Уилки Коллинз
Женщина в белом
Я молча открыл дверь перед мисс Холкомб и проследовал за ней. Она не убедила меня. Если бы с неба спустился ангел, дабы подтвердить ее правоту и открыть мне глаза, то и он не смог бы убедить меня. Мы обнаружили садовника за работой. Несмотря на все наши усилия, мы ничего от него не добились – так непроходимо глуп был этот мальчишка. Женщина, вручившая ему письмо, была в возрасте; она не сказала ему ни слова и очень спешила, уходя в южном направлении. Вот все, что мог рассказать нам садовник.
Деревня находилась к югу от замка. Итак, мы отправились в деревню.
XII
Терпеливо расспрашивая самых разных людей, мы обошли весь Лиммеридж. Трое из жителей деревни уверяли нас, что видели эту женщину, но так как они были не в состоянии описать ее и не сходились во мнении, в каком направлении она удалилась, то эти три блестящие исключения из правила всеобщего неведения так же мало помогли нам, как и их невнимательные соседи.
Наше безрезультатное расследование вскоре привело нас на край деревни, где находилась основанная миссис Фэрли школа. Когда мы проходили мимо здания, предназначенного для мальчиков, я предложил напоследок расспросить школьного учителя, который, как мы полагали, по роду своей службы должен был бы быть самым умным человеком в деревне.
– Боюсь, что в то время, как женщина проходила по деревне, учитель был занят со своими учениками, – возразила мисс Холкомб. – Но попробовать мы все же можем.
Мы вошли во двор. Чтобы зайти в школу, нам следовало обогнуть здание, пройдя мимо окна, у которого я остановился и заглянул в него.
Учитель сидел за кафедрой, спиной ко мне, и, по всей вероятности, увещевал в чем-то своих учеников, которые собрались все вместе перед ним, за одним только исключением. Этим исключением был крепкий светловолосый мальчуган, стоявший отдельно от остальных, на табурете в углу, – несчастный маленький Робинзон Крузо, оставленный на своем пустынном острове в наказание за какую-то провинность.
Когда мы подошли к двери – она была полуоткрыта, – до нас отчетливо донесся голос учителя. Мы на минуту остановились у порога.
– Ну так вот, дети, – произнес голос, – уразумейте то, что я сейчас скажу. Если я в нашей школе услышу еще хоть одно слово о привидениях, пеняйте на себя. Привидений не существует, и, следовательно, всякий мальчик, который верит в привидения, верит в то, чего нет. Мальчик же, который посещает нашу школу и верит в то, чего нет, идет наперекор здравому смыслу и тем самым нарушает дисциплину, а значит, должен быть примерно наказан. Все вы видите Джекоба Постлвейта, стоящего в углу. Он наказан не за то, что, по его словам, видел вчера привидение, но за то, что слишком неблагоразумен и упрям, чтобы внять доводам рассудка, и за то, что по-прежнему настаивает, будто видел привидение, тогда как я уже сказал ему, что этого просто не может быть. Если ничто другое не поможет, я палкой выбью это привидение из Джекоба Постлвейта; если же подобные глупости станут повторять остальные, я пойду дальше и выбью привидение из всех учеников.
– Кажется, мы выбрали неудачное время, – сказала мисс Холкомб в конце учительской речи, толкнув дверь и входя в класс.
Наше появление произвело сильное впечатление на мальчиков. По-видимому, они решили, что мы пришли специально для того, чтобы посмотреть, как будут наказывать Джекоба Постлвейта.
– Ступайте домой обедать, – сказал учитель, – все, кроме Джекоба. Джекоб останется стоять, где стоял. Пусть привидение принесет ему поесть, если хочет.
При исчезновении его школьных товарищей и надежды на обед мужество покинуло Джекоба. Он вынул руки из карманов, задумчиво посмотрел на них, медленно поднес их к лицу и старательно начал тереть глаза кулаками, сопровождая эти движения размеренным шмыганьем носа.
– Мы зашли расспросить вас кое о чем, мистер Демпстер, – обратилась мисс Холкомб к учителю, – и никак не ожидали застать вас за изгнанием привидений. Что это значит? Что здесь случилось?
