Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
В ответ не слишком весело засмеялись.
– Значит, лишнего курил. Не положено.
– А могут и влепить.
– Не, за это «горячих» не дают. Так, «по мягкому», и то, скажем, раза два.
– А это на кого нарвёшься.
– Да, могут и просто по морде смазать.
– А могут…
– Они всё могут, – мрачно сказал недавно появившийся мужчина.
Щетина вокруг рта была у него ещё реже и короче, чем у Гаора, чёрные прямые волосы густой чёлкой закрывали лоб, так что клейма не видно. А спрашивать впрямую Гаор, разумеется, не стал. Если тот прирождённый такой, то ни вины, ни заслуги его в этом нет. А если обращённый, то не его это рабское дело – за какие дела чистокровный получил клеймо. Звали мужчину Вороном. Видно, за цвет волос, длинный торчащий нос, а возможно, и характер. Говорил он правильно, практически не пользуясь нашенскими словами, но и за чужака его не считали. Спи он поближе к койке Гаора, может, и удалось бы разговориться, но его разместили на дальнем конце, работали они совсем в разных бригадах, так что… тоже успеется, хоть и интересно.
Гаор тряхнул головой и стал одеваться на выход.
На дворе дул яростный холодный ветер, разгоняя тучи. Гаор пробился сквозь весело гомонящую толпу к прикрывавшему от ветра парапету, сел на корточки и закурил. Разговор пошёл о погоде, не будет ли опять снега. Гаор закинул голову, разглядывая небо.
– Нет, вон уже звёзды видны.
– А чо, и впрямь…
– Как угнал, так и нагонит…
– Опять ночь не спать…
– Это уж как заведено.
Гаор курил, привычно держа сигарету в кулаке так, что ни свет, ни дым наружу не пробивались. Ветер вдруг изменился, и курильщики, ругаясь, стали разворачиваться к нему спинами, заслоняя собой огоньки. Но у многих погасло. Защёлкали зажигалки. Волох потянулся к Гаору.
– Дай прикурить.
Гаор дал ему прикурить от своей сигареты, потом ещё кому-то, а третьему отказал и достал зажигалку.
– Третий не прикуривает, держи.
Третьим был Ворон. Он молча прикурил и вернул зажигалку Гаору, а спросил куривший сегодня с ними Мастак.
– Это почему? Примета что ль такая?
– Примета, – усмехнулся Гаор. – Первого снайпер видит, по второму целится, по третьему стреляет.
– А снайпер это кто? – спросил Волох.
Гаор по возможности кратко и внятно объяснил, что такое снайпер.
– Это как медведя на овсах из засидки сторожить, что ли ча? – после недолгой паузы спросил кто-то.
– А это что? – ответил вопросом Гаор.
Ему в несколько голосов охотно объяснили и рассказали.
– Похоже, – согласился Гаор.
Сидеть под ветром было холодно, и, докурив, быстро вставали и уходили в толпу на игры. Гаор старался курить помедленнее, растягивая удовольствие, и вскоре остался один. Вернее, в двух шагах от него сидел Ворон, но отчуждённо глядя в другую сторону. Гаор дотянул последнюю затяжку, потёр обожжённую губу, погасил и растёр окурок, готовясь встать, когда Ворон заговорил. Тихо, глядя перед собой, будто сам с собой, но обращаясь к Гаору.
– Зачем тебе это? Ты культурный человек, а они дикари, ты не должен опускаться до них.
Гаор удивлённо посмотрел на него.
– Ты это мне, Ворон?
– Да, тебе. Ты давно раб?
Гаор мысленно прикинул даты и присвистнул.
– Да скоро полсезона будет, наверное.
– И уже стал совсем как они. Зачем тебе… болботанье это? Ты грамотный, я слышал, водишь машину, ты выживешь.
– А ты сколько рабом? – пользуясь моментом, спросил Гаор.
– Много. Я устал, пока я держусь, главное, это остаться человеком, а ты…
– А они не люди? – перебил его Гаор.
– Они дикари, и дикарями останутся, надо сохранить себя, свою личность.
– Как это тебя в камере до сих пор не придавили? – задумчиво спросил Гаор.
– Не знаю, это неважно.
– За что ты стал рабом?
– Неважно, я держусь. Я никому не мешаю, и меня не трогают. Они, в сущности, они неплохие, все-таки мы немного цивилизовали их. Но они другие. Мы ургоры, а они… – Ворон захлебнулся ветром, оборвав фразу.
