Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
А осень уже в зиму перешла, Новый год скоро. Надо бы успеть, побаловать девчонок, пусть хоть на праздник покрасуются. Это у него здорово получилось. Прямо удивительно, как подгадалось всё, один к одному сошлось…
…Пришла очередная партия энергоблоков. Он сам их и привёз. Лето, погода хорошая, и проверял он их опять, как и тогда, прямо на рабочем дворе, но на подхвате был не Махотка, оставили в гараже парня, а Салага. Ну, понятно, энергоблоки на его складе, так что в электротехнике парень разбираться должóн уметь, а раз подсобником дали, значит, учить разрешили и даже приказали. Кое-что Салага знал, всё ж таки у Седого учился, хоть и недолго. За работой негромко трепались. Вернее, он проговаривал всё, что делает, попутно объясняя почему, и отвечал на вопросы Салаги. Большинство энергоблоков было исправно, вернее, их надо было только отрегулировать, но бланки описаний он заполнял неукоснительно и подробно, наслаждаясь самим процессом письма. Салага смотрел с завистью, как он пишет.
– Рыжий, а меня научишь? – наконец тихонько попросил парень.
– Ты прописи все прочитал? – ответил он, переворачивая страницу.
– Ага.
– Нужно на чём писать найти, – объяснил он, – разве только…
И не договорил, даже задохнувшись от внезапно осенившей его идеи. Да пачки сигаретные! Вот дурак он, ну и дурак! Их сотня мужиков, у каждого сигареты, пустые пачки выбрасывают, а на них же, на внутренней стороне, она же белая, писать можно! Карандаш цел, ну…
– Ты чо, Рыжий? – спросил Салага, обеспокоенный его внезапным молчанием.
– Сглазить боюсь, – ответил Гаор, быстро подтягивая внутренний регулятор. – Мысль у меня есть одна… пока молчок.
Салага понимающе кивнул.
А когда фартит, то фартит. Была у него ещё одна идея, но о ней он не то что заговаривать, думать боялся. Настолько она была неосуществима. В гараже, роясь зачем-то в одном из шкафов-рундуков, он наткнулся на многожильный телефонный кабель. Кусок в три шага с ладонью длиной (312 см), явно забытый после каких-то работ. Вынести его из гаража было элементарно: на выходе не обыскивали, но вот внести в казарму… там обыскивали при каждом входе, кроме выходных. Но в выходные ему в гараж не пройти. Вытащить кусок на общий двор и передать Матуне, чтоб та пронесла… но опять же, он и Матуня должны оказаться на дворе одновременно, а ему ещё надо кабель при себе иметь. Нет, никак такого не подгадать. Обмотать вокруг тела под рубашкой… так на обыске прощупают сразу. Сунуть бабам в мешки с крупой или картошкой, когда продукты завозят… тоже не с руки, да и подставлять никого он не хочет… Вынести, спрятать под парапетом, а в выходной занести… парапет не кладкой, а ровным бетоном, без щелей. Как ни крути, ни хрена не выкручивается. Он и думать об этом бросил. А тут…
…Гаор улыбнулся воспоминанию. Бывает же такое…
…Они уже заканчивали, да, доделывали последний энергоблок, когда пришёл сам Сторрам. Посмотрел на их работу, подождал, пока они закончат, кивнув, прочитал его записи. Они стояли перед Сторрамом и ждали его решения. Сторрам был явно доволен, и когда поднял на них глаза от заполненных бланков, его будто кто подтолкнул.
– Дозвольте попросить, хозяин, – выдохнул он, сам на себя удивляясь, куда это его несёт.
Сторрам удивлённо посмотрел на него.
– Что, Рыжий? О чём это ты?
– В гараже в рундуке телефонного кабеля кусок, дозвольте его в казарму пронести, – выпалил он, забыв от волнения вставить положенное обращение.
Сказал и застыл, готовый ко всему: от «горячих» до «ящика». Ведь не бывало такого, чтобы хозяина о чём-то просили, не слышал он про такое, ни один ни разу не обмолвился. Краем глаза он видел, с каким изумлением, даже ужасом смотрит на него, не на Сторрама, Салага. Но сказано, значит, сказано. К его изумлению, Сторрам захохотал. И хохотал долго с искренним удовольствием. Он покорно ждал.