– Этот негодник напугал всю школу, мисс Холкомб, уверяя, будто видел вчера вечером привидение, – ответил учитель. – Он все еще настаивает на своих абсурдных россказнях, несмотря на все мои уговоры.
– Удивительно! – сказала мисс Холкомб. – Я и подумать не могла, что у мальчиков достаточно воображения, чтобы увидеть привидение. От всего сердца желаю вам успешно справиться с этим новым добавлением к вашей тяжелой задаче – воспитывать юные умы в Лиммеридже, мистер Демпстер. А пока позвольте мне объяснить, что привело нас к вам и что нас интересует.
Она задала ему тот же вопрос, который мы задавали почти каждому из жителей деревни. Ответ был такой же неутешительный. Мистер Демпстер не видел женщины, которую мы разыскивали.
– Пожалуй, мы можем вернуться домой, – сказала мисс Холкомб, – видимо, мы ничего больше не узнаем.
Она поклонилась учителю и хотела было выйти из класса, когда ее внимание привлек несчастный Джекоб Постлвейт, жалобно хныкавший в углу. Ей вздумалось утешить маленького узника, и она сказала:
– Глупый мальчик, почему бы тебе не попросить прощения у мистера Демпстера и не пообещать ему не говорить больше о привидении?
– Да ведь я его действительно видел, – упорствовал Джекоб Постлвейт, выпучив глаза от ужаса и разразившись рыданиями.
– Вздор и чепуха! Ты не мог видеть ничего такого. Привидение, скажешь тоже! Какое же привидение…
– Прошу прощения, мисс Холкомб, – перебил ее учитель с некоторым беспокойством, – мне кажется, вам лучше не расспрашивать мальчика. Его глупую историю не стоит слушать, к тому же по неразумению своему он может…
– Что может? – резко спросила мисс Холкомб.
– Оскорбить ваши чувства, – ответил мистер Демпстер, очень расстроенный.
– Право, мистер Демпстер, это очень сомнительный комплимент моим чувствам, которые может оскорбить такой проказник! – Она с насмешкой повернулась к маленькому Джекобу. – А ну-ка, – сказала она, – я хочу знать все. Когда ты видел привидение, негодный мальчишка?
– Вчера, когда начало смеркаться, – ответил Джекоб.
– А, так ты видел его вчера вечером, в сумерках? И какое же оно было?
– Все белое, каким ему и полагается быть, – ответил этот знаток привидений с непоколебимой уверенностью в собственной правоте.
– И где же оно было?
– На кладбище, где ему и полагается быть.
– «Каким ему полагается быть» да «где ему полагается быть». Ты говоришь, глупый мальчик, так, как будто знаком с привидениями с младенчества! По крайней мере, ты хорошо выучил свой урок. Полагаю, ты можешь мне сказать, чей призрак это был?
– Я могу это сказать, – ответил Джекоб, кивая, с мрачным триумфом.
Мистер Демпстер несколько раз порывался заговорить, пока мисс Холкомб расспрашивала его ученика, и теперь решительно перебил Джекоба.
– Простите меня, мисс Холкомб, – сказал он. – Осмелюсь заметить, что своими расспросами вы только поощряете дурные наклонности мальчика.
– Я задам ему только еще один вопрос, мистер Демпстер, и буду совершенно удовлетворена. – Ну, – продолжила она, обращаясь к мальчику, – так чей же призрак это был?
– Призрак миссис Фэрли, – шепотом ответил Джекоб.
Эффект, который произвел на мисс Холкомб этот удивительный ответ, вполне оправдывал беспокойство, с каким учитель старался не дать ей его услышать. Мисс Холкомб покраснела от негодования, обернулась к маленькому Джекобу так сердито, что тот от испуга снова залился слезами, хотела было что-то сказать ему, но сдержалась и затем, взяв себя в руки, обратилась к учителю:
– Бесполезно считать такого ребенка ответственным за свои слова. Я не сомневаюсь, что эту идею вложили ему в голову другие. Если в этой деревне есть люди, забывшие об уважении и благодарности к моей матери, которой стольким обязаны, я найду их. И если я имею хоть каплю влияния на мистера Фэрли, они поплатятся за это.