– И кто они? – с интересом спросил Гаор.
– Аборигены, – пожал плечами Ворон. – Они чужие и навсегда останутся такими. Мы разные. Мы и они… – он снова замолчал.
– Мы и они, – повторил Гаор. – Это ты правильно сказал. Но для меня «мы» здесь.
– Ты порвал с семьёй, с родом, а теперь хочешь отказаться от своего народа?
Гаор засмеялся.
– Ну, положим, порвал не я, а со мной. А народ? Если мы совсем уж такие разные, то чего же бреются все дважды в день, а?
– Да, конечно, кровь перемешалась, но мы, ургоры, мы живы, пока сами сохраняем себя. Ты полукровка…
– А ты нет?
– Да, и я. Совсем немного, на очень малую каплю, но да. Но я всегда стыдился этого, а ты… и зачем тебе эти рассказы? Воображаешь себя Креймом-Просветителем? А ты помнишь, как он кончил?
Крейм-Просветитель? Что-то смутное, вроде, говорили в училище, но… нет, это надо отдельно вспоминать.
– Про Крейма ты мне ещё расскажешь, хорошо? А об остальном… Ты живёшь среди них и презираешь их, за что? Тебе надзиратели ближе, что ли?
– Отдельный мерзавец ещё не народ, ты же понимаешь это.
– Да. И никем я себя не воображаю, я просто живу.
Гаор легко вскочил на ноги, оглядывая гомонящую толпу. Вроде бы там опять эти две девчонки мелькнули. Как их? Дубравка и Киса. Поймать их что ли и… Ворон снизу вверх оглядел его и горько улыбнулся.
– Ты ничего не понял. Конечно, живи. Это твоё право, но мне горько, что ургоры потеряли ещё одного, ещё один ушёл назад, в дикость…
Не дослушав его, Гаор шагнул в толпу. Да, он один из них, и не только из-за цвета волос, но и потому, что сам хочет этого. Кем бы ни был Ворон раньше, на фронте он не был, а то бы знал, что в одиночку не выживешь, что сосед по землянке ближе любого кровного родича, и только та кровь роднит, которую заодно проливаешь. Красиво сказано – мимоходом оценил он – Кервин бы забраковал.
Кто-то сзади дёрнул его за капюшон, и Гаор, круто развернувшись, попытался поймать обидчицу. Но та с визгом увернулась и исчезла в толпе. И бросаясь за ней в погоню, Гаор успел подумать, что Ворону так недолго и всерьёз спятить. Нашёл где и о чём думать. А опускаться… мелькнула у него тут одна мысль, но это тоже на потом…
Погоня успехом не увенчалась, да он толком и не разглядел её. А ловить неизвестно кого – никого и не поймаешь.
Холодало, ветер становился всё резче, пробивая комбезы и тонкие куртки, да и ужин, похоже, скоро, животы уже подводит. И толпа повалила вниз, в тепло спален.
– Давайте живее, – подгонял их, помахивая дубинкой, охранник у входа, – мёрзни тут из-за вас, волосатиков.
Но беззлобно, замахивался, а не касался, и некоторые даже желали ему приятного отдыха.
В выходной вечер запускали без обыска, только уже на нижнем входе пересчитывали, запуская по десяткам, так что на лестнице выстроилась очередь. Гаор оказался в самом конце, ждать долго, но он сразу предусмотрительно сбросил капюшон и снял шапку. Нарываться из-за таких пустяков не хотелось, только-только у него зажило, и синяки уже почти целиком жёлтые, чуть-чуть синевы по центру, и не болят уже. Рядом с Гаором стоял Махотка, а впереди две девчонки, и Махотка потихоньку дёргал их за куртки. Девчонки шёпотом отругивались. Получалось у них хлёстко, и Гаор с удовольствием давился от смеха, опасаясь заржать и привлечь надзирателя.
Как только зашли в коридор, девчонки дружно набросились на Махотку с кулаками, сбили его с ног и стали дёргать за волосы, щипать и щекотать. Махотка блажил дурным голосом.
– Во, дурень волосатый! – заржал надзиратель, запирая за ними дверь.
Вокруг драки собралась целая толпа, и уже спорили на сигареты и фишки, кто кого тут умотает.