– Зачем тебе этот кабель, Рыжий? – наконец с трудом выговорил Сторрам. – Решил телефонную связь с бабской спальней наладить? Или ещё что? – и снова залился хохотом.
Салага, на всякий случай, тихонько хихикнул. Он ждал.
Отсмеявшись Сторрам вытер выступившие на глазах слёзы и махнул рукой.
– Разрешаю, бери этот кабель и что хочешь с ним делай. – И вдруг, оборвав смех, пристально и внимательно посмотрел на него. – Я хотел дать тебе и подсобнику сигарет. Не передумаешь?
Он осторожно покачал головой.
– Приказ как закон, – и вовремя спохватился, – хозяин, обратной силы не имеет.
Сторрам кивнул.
– Да, это ты должен хорошо знать, – и повторил уже тоном приказа. – Бери этот кабель и можешь пронести его в казарму, – повернулся и ушёл.
– Спасибо, хозяин, – выдохнул он ему в спину.
– Рыжий, на хрена он тебе? – шепнул Салага.
Он промолчал, потрясённый свалившейся на него удачей.
Распоряжения Сторрама выполнялись мгновенно и неукоснительно. И он успел сбегать в гараж, там открыто залез в рундук и взял кабель, и так же открыто, свернув только для удобства в кольцо, побежал на обеденное построение. И вставая на обыск, так и держал его в руке. И никто, ни одна сволочь надзирательская слова ему не сказала. В спальне он положил кабель на свою тумбочку и побежал умываться. И там на него вдруг набросился с руганью всегда тихий Клювач.
– Я ж тебя…!
– Ты что? – оттолкнул он Клювача, – спятил?
Но тут Клювач так его обругал, что он, не поняв и половины слов, больше догадавшись, что обвиняют его ни много, ни мало, как в палачестве, ударил Клювача уже всерьёз. Конечно, их тут же растащили, и Старший вмазал им обоим так, что за обедом он жевал с трудом, а Клювач вообще, похоже, не жуя, глотал. И они оба, и все остальные понимали, что дело не кончено, так что вечером предстоял если не суд, то очень серьёзный разговор в умывалке…
…Гаор въехал на рабочий двор и остановил трейлер. Гархема не видно, но он и сам знает, на какой склад привезённое и кому сдавать накладные. Надзиратель прохаживается, помахивая дубинкой и не вмешиваясь в работу бригад. Вот уж кто захребетник, даже охранники худо-бедно при деле, а эти… ну и накласть ему на них на всех… Груз сдан, теперь в гараж, вот дурак вольный как свою бандуру пятиосную воткнул, не развернёшься теперь из-за него… И Гархем как из-под земли.
– Рыжий!
Гаор одним броском, не глуша мотор, выкинул себя из кабины и встал «смирно».
– Да, господин управляющий.
Хрясь! Значит, сейчас последует приказ.
– Поставишь трейлер на место и придёшь убрать эту машину.
– Да, господин управляющий.
Красный от злобы шофёр пытается что-то сказать, но с Гархемом не поспоришь. Гаор уже давно не сочувствовал свободным, получавшим выговоры и вычеты от Гархема, а тот всеми командовал, только что свободных не бил, но и злорадства у Гаора не было. У него свой мир, а у тех свой. Ему это только лишняя работа, потому что если главный механик не отпустит Махотку на трейлер, то до обеда ему со всем не управиться, а значит, неминуемо огребёт «по мягкому» или «горячих».
Но на его счастье, Махотку отпустили, и, сбросив на него трейлер, Гаор побежал обратно. Бандура была на месте, и шофёр ругался с охранником. Из-за чего? А вон оно что, охраннику теперь третий пандус не просматривается. А там кто? Чтоб не подставить ненароком, когда он эту бандуру сдвинет. Нет, чисто, можно спокойно работáть.
– Рыжий!
– Да, господин.
– А ну убирай эту хреновину отсюда, а то я тебя самого живо уберу!
