Уилки Коллинз
Женщина в белом
На следующее утро, сразу же после завтрака, я поднялся в гостиную мисс Фэрли. Бедняжка была так бледна и грустна и встретила меня так мило и радушно, что от намерения пожурить ее за капризы и нерешительность, которое я принял, поднимаясь по лестнице, не осталось и следа. Я проводил ее к креслу, с которого она встала, и сел напротив. Ее вздорная собачка была в комнате, и я ожидал, что она встретит меня лаем и ворчанием. Как ни странно, капризное животное обмануло мои ожидания, запрыгнув ко мне на колени, как только я опустился в кресло, и уткнув свою острую мордочку в мою руку.
– Вы часто сиживали у меня на коленях, когда были ребенком, дитя мое, – сказал я, – а теперь, кажется, ваша собачка решила занять ваш опустевший трон. Этот прелестный рисунок ваш? – Я указал на небольшой альбом, который лежал на столе подле нее и который она, по всей вероятности, просматривала, когда я вошел к ней.
На раскрытой странице был изображен небольшой пейзаж, прекрасно выполненный акварелью. Его-то я и упомянул в своем вопросе, пустячном вопросе, но не мог же я сразу приступить к разговору о делах.
– Нет, – ответила мисс Фэрли, смущенно глядя в сторону, – не мой.
У нее была привычка, которую я помнил за ней еще с детства: она постоянно что-то теребила в руках, первое, что попадется, когда с ней кто-нибудь разговаривал. На этот раз она рассеянно теребила страницу с пейзажем. Лицо ее казалось еще более грустным. Она не смотрела ни на рисунок, ни на меня. Ее глаза беспокойно скользили с одного предмета на другой, – по всей вероятности, она догадывалась, о чем я собирался с ней говорить. Видя это, я решил приступить к делу немедля.
– Одна из причин, приведшая меня сюда, – желание проститься с вами, моя дорогая, – начал я. – Я должен вернуться в Лондон сегодня же, но перед отъездом я хотел бы переговорить с вами о ваших делах.
– Мне очень жаль, что вы уезжаете, мистер Гилмор, – сказала она ласково. – Когда вы здесь, для меня словно вновь оживают былые счастливые дни.
– Надеюсь, я смогу приехать сюда еще и снова напомнить вам о счастливом прошлом, – продолжал я, – но, поскольку будущее скрыто от нас, я должен воспользоваться случаем и поговорить с вами сейчас. Вот уже много лет я являюсь вашим поверенным и старым другом, а потому полагаю, что не оскорблю ваших чувств, если напомню о возможности вашего брака с сэром Персивалем Глайдом.
Мисс Фэрли резко отдернула руку от альбома, словно тот неожиданно раскалился и обжег ее. Она судорожно сжала пальцы на коленях, потупила глаза в пол, а на лице ее появилось выражение подавленности, граничившей с отчаянием.
– Неужели об этом непременно нужно говорить? – сказала она упавшим голосом.
– Необходимо коснуться этой темы, – ответил я, – но не задерживаться на подробностях. Скажем только, что вы можете как выйти, так и не выйти замуж. В первом случае я должен заранее подготовить ваш брачный контракт, однако я не могу сделать этого, хотя бы даже из вежливости, не посоветовавшись с вами. Может статься, сегодня мне представился последний шанс услышать от вас самой о ваших пожеланиях. А посему давайте предположим, что ваш брак состоится, и позвольте мне изложить так кратко, насколько это только возможно, каково теперешнее положение ваших дел и каким оно может стать в будущем, после вашего замужества.
Я объяснил мисс Фэрли смысл составления брачного контракта, а затем подробно описал ее перспективы, во-первых, к моменту ее совершеннолетия и, во-вторых, после смерти ее дядюшки, подчеркивая разницу между собственностью, владелицей которой она будет лишь пожизненно, и состоянием, которым сможет распоряжаться по своему усмотрению. Она слушала внимательно, с подавленным, как и раньше, выражением лица, по-прежнему нервно сжимая руки на коленях.