Гаор ушёл, не дождавшись конца схватки. В спальне он разделся, сразу сбросив пропотевшее за эти дни бельё в ящик для грязного, уже выставленный матерями у двери, и надел опять рубашку и штаны уже на голое тело. А чистое бельё наденет завтра утром. Спать голышом он уже привык. И до душевой и обратно тоже пробегал голым без стеснения. В самом деле, в каком полку служишь, по тому Уставу и живёшь! Но что ему Ворон наговорил, это ещё надо обдумать. Может… может и отдельный лист в папку положить. Здесь есть о чём писать.
Время после ужина всегда твоё. Надзиратели ни в коридор, ни в спальни не заходят, только, конечно, чтоб шума особого не было, драк там серьёзных или ещё какого безобразия. Но это уже забота Старшего.
Гаор решил было подсесть всё-таки к Ворону и расспросить того о Крейме-Просветителе, а то вертится рядом, а не ухватишь. Но тут в мужскую спальню заглянула женщина.
– Рыжий, ты здесь?
– А где я могу быть? – поинтересовался Гаор, быстро подходя к ней.
– А хрен тебя знает, – сразу ответила она, – вы, мужики, бегливые, чуть не догляди и концов не найдёшь. Тебя Матуня зовёт.
И отступила, пропуская его.
Гадая, зачем он в выходной вечер понадобился Матуне, Гаор протолкался по коридору в дальний от выхода конец, где располагались кладовки. Дверь вещевой была приоткрыта на щёлочку, и там вроде кто-то притаился. Не обратив на это внимания, Гаор прошёл мимо. Но дверь кладовки Матуни была закрыта и даже вроде заперта изнутри. Стучать, разумеется, Гаор не стал и тут же повернул обратно, ломая голову над тем, кому и зачем понадобилось так его разыгрывать. Выманивали из спальни? Понятно. Но зачем? Гаор был так занят этим, что, когда поравнялся с дверью вещевой и оттуда рванулась голая рука, ловко ухватившая его рукав и вдёрнувшая внутрь, он растерялся, больно ударившись животом о перегораживавшую вход доску прилавка.
В кладовке было темно, намного темнее, чем в спальне, которая даже ночью подсвечена из коридора и уборной.
– Какого…?! – выдохнул он.
– Тихо, – чьи-то руки мягко даже ласково зажали ему рот и потянули книзу, – сюда лезь.
Руки и голос были женскими. Всё становилось предельно понятным, и Гаор, подчиняясь, нагнулся, пролез под прилавком и последовал за женщиной вдоль неразличимых в темноте стеллажей.
– Сюда давай, – шёпотом позвали его.
Он оказался, как сразу понял, под стеллажом, на чём-то мягком, похожем развёрнутый тюфяк. Невидимая в темноте женщина обняла его и поцеловала в губы.
Это не требовало ни разъяснений, ни вообще слов.
Её руки были мягкими и, даже касаясь синяков, не причиняли боли. Гаор нащупал на ней рубашку, не застегнутую, а завязанную на животе узлом, мимоходом удивился этому: не видел, чтоб женщины здесь так ходили, дёрнув, распустил узел и распахнул полы. Как и у него, белья у неё под рубашкой не было. Брюк, впрочем, тоже.
Естественным текучим, как вода, движением она откинулась и легла, увлекая его за собой. Бодая её, зарываясь лицом в её груди, Гаор стянул с себя и отбросил рубашку, приподнявшись, расстегнул и столкнул вниз брюки. Она негромко засмеялась, колыхнувшись под ним. Освободившись от одежды, Гаор уже спокойно вытянулся на ней, нашёл губами её губы, обнял. Она вздохнула, прижимаясь к нему. И чувствуя, что сил на обычную игру у него сейчас нет, что он теряет контроль над собой, Гаор сразу, тут же, ни по каким правилам и обычаям, усвоенным с первых походов по борделям, что лицом к лицу нельзя, не положено, резким, даже злым ударом раскрыл её, входя сразу целиком. Она приглушенно охнула, обхватила его за спину, прижимая к себе. Он яростно, стиснув зубы и хрипло дыша, бился об неё, заставляя вскрикивать, извиваться под ним. Будто весь этот страшный полусезон он только об этом и думал, и только этого хотел. Она часто дышала открытым ртом, прихватывая зубами кожу на его груди и плечах. По телу Гаора прошла медленная, мучительно сладостная судорога, он замер и в полубессознательном состоянии соскользнул с неё, лёг рядом, жадно хватая раскрытым ртом тёплый тёмный воздух.