– Я надеюсь… Нет, я искренне уверен, мисс Холкомб, что вы ошибаетесь, – возразил учитель. – Все это от начала до конца глупая выдумка упрямого мальчишки. Он видел – или ему показалось, что он видел, – женщину в белом вчера вечером, когда проходил через кладбище, и уверяет, что фигура, реальная или воображаемая, стояла у мраморного креста, который все в Лиммеридже знают как памятник над могилой миссис Фэрли. Этих двух обстоятельств, конечно, достаточно, чтобы внушить мальчику ответ, который, естественно, так поразил вас.
Хотя мисс Холкомб и не была, по всей видимости, согласна с высказанным мнением, она, вероятно, почувствовала, что объяснение учителя было слишком разумным, чтобы открыто оспаривать его. Она только поблагодарила мистера Демпстера за внимание и пообещала повидать его снова, когда сомнения ее развеются. Затем она поклонилась и вышла из школы.
Во время этой странной сцены я стоял в стороне, внимательно слушал и делал собственные умозаключения. Как только мы снова остались одни, мисс Холкомб спросила меня, что я думаю обо всем услышанном.
– У меня сложилось вполне определенное мнение, – ответил я. – Рассказ мальчика, в этом я совершенно уверен, основан на подлинном факте. Признаюсь, мне очень хотелось бы увидеть памятник над могилой миссис Фэрли и изучить следы вокруг него.
– Вы увидите памятник. – Произнеся эти слова, она замолчала и погрузилась в размышления, пока мы шли на кладбище. – То, чему мы стали свидетелями в школе, – продолжила она спустя несколько минут, – настолько отвлекло мое внимание от содержания письма, что мне как-то странно снова вернуться к нему. Не прекратить ли нам наши поиски, а завтра поручить это дело мистеру Гилмору?
– Ни в коем случае, мисс Холкомб! То, что произошло в школе, напротив, убеждает меня, что мы должны продолжать, и еще более усердно.
– Но почему?
– Потому что подтверждает мое подозрение, зародившееся, когда вы дали мне прочесть анонимное письмо.
– Полагаю, мистер Хартрайт, у вас были причины скрывать от меня свое подозрение до сих пор?
– Я сам боялся поверить в него. Я считал его совершенно нелепым, думал, что это снова результат моего разыгравшегося воображения. Теперь же все изменилось. Не только ответы мальчишки, но также случайно оброненная учителем фраза подтвердили мою догадку. Быть может, дальнейшие события докажут, что я ошибался, мисс Холкомб, но в этот самый момент я не сомневаюсь, что мнимое привидение на кладбище и написавшая анонимное письмо женщина – одна и та же особа.
Мисс Холкомб остановилась, побледнела и пристально взглянула на меня:
– Кто же это?
– Мистер Демпстер, сам того не зная, дал нам подсказку. Когда он заговорил о фигуре, которую мальчишка видел на кладбище, он упомянул «женщину в белом».
– Не Анна ли это Кэтерик?
– Да, Анна Кэтерик.
Мисс Холкомб тяжело оперлась на мою руку.
– Не знаю почему, – сказала она тихо, – но в вашем подозрении что-то пугает меня. Я чувствую… – Она остановилась и попыталась улыбнуться. – Мистер Хартрайт, – продолжала она, – я покажу вам могилу и сразу же вернусь домой. Мне не следовало оставлять Лору так долго одну. Лучше мне вернуться и побыть с ней.