– А теперь, – сказал я в завершение, – сообщите мне, какие условия вам угодно поместить в контракт, который будет составлен в случае, если, как мы с вами предположили, ваш брак будет заключен, разумеется с одобрения вашего опекуна, поскольку вы еще несовершеннолетняя.
Она беспокойно подвинулась на стуле, а потом вдруг посмотрела на меня очень серьезно.
– Если это случится, – начала она слабым голосом, – если я…
– Если вы выйдете замуж, – помог я ей договорить.
– Он не должен разлучать меня с Мэриан! – вскричала она с неожиданной для нее энергичностью. – О мистер Гилмор, молю, пусть в контракте будет условие, что Мэриан останется жить со мной!
При других обстоятельствах мне, вероятно, показалось бы забавным это чисто женское истолкование моего вопроса и предшествовавшего ему пространного объяснения. Но ее взгляд и интонация, с которой она произнесла свою просьбу, были таковы, что не просто настроили меня на серьезный лад, они обеспокоили меня. Ее немногие слова обнаруживали отчаянное желание девушки цепляться за прошлое, что не предвещало ничего хорошего для будущего.
– О том, чтобы Мэриан Холкомб жила с вами, легко договориться частным образом, – сказал я. – Вы, кажется, не поняли моего вопроса. Он относился к вашему состоянию, к вашим деньгам. Предположим, став совершеннолетней, вы захотели бы составить завещание, кому вы пожелали бы оставить ваши деньги?
– Мэриан была для меня и матерью, и сестрой, – ответила добрая, любящая девушка, и ее прелестные голубые глаза засверкали при этих словах. – Могу я завещать их Мэриан, мистер Гилмор?
– Конечно, моя милая, – ответил я. – Но вспомните, какая это большая сумма. Вы хотите, чтобы она целиком отошла мисс Холкомб?
Мисс Фэрли колебалась, она то бледнела, то краснела, а ее рука снова потянулась к альбому.
– Нет, не всю, – проговорила она наконец. – Есть еще один человек, кроме Мэриан…
Она замолчала. Яркий румянец выступил на ее щеках, пальцы тихо выстукивали такт на полях альбома, словно она машинально наигрывала любимый мотив.
– Вы имеете в виду кого-нибудь еще из членов вашей семьи, помимо мисс Холкомб? – подсказал я, видя ее затруднение.
Румянец залил лоб и шею мисс Фэрли; ее нервные пальцы вдруг крепко сжали альбом.
– Есть еще один человек, – продолжала она, не обращая внимания на мои слова, хотя, по всей видимости, слышала их, – есть еще один человек, которому, наверное, было бы приятно получить от меня что-нибудь на память, если только я могу оставить… Ведь в этом нет ничего дурного, если я умру раньше.
Она снова замолчала. Румянец, так неожиданно заливший ее щеки, так же неожиданно сошел с них. Рука, державшая альбом, задрожала и выпустила его. На один лишь миг она подняла на меня глаза и в ту же секунду отвернулась. При этом движении она выронила на пол свой носовой платок и торопливо закрыла лицо руками.
Как печально было мне, тому, кто помнил ее веселым, счастливым ребенком, смеявшимся по целым дням, видеть теперь перед собой девушку, пребывавшую в самом расцвете юности и красоты, в таком подавленном и расстроенном состоянии!
Огорченный ее слезами, я словно позабыл о годах, минувших с тех пор, как она была маленькой девочкой, я пододвинул к ней свой стул, поднял с ковра упавший носовой платок и мягко отвел ее руки от лица.
– Не плачьте, душа моя, – сказал я, вытирая ей слезы, как будто она все еще была той маленькой Лорой Фэрли, которую я знал десять лет назад.
Это был лучший способ успокоить ее. Она положила свою головку мне на плечо и улыбнулась сквозь слезы.