С ним и раньше такое случалось, когда он на несколько мигов как терял сознание, он не любил это состояние за ощущение полной беззащитности перед лежавшей рядом женщиной, но сейчас почему-то лежал спокойно. Просто отдыхая и не ожидая подвоха. Узкая ладонь с бугорками мозолей погладила его по мокрым от пота спутанным волосам.
– Дуры девки, всё врали про тебя, – её губы почти касались его уха, но шёпот не оглушал, а был приятен.
Гаор, приходя в себя, медленно повернул к ней голову, коснулся лицом её груди. Она обняла его за голову и прижала её к себе, даже чуть потёрлась.
– Врали, что ты как лягушка, гладкий да холодный. А ты, ой, какой горячий. И мохнатенький где надоть.
Её ладонь скользнула по его телу и погладила по лобку. Гаор почувствовал, что краснеет, но лежал неподвижно.
– Вон у тебя пушок какой, как у мальчика, а так-то ты ладный мужик, – шептала она. – Рыжий ты, Рыженький.
Он повёл ладонями по её телу, наткнулся на показавшиеся ему жёсткими курчавые волосы в низу живота и чуть было не отдёрнул руку, но справился с собой.
– Лягушка, говоришь, – зашептал он. – Да я тебя саму сейчас как лягушку на прутик насажу.
И явно неожиданно для неё одним движением перевернул её на живот и привычно, как знал и умел с первого своего борделя, навалился сверху. Она забарахталась, но он был сильнее. Встать самому и поставить её на колени не позволяла нижняя полка стеллажа, и он только слегка приподнялся, и, обхватив её обеими руками за живот, приподнял, подсунул под нее колени и… ударился спиной о стеллаж.
Рядом вдруг ойкнули. От неожиданности Гаор чуть не выпустил её, шёпотом выругался, и, извернувшись, скрючившись самому себе непонятным способом, всё-таки вошёл и ударил, и ещё раз, и ещё… Пока снова не рухнул рядом с ней, по-прежнему прижимая её к себе.
– Ох, какой ты, – она мягко высвободилась и снова повернулась лицом к нему, погладила по груди.
Гаор лежал на спине, частыми вздохами переводя дыхание. Кажется, он напугал её. Надо бы… тоже, погладить, но у него вдруг иссякли все силы, он может только лежать и ощущать на себе её ладони, гладящие, словно… лепящие его тело.
– Спасибо, – наконец шепнул он.
– Да не за что, милый, – она наклонилась и поцеловала его.
Медленно возвращалось сознание, он снова слышал, видел и понимал. Рядом и ещё дальше сосредоточенно сопели, кряхтели и вздыхали, кто-то даже тоненько взвизгнул пару раз. Гаор и женщина одновременно засмеялись. Он протянул руку и нащупал её лицо, кончиками пальцев провёл по щеке. И опять новое неиспытанное им: его ладонь вдруг наткнулась на длинные мягкие волосы и утонула в них.
Она засмеялась и прижалась к нему, потёрлась щекой о его плечо. Он нашёл её руку и, подтянув к себе, поцеловал в ладонь. Она снова засмеялась.
– Ох, ты, Рыжий…
– А ты? Кто ты?
– А тебе почто?
– Как мне звать тебя?
– А куда? Нет, Рыжий, это я тебя позову, как соскучусь. А так… ну, баба я, просто баба, понял?
– Нет, – мотнул головой Гаор. – Ты меня по имени зовёшь, и мне так надо.
Она смеялась над ним, но её руки оставались мягкими и тёплыми, и игриво гуляли по его телу. И он, плюнув на её причуды, что она не хочет ему назвать своего имени, уже снова наклонялся над ней, готовясь опять перевернуть, когда, стукнув, резко распахнулась дверь, и на пол лёг пронзительно яркий прямоугольник.
– А ну, – сказал грозный голос Мааньки, – а ну девки, кыш отседова!
Под стеллажами завозились, в световой прямоугольник вылезали и прятались голые ноги. Гаор нашарил свои штаны и натянул их, взял рубашку. Она тоже надела и застегнула рубашку. Её лицо занавешивали длинные, до плеч ей волосы, и разглядеть её Гаору никак не удавалось. Он потянулся откинуть ей волосы, она оттолкнула его руки, вылезла из-под стеллажа и убежала, шепнув напоследок.