Мы подходили к кладбищу, когда мисс Холкомб произносила эти слова. Церковь, мрачное здание из серого камня, стояла в небольшой ложбине, так что была защищена от сильных ветров, дувших через вересковую пустошь, которая простиралась вокруг. Кладбище расположилось на склоне холма, немного в стороне от церкви. Обнесенное невысокой стеной из грубого камня, оно лежало под небом голое и открытое. И только с одной его стороны несколько невысоких деревьев отбрасывали тень на хилую, редкую траву, где струился по каменистому руслу ручеек. На кладбище вело три входа, каждый из которых обозначала лежавшая на земле и примыкающая к стене каменная ступень. Сразу за ручейком и деревьями, неподалеку от одного из трех входов, над могилой миссис Фэрли возвышался белый мраморный крест, отличавшийся от более скромных надгробий соседних могил.
– Дальше я могу не идти, – сказала мисс Холкомб, указывая на могилу. – Дайте мне знать, если обнаружите что-нибудь, подтверждающее вашу идею. Встретимся уже дома.
Она оставила меня одного. Я зашел на кладбище через ближайший к могиле миссис Фэрли вход.
Трава вокруг могилы была слишком низкая, а почва слишком твердая, чтобы на них запечатлелись следы. Разочарованный этим открытием, я внимательно осмотрел крест и квадратную мраморную плиту с надписью.
Из-за непогоды белый мрамор креста и памятной плиты местами загрязнился, однако мое внимание привлекла своей безупречной белизной дальняя от меня сторона памятника. Я присмотрелся и понял, что мрамор мыли – совсем недавно, мыли сверху вниз. На камне была видна резкая граница между отмытой и загрязненной частью, природа редко допускает подобные резкие переходы, значит здесь приложил руку человек. Но кто это был?
Я осмотрелся вокруг, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Оттуда, где я стоял, не было видно ни единого признака жилья: кладбище находилось в полном распоряжении мертвецов. Я вернулся к церкви и обошел ее, потом вышел с кладбища через другой вход и очутился на дорожке, которая вела вниз к заброшенной каменоломне. Напротив каменоломни стоял маленький домик на две комнаты, рядом с которым пожилая женщина занималась стиркой.
Я подошел к ней и начал разговор о церкви и кладбище. Женщина охотно разговорилась и с первых слов объяснила мне, что ее муж одновременно и могильщик, и причетник в церкви. Я в нескольких словах похвалил памятник миссис Фэрли. На что старуха покачала головой и сказала, что я не видел его в лучшем состоянии. Следить за ним было обязанностью ее мужа, но бедняга уже несколько месяцев как нездоров и так слаб, что едва доползает до церкви по воскресеньям, чтобы нести свою службу, памятник же тем временем остается в небрежении. Теперь же муж пошел на поправку и надеется, что через недельку или дней десять у него хватит сил почистить памятник.
Это известие объяснило все, что меня так интересовало. Я дал бедной женщине несколько монет и вернулся в Лиммеридж.
Очевидно, памятник мыла рука какого-то чужака. Соотнеся то, что я узнал к настоящему моменту, с тем, о чем я начал подозревать, услышав рассказ о привидении, замеченном в сумерках, я твердо решил в тот же вечер тайно понаблюдать за могилой миссис Фэрли, вернуться туда на закате и караулить до самой ночи. Крест был вымыт лишь наполовину, и, вероятно, та, что начала эту работу, должна была прийти снова, чтобы закончить ее.
По возвращении домой я рассказал мисс Холкомб о своих планах. Она удивилась и немного встревожилась, но ничего не возразила, только проговорила: «Дай бог, чтобы все кончилось хорошо». Когда она собралась уходить, я остановил ее, чтобы спросить, настолько спокойно, насколько только это было возможно, о здоровье мисс Фэрли. Настроение последней несколько улучшилось, и мисс Холкомб надеялась уговорить ее выйти прогуляться, пока солнце еще не зашло.
Я вернулся в свою комнату и снова занялся коллекцией рисунков. Их было необходимо привести в порядок, кроме того, работа могла помочь занять мои мысли чем-нибудь, что отвлекло бы мое внимание от себя самого и от беспросветного будущего, открывавшегося передо мной. Время от времени я прерывался, чтобы посмотреть в окно и понаблюдать за тем, как солнце все ниже и ниже клонилось к горизонту. В одну из таких минут я увидел женщину на широкой гравиевой дорожке под моим окном. Это была мисс Фэрли.