«Пошёл ты со своими приказами!» – забираясь в высокую кабину, Гаор мысленно подробно обрисовал, куда надо отправиться охраннику. Ключи обалдуй свободный оставил в замке, уже легче. Ну, давай, родимая, ты хоть и пустая, а сама по себе, ох, и увесистая. Как бронированная. Тебя по шажку надо, ласково и помалу, Плешак говорил: как девку нетронутую. Интересно, а какие они, нетронутые? У него за всю его жизнь ни одной такой не было. Всё как-то попадались уже вполне знавшие что, куда, зачем и почём.
Охранник самодовольно курил, наблюдая, как намертво закупорившая проезд сразу на оба пандуса и к трём складам длинная серебристо-серая громадина плавно и даже изящно сдвигается на выездной пандус, одновременно разворачиваясь к воротам тупым носом, блестящим от обилия фар. Шофёр тихо бубнил, что после дикаря ему дезинфекцию в кабине делать надо, что он бы и сам всё сделал, если бы эти волосатики под колёса не лезли, но все понимали, что это так… для сотрясения воздуха.
Развернув машину на выезд, Гаор выпрыгнул из кабины и побежал в гараж. Пока ему Гархем ещё чего не придумал.
– А ты здóрово! – встретил его Махотка. – Голозадый тыр-пыр и ни хрена, а ты враз в ясность привел.
– Угу, – согласился Гаор, вылезая из выездного комбеза и вешая его рядом с шофёрской курткой. – Масло проверил?
– А то! – гордо ответил Махотка.
– Тогда айда, верещит уже.
И бегом к своему корпусу на построение. Ведь пока все не встанут, запуска не начнут. А на работу вовремя выгонят.
Пересчёт, обыск, запуск. И кубарем вниз в коридор, к еде и недолгому дневному отдыху.
– Рыжий, дневалишь завтра.
Гаор удивлённо посмотрел на Старшего. Нет, он не против, но почему не в черёд, его дежурство было как раз… две выдачи назад, прошло хорошо, с чего это опять?
– С тобой Махотка и Губоня с Векшей, – продолжал озабоченно Старший. – Мамушка, троих на дневальство оставь, велено всё как языком вылизать.
Гаор удовлетворённо кивнул.
– Понятно, Старший, сделаем.
– Это чего такое тебе понятно? – немедленно влез Булдырь.
– Генеральский смотр будет, – весело ответил Гаор.
– Или большой шмон, – кивнул Ворон.
Теперь поняли все.
– Думашь… оттудова…? – Старший, хлебая суп, неопределённо повёл бородой куда-то за стену.
– Иначе б отмывать не велели, – ответил вместо Ворона Гаор.
Ворон, соглашаясь, кивнул.
– Тады, мужики, у кого что лишнее в тумбочках к Матуне снесите, – решил Старший.
– Сделаем, – откликнулась от женского стола Матуня.
За столами озабоченно зашумели. Гаор уже знал, что раз или два в год Гархем, а то и сам Сторрам заявляются в спальни, всё смотрят, всюду суют нос, но к их проверкам особо не готовились, потому что они были всегда внезапными, а раз Старшему велено так подготовиться, то значит, точно из Рабского Ведомства припрутся.
– Придётся тебе, Рыжий, рукомесло своё прикрыть, – язвительно сказал Зуда.
– А тебе что за беда? – ответил Гаор, приканчивая кашу.
– А ты мне по хрену!
– А ты мне…!
Ответ Гаора был одобрен дружным ржанием.
Полгода после того случая Зуда был тихим и никого не задевал, а теперь опять осмелел и на пару с Булдырём цеплялся то к одному, то к другому. Относились все к этому спокойно: у каждого своей придури найдётся. Рыжий вон то отжимается, то крутится, то ещё что удумает, Ворон молчком всё, Махотка как из-под руки Рыжего удерёт, так от девок за уши не оттащишь…
– От девок за другое оттаскивать надо!
Снова все дружно грохнули и встали из-за стола, благодаря матерей.
В гараже главный механик, как обычно, проходя мимо него и не глядя, велел ему заняться хозяйской легковушкой. Личный шофер Сторрама, тот самый парень, что избил его тогда на стоянке у Рабского Ведомства, теперь не вмешивался, но торчал над душой, ему, видите ли, надо лично убедиться, насколько всё правильно и тщательно будет сделано. Помогавший Гаору Махотка сразу стал жутко неловким и уже примерялся случайно плеснуть на пол масла из канистры, чтобы голозадый поскользнулся и убрался. Но тут шофёра позвали остальные водители: им шестого в «костяшки» не хватало. И Гаор шёпотом отругал Махотку.