– Жди, я позову.
Сидя в душном пыльном сумраке, Гаор видел, как одна за другой подбегают к прилавку и, подныривая под него, выскальзывают в коридор лёгкие гибкие фигурки.
– А теперь вы пошли, – скомандовала Маанька. – Штаны все надели? А то я вас знаю!
Вслед за остальными Гаор вылез из кладовки, как все, не глядя на Мааньку и не рассматривая случайных соседей.
Коридор был уже пуст, Гаор остановился отряхнул, штаны и рубашку и пошёл в свою спальню. Как и положено, проходя мимо женской спальни, он отвернулся. Правила игры были понятны: если что и было, то никого это не касается.
Спальня уже укладывалась спать. Гаор разделся, взял мыло, мочалку и полотенце и пошёл в душ. Смыть пот и налипшую на волосы пыль, которую он, разумеется, не видел, а ощущал. В душе отмывалось шестеро мужчин и парней. Видно, там же были – весело подумал Гаор, занимая свободный рожок и пуская воду.
Но как же ему узнать её? Всё-таки, конфетами там угостить, или ещё как… отблагодарить. Всякое у него было, а такого… нет, даже в солдатских «домах свиданий» были куда опытнее и искуснее, и… и здесь было лучше. Может, как раз потому, что ей ничего было не надо от него, ни угощения, ни гемов, ни… супружества, как Ясельге и другим таким же девчонкам, с которыми он гулял на дембеле. Все они чего-то из него выжимали, обещая и ставя условия. А она… ей был нужен он, сам по себе, какой есть. «Баба, просто баба…». А он ей кто? «Позову, когда соскучусь». Всегда мужчина выбирает, берёт себе женщину. А здесь… Как сказали ему тогда в камере? «С девкой гуляй как хочешь, а с бабой как она позволит» Значит, она рожала, раз баба. А дети её где? И сам себе ответил: продали. Здесь детей нет, не видел и не слышал даже, чтоб говорили. «Мы все браты». Нет, это надо обдумать.
Он вымылся, вытерся, прошёл мимо уже спящих или засыпающих людей к своей койке, убрал мыло и мочалку в тумбочку, залез наверх, повесил и расправил, чтоб лучше сохло, полотенце, и спокойно вытянулся под одеялом.
Надзиратель прокричал отбой, закрыл дверную решётку и выключил свет. Спальня наполнилась густым храпом и сопением. Гаор приготовил было папку, но почувствовал себя слишком… не усталым, а опустошённым для работы. Нет, завтра. Так и не достав ни одного листа, он завязал тесёмки.
– Рыжий, – вдруг позвал его Волох.
– А? – вздрогнул Гаор. – Тебе чего?
– Ты в другой раз так об доски не бейся, я думал, обрушишь всё на хрен.
Снизу сонно хохотнул Полоша.
Зима, 3 декада, 5 день
О приближении Нового года Гаор догадался по тому, что работы стало намного больше, а коробки наряднее. Ну да, началось всё осенью, да в последнюю или предпоследнюю декады, и больше четырех декад прошло, так что, похоже… уже зима и не вторая, а третья декада в середине. Ну, ему, положим, декады и сезоны теперь по хрену. Выходной, неделя по-нашенски, сигаретная выдача – это даты, а так живём от еды до еды, от вечера до вечера. Но и на фронте дальше не загадывают. И всё же… Пару раз выпадал снег, и Гаора снимали со склада чистить дворы и пандусы на тракторе. И он видел, как на фасадном дворе устанавливали огромную, выше третьего этажа ёлку, а потом со стремянок и раздвижных лестниц обвешивали её игрушками, лампочками и гирляндами. И на складе появились лёгкие нарядные коробки с ёлочными гирляндами и всякими праздничными прибамбасами. Укладывая их на вывозные тележки, он старательно отгонял мысли о празднике. Ему теперь… Сколько можно как мальцу ждать, что Новый год что-то изменит.
– А на праздник, Рыжий, и мы погуляем.
– Это как, Плешак?
– А просто. Он длинный, праздник этот. Аж полтора дня нам дадут. Ну, неделя, выходной как уж заведено, а он в году последний, так от него половинка. И самый первый день не работáем, совсем.
– Здорово! – обрадовался Гаор, сообразив, что речь идёт о Новом годе. – А половинка – это как?