Я не видел ее с утра, да и тогда почти не говорил с ней. Еще один день в Лиммеридже – вот все, что мне осталось, и, может статься, я никогда больше не увижу ее. Этой мысли было довольно, чтобы приковать меня к окну. Мне хватило такта спрятаться за шторой, чтобы она не заметила меня, даже если бы взглянула наверх, но не хватило сил удержаться от искушения неотрывно следовать за ней взглядом, пока она гуляла.
На ней была коричневая пелерина поверх простого черного платья. На голове та же простенькая соломенная шляпка, которая была на ней в тот день, когда я увидел ее впервые. Но теперь к шляпке была прикреплена вуаль, скрывавшая от меня ее лицо. За мисс Фэрли бежала маленькая итальянская левретка, постоянная спутница всех ее прогулок, обернутая в красивую красную материю, которая защищала нежную кожу собачки от холодного воздуха. Хозяйка, казалось, не обращала внимания на свою левретку. Она шла вперед, слегка склонив голову и спрятав руки под пелерину. Мертвые листья, подхваченные очередным порывом ветра, как и утром, когда я услышал о ее помолвке, теперь кружились у ее ног, то взметаясь, то падая, пока она прогуливалась в бледном свете угасающего заката. Левретка дрожала и прижималась к ее платью, желая привлечь внимание хозяйки. Но та по-прежнему не замечала ее. Она все дальше и дальше уходила от меня, а мертвые листья все кружились на дорожке перед ней, пока она совсем не скрылась из глаз, а я не остался один на один с моим растерзанным сердцем.
Через час я закончил работу. Солнце уже скрылось за горизонтом. Я взял в передней шляпу и пальто и выскользнул из дому никем не замеченный.
На небе собирались тучи, с моря дул холодный ветер. Берег был далеко, но шум прибоя, долетавший через вересковую пустошь, с монотонной унылостью отбивал ритм в моих ушах, когда я входил на кладбище. Кругом не было ни души. Оно показалось мне еще более пустынным, когда я выбрал место, откуда мог наблюдать, и стал ждать, устремив взгляд на белый крест, возвышавшийся над могилой миссис Фэрли.
XIII
Кладбище располагалось на открытом месте, что заставляло меня быть осторожным в выборе места для наблюдения.
Главный вход в церковь был устроен со стороны кладбища. Церковная дверь была защищена притвором. После недолгого колебания, причиной которому стало врожденное отвращение скрываться, подобно вору в ночи, как ни необходимо это было для моей цели, я наконец решился войти в притвор. В его боковых стенах были проделаны узкие, похожие на бойницы, окна. Через одно из них я видел могилу миссис Фэрли. Через второе – каменоломню, возле которой был построен дом причетника. Передо мной, прямо напротив притвора, как на ладони открывался вид на кладбище, обнесенное низкой каменной стеной, и узкую полоску порыжевшего холма, над которым неслись тяжелые, подсвеченные лучами закатного солнца тучи, гонимые сильным ветром. Не видно было ни одной живой души, ни одна птица не пролетела мимо меня, не лаяла даже собака из дома причетника. Паузы между унылым ропотом волн заполняли унылый шелест деревьев над могилой мисс Фэрли и тихое журчание ручейка в его каменистом русле. Печальное место, печальный час. Уныние с каждой минутой все больше овладевало мной в моем укрытии.
Сумерки еще не сгустились, небо окрашивали отблески закатившегося солнца. Прошло чуть более получаса моего одинокого дозора, когда я услышал чьи-то шаги и голос. Шаги приближались из-за церкви, голос был женский.
– Не беспокойтесь, милочка, о письме, – говорил голос. – Я благополучно передала его мальчику, он без слов взял его. Он пошел своей дорогой, а я – своей, и никто не следил за мной, в этом я готова поручиться.
Эти слова взволновали меня, от предчувствия близости цели моего поиска сердце в груди больно сжалось. Говорившие замолчали, но шаги все приближались. Через минуту я увидел две фигуры, обе женские, прошедшие мимо окна притвора. Они направлялись прямо к памятнику, так что я мог разглядеть только их спины.