– Мне очень жаль, что я забылась, – сказала она просто. – Я не совсем здорова в последнее время, чувствую себя очень слабой и немного нервничаю, часто плачу без причины, когда остаюсь наедине с собой. Но теперь мне уже лучше, и я могу отвечать вам, мистер Гилмор, право, могу.
– Нет-нет, моя милая, – возразил я, – будем считать, что на настоящий момент тема нашего разговора исчерпана. Вы сказали довольно, чтобы я наилучшим образом позаботился о ваших интересах, а подробности мы обсудим как-нибудь при случае. Оставим пока дела и поговорим о чем-нибудь другом.
Я начал с ней разговор на другие темы. Через десять минут она сделалась веселее, и я поднялся, чтобы попрощаться с ней.
– Приезжайте к нам снова, – сказала она серьезно. – Я постараюсь быть более достойной вашего доброго расположения ко мне, если только вы приедете снова.
Опять она цеплялась за прошлое, но теперь в моем лице, как раньше цеплялась за него в лице мисс Холкомб. Меня тревожило, что уже в начале своей жизни она оглядывается назад, как я – в конце своей.
– Если я приеду, надеюсь найти вас в лучшем здравии, – сказал я, – веселее и счастливее. Да благословит вас Бог, моя милая!
Вместо ответа она подставила мне щеку для поцелуя. Даже у адвокатов есть сердце, и мое слегка ныло, когда я покидал ее.
Наше свидание длилось не более получаса. В моем присутствии мисс Фэрли не обронила ни слова, чтобы объяснить мне тайну своего огорчения и тревоги при мысли о предстоящем замужестве, однако она успела привлечь меня на свою сторону в этом вопросе, хоть я и не понимаю, как ей это удалось. Я вошел в комнату молодой девушки, чувствуя, что сэр Персиваль Глайд имеет все основания жаловаться на ее обращение с ним. Вышел же я оттуда, в глубине души желая, чтобы она поймала его на слове и потребовала разрыва помолвки. Человек моих лет и опытности не должен был бы колебаться таким образом. Я не стану оправдывать себя, я могу говорить только правду и говорю, что это было так.
Час моего отъезда приближался. Я послал сказать мистеру Фэрли, что зайду попрощаться с ним, если ему будет угодно, но что он должен заранее извинить меня, поскольку я спешу и наше свидание будет коротким. Он прислал мне ответ, написанный карандашом на полоске бумаги:
Сердечно кланяюсь и желаю Вам всего лучшего, дорогой Гилмор. Поспешность любого рода чрезвычайно пагубна для меня. Ради всего святого, берегите себя! Прощайте.
Перед самым моим отъездом я ненадолго встретился наедине с мисс Холкомб.
– Вы сказали Лоре все, что хотели? – спросила она.
– Да, – ответил я. – Она была очень слаба и сильно нервничала. Я рад, что у нее есть вы, чтобы позаботиться о ней.
Проницательные глаза мисс Холкомб внимательно изучали мое лицо.
– Вы, кажется, переменили свое мнение о Лоре, – сказала она. – Сегодня вы более снисходительны к ней, чем вчера.
Ни один здравомыслящий мужчина не станет, не будучи подготовленным, вступать в словесные препирательства с женщиной, а посему я только и ответил:
– Дайте мне знать, как сложатся дела. Я не стану ничего предпринимать до того, как получу от вас весточку.
Она по-прежнему очень серьезно смотрела на меня:
– Мне хотелось бы, чтобы все это поскорее кончилось, и кончилось хорошо. Вероятно, и вы желаете того же, мистер Гилмор.
С этими словами она ушла.
Сэр Персиваль очень вежливо настоял, чтобы проводить меня до экипажа.
– Если вам доведется бывать по соседству с моим поместьем, – сказал он, – пожалуйста, не забудьте, что я искренне желаю познакомиться с вами поближе. Проверенный и надежный старый друг этой семьи будет всегда дорогим гостем в моем доме.
Какой приятный человек – любезный, внимательный, восхитительно свободный от предрассудков гордости – джентльмен с головы до ног. Когда я ехал на станцию, я чувствовал, что с удовольствием сделал бы в интересах сэра Персиваля Глайда все от меня зависящее, кроме составления брачного контракта его жены.