– А вот с утра и до обеда как обычно будет, гонка пойдёт… – Плешак даже головой покрутил, – не в продых. А с обеда, зальные, значитца, всё моют там, чистят, мы весь товар туды завезём, разложим, вольных уже никого, так чтоб побыстрее, и нас в зал могут дёрнуть, и шабашим. Да не по сигналу, а как закончим, и надзиратели отпустят. Запускают без построения. Ты влево её подай, на хрена она, толстозадая, сюды торчит. Ну вот, выдача большая. И всё, паря, гуляем, как хотим! Отбоя не дают, надзиратели сами у себя гуляют, дверь закроют, и тут им хоть огнём всё гори, хоть оборись и всю ночь, – Плешак подмигнул, – по кладовкам бегай. А назавтра, значитца, они нас на двор на весь день выпустят. Входи, выходи как хошь. Ну конечно, соблюдать себя надоть, всяко тут быват. Им-то тоже не в радость в праздник дежурить, ну и быват, привязываются.
Плешак вздохнул, и Гаор понимающе кивнул. Что такое работать, когда все гуляют, он хорошо представлял. Бывало у него ещё в училище. Все в увольнительной, а он дневалит. Если б ему тогда кто под руку попался… Но всё равно, здорово!
– А потом?
– Вечером пересчитают нас, и уже отбой по-обычному.
Ну да – сообразил Гаор – правильно, второй день четвёртой декады уже магазин в обычном режиме, значит, и нам так же. И всё равно, целый день – это здорово. Гниды той, сволочи спецуры, он что-то давно не видел, и втихаря надеялся, что того уволили. А то если тот будет как раз дежурить во дворе, то ему тогда носа из спальни не высунуть. Подумал и забыл тут же, не стал самому себе душу травить.
6 день
А на следующий день Гаора с утра забрали со склада. Только они с Плешаком зашли и стали быстренько проверять и тасовать контейнеры у двери, которые с вечера приготовили, как надзиратель распахнул дверь и гаркнул:
– Рыжий!
– Да, господин надзиратель, – подбежал Гаор к двери.
– Мотай в гараж быстро!
Опять что ли снегопад? Вроде на смену шли, небо чистое было. Но, разумеется, ни спорить, ни спрашивать он не стал, а ответил положенным:
– Да, господин надзиратель.
Гаор вышел со склада и побежал в гараж, гадая на бегу, разрешат ли ему сбегать переодеться для уличной работы, а то он без куртки, в комбезе поверх белья, или нет? Если нет, то хреново. Один раз так уже было. Хорошо, он быстро закончил аггеловы пандусы, и его отпустили до обеда отдыхать. Он тогда влетел в спальню и сразу побежал в душ и стоял под почти кипятком, пока не согрелся, а вечером ему опять вместо чая налили какого-то травяного отвара. И всё обошлось. А сегодня…
Сегодня в гараже был сам Сторрам. Стоял и рассматривал маленькую блестящую свежим лаком машину с неофициальным, но общепринятым названием-прозвищем – «коробочка». Похоже, военная, но перекрашенная – подумал, подбегая, Гаор. Бледный механик стоял рядом, растерянно вертя в руках замасленную тряпку. После того, самого первого, раза больше он к Гаору не привязывался, принимал у него трактор без разговоров, люфт, правда, так и не исправил, но Гаор уже к этому приспособился и не напоминал.
Подбежав, Гаор привычно остановился в шаге, сдвинув каблуки и вытянувшись. Сторрам повернулся к нему.
– Проверь и подготовь, – кивком показал на машину, – через тридцать пять долей выезжаем, – и механику: – Обеспечьте инструменты.
– Да, хозяин.
– Слушаюсь.
Два ответа прозвучали одновременно в спину уходящего Сторрама, и механик несколько оторопело уставился на Гаора. Гаор, на всякий случай, потупился.
– Это ты так разбираешься? – наконец выговорил механик. – Ну… – он не договорил.
Решив, что на это можно не отвечать, а приказ он получил от хозяина, и механик может как угодно высказываться, но если машина не будет вовремя готова, то задницу вспорют ему, а не механику, Гаор отвернулся от него и подошёл к машине. Уверенно открыл мотор. И чуть не засмеялся вслух. Точно! Она родимая. Полукровка армейская – легковушка с усиленным мотором, усиленными осями и прочими прибамбасами, в которых не бывавший на фронте хрен разберётся. Потому что такие машины приходили с завода совсем другими и доводились до ума уже фронтовыми механиками и умельцами из подручных и подходящих материалов. От заводского варианта оставляли зачастую только кузов, и то его укрепляли, усиливали и улучшали. Часто получались уродцы, их разбирали, списывая как попавшие под прямое попадание, и использовали для других. Над этой, похоже, поработали настоящие мастера.