На одной из них были капор и шаль, на другой – длинная темно-синяя накидка с капюшоном, накинутым на голову. Из-под накидки виднелся край ее платья. Сердце мое забилось сильнее, когда я увидел его цвет: оно было белое.
На полдороге между церковью и могилой они остановились, и женщина в накидке повернула голову к своей спутнице. Однако ее профиль, который я мог бы разглядеть, будь она в шляпке, скрывал тяжелый капюшон.
– Смотрите же ни в коем случае не снимайте этой теплой накидки, – сказал тот же голос, который я уже слышал, – голос женщины в капоре и шали. – Миссис Тодд была права, когда говорила, что вы вчера, вся в белом, выглядели очень приметно. Я немножко погуляю, пока вы здесь; признаюсь, кладбища мне вовсе не по душе, хотя вы их так любите. Заканчивайте же вашу работу поскорее, чтобы нам вернуться домой до ночи.
С этими словами она направилась обратно к выходу с кладбища. Теперь я видел ее лицо. Это было лицо пожилой женщины, смуглое, обветренное, пышущее здоровьем, ничего бесчестного или подозрительного в нем не было. Около церкви она остановилась и плотнее закуталась в шаль.
– Чудна́я девушка, – бормотала женщина про себя, – да и всегда такой была, сколько я ее помню. Вечно с разными причудами. Но зато уж как невинна, бедняжечка, словно младенец!
Она вздохнула, оглянулась на кладбище, покачала головой, будто унылое зрелище совсем ей не понравилось, и скрылась за церковью.
Мгновение я сомневался, не пойти ли мне за ней, не заговорить ли? Мое непреодолимое желание встретиться лицом к лицу с ее спутницей помогло мне склониться к отрицательному ответу. Я смогу поговорить с женщиной в шали, дождавшись, когда та вернется на кладбище, хотя более чем сомнительно, чтобы она сообщила нечто интересовавшее меня. Лицо, передавшее письмо, не столь важно, как лицо, написавшее его, оно-то и есть единственный источник нужных мне сведений, и это лицо, теперь я был в этом убежден, находилось на кладбище.
Пока эти мысли пробегали в моей голове, я увидел, как женщина в накидке подошла к памятнику и с минуту смотрела на него. Потом она огляделась вокруг и, вынув из-под накидки белую тряпку или платок, направилась к ручью, намочила тряпку в воде и вернулась к могиле. Я видел, как она поцеловала белый крест, потом опустилась на колени перед надписью и начала мыть ее.
Поразмыслив, как мне показаться, чтобы не испугать женщину, я решил обойти кладбище вокруг и войти на него через тот вход, который располагался ближе к могиле, чтобы она смогла заметить меня издали. Но она была так занята, что не слышала моих шагов, пока я не подошел довольно близко. Только тогда она подняла голову, вскочила на ноги, издав слабый крик, и застыла передо мной в немом ужасе.
– Не бойтесь, – сказал я, – вы, наверное, помните меня?
Я остановился, произнося эти слова, потом сделал несколько небольших шагов, снова остановился – так мало-помалу я подошел к ней совсем близко. Если у меня и оставались еще какие-либо сомнения, теперь они окончательно развеялись. На меня испуганно смотрела та самая женщина, которую я впервые увидел ночью на большой дороге.
– Вы помните меня? – спросил я. – Мы встретились глубокой ночью, и я помог вам найти дорогу в Лондон? Вы, конечно, не забыли этого?
Черты ее смягчились, и она с облегчением вздохнула. На моих глазах нахлынувшее воспоминание вывело ее из оцепенения, которым все ее члены сковал страх.
– Ничего не говорите, – продолжал я. – Дайте себе время успокоиться и убедиться, что я ваш друг.
– Вы очень добры ко мне, – прошептала она. – И теперь так же добры, как тогда.