III
Прошла целая неделя после моего возвращения в Лондон, без каких-либо вестей от мисс Холкомб.
На восьмой день на моем столе среди прочих появилось и письмо, надписанное ее рукой.
В нем сообщалось, что предложение сэра Персиваля Глайда было окончательно принято и что свадьба состоится, как он того и хотел, еще до конца этого года. По всей вероятности, брачная церемония совершится в последних числах декабря. Двадцать один год исполнится мисс Фэрли только в марте, следовательно она станет женой сэра Персиваля за три месяца до своего совершеннолетия.
Мне не следовало бы ни удивляться, ни огорчаться, и тем не менее я был удивлен и огорчен. К этим чувствам примешивалось разочарование, вызванное неудовлетворительной краткостью письма мисс Холкомб, что окончательно расстроило меня на целый день. В шести строках своего письма моя корреспондентка уведомляла меня о принятом предложении, в следующих трех – о том, что сэр Персиваль уехал из Камберленда к себе домой, в Хэмпшир, а в двух последних предложениях сообщала, во-первых, что Лоре необходима перемена обстановки и более веселое общество и, во-вторых, что по этой причине мисс Холкомб решила отправиться вместе с сестрой в Йоркшир, в гости к старым друзьям. На этом письмо заканчивалось, нисколько не разъяснив обстоятельств, вынудивших мисс Фэрли принять предложение сэра Персиваля Глайда всего через неделю после того, как я видел ее в последний раз.
Впоследствии мне рассказали о причине этого неожиданного решения. Однако не стану рассказывать обо всем этом с чужих слов. События происходили на глазах мисс Холкомб, и, когда наступит черед ее повествования, она опишет их со всеми подробностями, именно так, как они развивались на самом деле. Но прежде чем я отложу перо и предоставлю другим продолжать рассказ, я, в свою очередь, считаю своим долгом описать одно дело, имеющее отношение к предстоящему замужеству мисс Фэрли, в котором я принимал непосредственное участие, а именно: составление ее брачного контракта.
Упоминая об этом документе, дабы быть правильно понятым, я непременно должен прояснить некоторые подробности относительно материального положения невесты. Я постараюсь изложить их кратко и просто, воздержавшись от использования профессиональной терминологии. Это обстоятельство чрезвычайно важно. Предупреждаю всех, кто читает эти строки, что наследство мисс Фэрли играет существенную роль в ее истории и что, если они хотят понять суть описываемых событий, им совершенно необходимо знать то, что известно мне.
Наследство мисс Фэрли было двоякого рода: оно состояло из возможной части, поместья, которое отойдет к ней лишь после смерти дяди, и безусловной части, денег, которые она должна была получить после своего совершеннолетия.
Поговорим сначала о поместье.
При деде мисс Фэрли по отцовской линии (назовем его мистером Фэрли-старшим) Лиммериджское поместье переходило от одного из членов этого семейства к другому на следующих основаниях.
Мистер Фэрли-старший умер, оставив трех сыновей: Филиппа, Фредерика и Артура. На правах старшего сына поместье наследовал Филипп. Если бы он умер, не оставив сына, поместье должно было перейти ко второму брату, Фредерику, а если бы и Фредерик также умер, не оставив наследника мужского пола, поместье перешло бы во владение к третьему брату, Артуру.
Случилось так, что мистер Филипп Фэрли умер, оставив только одну дочь Лору, героиню этого повествования, и поместье, разумеется, перешло по закону ко второму брату, Фредерику, человеку одинокому. Третий брат, Артур, умер задолго до кончины Филиппа, оставив сына и дочь. Сын его в возрасте восемнадцати лет утонул в Оксфорде. Таким образом, Лора, дочь мистера Филиппа Фэрли, имела весьма вероятную возможность получить поместье после смерти своего дядюшки, если бы он умер, не оставив наследника мужского пола.
