.
Эльжбета Вальдемаровна тем временем принималась за готовку. Готовила она целыми днями, занимая собой и своей посудой почти всю площадь маленькой кухоньки. Она непрерывно стучала сковородками и кастрюлями, роняла какие-то ложки-поварёшки и постоянно что-то жгла. Горело и убегало у неё буквально всë. Запах гари не выветривался из квартиры. Тем удивительнее казалась та настойчивость, с которой горе-повариха повторяла и повторяла свои безуспешные попытки освоить кулинарное искусство.
Но ещё более страшным оказалось то, что готовить Эльжбета Вальдемаровна могла только под музыку. Поэтому ровно с пяти утра и до восьми вечера старенький граммофон, не замолкая, крутил пластинки известного певца Дятлова. Другой музыки женщина не признавала.
В скором времени домохозяйки начали замечать, что у них стали пропадать вещи. Сначала продукты из холодильника, потом консервы из подвала, а затем и до кухонной утвари дело дошло! Все подозревали госпожу Рыпун, но выпытать у неё признание не получалось. Ни намёки, ни расспросы, ни угрозы не помогали.
Причиной недовольства жильцов стала также рыжая кошка Лёлька. Несмотря на свою полноту, она оказалась существом на редкость неспокойным и пакостным. Целыми днями она носилась по квартире, сбрасывая попадавшиеся на еë пути вещи, подъедая цветы, оставляя везде клочки рыжей шерсти. Лëлька ухитрялась пролезть в любую щель, рвала одежду, распускала вязанье, подбрасывала дохлых мышей в кровати, пугала детей, кусала за ноги. А по ночам истошно орала и царапала двери. Казалось, нет предела еë изобретательности по части всяких гадостей.
Скоро уже не только студент из первой комнаты выглядел так, будто не спал целую вечность. Жители квартиры №13 становились мрачнее и злее с каждым днём. Больше не было тёплой и дружной атмосферы, хождений в гости, угощений пирогами. И, вообще, покоя больше не было. Рыпунов втайне ненавидели все. Но они этого как будто совсем не замечали. Семейство только веселело и расцветало с каждым днём. Даже их пожухлый цветок теперь выглядел пышным и лохматым кустом.
* * *
Кошка Лëлька бесшумно кралась по коридору. Где-то в хозяйской спальне громко храпел Вениамин Павлович. Но кошка не обращала на него никакого внимания. Сегодня Лëлька шла убивать.
* * *
Бабушка Таюшка дёрнулась и мгновенно проснулась. Что-то было не так. Сквозь ширму проникал мягкий свет настольной лампы. Это Аркаша снова сидит над учебниками допоздна. Провалил экзамены в престижный московский университет, вот и пришлось в провинцию переезжать и в коммуналке с бабкой ютиться. «Совсем себя парнишка не жалеет, бледный какой стал от этой учёбы! Ещë соседи новые бессовестные, вечно шумят, спать мешают!» Но что же всë-таки еë разбудило?
Таисия Ивановна поднялась с кровати, накинула старый халат на худые плечи и отодвинула ширму. Ей сразу же бросилась в глаза приоткрытая дверь в общий коридор. Бабушка нахмурилась и посмотрела в сторону письменного стола.
Аркаша сидел, опустив голову на руки. Из опрокинутой кружки тоненькой струйкой вытекал на пол недопитый чай. А над ним склонялась какая-то полная женщина с длинными рыжими волосами.
Таисия громко охнула. Незнакомка быстро обернулась, обнажив мелкие острые зубы, и зашипела по-звериному. Губы и подбородок гостьи были запачканы кровью. Мгновение – женщина обернулась рыжей кошкой, в два прыжка преодолела расстояние до двери и выскочила вон. Старушка схватилась за сердце и медленно осела на пол.
* * *
– Сколько можно, Елена, объясни мне! Сколько раз ещë это будет повторяться? – бушевал Вениамин Павлович, яростно давя на газ.