Она замолчала, я тоже молчал. Не одной ей я давал время успокоиться, я выигрывал время и для себя. Эта женщина и я снова встретились в тусклом вечернем свете, между нами могила, вокруг нас мертвецы и уединенные горы со всех сторон. Время, место, обстоятельства, при которых мы оказались с ней лицом к лицу в сумрачном безмолвии этой унылой ложбины, вся дальнейшая жизнь, зависевшая от каких-то случайных слов, которыми нам предстояло обменяться, сознание, что все будущее Лоры Фэрли зависело от того, сумею ли я заслужить доверие этой несчастной, которая стояла, трепеща, у могилы ее матери, – все это грозило поколебать во мне твердость и самообладание, от которых зависел сейчас мой успех. Сознавая это, я приложил все силы, чтобы сохранить хладнокровие, и сделал все, что мог, чтобы эти несколько минут раздумья послужили на пользу.
– Вы немного успокоились? – спросил я, как только решил, что можно снова обратиться к ней. – Можете ли вы говорить со мной, не испытывая страха и не забывая, что я ваш друг?
– Как вы попали сюда? – спросила она, не обращая внимания на мои слова.
– Разве вы не помните, что я вам говорил, когда мы виделись в первый раз, что собираюсь в Камберленд. Тогда-то я и приехал сюда и все это время жил в Лиммеридж-Хаусе.
– В Лиммеридж-Хаусе! – Ее бледное лицо просияло, когда она повторила эти слова, блуждающий взгляд остановился на мне с внезапным интересом. – Ах, как, должно быть, вы там счастливы! – сказала она, глядя на меня без тени прежнего недоверия.
Я воспользовался пробудившимся в ней доверием ко мне, чтобы рассмотреть ее лицо с вниманием и любопытством, которые до сих пор старался не показывать из осторожности. Я смотрел на нее, а в памяти моей всплывал образ другого прелестного существа, так зловеще напомнившего мне тогда, на террасе, в лунном свете, Анну Кэтерик. Тогда я заметил сходство мисс Фэрли с Анной Кэтерик. Теперь я видел сходство Анны Кэтерик с мисс Фэрли, видел тем яснее, чем отчетливее делалось для меня различие в их внешности. Что касается выражения и черт лица, цвета волос, нервного подергивания рта, роста, осанки и поворота головы, сходство казалось еще более поразительным, чем представлялось мне раньше. Но на этом оно и заканчивалось, и начиналось различие в отдельных подробностях. Прелестного цвета лица мисс Фэрли, прозрачной ясности ее глаз, гладкой чистоты ее кожи, розовой нежности губ недоставало этому изнуренному, поблекшему лицу, на которое я смотрел. И хотя сама эта мысль была мне ненавистна, все же, когда я глядел на женщину перед собой, мне пришло на ум, что одна какая-либо печальная перемена в будущем могла сделать их сходство совершенным. Если когда-нибудь горе и страдание осквернят юность и красоту мисс Фэрли своими следами, тогда, и только тогда Анна Кэтерик и она станут сестрами-близнецами, живым отражением друг друга.
Я затрепетал от этой мысли. Было что-то ужасное в слепом, безрассудном недоверии к будущему, которое она зародила во мне. Я был даже рад, что этот поток размышлений был прерван Анной Кэтерик, положившей руку мне на плечо. Прикосновение было так же тихо и внезапно, как то, другое прикосновение, которое повергло меня в ужас в ту ночь, когда мы встретились в первый раз.
– Вы смотрите на меня и думаете о чем-то, – проговорила она быстро, едва не задыхаясь. – О чем?
– Ни о чем особенном, – ответил я. – Пытался понять, каким образом вы оказались здесь?
– Я приехала с подругой, которая очень добра ко мне. Я здесь только два дня.
– И вчера вы приходили сюда, на кладбище?
– Откуда вам это известно?
– Просто догадался.
Она отвернулась от меня и снова опустилась на колени перед надписью.
– Куда же мне идти, как не сюда? – сказала она. – Здесь мой друг, который был мне ближе матери, единственный друг, к которому я могу прийти в Лиммеридже. О, мое сердце разрывается, когда я вижу хоть одно пятно на ее могиле! В память о ней ее памятник должен быть белоснежным. Мне хотелось помыть его вчера, так что сегодня я непременно должна была прийти снова, чтобы закончить свою работу. Разве в этом есть что-нибудь дурное? Надеюсь, что нет. В том, что я делаю в память о миссис Фэрли, не может быть ничего дурного.