Только женитьба мистера Фредерика Фэрли и появление на свет его наследника (впрочем, ни того ни другого от него никак нельзя было ожидать) могли бы помешать его племяннице Лоре получить поместье после его смерти, но – это необходимо еще раз напомнить – только в пожизненное владение. Если бы она умерла незамужней или бездетной, поместье перешло бы к ее кузине Магдалене, дочери мистера Артура Фэрли. Если бы она вышла замуж, позаботившись о надлежащем брачном контракте – иными словами, о контракте, который я намерен составить для нее, – доход с имения (добрых три тысячи фунтов стерлингов в год) был бы при жизни в ее полном распоряжении. Если бы она умерла раньше своего супруга, он, естественно, мог бы рассчитывать на этот доход, но тоже только пожизненно. Если бы у нее родился сын, в таком случае именно этот сын наследовал бы Лиммериджское поместье вместо ее двоюродной сестры Магдалены. Таким образом, женитьба на мисс Фэрли сулила сэру Персивалю Глайду (в той части ее наследства, которая связана с поместьем) двойную выгоду после смерти мистера Фредерика Фэрли: во-первых, пользование тремя тысячами в год (с позволения его жены, пока она жива, и по собственному разумению после ее смерти, если он переживет ее) и, во-вторых, наследование Лиммериджа его сыном, если таковой у него родится.
Вот все, что касается наследуемой собственности и доходов от поместья в случае замужества мисс Фэрли. До сих пор у нас с поверенным сэра Персиваля не возникало никаких затруднений или расхождений во мнении относительно условий брачного контракта.
Далее мы обратимся к вопросу о деньгах, наследуемых мисс Фэрли лично после того, как ей исполнится двадцать один год.
Эта часть ее наследства сама по себе представляла целое состояние. Оно переходило к ней по завещанию ее отца и достигало суммы в двадцать тысяч фунтов. Помимо этого, она имела пожизненный доход еще с десяти тысяч фунтов стерлингов, которые после ее смерти должны были перейти к ее тетке Элеоноре, единственной сестре ее отца. Необходимо представить дела семьи Фэрли для читателей в самом ясном свете, и я остановлюсь здесь на мгновение для того, чтобы объяснить, почему вышеозначенная сумма перейдет тетке мисс Фэрли только после смерти племянницы.
Мистер Фэрли был в прекрасных отношениях со своей сестрой Элеонорой до тех пор, пока она оставалась незамужней. Но когда она вышла замуж, довольно уже поздно, за одного итальянского джентльмена по фамилии Фоско – или, правильнее сказать, за знатного итальянца, поскольку он с гордостью именовал себя графом, – мистеру Фэрли так не понравился этот брак, что он прекратил все сношения со своей сестрой и даже вычеркнул ее имя из своего завещания. Другие члены семьи сочли это серьезное проявление его негодования, вызванного замужеством сестры, более или менее необоснованным. И хотя граф Фоско не был богат, но и к числу бедных авантюристов он тоже не относился. Он имел небольшой, но достаточный доход. Он прожил в Англии много лет и занимал прекрасное положение в обществе. Подобная рекомендация, однако, ничего не значила в глазах мистера Фэрли. Во многих своих суждениях он был англичанином старой школы и терпеть не мог иностранцев единственно и исключительно потому, что они иностранцы. Все, на что его удалось уговорить впоследствии – главным образом благодаря вмешательству мисс Фэрли, – это восстановить имя сестры в завещании, однако же он заставил ее ждать наследства, отказав доход с денег своей дочери пожизненно, а деньги, если тетка умрет раньше племянницы, кузине мисс Фэрли, Магдалене. Принимая во внимание года обеих дам, становится очевидным, что возможность тетки получить десять тысяч фунтов является в высшей степени сомнительной, и мадам Фоско так рассердилась на брата, что даже не захотела видеться с племянницей, отказываясь верить, что только вмешательство мисс Фэрли заставило мистера Филиппа Фэрли вернуть имя сестры в завещание.