– Веня, за дорогой, за дорогой следи! – поминутно взвизгивала Эльжбета Вальдемаровна, сидевшая на заднем сидении. – Лëленька, не плачь, пожалуйста! Это плохо действует на мои нервы.
Рядом с ней сидела полная рыжая девушка и ревела во весь голос.
– Заткнись, Лена! – прикрикнул глава семейства. – Я больше не потерплю твоих выходок! Всë! Моë терпение лопнуло!
– Вениамин…
– Молчать! Бэта, но посуди сама, – продолжил он чуть мягче, – каждый раз повторяется одна и та же история. Мы находим дом, даём ей сколько угодно отрицательной человеческой энергии и почти полную свободу, а она вместо слов благодарности приносит нам очередного полумёртвого студента, ну что ты будешь делать! Хорошо, в этот раз мне удалось всë уладить. Парень и его бабка ничего не вспомнят.
– Я больше не буду-у-у! – подвывала Лëлька. – Я не удержалась! Я всë поняла, только не отдавайте меня в прию-у-ут!
– Ну уж нет, Елена Евграфовна, такой урок пойдёт вам на пользу!
– Веня, – умоляюще начала Эльжбета, – она ведь сирота!
– Исключено, пусть посидит с месяцок в кошачьем приюте, лишним не будет! – отрезал Вениамин Павлович. – Мы уже больше полувека пытаемся отучить еë от человеческой крови, а всë без толку! Пора бы уже принять какие-то решительные меры, слишком мы еë избаловали! Никаких но, Бета! Твоя племянница должна наконец поумнеть и понять: энергетический вампиризм – единственная доступная для нас форма существования этом в веке!
Старая машинка навсегда увозила семейство Рыпунов с Шелковой улицы, подальше от коммунальной квартиры номер тринадцать, где в этот день чудесным образом восстановилось былое счастье и спокойствие.
Великая оргия, благословлённая богами
Отец Фенпролиз Фенпро всегда крайне болезненно переживал поражения. Он очень не любил проигрывать и со временем выработал собственную тактику, позволявшую ему максимально сократить количество фиаско в своей жизни. Работала она безупречно.
Вот и теперь, когда некий малоприятный хмырь посмел обчистить служителя храма великого Аулона практически до гола, Фенпролиз привычным жестом властной руки послал того на пытки, за которыми должна была последовать мучительная смерть. Ибо нечего тебе, неразумный, вставать на пути у грозного Аулона и его не менее сурового последователя. Думать надо было, прежде чем брать в руки предательские карты и так бесстрашно разбрасываться козырями. Поддался бы разок-другой – ничего страшного бы не случилось, а теперь… что тут поделаешь, сам же виноват! Никаких мук совести отец Фенпро не испытывал, ибо полагал, что все его деяния угодны великому Аулону, иначе и быть не может.
Фенпро представлял второе лицо в Дамббурге – лицо, а также весьма внушительную фигуру, перечить которой мало кто смел. Власть его была практически безгранична, никакая вшивая скотина не могла и слова ему поперёк сказать, пока не появилась та женщина. И вот уж она наговорила столько слов поперёк отцу Фенпролизу, что он сначала опешил, потом озверел, а после был вынужден смириться и установить с новой жительницей города что-то вроде хрупкого перемирия. Отец быстро сообразил, что только так он может сохранить остатки своей былой власти, ведь в открытой борьбе его соперница, без сомнения, одержала бы победу.
Женщину звали Мэрун, и она была счастливой представительницей той же благородной профессии, что и отец Фенпро, хотя сам служитель Аулона так не считал. За какие-то пару недель Мэрун исхитрилась не только с нуля создать целую религию, поклоняющуюся некой богине Еринде, но и записала в свои прихожане большую часть города. Возмущению Фенпролиза не было предела. Неизвестная Еринда оказалась воплощением всего, что пытался искоренить священнослужитель в жителях Дамббурга. Она не запрещала своим последователям ровным счётом ничего, наоборот, богине было угодно, чтобы люди радовались жизни и наслаждались ею, а это, как известно, не допускалось ни одной религией из известных отцу Фенпро. Но в рядах простого населения Еринда снискала бешеную популярность.