– Дурень, нам самим же скользко б стало.
Махотка вздохнул.
– А как надо было?
– Никак, – сердито ответил Гаор, – ты на дворе работáешь, на тебя ворона смотрит, тебя волнует?
– Не-а, – ухмыльнулся Махотка, – мне она по хрену.
– А здесь нет? – язвительно спросил Гаор.
И Махотка тихо заржал.
– Ага, что лягва, что ворона, человеку они по хрену. Так, Рыжий?
Гаор, изобразив, что влепляет Махотке подзатыльник, взъерошил тому волосы на затылке. Для него самого только сейчас, в этом разговоре, в неожиданно точной фразе Махотки открылось, что лягвы – не люди, и потому что бы с ним они не делали, ему это не в обиду, не в стыд и не в укор. Не обижался же он на айгринов, засыпавших его и остальных бомбами, стрелявших по нему. Те были враги, нелюди, так и эти не лучше. Клювач ведь потому так и вызверился на него за кабель, что посчитал, что он вздумал тем подыгрывать…
…Вечернее построение, пересчёт, обыск, запуск, и всё: можно по-вольному. Он думал, что с Клювачом придётся разбираться после ужина, но на него обрушились сразу, едва он вбежал в спальню, и не один Клювач.
– Ты чо, Рыжий, ошалел?!
– Ты на хрена эту пакость приволок?!
– Тебе чо, велено было?!
– Да ещё сам выпросил!
– Мы ж тебя за такое!
Самое удивительное, что в этом общем многоголосом, щедро пересыпанном руганью осуждении участвовал и Ворон.
– Да вы что, мужики? – попробовал он отбиться, – не знаете, что это?
– Мы-то знаем, а вот ты знашь?!
– Кабель это, телефонный. Вы что телефона не видели?
– Ты ещё и издеваешься? – вспылил вдруг Ворон. – А то ты его на себе ни разу не пробовал?!
– Чего?! – опешил он.
– То самое! – заорал на него Ворон.
Закончить Ворону не дала Мать, пришедшая узнать, чего это мужики ужинать не идут.
– Дурак ты, Рыжий, – вздохнула она, узнав из-за чего шум, – ну да ладноть, лопать идите, потом ему накостыляете.
Последние слова Матери заставили его поёжиться. Если каждый даст ему как самое малое разá, то сотни ударов ни одна шея не выдержит. Но за едой все малость успокоились, и, вернувшись в спальню, объяснили ему уже спокойно, что такими кабелями порют, когда хотят намертво уделать, чтоб сразу из-под порки да в «печку», а что он в рундуке в гараже лежал, так то, значит, берегли до нужды в таком, а…
– Душат ещё ими.
– Ну да, видал такое, до полного сумления, а потом что хошь с мужиком там, али парнем творят.
– А ещё, – у Ворона вдруг задрожали руки, в которых он вертел сигарету, – ещё его к аккумулятору подсоединяют, а другие концы тебе по телу, и водой полить могут, для пущей электропроводности.
Ворон порывисто закурил, словно совсем забыв, что в спальне курить нельзя, только в умывалке. Старший мягко похлопал Ворона по спине, одновременно и успокаивая, и направляя в умывалку, и сурово спросил:
– Понял, Рыжий?
– Понял, – кивнул он, уже успокоившись и зная, как ответит. – Я об этом не знал и в голове не держал, это раз, а когда я над ним порабóтаю, его уже ни подо что такое не приспособишь, это два.
– А ты его подо что взял? – уже вполне мирно и заинтересованно спросил Мастак.
– Увидишь, – озорно ответил он…
…Так и вышло. Плести из проволоки разные финтифлюшки, брелочки и прочее он научился ещё мальчишкой у работавшего в отцовском гараже умельца. На фронте делал цветные оплётки на рукоятки ножей, чтоб не скользили в руках, найти обрезок кабеля всегда можно, а сделанное выменивал потом на сигареты, а то и кое-что посущественнее. Помнится, майор один за рамку-книжку для фотографии семьи отвалил ему декадную норму водки. На дембеле, работая в гараже, на ночных скучных дежурствах делал оплётки на рулевое колесо, тоже был приработок, с которого он в отличие от тех, за какие расписывался в ведомости, сорок пять процентов не платил. Да и колечко там или витой браслетик позволяли уговорить девчонку, вполне заменяя угощение, на которое монеток ему всегда не хватало. Жуку он ещё в училище сплёл так ручку, вернее, чехол, куда вставлялся сменный стержень, вышло нарядно и как ни у кого, Жук тогда заикнулся о плате, и он ему врезал. И Кервину всё собирался сделать, да так и не успел. Вернее, Кервин отказывался, говоря, что растеряха и неминуемо потеряет, а он обещал сделать ему на цепочке-шнурке, чтоб носил на шее как армейский номерной жетон или храмовый амулет. Ну, да что теперь об этом? Несколько вечеров Гаор аккуратно, стараясь не повредить, стягивал наружный чехол-изоляцию, потом расплетал, разбирая по цветам, сердцевину, опять же аккуратно, чтоб не испортить. Второго-то кабеля у него нет и, видимо, не будет. Но значит, в гараже работал когда-то такой любитель, не плести, а наказывать, мастер бы взял материал с собой. Сам он тогда, увольняясь из гаража, очистил свой шкафчик, забрав даже самые маленькие обрезки.
Сначала за его работой наблюдали с мрачным подозрением, но потом то ли привыкли, то ли, в самом деле, поняли, что в разобранном виде кабель не опасен, и успокоились. Теперь слушая по вечерам чтение Махотки и Салаги, гоняя Махотку по дорожным правилам, а Салагу по физике и электротехнике, Гаор быстро сплетал, скручивал гибкие разноцветные проволочки. Оплётка на хлебный нож, очень понравилась Мамане, и Гаор сделал такие на все ножи, и каждый со своим узором, чтоб издали кидалось в глаза, какой нож для чего. А Мастак поделился инструментом: нашлись у него маленькие, видимо, маникюрные кусачки и маленький ножик для зачистки концов.
– Дело в руках великая вещь, – кивнул Мастак, глядя как-то на его работу. – Давно умеешь?
– Давно, – ответил Гаор, – мальчишкой ещё меня один научил. Тоже гаражный мастер был.
– Мастер он везде мастер. А руки у тебя, Рыжий, ловкие, под дело приспособлены.
Последнее замечание, видно, что-то означало, потому что окончательно сняло остатки возникшей между ним и другими отчуждённости. И почувствовав это, он рискнул…
…Как обычно в свободный вечер Гаор играл с Вороном в шахматы, отпущенные с уроков Махотка и Салага колобродили с девчонками в коридоре, Мастак на соседней койке мастерил очередной гребень – тонкие деревянные зубья легко ломались, а толстые волосы дерут, вот и занят Мастак, аж в очередь иногда к нему стоят. Кто курил в умывалке, кто валялся на койке, ну, словом обычный вечер, и он как бы, между прочим, спросил:
– Ворон, а где тебя током били?
– В Амроксе, – рассеянно ответил Ворон, думая над позицией, – я акт на утилизацию отказался оформлять.
У Гаора перехватило дыхание, но спросил он по-прежнему небрежно, как в обычном трёпе.
– Чего так?
– Тех троих ещё можно было вылечить, – по-прежнему рассеянно ответил Ворон и переставил коня.
Он приготовил было следующий вопрос, чувствуя, что Ворон готов к рассказу.
– А Амрокс этот, чо за хренотень? – вдруг вмешался в их негромкий разговор Булан, подошедший посмотреть, не готов ли у Мастака заказанный им для какой-то девчонки гребень с узорочьем.
Ворон удивлённо вскинул на Булана глаза и вдруг вскочил на ноги, уронив шахматы, схватил себя за горло, пытаясь то ли сорвать ошейник, то ли задушить себя. Булан испуганно отступил на шаг, потому что Гаор и Мастак, отбросивший своё рукоделие, вскочили и с двух сторон зажали смертельно побледневшего Ворона, схватили его за руки и, оторвав их от шеи, опустили книзу. В мгновенно наступившей тишине вокруг них собрались остальные, готовые прийти на помощь, хотя ещё и не понимавшие что случилось. Но Ворон стоял неподвижно, запрокинув голову, с напряжёнными, будто сведёнными судорогой мышцами.
Видимо, кто-то позвал Матуху, потому что она вошла, решительно раздвинула мужчин, взяла в обе ладони голову Ворона и пытливо вгляделась в его лицо.
– Ах ты незадача какая, – досадливым шёпотом сказала Матуха, – никак столбняком его вдарило. А ну кладите его, мужики.
Ворона уложили навзничь на койку, и Матуха, расстегнув на нём рубашку, стала гладить ему грудь против сердца.
– А вы ноги ему разотрите, и руки, – бросила она через плечо, – пока не захолодел.
– Чо это? – опасливым шёпотом спросил Булан.
– Не видал николи? – ответила вопросом Матуха, – ну, и счастье твоё, молись, чтоб с самим такого не было. Давайте, мужики, трите, разгоняйте ему кровь.
Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хотелось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовёт матерей набóльших.
Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.
– Слава Огню, – непроизвольно выдохнул Гаор.
И, к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не сказала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.
– Поплачь, Ворон, – тихо сказала Матуха, – слезой у человека горе выходит.
Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.
– «Галчата»… им память током отбивали… кто не выдерживал… тех к утилизации… в банк крови… на горячее переливание… в банк органов… на пересадку… кто выдерживал… на усыновление… бастардами и младшими… девочки на расплод… рожать бастардов… свежая кровь… больных, увечных сразу на утилизацию… с любой кровью… заменяли на «галчат»… чтобы предупредить вырождение…
Все молчали, и только тихий, как неживой, голос Ворона и страшные беспощадные слова. Это была правда, то о чём многие догадывались, боясь поверить, что такое возможно.
Ворон вдруг открыл глаза, рывком, оттолкнув Матуху, сел и, в упор глядя на Гаора, выдохнул:
– Мы соучастники, ты понимаешь это? Мы все соучастники.
– Нет! – выкрикнул Гаор, – нет, я…
– Да! – перебил его Ворон. – Себе не ври, сержант. Переливание крови тебе делали? Откуда кровь в госпиталях? Свежая кровь! Сказать тебе, как её получают и что потом с теми, из кого выкачали, делают?! Чтобы и ты это во снах видел! Горячее переливание делали тебе? Когда из вены в вену, через ширму. Сказать, кто за ширмой лежал?
– Нет! – крикнул Гаор. – Во фронтовых… Нет…
Но он уже знал, что это правда. Когда правда, то веришь ей сразу, это враньё обосновывать и доказывать нужно.
Ворон вытер ладонями мокрое от слёз лицо, обвёл стоящих вокруг потухшими, словно присыпанными пеплом глазами.
– Что ещё вам от меня надо? Да, я это видел, почему меня не убили, не знаю… Думаете, утилизация – это просто крематорий и пепел на продажу… Нет, сначала они возьмут всё, а жгут уже… непродуктивные остатки. Ну… если хотите, убейте меня здесь, сейчас, я – ургор, им и останусь, да, я соучастник…
– А на голову ты точно битый, – ворчливо перебил его Мастак, – ты-то здесь при чём?
– Да, – кивнул Юрила, – ты ж там работáл когда? С клеймом, али ране?
– С клеймом, – устало ответил Ворон.
– Ну вот, – Матуха, сидевшая на краю его койки, встала. – Пойду, травки тебе заварю, выпьешь на ночь.
Все зашумели, задвигались, расходясь по своим делам и койкам, отбой уже скоро. Мастак собирал свои инструменты, Гаор наклонился и поднял с пола картонку с расчерченными клетками, несколько смятых фигурок. Нет, придётся новые делать. Об услышанном он старался сейчас не думать. Слишком это оказалось страшно. Прав Седой: всегда найдётся более страшное. И… прав Ворон, он тоже соучастник. Огонь Великий, за что?!
Ворон всё ещё сидел на своей койке, угрюмо глядя перед собой, и Гаор сел рядом, зачем-то вертя в руках картонку, служившую им шахматной доской.
– Ну? – тихо спросил Ворон. – Доволен?
– Чем?
– Ты же к этому вёл, про «галчат» расспрашивал, теперь ты знаешь, ну и… ну и что?
– Не знаю, – честно ответил Гаор, – но… нет, Ворон, это надо знать.
– Кошмаров ночных не боишься? Хотя да, одно дело увидеть, услышанное не страшно.
– Как отбивают память током? – спросил Гаор.
– Мало тебе? Ну, слушай. Прикрепляют электроды и спрашивают. И за ответы, за не те ответы бьют током. За попытки говорить… по-поселковому. Сначала на стенде, потом на дистанционном управлении. Через пульты.
– А меня просто били, – задумчиво сказал Гаор, – по губам. Но теперь понимаю, система та же. И заставляли заучивать правильные ответы.
Ворон внимательно посмотрел на него, глаза его постепенно яснели, обретая прежний чёрный блеск.
– Ты что-нибудь помнишь?
Гаор покачал головой.
– Совсем мало. Так… ни имён, ни названий, помню, что была… мать, что жили в посёлке, как забирали меня… это помню хорошо. С этого момента, а что раньше… как в тумане всё… просвечивает, а не разобрать…
– Шею материну помнишь? – спросил вдруг стоявший рядом Старший.
Гаор вздрогнул и поднял на него глаза. Смысл вопроса сразу дошёл до него. Была ли его мать свободной? Но… и медленно покачал головой.
– Нет… руки её помню, как по голове меня гладила, и голос… слова отдельные… и песню… на ночь мне пела… И всё.
– И это много, – Ворон оттолкнулся от койки и встал навстречу Матухе, – если б током обработали, и этого бы не было. Радуйся, что тебе отбили память, могли и выжечь. Спасибо, Матуха.
– Пей давай, – Матуха подала ему кружку с тёмно-зелёной странно пахнущей жидкостью. – Декаду попою тебя, чтоб сердце не заходилось. А ты его не перегружай, навалил на него сверх меры, вот и заходится оно у тебя, а ты ему облегчение дай, скинь груз, вон хоть ему, – она кивком показала на Гаора, – любопытный он, всё ему знать надоть, вот пусть и слушает. И тебе облегчение, и ему…
Что это даст Гаору, Матуха не сказала. Как никто и слова не произнёс, что об этом надо молчать, все всё и так поняли…
На новый комплект фигур ушла декада. Нет, сделал он их за один вечер, но декаду приходил в себя от услышанного, осмысливал и записывал на листы в папке. Конечно, Ворона он тогда ни о чём не расспрашивал, да и остальные, хоть и не поминали случившееся, но были мрачно сосредоточенными.
Особенно Гаора терзали слова о соучастии. А ведь верно, если человек пользуется краденым, то становится соучастником кражи. Ему делали переливания крови, он даже помнит, как лежит под капельницей, и сестра меняет на штативе пакет с кровью. Тогда он даже не подумал, что кровь ведь на фабрике не сделаешь, её из кого-то выкачать надо. Теперь знает. Что живёт украденной у кого-то другого жизнью. И что теперь?! И горячее переливание ему делали, в центральном военном госпитале, а там в саду был отдельно стоящий одноэтажный корпус, окружённый внутренним высоким глухим забором с протянутой по верху колючей проволокой, и что там, никто не знал и не любопытствовал. Морг тоже стоял отдельно, но о нём, об «отпускной палате» даже анекдоты ходили, а об этом… никогда и ничего. Он тогда и не думал, а сейчас вспомнил, и мысли были совсем невесёлые. И как ему теперь жить?
Но жить-то надо. Он и жил. Как и все остальные. Это со стороны посмотреть, так каждый день такой же, как был вчера и как будет завтра, а тут… только успевай поворачиваться. Теперь проверка эта! Прошлогоднюю он даже не заметил, потом только сообразил, почему его три дня продержали в одной из дворовых бригад грузчиком, а на этот раз видно по спальням пойдут. Ну и хрен с ними и их проверками. Хотя если его, как говорил Ворон, конфискуют за нерациональное использование, то хреново будет ему.
Гаор проверил тумбочку, сложил мотки цветной проволоки, инструменты, подаренные Мастаком и из найденного у Матуни остатков маникюрного набора, незаконченные оплётки и прочее в чистую портянку и увязал аккуратным узелком. Это к Матуне, остальное у него… фишки, сигареты, мыло, мочалка, смена белья, – всё дозволенное, пусть лежит, фишки лучше из коробочки – тоже сам сплёл, могут придраться – куда? ладно, пусть навалом, как у всех, теперь всё. Прописи, шашки и шахматы так у Матуни и хранятся.
– Мужики, все почистились? – спросил Старший.
– Несу, – ответил Гаор, спрыгивая со своей койки.
– Давай быстро, чтоб до отбоя.
У Матуни толкотня, все прячут, распихивая по самым дальнимуголкам, куда голозадые наверняка не полезут, свои узелки и свёртки.
– Рыжий, ты своё вон туда закинь, – распоряжается Матуня.
– Ага, спасибо, Матуня.
Гаор всунул свой узелок между стопками старых наволочек, которым предстояло стать полотенцами и бельевыми заплатами, убедился, что никак он в глаза не кидается, и полез к выходу.
Уже в коридоре его поймала за рукав Дубравка.
– Рыженький, мы тож втроём дневалим завтра, так уж ты…
– Что я? Пол за вас мыть буду? – рассердился Гаор. – Мне своего вот так, – он чиркнул ребром ладони по горлу, – хватает.
Дневальство перед смотром – дело муторное, хлопотливое, да ещё когда под рукой парни, может, и старательные, да не знающие всех тонкостей армейской уборки. В первое своё дневальство он отмыл спальню, умывалку, уборную и даже душевую как привык, коридор тоже само собой, но ушёл у него на это весь день, да ещё на кухне помогал. Правда, Старший и остальные, увидев его труды, только головами крутили, а Махотка насмешил всех своим испуганным: «Это и мне теперя так надоть?!». Хохотали так, что Мать, а за ней другие женщины пришли узнать, с чего мужики так заходятся. И во второй раз он дневалил уже в паре с Векшей – новокупленным рыжеватым парнем с торчащими вперёд передними зубами, из-за них, как ему объяснили, и имя получил – Векша – белка, то есть.
– Пусть приучается, – сказала Мать.
Векша попробовал было смухлевать, но огрёб по затылку и больше не трепыхался. Губоня тоже уже знал, что Рыжего, когда тот при деле, злить не стоит, так что никаких особых трудностей Гаор не ожидал, но девчонки ему завтра на хрен не нужны, а если они только попробуют парней от работы на игралочки сманивать, то он им вломит.
– Салазки им загни, – посоветовал, выходя от Матуни, Мастак, – им только того от тебя и надоть.
Слова эти Гаор слышал уже не раз, но как-то всё было недосуг узнать смысл.
– Чего? – спросил он.
– Щас покажу! – и Мастак изобразил, что хватает Дубравку.
Та с визгом вывернулась и исчезла в женской спальне, а хохочущий Мастак сквозь смех объяснил Гаору, о чём тут речь и в чём соль. Гаор тоже рассмеялся.
– Обойдутся малолетки.
– Как знашь, Рыжий, день большой, работу на мальцов скинь, – подмигнул Мастак, – так со всеми и управишься.
Слышавшие их разговор дружно заржали.
Смех смехом, но раз ему аж троих в подручные дали, то отмыть всё надо действительно, как к генеральскому смотру, ну, положим, кухню, вещевую и другие кладовки им мыть не надо, там Маманя, Маанька и Матуня сами управятся, но и так работы хватит. Девок точно проверить придётся. Ишь устроились, думают, игрища им тут, салазки с поцелуйчиками…
…Дневальство выдалось, как он и ждал, хлопотным и суматошным. Хорошо, хоть вёдер и тряпок было в достатке. Махотка трепыхаться и не думал, Векше и Губоне оказалось достаточно двух подзатыльников каждому, а вот когда Гаор пошёл проверять работу девчонок… Визгу было много. Маманя даже из кухни прибежала. И как раз в тот момент, когда Гаор, ухватив Вячку за растрепавшийся пучок, тыкал её носом в заметённую под тумбочку пыль. Дубравка и Аюшка пытались отбить подругу, но…
– А вот я и добавлю! – сразу стала на сторону Гаора Маманя, – да виданное ли дело, чтоб мужику за девками пол перемывать?!