Такова история десяти тысяч фунтов. В этом отношении со стороны поверенного сэра Персиваля также не могло возникнуть никаких затруднений: доход с этой суммы оставался в распоряжении жены сэра Персиваля, а после ее смерти деньги наследовала ее кузина или тетка.
Теперь все предварительные пояснения сделаны, и я перехожу наконец к главному пункту, составляющему истинную суть дела, – к двадцати тысячам фунтов.
Эта сумма переходила в полную собственность мисс Фэрли по достижении ею двадцати одного года, после чего мисс Фэрли могла распоряжаться ею в соответствии с условиями, которые мне удастся выговорить в ее пользу при составлении брачного контракта. Прочие пункты, заключающиеся в этом документе, носили исключительно формальный характер, и о них здесь нет нужды упоминать. Однако пункт, относящийся к этой сумме, настолько важен, что не может быть пропущен мной. Впрочем, достаточно будет нескольких строчек, чтобы дать все необходимые пояснения по этому вопросу.
Условия, которые я намеревался обсудить в связи с этими двадцатью тысячами, были следующими: проценты со всего капитала должны были давать пожизненный доход самой леди, а затем – сэру Персивалю, так же пожизненно, капитал же наследовали дети, появившиеся на свет от этого брака. В случае бездетности мисс Фэрли и сэра Персиваля леди могла распорядиться капиталом по собственному усмотрению, с этой целью я оставлял за ней право составить завещание. На деле это означало, что, если бы леди Глайд умерла, не оставив детей, ее сводная сестра и те родственники и друзья, кого она пожелала бы облагодетельствовать, после смерти ее мужа получили бы суммы, которые им были завещаны, разделив капитал леди в соответствии с ее волей. Если бы, наоборот, после нее остались дети, в таком случае, самым естественным и непременным образом, весь капитал перешел бы к ним. Таковы были условия, и всякий, кому довелось прочесть их, полагаю, согласится со мной, что они в равной степени учитывали интересы всех сторон.
Посмотрим, как мое предложение было принято будущим мужем и его поверенным.
Когда мне доставили письмо мисс Холкомб, я был занят больше обычного. Однако я сумел выкроить время для составления контракта. Я подготовил и отправил его на одобрение поверенному сэра Персиваля Глайда менее чем через неделю после того, как мисс Холкомб уведомила меня о назначении даты свадьбы.
Через два дня документ был возвращен ко мне с пометками и замечаниями поверенного баронета. Возражения его главным образом были пустяковыми и чисто технического свойства, пока он не дошел до пункта, относившегося к двадцати тысячам фунтов. Против этого пункта было написано и дважды подчеркнуто красными чернилами следующее:
Неприемлемо. Капитал переходит к сэру Персивалю Глайду в случае, если он переживет леди Глайд, и обсуждению это не подлежит.
То есть ни одного фартинга из двадцати тысяч не должно было достаться мисс Холкомб, а равно и другим родственникам или друзьям леди Глайд. Вся сумма, если она умрет бездетной, попадала в карман ее мужа.
В ответ на это дерзкое требование я написал коротко и резко:
Дорогой сэр! Относительно брачного контракта мисс Фэрли. Оставляю пункт, против которого Вы возражаете, в неизменном виде. Искренне Ваш.
Ответ пришел через четверть часа.
Дорогой сэр! Относительно брачного контракта мисс Фэрли. Оставляю подчеркнутое красными чернилами замечание, против которого Вы возражаете, в неизменном виде. Искренне Ваш.
В этой перебранке мы оба зашли в тупик, и нам не оставалось ничего другого, кроме как обсудить ситуацию каждому со своим клиентом.