Порок насаждался стремительными темпами. Богиня была большой любительницей всевозможных плотских утех, посему её храм представлял собой нечто среднее между хорошим трактиром и борделем. По обоюдному желанию красивые жрицы и жрецы Еринды готовы были вступить в половую связь с прихожанами, уверяя, что тем самым они восславляют свою развратную богиню. Целыми днями горели священные костры, на которых готовились роскошные яства, а после подавались на алтарь, где ими могли насладиться все желающие. Мраморные фонтаны извергали из своих недр потоки дорогих вин, музыканты играли задорные мотивы, служители Еринды ублажали её последователей – и всё это бесчинство творилось якобы во славу никому доселе не известного божества. Такая религия пришлась весьма по вкусу жителям Дамббурга.
И посреди этой оргии царила Мэрун. В вышитом золотыми перьями плаще, надетом поверх простого белого платья, с ног до головы увешанная драгоценностями, Верховная Жрица парила среди гостей, улыбалась, шутила, заговаривала с каждым, давала советы, подбадривала, успокаивала. К ней приходили несчастливые супруги, чтобы испросить совета в любовных утехах, мужчины, мучимые половым бессилием, женщины, неспособные зачать, и всем она охотно помогала и, что удивительно, никогда не брала денег. Люди сами приносили пожертвования для храма в благодарность.
Разбиралась Мэрун и с другими вопросами: целыми днями у дверей дома Еринды толпились нищие, больные и просто несчастные – жрице подвластно было решить любые проблемы. И исцеляла она лучше всяких докторов, и снимала боль у рожениц, и любую душевную болезнь могла вылечить за пару дней. И на всё хватало ей сил – никогда Мэрун не видели без её извечной лукавой улыбки, скошенной на бок.
Город расцвёл, город задышал. Еринда учила простому: радости жизни составляют счастье, а если человек счастлив, то не будет творить зла. И даже отец Фенпролиз не мог, к своей досаде, не отметить, что богиня была по-своему права: люди стали куда более благодушными и покладистыми, чем раньше. Все, кроме его прихожан.
Но карала Мэрун также решительно и мастерски, как и помогала. Был целый список вещей, которые Еринда не прощала. За любое насилие (особенно в сторону женщины или ребёнка), грубость ближнему своему или неуважение к великой богине, жрица могла наслать половое бессилие на долгий срок, поганую болезнь или – и это было самым страшным – полную неспособность получать удовольствие от чего-либо, будь то вкусный обед, доброе вино или плотская любовь. Мэрун всегда узнавала, если где-то вершился один из перечисленных грехов, даже если вершился он за закрытыми дверьми и ставнями, и тогда нарушителя ждало страшное наказание.
При отце Фенпро в городе царили страх и жёсткая дисциплина. С приходом культа Еринды всё это ушло в прошлое. Наступили времена веселья и свободы, наслаждения и искусства. И это не могло не раздражать грозного Аулона и его верного служителя. Оба негодовали, оба замышляли месть, которая когда-нибудь должна была непременно осуществиться. Но пока Фенпролиз остерегался вступать в прямой конфликт с Мэрун и её богиней: уж слишком большую власть имели они над мыслями и деяниями горожан, слишком многочисленной поддержкой обладали.
И потому священнослужитель был огорошен, когда верный слуга Дуа принёс ему грозную весть:
– К-хм, отец Фенпро, разрешите вас побеспокоить? – он неуверенно топтался в дверях.
– Ну что там? – отец намыливал внушительных размеров живот, сидя в фарфоровой ванне, по пояс погружённый в пахнущую жасмином и розами воду. – Неужели так срочно?
– Боюсь, что так, господин.
– Выкладывай.
– Это насчёт того человека, которого вы нынче отправили к палачу.