– Марш за инструментом! – выдернул его из-под капота голос механика.
Гаор посмотрел на его сразу испуганное и злое лицо и кивнул.
– Да, господин механик, – но с места не стронулся, ожидая указаний, куда идти и что он может взять.
– Чего вылупился, лохмач! Вон лежит всё, я, что ли, буду подносить тебе?! Бери, что нужно, и чтоб вовремя всё было сделано, а то отлуплю, понял?
– Да, господин механик, – ответил Гаор, отправляясь к раскрытому инструментальному шкафу.
Бери что нужно – хорошо сказано! Вот он и возьмёт! Он сразу достал и надел набедренный инструментальный пояс-патронташ, привычным движением ладони, проверив его содержимое, быстро отобрал всё, что может понадобиться – бегать к шкафу ему вряд ли разрешат, а подсобника у него нет – и вернулся к машине.
– Ну, родимушка, – пробормотал Гаор, – посмотрим, что тут с тобой штафирки напортачили.
Если механик его и услышал, то никак это не показал и даже убрался куда-то, оставив его наедине с машиной. Что Гаора полностью устраивало.
Гараж большой, въезжали и выезжали машины, бегали, ходили и трепались шофёры, механики, подсобники. Все свободные. И потому Гаор не только не смотрел на них, даже разговоров не слушал, занятый машиной. А они… конечно, лохматый раб в рабочем оранжевом комбинезоне – их только рабы и носили, чтоб были издали заметны охране – и не грузчик или уборщик, а механик – зрелище редкое, и многие стояли поодаль, как бы обсуждая свои дела, но внимательно следя за его работой и его уверенными ловкими движениями.
Машины Гаор всегда любил, ещё с детства, когда чтоб не думать о нарядных машинках Братца, крутился в гараже. В училище автодело ставили им очень серьёзно, а фронт приучил ценить машину и соображать, как из неё выжать всё возможное и немного невозможного. Конечно, до виртуозов из автобатов ему было далеко, но и имевшегося хватало. На дембеле он почти полгода, да два сезона без декады, проработал в хорошем гараже автомехаником и уволился только после того, как главный механик по пьянке попробовал оприходовать девчонку-диспетчера и ему пришлось успокоить скотину самым простым и надёжным способом – врезать тому промеж ног. До суда не дошло: подонок струсил. Девчонка оказалась не безродной полукровкой, а из бедной, потому и зарабатывала сама себе на приданое, но с приличной кровью семьи, Гаору как ветерану оказали снисхождение, но пришлось уволиться. О чём жалел. Не о том, конечно, что врезал, а об увольнении.
Машина оказалась во вполне приличном состоянии: испортить её своей регулировкой никто не успел, и потому в отведённые для работы тридцать пять долей Гаор уложился. Все сделал, отнёс и уложил инструменты в шкаф и даже проверил ходовые качества.
Зрителей Гаор заметил, только сев за руль. Как бы не замечая его, не спеша, они разошлись, освобождая ему место, и он немного покрутил машину на образовавшемся пятачке, погонял восьмёркой вокруг двух соседних трейлеров, проверяя её на поворотах. Затем поставил на прежнее место и, выйдя из машины, встал рядом с ней, вытирая руки найденной на полу тряпкой – кто-то незаметно подбросил её ему, пока он копался в моторе. Стоявшие поодаль и по-прежнему наблюдавшие за ним переглядывались, но не заговаривали.
И тут, как будто подсматривал из-за угла, вошёл Сторрам.
– Готово? – спросил он, ни к кому вроде не обращаясь.
Гаор счёл, что всё-таки спрашивают его, и ответил:
– Да, хозяин.
Сторрам оглядел машину, его и кивнул.
– Возьми куртку и садись за руль, выезжаем.