Моим клиентом, поскольку мисс Фэрли еще не исполнился двадцать один год, был мистер Фредерик Фэрли, ее опекун. С первой же почтой я отправил ему письмо, в котором изложил суть дела; в нем я приводил не только все возможные доказательства, дабы заставить мистера Фэрли настоять на предложенной мной формулировке этого пункта, но прямо указывал ему на корыстолюбивый мотив, скрывавшийся за нежеланием жениха и его поверенного принять означенные мной условия относительно двадцати тысяч фунтов. Положение дел сэра Персиваля слишком ясно показало, что на его поместье лежали огромные долги и что доходы его, хотя номинально весьма значительные, в действительности, особенно для человека его положения, сводились к нулю. Сэр Персиваль крайне нуждался в наличных деньгах, и несогласие его поверенного с данным пунктом брачного контракта было не чем иным, как откровенно эгоистичным подтверждением этого факта.
Ответ от мистера Фэрли я получил на следующий день; он оказался до крайности бессвязным и неуместным. Если обратиться к удобопонятному языку, вот как можно было бы передать его суть:
Не будет ли дорогой Гилмор столь любезен, чтобы не беспокоить своего друга и клиента такими пустяками, как то, что может случиться в отдаленном будущем? Может ли статься, чтобы молодая женщина двадцати одного года от роду умерла раньше сорокапятилетнего мужчины, к тому же умерла бездетной? С другой стороны, можно ли переоценить в нашем суетном мире важность таких вещей, как покой и безмятежность? Если два этих небесных дара предлагаются в обмен на такую сущую земную малость, как отдаленная в будущем перспектива располагать двадцатью тысячами, разве это не выгодная сделка? Конечно да. Так почему же не заключить ее?
Я с отвращением отбросил от себя это письмо. Как только оно полетело на пол, в дверь постучали, и затем на пороге появился поверенный сэра Персиваля мистер Мерримен. На свете есть много разновидностей ловких дельцов от юриспруденции, однако, на мой взгляд, труднее всего иметь дело с теми из них, кто обманывает вас с видом самого веселого добродушия. Безнадежнее всего случаи, когда приходится иметь дело с толстыми, упитанными, дружелюбно улыбающимися коллегами. Мистер Мерримен принадлежал к этому классу.
– Как поживаете, добрейший мистер Гилмор? – начал он, весь сияя от собственной любезности. – Рад видеть вас в таком превосходном здравии. Я проходил мимо и решил зайти к вам на случай, если вам есть что сказать мне. Давайте же, прошу вас, разрешим наше маленькое затруднение изустно, если удастся. Вы уже получили ответ от своего клиента?
– Да, а вы?
– Ах, дорогой, добрейший мистер Гилмор, как бы я желал иметь от него известие, как бы я желал, чтобы он снял с меня ответственность в этом деле, но он настолько упрям – или лучше сказать, настолько непоколебим, что не сделает этого. «Мерримен, у вас есть все мои распоряжения. Поступайте, как сочтете нужным для соблюдения моих интересов, и считайте, что я устранился из этого дела до тех пор, пока с ним не будет покончено». Вот что сказал мне сэр Персиваль две недели назад и продолжает повторять, несмотря на все мои попытки переубедить его. Как вам известно, по природе своей я человек мягкий, уступчивый. Уверяю вас, что лично я хотел бы вычеркнуть собственное замечание сию же секунду. Но поскольку сэр Персиваль не желает вмешиваться в это дело, поскольку сэр Персиваль слепо предоставляет попечение о своих интересах мне, разве могу я отступиться и не настаивать на предложенной мной поправке? Мои руки связаны – разве вы не видите этого, мой дорогой сэр, – мои руки связаны!
– Значит, вы по-прежнему настаиваете на своей поправке к известному пункту договора?
– Да, черт возьми! Мне больше ничего не остается. – Он подошел к камину погреться, напевая роскошным басом какую-то сложную мелодию. – Что говорит ваша сторона, – продолжил он, – прошу вас, скажите, каково решение вашего клиента?
Мне было стыдно сообщить ему правду. Я попытался выиграть время и сделал даже больше того. Профессиональные инстинкты взяли надо мной верх, и я попытался сторговаться с ним.
– Двадцать тысяч фунтов стерлингов – сумма слишком большая, чтобы родственники мисс Фэрли согласились уступить ее по прошествии всего лишь двух дней, – сказал я.