– А что с ним? Умер во время пыток? Ну так и скиньте тело в канал, в первый раз что ли?
– Нет, господин, он не умер, хвала великому Аулону!
– Что ты сказал, негодник? Как смеешь ты поминать имя нашего покровителя всуе?
– Я лишь хотел сказать, что на теле того господина мы обнаружили знак Еринды.
Рука с губкой замерла в воздухе.
– Повтори, что ты сказал, – хрипло произнёс Фенпро.
– Да, знак Еринды, господин. Прямо на спине.
– И когда вы это обнаружили? – опасаясь услышать ответ, спросил отец.
– После раскалённых щипцов, дыбы и вырывания ногтей, господин, – почти прошептал Дуа. Фенпролиз застонал, откинулся на спину и спросил вяло:
– И вы только тогда додумались его раздеть?
– Нет, господин, намного раньше, но мы не видели его спину.
– И в каком же он состоянии сейчас? – без особой надежды поинтересовался Фенпро.
– Пограничном, – уклончиво пробормотал верный слуга.
– Соберите его, как сможете, вымойте, накормите и отправьте к той женщине. – Он помолчал. – И передайте, что я зайду к ней чуть позже.
Слуга выждал с полминуты и, удостоверившись, что иных приказаний не будет, поклонился и вышел, а отец Фенпро остался лежать в ванной и мрачно созерцать потолок. Всё это было очень нехорошо, всё это пахло конфликтом, из которого он вряд ли сможет выйти победителем. Знак Еринды означал, что тот неприятный хмырь был одним из мужей великой богини, то есть неприкасаемым. И то, как к нему прикоснулись в гостях у Фенпролиза, явно не должно было понравиться Мэрун.
Мужья составляли особую касту в Дамббурге, высшую касту. К ним относилась семёрка жрецов, особенно отмеченных Ериндой, ибо в них жили частички духа её любимого некогда супруга. Каждый из семи носил определённую метку в виде соколиного глаза, обозначавшую его особенное положение. Эти жрецы считались мужьями Еринды, а брак свой закрепляли через Мэрун, которая и шагу не ступала без того, чтобы один из благоверных не сопровождал её повсюду. Мужья тоже обладали толикой тех удивительных сил, которые даны были Верховной Жрице, но не имели её власти, потому и представляли собой что-то вроде ручных собачек Мэрун. За нанесение вреда любому из них богиня обещала виновному муки, страшнее которых и вообразить даже нельзя. И отец Фенпро охотно ей верил, потому и знал каждого из супругов Еринды в лицо, чтобы случайно не перепутать. А этот, по-видимому, был новеньким, восьмым, совсем свежим. Кто бы мог предположить!
Полный мрачных раздумий, священнослужитель выбрался из ванны, облачился в свои белоснежные одежды, повесил на грудь массивный золотой меч – религиозный знак Аулона – и нехотя поплёлся к Мэрун. На душе было паршиво.
Жрица приняла его в личных покоях. Она элегантно расположилась на шёлковых подушках, в одной руке держа кубок вина, другой поглаживая голову ручного сокола – священного животного в культе Еринды. Насмешливая полуулыбка привычно кривила её губы, взгляд был необычно задумчив.
– Присаживайтесь, отец Фенпро. – Она жестом указала ему на большую бархатную подушку, на которою тот кряхтя уселся. – Вы поступили очень нехорошо, отец, я даже слегка разочарована. Я была лучшего мнения о вас и вашем боге.
– Уверяю вас, сударыня, здесь имело место чистой воды недоразумение! – принялся увещевать он. – Если бы я хоть на секунду мог предположить, что этот негодник – ваш муж, я бы никогда…
– Не мой муж, а Еринды, – мягко поправила Мэрун. – А что было бы тогда? Мужа Еринды вы бы отпустили с миром, а любого другого отправили на пытки, на казнь?
Фенпролиз растерянно замолчал. Он не знал, что тут можно было ответить.