Куртку? Бежать в спальню? Но сказали садиться за руль, вот аггел, сейчас он точно огребёт. Но вошедший вслед за Сторрамом надзиратель бросил ему шофёрскую из ткани «под кожу» куртку. Гаор поймал её на лету, надел и сел на водительское место, ожидая приказа, куда ехать. Бегать вокруг машины, открывая перед хозяином дверцы и возвращаясь к рулю, ему и в голову не пришло, да и не был он никогда личным шофёром. А на фронте, когда надо было, сразу бросался к рулю и орал остальным:
– Пошёл!
А уж они сами набивались в кузов, кабину, цеплялись за борта…
Сторрам, еле заметно усмехнувшись, сел, как и в тракторе, рядом с ним и скомандовал.
– Вперёд.
Гаор послушно стронул машину.
Он ожидал поездки по двору, ну, может, к центральному входу, или ещё куда, но впереди уже выездные ворота, а команды поворота или остановки нет. А если охрана в воротах сейчас по нему из автоматов рубанёт? Как по беглому. Но тут же понял, что зря психует. Охранник, увидев Сторрама, сразу распахнул перед ними ворота.
– Возьми карту, – сказал Сторрам, когда они выехали на шоссе.
– Да, хозяин.
Гаор осторожно потянулся к бардачку, надеясь, что угадал и карта там. Работая с машиной, содержимым бардачка он не поинтересовался. Но повезло, сложенная рабочей гармошкой карта Аргата и окрестностей была на месте. И нужным квадратом, где главный комплекс был отмечен радужным кружком, кверху.
– Пятое шоссе, шестьдесят восьмая метка.
– Да, хозяин, пятое шоссе, шестьдесят восьмая метка, – ответил Гаор, бросая машину в левый поворот на развязку.
Хорошо, вовремя сказали, а то бы проскочил, пришлось бы разворачиваться или пилить до следующей.
Сторрам посмотрел на часы.
– Быстрее.
«А с полицией кто будет объясняться за превышение скорости?» – подумал Гаор. И сам себе тут же ответил: хозяин и будет. С него, дикаря-лохмача, какой спрос? А вот чтоб на пятьдесят восьмой метке что-то было, он не помнит. Пустое место. Зачем туда? Может, просто проверка? И машины, и его самого?
Возле указателя пятьдесят восьмой метки на встречке у обочины стояла элегантная машина, «дамский лимузин» с задёрнутыми изнутри шторками на окнах. За лобовым стеклом виднелась гладко бритая голова шофёра.
– Останови.
Гаор прижал машину к обочине точно напротив лимузина.
– Ждать.
Сторрам вышел из машины, пересёк шоссе и скрылся в недрах лимузина. Гаор откинулся на спинку сиденья и расслабил мышцы. Кино, конечно, получается интересное, но он в зрители не напрашивается. Как бы билет слишком дорогим не оказался. Интересно, конечно, чью жену Сторрам сейчас наскоро трахает за шторками, номер… ничего не говорит, но машина дорогая, по-настоящему, такие напрокат, чтобы пыль в глаза пустить, не берут. Но и это ему по хрену. Вот обед уже скоро, а он здесь – вот его проблема. И тоже ничего не сделаешь. Так что он сидел, с вынужденным спокойствием рассматривая деревья вдоль шоссе и покрытые тонким, полупросвечивающим слоем снега то ли луга, то ли поля вокруг. Место глухое, безлюдное, до ближайшего посёлка – Гаор покосился на лежавшую рядом карту – полдневного перехода. Удобное место. Для многого.
Что бы там ни было, но управился Сторрам быстро. Как только он вышел и захлопнул дверцу, лимузин сорвался с места и унёсся в сторону Аргата. Сторрам закурил и, неспешно подойдя, сел опять рядом с Гаором. Гаор ждал приказа, глядя перед собой. Сторрам покосился на его равнодушно спокойное лицо, усмехнулся.
– Домой и побыстрее.
– Да, хозяин, – ответил Гаор, срывая машину сразу на разворот.
Снова бешеная и уже совсем уверенная езда. Сторрам молча смотрел перед собой, но Гаор был уверен, что тот всё видит и замечает. Интересно, в каких войсках служил Сторрам? Полковник. Судя по фамилии, боковая ветвь или младший сын. Таким в армии выше полковника хода нет. Орденские ленточки – тогда на торгах он заметил, но не обдумал, не до того было, а сейчас вспомнил – от боевых орденов. Интересно. И сам себя тут же притормозил – стоп, журналюга. Это тебе не Седой, и не Ворон. Тут любопытство может очень солоно обернуться.