– Весьма справедливо, – ответил мистер Мерримен, задумчиво разглядывая собственные ботинки. – Прекрасно сказано, сэр, прекрасно сказано!
– Полюбовная сделка, равно выгодная для родных невесты и для жениха, вероятно, не так бы испугала моего клиента, – продолжал я. – Ну же, возникшее затруднение можно легко разрешить, стоит нам немного поторговаться. Каков ваш минимум?
– Наш минимум, – ответил мистер Мерримен, – девятнадцать тысяч девятьсот девяносто девять фунтов девятнадцать шиллингов одиннадцать пенсов и три фартинга. Ха-ха-ха! Извините меня, мистер Гилмор. Не могу сдержаться, чтобы не пошутить при случае.
– Милая шутка, – заметил я. – Она стоит того самого фартинга, ради которого отпущена.
Мистер Мерримен был в восторге. Он громко расхохотался, услышав мой ответ. Мне же было вовсе не до шуток, и я снова вернулся к разговору о деле, желая закончить наше свидание.
– Сегодня пятница, – сказал я. – Подождите нашего окончательного ответа до вторника.
– Всенепременно, – ответил мистер Мерримен. – И даже дольше, если потребуется. – Он взял шляпу, собираясь выйти, но затем снова обратился ко мне: – Кстати, ваши клиенты из Камберленда более ничего не слышали о женщине, написавшей анонимное письмо?
– Более ничего, – ответил я. – А вы не отыскали ее?
– Пока нет, – ответил мой коллега. – Но мы не отчаиваемся. Сэр Персиваль подозревает, что некто прячет ее, и мы следим за этим некто.
– Вы говорите о старухе, которая была с ней в Камберленде? – спросил я.
– Вовсе нет, сэр, – ответил мистер Мерримен. – Мы еще не успели зацапать эту старуху. Наш «некто» – мужчина. Мы не спускаем с него глаз здесь, в Лондоне, и мы сильно подозреваем, что это именно он помог ей сбежать из сумасшедшего дома. Сэр Персиваль хотел было тотчас же расспросить его, но я сказал: «Нет. Расспросы только заставят его насторожиться – надо выждать и понаблюдать за ним». Посмотрим, что будет дальше. Эту женщину опасно оставлять на свободе, мистер Гилмор: никто не знает, что она может еще натворить. Всего хорошего, сэр. Во вторник надеюсь иметь удовольствие получить от вас известие. – Он любезно улыбнулся и вышел.
В последней части разговора я был несколько рассеян. Я так беспокоился насчет брачного контракта, что почти не мог сосредоточиться ни на чем другом. Оставшись снова один, я принялся обдумывать, как мне следует поступить теперь.
Если бы дело касалось любого другого из моих клиентов, я исполнил бы данные мне распоряжения, как бы ни были они неприятны мне лично, и немедленно перестал бы думать о двадцати тысячах. Но когда речь шла о мисс Фэрли, я не мог действовать с таким деловым равнодушием. Я был по-настоящему привязан к ней и искренне восхищался этой девушкой; я с признательностью вспоминал ее отца, моего друга и доброго покровителя. Составляя брачный контракт, я испытывал к ней те же чувства, которые неизбежно испытывал бы, не будь я старым холостяком, к своей родной дочери. Я определил для себя, что стану, не жалея собственных сил, защищать ее интересы. Писать мистеру Фэрли второй раз нечего было и думать: он только снова ускользнул бы из моих рук. Возможно, личное свидание, во время которого я постарался бы переубедить его, принесло бы больше пользы. На следующий день была суббота. Я решил купить билеты и растрясти мои старые кости по пути в Камберленд в надежде склонить мистера Фэрли к справедливому, непредубежденному и благородному поступку. Конечно, надежда моя была очень слаба, но я полагал, что, когда испробую это последнее средство, совесть моя будет чиста. В этом случае я сделаю все, что только может сделать человек в моем положении ради защиты интересов единственной дочери своего старого друга.