– Нет, отец, я слишком долго терпела ваши выходки из уважения к вашему богу. Чужая религия для меня так же так же священна, как и моя, но я больше не намерена это выносить. Вы перешли черту. Вы годами расточали свой яд по этому городу, годами творили самое страшное, самое непоправимое зло. Я едва спасла Дамббург из ваших лап, и вы, сдаётся мне, попросту боялись выступить против меня в открытую, хоть вам очень хотелось. Вы трусливый жалкий человек, но и у вас есть своя правда, своя вера. Мне глубоко неприятен Аулон как личность, но я уважала веру людей в него. Теперь же вы нанесли оскорбление лично мне, лично моей богине, и этого я терпеть не стану. Убирайтесь из этого города, уходите навсегда. Вы умный человек, вы знаете, что я могу сделать, хотя и не хочу, так давайте же решим всё это мирно!
Она отхлебнула из кубка и протянула собеседнику остатки. Отец Фенпро сначала побледнел, потом побагровел и произнёс свистящим шёпотом:
– Так вы, значит, меня выгоняете, выгоняете моего бога из этого города? – Он не принял из её рук напитка. Мэрун пожала полными плечами.
– Вы здесь больше не нужны, город не нуждается ни в вас, ни в вашем боге. Больше нет. Но, сдаётся мне, вам больно терять свою власть? – Отец ничего не ответил, и она продолжила: – У меня к вам есть предложение: становитесь моим жрецом. Кто знает, возможно, однажды Еринда примет вас в свои мужья, и тогда вы сможете вернуть себе былые почёт и уважение. Что скажете, а?
* * *
Мэрун задумчиво перебирала струны ручной арфы, голова восьмого мужа лежала на её коленях.
– Поверить не могу, что ты так просто его отпустила! После всего, что он сделал со мной, с тобой и с кучей других людей! Этого скота нужно было убить и пустить на сало!
– Не будь такими жестокосердным, милый братец, Еринда этого не любит, – мелодично промолвила жрица. – Фенпро – жалкий человек, его не переделаешь, но не стоит опускаться до его уровня. По-своему он даже трогателен в этой безграничной слепоте!
– Ой, да брось! – поморщился тот, кого она назвала братцем. – Ты прекрасно знаешь, что никакой Еринды не существует, ты выдумала её, чтобы уничтожить этот поганый культ Аулона, что разрушил некогда твою семью. Это такие, как Фенпро, убили наших родителей, продали тебя в бордель, а меня – в рабство. Такие, как он, носители всего зла. Как он и его бог.
– Аулон – лишь метафора, а зло неистребимо, – грустно покачала головой Мэрун.
За плечами у неё были долгие годы жизни уличной девки, разлуки с единственным братом, обучение магии у одного из постоянных клиентов, острое желание отомстить, не опускаясь до уровня врага, создание собственной религии, собственной богини, которой она дала имя покойной матери, путешествия из города в город, где раз за разом её вера побеждала веру в Аулона и, наконец, внезапная встреча с потерянным много лет назад братом и принятие его в мужья Еринды, ведь мужья богини неприкасаемы. А как ещё могла она спасти от карающей руки закона беглого раба?
– Знаешь ли, я верю в Еринду, а значит она существует, милый братец.
– Фенпро теперь уничтожен, так ведь? – спросил парень, с надеждой глядя ей в глаза. – Его бога больше нет, хотя он об этом не догадывается. Больше ему некуда податься.
– Имя его бога – зло, а зло неистребимо, – повторила жрица. – Мы не уничтожаем приспешников Аулона, мы их переманиваем. И скоро Фенпролиз тоже будет нашим. Дай ему время.
– А он ведь тебя так и не узнал, верно?
– Куда ему! Я была для него лишь ещё одной уличной девкой, не больше.
– Но то, что он с тобой сделал…
– Давай не будем об этом. Наказание настигнет его, но пускай не из моих рук. Когда-нибудь уж точно. А мне пора, прихожане ждут. Да славится великая Еринда, милый братец!