Чувство благодарности за доброту, проявленную в прошлом ее благодетельницей, очевидно, по-прежнему оставалось руководящей идеей для бедного создания, чей ограниченный ум не воспринимал никаких новых впечатлений, кроме тех, что поселились нем в детстве, в те счастливые дни. Я понимал, что смогу завоевать ее доверие, только если предложу ей продолжить ее невинное занятие, ради которого она пришла на кладбище. Она немедленно принялась за свою работу снова, как только я сказал ей, что она может продолжать; она прикасалась к мрамору так нежно, будто это было живое существо, и безостановочно шептала слова надгробной надписи, будто вернулась в дни минувшего детства и опять терпеливо заучивала урок, сидя на коленях миссис Фэрли.
– Вы очень удивитесь, – сказал я, осторожно нащупывая почву для будущих вопросов, – если я признаюсь, что видеть вас здесь для меня и приятно, и странно? Я очень беспокоился за вас после того, как вы уехали от меня в кебе.
Она быстро подняла голову и подозрительно посмотрела на меня.
– Беспокоились? – повторила она. – Но почему?
– После того как мы расстались с вами в ту ночь, со мной приключилось нечто престранное. Меня нагнали двое мужчин, ехавших в коляске. Они не видели меня, но остановились совсем близко и заговорили с полицейским, который шел по другой стороне улицы.
В ту же секунду она прекратила свое занятие. Рука, в которой она сжимала мокрую тряпку, упала на мраморную плиту. Другой рукой она ухватилась за крест у изголовья могилы. Лицо ее медленно повернулось ко мне, на нем застыло выражение ужаса. Я решил продолжать, чего бы мне это ни стоило, отступать было некуда.
– Мужчины заговорили с полицейским, – сказал я. – Они спрашивали, не видел ли он вас. Он не видел, и тогда один из этих мужчин сообщил, что вы сбежали из сумасшедшего дома.
Она вскочила на ноги, словно мои последние слова были знаком для ее преследователей.
– Постойте! Выслушайте меня до конца! – крикнул я. – Постойте же, и вы узнаете, какую услугу я вам оказал! Стоило мне произнести одно только слово, и мужчины узнали бы, в каком направлении вы скрылись, но я им ничего не сказал. Я помог вам скрыться. Подумайте, ну постарайтесь же. Попытайтесь понять, что я вам говорю.
Манера, с которой я произносил эти слова, кажется, подействовала на нее больше, чем сами слова. Она силилась понять их. Она перекладывала мокрую тряпку из руки в руку, точь в точь как она перекладывала сумочку в ту памятную ночь. Мало-помалу смысл моих слов стал доходить до ее смятенного, расстроенного сознания. Постепенно выражение ее лица смягчилось, и она взглянула на меня уже не со страхом, а с любопытством.
– Вы не считаете, что меня надо вернуть в лечебницу? – спросила она.
– Конечно нет. Я рад, что вы убежали оттуда, рад, что помог вам.
– Да, да, вы действительно помогли мне, помогли в самом трудном, – продолжала она. – Убежать было легко. Меня никогда не подозревали, как подозревали других. Я была так тиха, так послушна, так пуглива! Труднее всего было найти Лондон, и в этом мне помогли вы. Поблагодарила ли я вас тогда? Если нет, благодарю вас теперь от всей души.
– А далеко ли от того места, где мы встретились, находилась лечебница? Прошу вас, докажите же, что считаете меня вашим другом, и скажите, где она находилась.
Она назвала место. Оно-то и подсказало мне, что речь идет о частной лечебнице для душевнобольных, располагавшейся неподалеку от того места, где я ее увидел впервые. Потом, по всей вероятности заподозрив, что я могу использовать ее ответ против нее самой, она взволнованно повторила свой прежний вопрос:
