Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
– Доем, и пойдём, – ответил Гаор, позволяя Чалуше пересесть с табурета на своё колено.
– И верно, – кивнула Мать, – пока мужик голодный, толку от него никакого.
– А сытый он спать завалится, я уж знаю, – отозвалась сидевшая рядом с Юрилой Веснянка.
– У меня не заснёт, – пообещала Чалуша.
Хохот, подначки, солёные до румянца на щеках шутки… Гаор никак не ждал, что задуманное так обернётся, но… но раз хорошо, так и думать больше не о чем и незачем.
Дверь в надзирательскую плотно закрыта, а решётки на спальнях не задвинуты, новогодняя ночь – ночь без отбоя. Какой на хрен отбой, когда не было ещё такого, чтоб не каждой, а всем подарки достались! Потом долго смеялись, что рабóтал Рыжий, а благодарили всех мужиков, всех и каждого, да от души. Ну так на то и праздник… Правда, кружка, пачка соли и ложка были наготове, мало ли что, но чего о сволочах думать.
Свет всё-таки выключили, но по ощущению Гаора далеко за полночь, когда давным-давно миновал новогодний рубеж. И, вытягиваясь под одеялом с блаженной ломотой во всём теле, он подумал, что вот третий новый год у него здесь и все непохожие, каждый наособицу… додумать он не успел, проваливаясь в мягкую темноту сна под сопение, храп и кряхтение ночной спальни.
И, как ему показалось, тут же проснулся. Рядом с ним кто-то лежал, и маленькая приятно прохладная ладошка гладила его по голове, перебирая кудри. Так втиснуться на узкую койку могла только девчонка, и он догадывается, кто это. Но обычного раздражения это почему-то не вызвало. Гаор осторожно, чтобы не столкнуть гостью, повернулся набок лицом к ней, и она готовно нырнула под одеяло к нему, прижалась всем телом.
– Дубравка, ты?
– Ага, – вздохнула она. – Ты не гони меня, Рыжий, я тебя ещё с когда хочу.
– Я не гоню.
– Ты не смотри, что я маленькая, я…
Он мягко закрыл ей рот своими губами, не желая ничего слышать сейчас.
Она прижималась к нему, оплетая его руками и ногами. И он, помня о спящем внизу Полоше и потому стараясь не слишком трясти койку, не толкал, а качал её и почему-то снова ощущал то же пронзительное чувство полёта, как тогда на холодных перилах, а на губах странный горьковато приятный вкус, нет, запах надкушенной весенней ветки. Волосы Дубравки, тонкие и мягкие, невесомо и невыразимо приятно скользили в его пальцах. Третий год уже пошёл, а он всякий раз, обнимая женщину и запуская пальцы в её распущенные волосы, заново удивляется этому.
Он не понимал и не хотел понимать, чего он так долго ждал, почему отказывал Дубравке, что останавливало его, но твёрдо знал, что всё было правильно, что именно сегодня и именно так лучше всего. И как доказательство его правоты не было привычного, но всё равно пугающего краткого беспамятства, а была приятная опустошённость. И не он, а она спит, приникнув к его груди, а он лежит рядом, впервые ощущая себя сильнее, но не победителем, нет, а… ну да, она же не враг ему и не противник, которому он должен что-то доказывать. И он не взял, а дал, поделился… и… и да, да, только сейчас он ощутил себя по-настоящему мужчиной. Хотя знает всё с пятнадцати лет, да нет, знал он ещё раньше, в училище об этом трепали в уборной и в ночной казарме с первого класса. Огонь Великий, сколько ж грязи они вываливали друг другу, хвастаясь тем, чего не было и не могло ещё быть. А потом… грязи хватало, нахлебался досыта, до отвращения. «Для армейских все женщины – шлюхи». Да, а другие нам и не встречаются. Не положены нам другие. А за сколько они продаются? За гемы, за супружеское соглашение… Мужчина берёт женщину, а женщина покоряется. И как же обделяют себя… берущие. И всё равно берёшь то, что тебе положено, как ни выбирай, как ни привередничай, но в офицерский бордель тебя не пустят, выбирай из предназначенного солдатам. Паёк, табельное имущество. Как получил, так и сдал в цейхгауз, так что…
Дубравка, вздохнув, потёрлась щекой о его грудь, и Гаор осторожно подвинулся, высвобождая затёкшую руку. Такого с ним давно, да очень давно не было. В последний раз он вот так спал, а рядом с ним спала женщина – это, да, Ясельга, перед самым их разрывом. А с утра они глупейшим образом поссорились из-за какой-то чепухи, и он ушёл, хлопнув дверью, а когда вечером вернулся, ни Ясельги, ни её вещичек не было. А потом было декады три или четыре случайных необязательных встреч, но к себе он никого не водил, оставаясь ночевать у них или в тех крохотных квартирках-комнатках, что снимаются на ночь, а то и на период, а потом было то утро в редакции… и всё кончилось… а те девчонки… шлюхи, не шлюхи… а с кем ещё иметь дело ветерану-сержанту с уполовиненной отцовскими стараниями пенсией и случайными заработками? К тем девчонкам он никаких претензий не имел и не имеет: они честно договаривались, и каждая сторона соблюдала условия договора. Да, в армии с этим просто. На гражданке тоже. Заводить семью… а зачем? «Зачем жениться, когда можно так договориться?» – расхожая горькая, как сейчас понимает, шутка.
Он засыпал медленно и спокойно как уплывал по реке, по рукаву Валсы, твёрдо зная, что вода сама пронесёт его мимо минных полей и вражеских засад… Мать-Вода, ты неси меня…
569 год
Зима
День за днём, от вечера до вечера, от выдачи до выдачи…
К работе, занятиям с Махоткой и другими парнями – кто сам захотел, а кого и загнали в учебу другие мужчины, чтоб мальцы могли и по-умственному работáть – гимнастике, трёпу в умывалке и шахматам прибавились разговоры с Матуней. Иногда после ужина на выходе из столовой она кивала Гаору, и он, забежав к себе в спальню взять узелок с задельем, шёл к ней в её кладовку, устраивался сбоку от её стола и слушал, расспрашивал сам и отвечал на её вопросы. А потом, лёжа в постели открывал папку и вносил новые записи.
Он уже знал, что были склавины, двенадцать племён, Матуня назвала ему восемь, от остальных и памяти уже не осталось, а сейчас живы четыре: криушане-кривичи, волошане-волохи, полешане и дреговичи, а курешан, вятичей, радимичей и словен выбили. Кривичи – от Кривеня, лесного владыки, их потому ещё лесовиками зовут, лучше них никто леса не знает, они его родом-кровью своей понимают. Полешане – полевики, испокон веков землю пахали, хлеб растили. Дреговичи, те по дрягвам, болотам, то есть живут, а волохи… а кто теперь знает? Зовутся так, а почему? И не помнит уже никто. И он уже догадывался, что и Волох, и Полоша прозываются так по своим племенам, хоть так сохраняя память о родине – роде своём.
– Сейчас-то намешали нас, – Матуня быстро и ловко зашивает трикотажную фуфайку, подцепляя спустившиеся петли. – Не то, что в посёлке, в роду, даже в семье одной кого только не встретишь. Бывалоча, привезут мужиков, «коршун» их вытряхнет и уедет, а там управляющий их по избам разведёт, назначит, кому где жить.
– А «коршун», Матуня, это что?
– А машина это, серая с зелёной полосой наискось, на торги в таких увозят.
– Понятно, – кивает Гаор, скручивая проволочки в двухцветный причудливый цветок.
Значит не «чёрный ворон», а «серый коршун», понятно.
В кладовку то и дело вваливаются желающие обменять сношенное или порванное, просто в чём-то нуждающиеся, иногда присоединяются к разговору, вспоминая что-то своё, иногда уходят почти сразу. И ни разу никто не спросил, не задал ему самого простого и естественного вопроса: а зачем это тебе? И что бы он ответил?
Многое рассказывал за шахматами и Ворон. Не о себе, здесь только скупые обмолвки, по которым еле-еле можно догадаться о какой-то афере с финансами и классической «подставке», когда исполнитель, сам-то ничего не знавший и потому ничего не выгадавший, ответил за всех и за всё, расплатился клеймом и ошейником за чью-то роскошь. Обычное дело. На фронте тоже солдатская задница за всё отвечает. А вот пришлось Ворону работáть в Амроксе и других не менее страшных местах, и потому тот знал то, о чём остальные в лучшем случае догадывались. Рабство действительно оказывалось выгодным, а злоба надзирателей и замалчивание прошлого склавинов были равно необходимы для бесперебойного функционирования этой системы. Как и деление ургоров на наследников, младших и бастардов, высокородных, низкородных и безродных, чистокровных и полукровок. И спецура – не просто скопище садистов, а инструмент для решения опять же экономических задач. И какую роль в этом играет генерал спецвойск Яржанг Юрденал? И какую роль готовил ему, своему бастарду? Как бы ему не пришлось радоваться, что теперь генералу до него не дотянуться. Рабское ведомство не позволит.
– Ищи, кому выгодно, – Ворон делает очередной ход, выслушивает ответ, наконец-то справившегося с задачей Салаги, на мгновение вскидывает блестящие жгуче чёрные глаза и снова занят только доской и позицией, хотя даже Гаор видит уже свой проигрыш. – Везде, где не можешь сразу понять или не уверен, задавай этот вопрос. Тогда найдёшь правильное решение. Воюют, пока выгодно, и подписывают мир, когда убытки превышают доходы. И так везде и всегда.
Он не спорит, и ощущая, и понимая правоту Ворона.
День за днём, вечер за вечером, выдача за выдачей…
Кого-то увозят на торги и вместо них привозят новых, зачем, почему этот, а не тот? Продали только недавно, на его памяти, купленного Громка, а вместо него привезли Медка, тоже мальца, тоже прямо из посёлка, тоже неграмотного. Почему? А почему не продают Тукмана, которого ни к какому делу не приспособишь, и если бы Тарпан с остальными не прикрывали дурачка, то огребал бы Тукман по двадцать пять «горячих» каждый день, и не по разу. Сторраму выгодно? Наверняка так, но чем? Гаору надо это понять, обязательно надо. Чтобы знать, как обезопасить себя. Единственная его опасность – это быть проданным, и единственное спасение – это оставаться выгодным для Сторрама. Но попробуй угадать… а значит, бойся – не бойся, а живи, как получается. И не думай о том, чего изменить не можешь.
Иногда он возил в легковушке Сторрама или Гархема, но чаще ездил за товаром или отвозил на филиалы излишки и незначительный брак из главного комплекса. Иные поездки занимали весь день: выезжал до общего подъёма и возвращался к отбою, а то и ночевал на каком-нибудь из филиалов.
Хозяйство у Сторрама оказалось обширным и весьма, как Гаор случайно узнал, разнообразным. Так вдруг он попал в загородное и совсем не торговое хозяйство. Огромный фруктовый сад, парники, теплицы, и тут же пруды, в которых разводят рыбу, на вывеске имени Сторрама не было, там значилась какая-то безымянная компания, но держался Сторрам хозяином, и все местные на него так и смотрели…
В другой раз Гаор оказался не где-нибудь, а на таможенном терминале. Правда, туда он приехал не один, а с Гархемом. И с удивлением увидел, как юлил перед Гархемом местный начальник, чуть ли не сам грузивший в его трейлер коробки без этикеток. Это ж кем раньше был Гархем, что толстый, вальяжно сытый подполковник таможенной службы сразу усох, подтянулся, руки по швам, на морде преданный ужас, а обращение… не армейское: «Командир», а тюремное: «Начальник». Звания у Гархема, выходит, нет, а выправка есть. И пистолет в кармане. И каких же войск полковник сам Сторрам? Ох, и можно было бы…
«Стоп, журналюга, отвали, пока задница цела», – уговаривал он сам себя. И предусмотрительно делал каменную морду и молчал об увиденном в спальне и в умывалке. Хоть стукачей и нет, а сам себя береги.
Его выездной комбез давно утерял ненадёванный вид и даже в стирке уже не раз побывал. Махотка вполне прилично знает правила и знаки, жаль, нельзя ему пробную в городе устроить. Парни, которых он учит чтению и счёту, грамоту тоже усвоили. Ни «горячих», ни «по мягкому» он уже декады три, а то и четыре, точно не получал. А в одной из поездок ему сказочно повезло: застрял в пробке и увидел, как между машинами ветер мотает выброшенную кем-то газету. Гаор приоткрыл дверцу и, улучив момент, вдёрнул трофей в кабину. И как же он гнал потом трейлер, ставя его на поворотах на два колеса, но выгадал целых десять долей, загнал машину в тупик и стал читать. Смаргивая набегавшие на глаза слёзы, он читал о каких-то актрисульках с кем-то пере- или недоспавших, об открытии нового ночного клуба с «пикантными зрелищами» и про «первый бокал вина бесплатно», о чьих-то сексуальных проблемах и густо замешанную на нецензурщине статью об открытиях в сексопатологии. Да… Огонь Великий, да по хрену ему сейчас всё, он читает!
Дочитав до конца, Гаор скомкал газету и выкинул её в приоткрытое окно: на въезде всё равно обыщут. Хрен с ними, своё он взял!
569 год
Весна, 3 декада, 6 день
До весеннего праздника оставалось совсем немного, и вовсю шёл предпраздничный завоз товара. Конечно, это прибавило суеты не так в поездках, как в загрузке, но, в целом, Гаора это мало касалось. А сам по себе праздник – вещь хорошая и дополнительной пачкой сигарет, и свободным днём. А главное – это праздник Солнца, а он теперь с полным правом, не боясь обидеть Набольших Матерей, может и Солнцу воздать. Какая обида Мать-Земле, что её мужа чествуют? И Гаор гнал свой трейлер по привычному накатанному маршруту легко и весело, не думая ни о чём плохом и не ожидая никакого подвоха.
А летом на торжество Солнца и заклинание Мать-Земли кто-то из матерей наверняка грибатку наденет. Матуня ему объяснила, что просто так, обычным украшением её не носят, а только когда сила её нужна.
– А остального тебе, Рыжий, и знать нельзя, ты уж не обижайся.
А на что ему обижаться? Есть сила мужская и сила женская, каждый своё делает и знает. А вот он мужских оберегов – маленьких мечей, Матуня их мечиками называет, накрутил и тоже подарил. Старшему, Мастаку, Юриле, Асилу, ещё мужикам. Держат в тумбочках, а то и под подушками, носить-то при себе нельзя, прощупают на обыске и всё… А Ворону он сплёл так, чтобы мечик со знаком Огня соединился в одном узоре, сам придумал, как сделать. Нет, Ворон не прав, две веры не помеха друг другу. Раньше он о вере не думал, но… но это было раньше, он тогда о многом не задумывался.
Вот и поворот к комплексу. Сегодня хорошо: он успеет и разгрузиться, и машину обиходить до вечернего построения, а то надоело есть впопыхах или после всех.
Охранник у ворот машет ему встать на обыск. Гаор легко притирает трейлер к обочине, достает карточку, маршрутный лист, накладную и выпрыгивает из кабины. Сверяют номер на ошейнике и карточке, время в маршрутном листе, а вот груз с накладной смотрят кое-как. Обыскивают. И опять же: самого обшаривают на каждом блокпосте, на каждом въезде и выезде, а вот машину ни разу по-настоящему не смотрели, так что, если приспичит что-то провезти… «А в казарму ты это как протащишь? – осадил Гаор сам себя, – вспомни, как с кабелем пришлось покрутиться». Так что и, в самом деле, на самый крайний случай.
– Вали, волосатик!
«Валю, валю, обалдуй бритый, пошёл бы ты…»
На складском дворе его уже ожидают парни из дворовых бригад с тележками, сейчас и Гархем появится принять накладную.
Разгрузка и сдача прошли благополучно, и Гархем отпустил его шевелением пальца без оплеухи, что означало отсутствие нового задания, а значит, работу по обычному графику. Тоже хорошо и даже отлично.
Вместе с Махоткой Гаор вымыл трейлер, проверил и подготовил его к следующему рейсу, а что Махотка делал без него, не проверял: давал задание не он, а механик, работу свою Махотка сдал механику, так что ему и лезть нечего.
– Как думашь, Рыжий, – быстро шептал Махотка, – в город с тобой меня пустят?
Гаор невольно вздохнул.
– Надо бы, конечно, тебе давно на пробные пора, только…
Он не договорил понятное, что без хозяйского приказа Махотке и близко к внешней охране ни пешком, ни на машине и сунуться нельзя. Попытка к бегству – огонь на поражение. Хотя и распоследному дураку ясно, что с клеймом и ошейником ты никуда не убежишь. Ещё одна глупость вроде этих бесконечных обысков, на которых только время теряется, но ничего ты тут не поделаешь.
Заверещал далёкий, но все же слышный здесь звонок сигнала на построение, и они, забросив инструменты в шкаф, а у Махотки теперь тоже свой набор был, побежали к выходу и через гаражный двор по пандусу к рабскому корпусу. На въезжавший в ворота грузовичок-фургончик они не обратили внимания. Мало ли кто и зачем, если они нужны будут, их дёрнут, конечно, и никуда они не денутся, а так уже вот-вот их время начнётся.
Они стояли на построении, их уже пересчитали, и Гаор ждал очереди на обыск, когда краем глаза заметил, что какая-то машина въезжает на стоянку под административным корпусом, и даже успел удивиться: чего это фургончику надо здесь так поздно, когда все работы закончены, а свободных канцеляристов и след простыл, и тут же забыл об этом: на обыск пошла его десятка.
Обыск, лёгкий пинок дубинкой пониже спины, и можно сбежать по лестнице вниз мимо надзирательской в коридор и… и всё, вот теперь его время!
Как всегда, вечером шум, суета и толкотня в спальне и умывалке, в столовой женщины уже расставляют миски, наготове кастрюли с кашей и ломти хлеба.
– Все что ли ча?
– Все, Мать, – весело отвечает Старший, занимая свое место.
– Ну и ладноть.
Наступает сосредоточенная тишина жевания первых ложек, самые неугомонные трепачи замолкают в начале еды, это под конец, под чай, опять языки заработают, а сейчас ни до чего. Старший грозно поглядывает на недавно купленных парней: не вздумали бы шкодничать! У нас за едой завсегда порядок был.
– Рыжий, седни куды гоняли?
– На склады, подарки привёз.
– Ага, нам уж шумнули, завтрева с утра в зал повезём.
– А чо за подарки? – удивился Медок.
Стол дружно грохнул хохотом.
– Не нам понятно.
– Праздник скоро, вот голозадые и запасаются.
– На дамбу не погонят, кто знат?
– Нет, – отвечает Гаор и объясняет, – я там третьего дня проезжал, не похоже, чтоб прорывало, паводок в этом году маленький.
– А жаль, – искренне вздыхает Булан.
– Не додрался, понимашь, – в тон заканчивает за него Тарпан.
– И «по мягкому», понимашь, мало отвесили, – серьёзно кивает Полоша.
И снова дружный хохот.
В гостиной удивительное сочетание строгости и уюта. Никакой казённости, но и никакой расслабленности. Строгое, но не аскетическое мужское жильё. Электрокамин с хорошей имитацией пламени, удобная обтянутая кожей мебель, выдержанный коньяк, дорогие, но ни в коей мере не вычурные рюмки. И неспешная уважительная беседа равных, хотя и возраст, и положение собеседников значительно различаются.
– Вы затеваете большое дело.
– Да, и если Огонь позволит развернуть его до желательной величины, то я смогу обеспечить и детей, и внуков.
– Большое дело требует серьёзных вложений.
– Да, полковник. И я не могу рисковать пробным вложением. Именно поэтому я и обратился к вам. Вы же знаете, аукцион – это лотерея, игра, у меня сейчас нет средств и времени на игры.
Задумчивый кивок.
– Что ж, в определённом смысле вы правы.
Сторрам поднес к лицу рюмку и не так отпил, как вдохнул запах.
– Но дёшево я его не отдам.
Ридург Коррант улыбнулся.
– Я на это и не рассчитывал. Такой товар стоит дорого. И я его покупаю не для перепродажи.
– Но вы уверены, что это наилучший вариант? Если поездить по накопителям, то можно будет найти и, мм-м, более интересный экземпляр.
– Возможно. Но то, что я видел, меня устраивает. И то, что я и его владелец, – Коррант улыбнулся и подмигнул, – соратники и даже однополчане, тоже.
Сторрам рассмеялся, а Гархем, молча слушавший разговор, улыбнулся.
– Ситуация мягко говоря пикантная, капитан. Не продавец, а покупатель расхваливает товар, набивая цену. Ну что ж, помощь однополчанину зачастую выше долга крови. Я купил его за семь тысяч как новообращённого. Давайте так. Чтобы вы потом не могли ни в чём меня упрекнуть, проведём осмотр здесь, и тогда решим окончательно.
– Согласен.
Сторрам посмотрел на Гархема, и тот прошёл к телефону.
На выходе из столовой Гаора дёрнула за рукав Белена.
– Рыжий, ты куда сейчас?
Гаор с интересом посмотрел на неё.
– А куда надо?
– Ой, ну непонятливый ты.
– Сейчас пойму, – пообещал Гаор, крепко обхватывая её и прижимая к себе.
– Чо, прям здесь?! – удивилась Белена.
– То тебе не так, и это тебе не этак, – почти искренне возмутился Гаор, заталкивая её в угол за дверью столовой.
Белена фыркнула.
– Вот кривин сын, как есть лесовик дикóй…
– Мг-м, – согласился Гаор, вжимая её в стену, но так, чтобы Белена при желании могла бы вывернуться, а что она его кривиным сыном и лесовиком обзывает, так на то он и криушанин, принятóй, правда, ну, так это уж мелочи.
Белена вывернуться не захотела. Распахнутая дверь столовой прикрывала их от суетящихся в коридоре, и Гаор чувствовал себя в полной безопасности, зная, что все всё видят и понимают и никогда не помешают ему.
Белена крепко обхватила его за плечи, прижимая к себе. Как и он, она переоделась на ужин и была только в рубашке и штанах на голое тело. Гаор выставил вперёд руки и крепко упёрся ладонями в стену возле её головы.
– Ну, держись, Белена.
– Сам не упади!
– А не тебе меня свалить!
И в самый разгар, когда Белена, удивлённо охнув, почти повисла на нём, пронзительно задребезжал звонок, распахнулась совсем рядом дверь надзирательской, и гаркнули:
– Старший! А ну живо сюда!
Гаор и Белена замерли. И хоть увидеть их из надзирательской не могли, оба поняли, что дальнейшего не будет. Вызов в надзирательскую всегда не к добру, а уж в неурочный миг… Гаор отпустил Белену, досадливо выругался и стал оправлять одежду.
Коридор затих в напряжённом, опасливом ожидании. Гаор с Беленой вышли из своего укрытия и присоединились к остальным. Белена убежала к женщинам, столпившимся у двери своей спальни, а Гаор подошёл к Ворону. В ответ на его вопросительный взгляд, Ворон молча пожал плечами, но лицо его было угрюмо сумрачным.
Распахнулась наружная дверь, и в коридор влетел так, будто его пнули в спину, Старший, обвёл всех обалдело изумлёнными глазами.
– Рыжий где?
– Здесь я! – рванулся к нему Гаор. – Что случилось?
– Требуют тебя, чтоб как есть бежал!
Как есть? В штанах и рубашке на голое тело? Босиком? А аггел, чуньки снять, чтоб не придрались! Гаор торопливо стянул чуньки – хотя ноги давно не болели, он их носил в спальне всю зиму, снимая только в душевой – и сунул стоявшему рядом Махотке.
– Брось на койку. Старший, чего…?
– Рыжий, натворил чего? – Старший встревожено смотрел на него. – За «горячими» зовут?
– Да нет, – Гаор выпрямился, неистребимым усвоенным с детства движением проверил, как заправлена рубашка, и пошёл к двери, еле слышно выдохнув: – Мать-Вода, пронеси меня.
За ним захлопнулась дверь, и как ни прислушивался Старший, ничего разобрать было невозможно. Зачем звали? Всыпать «горячих»? Так за что? И обычно о таком объявляет Гархем на построении. Надзиратели от себя решили ввалить? Так, вроде, в этой смене таких любителей нет. И Рыжий говорил, что рейс удачно прошёл. Побаловаться с ним захотели, как с Тукманом? Вот это хреново, у Рыжего хватит дурости начать отбиваться, тогда дело и «ящиком» может кончиться. Но тоже такой любитель не в этой смене. Что же там такое? Ни ударов, ни криков не слышно. Но Рыжий всегда под дубинкой молчит.
К Старшему подошел Ворон.
– Как звали? Обмолвок не было?
Старший мотнул головой.
– Нет, просто велели, чтоб бежал как есть.
– Может, на работу какую дёрнули? – подошла к ним Мать.
– Тогда бы велели надеть комбез и ботинки, – угрюмо возразил Ворон.
Мать кивнула.
– Ладноть, мужики. Стой, не стой, здесь вы ему тама не поможете. Вернётся – расскажет.
– Вернётся? – посмотрел на неё с надеждой Старший.
Мать усмехнулась.
– Он из «ящика» вернулся, а здесь-то…
Старший кивнул.
– А может, и впрямь работáть позвали, – вступил в разговор Мастак, – починить там что или по технике наладить. Если не на дворе, то и ботинки не нужны.
– Возможно, – кивнул Ворон и невесело, даже вынужденно улыбнулся, – будем надеяться на это.
Остальные молчаливыми кивками согласились с ним и разошлись. В самом деле, что толку стоять под дверью и ждать? Всё равно им никто ничего не скажет. А быть там может всё что угодно.
Гаор был готов ко всему: от приказа лечь под «горячие» до приказа починить что-либо из техники, но не к тому, что услышит новый приказ. Из верхнего тамбура по лестнице на третий этаж, там по коридору направо, а там…
– Там тебе всё скажут. Понял, волосатик?!
– Да, господин надзиратель, – и опять же по армейской привычке повторил приказание.
– Пшёл, – махнул ему рукой надзиратель и рявкнул в спину. – Бего-ом!
А второй заржал:
– А мы тут выпьем, чтоб ты целым вернулся, – и, давясь от смеха, – нетронутым!
Под надзирательский гогот Гаор выскочил обратно в тамбур, аггел, дверь в коридор закрыта, заглянуть туда и дать знать о себе не получится, верхний холл, лампы через одну, лестница… никогда не бывал здесь, вроде по ней тогда, в самый первый день ушёл Гархем, и что означают последние слова надзирателя? Нет, это-то понятно, но, чтобы Гархем баловался таким…? Непохоже, но, если так… нет, он не Тукман, не дастся. Надо – будет драться, просто так ни Гархем, ни ещё кто другой его не возьмёт. Гранитные ступени холодят ступни, сволочи, не дали обуться, входы на этажи перекрыты решётками, как же он пройдёт, или охранник впустит?
Охранника нет, и решётка отодвинута. Коридор освещён, и в глубине у самого правого торца приоткрыта дверь и оттуда вроде как музыка. Так что, развлекаловка чья-то, а он-то им зачем? «Или им, – Гаор усмехнулся на бегу, – третьего на выпивку и четвёртого в карты не хватает?»
У приоткрытой двери он перешёл на шаг, но остановиться не успел. Возникший в дверном проеме Гархем коротким властным жестом велел ему войти.
Небольшая прихожая с огромным шкафом во всю стену… на вешалке чья-то армейская куртка без знаков различия, у Гархема такой не видел ни разу… просторная гостиная… камин, кожаная мебель, на столе у камина бутылка и три рюмки, три кресла… Сторрам?! Ни хрена себе! А это что за чмырь рюмку в ладонях греет? Так, мужская вечеринка, мальчишник, это понятно, но он-то им на хрена понадобился?
Но пока Гаор всё это думал, его тело проделало все необходимые движения, а глотка гаркнула:
– Рыжий здесь, хозяин!
Сторрам улыбнулся и жестом гостеприимного хозяина указал на него, обращаясь к сидевшему рядом.
– Прошу. Всё что хотите.
Гархем прошел к свободному креслу и сел, взял свою рюмку и отпил.
Гаор неподвижно стоял, и трое мужчин пристально рассматривали его.
В комнате было тихо. Только потрескивал огонь в камине – дорогая модель со звуковой имитацией, да очень тихо, но отчётливо, не смазывая звук, играла музыка в угловом тоже дорогом музыкальном центре, ему уже случалось такой проверять. Значит, это квартира, чья? Кто-то живет или так, «гнёздышко»? Это, похоже, их гость и его предлагают… как угощение, в дополнение к коньяку? Ну…
– Образование?
Гаор вздрогнул, не сразу сообразив, что спрашивают его и спрашивает незнакомец.
– Общевойсковое училище, солдатское отделение, полный курс, – и вовремя спохватился, – господин.
Не так одобрительный, как констатирующий кивок.
– Год выпуска?
– Пятьсот пятьдесят девятый, господин.
– Кем выпущен?
– Аттестованный рядовой, господин.
– Кем демобилизован?
– Старший сержант, господин.
На хрена это им? Сторрам решил похвастаться, какие у него рабы? Или… что это торги, Гаор старался не думать, сразу задавив мелькнувшую мысль.
– Встань сюда.
Гаор перешёл на указанное место и оказался практически в центре гостиной, освещённый и верхней люстрой, и угловым торшером, и пламенем камина.
– Раздевайся.
Гаор снял, привычно сложил и положил на пол – больше-то некуда – рубашку, расстегнул и снял, сложил поверх рубашки брюки и выпрямился. Если они думают, что он сейчас прикроется и тем подставит себя под оплеуху, то хрен вам, на такое новика можно купить, а он не первый раз на… аггел, неужели всё-таки сортировка, нет, не хочу, нет…
Трое мужчин спокойно поверх рюмок с коньяком рассматривали стоявшего перед ними обнажённого человека. Тихая приятная музыка, трепещущее пламя в камине, неслышно текущее время.
– Смирно.
Негромкий голос словно хлестнул Гаора, заставив подтянуться и напрячь мышцы.
Легко оттолкнувшись от кресла и не выпуская рюмки, незнакомец встал и подошёл к застывшему в уставной стойке рабу. Обошёл вокруг.
Как в музее – мелькнула у Гаора идиотская в этот момент мысль, но он и в самом деле вспомнил, что сам так же бродил вокруг древних статуй.
– Осколочные, пулевые, – пробормотали из-за спины с непонятной интонацией, и вдруг опять резкие, как выстрел, команды. – Руки вперёд! Наклонись! Ноги расставь!
«Столик»?! Зачем?! За что?!
Чужая рука проводит по его спине костяшками пальцев, слева от позвоночника, справа, так же проходится по ягодицам…
Это… Всё-таки это?! Нет, надо бить сейчас, сразу…
– Смирно!
Строевая команда разворачивает его в стойку, прижимая уже сжатые в кулаки руки по швам.
Гаор перевёл дыхание и с ужасом увидел улыбку Гархема. Тот явно наслаждался зрелищем. Так… так… нет, выдержу, не дам тебе этой радости. Сцепив зубы, Гаор изо всех сил сохранял по-армейски неподвижное лицо.
Незнакомец снова обходит его кругом и, улыбаясь, подмигивает Сторраму. И тот, тоже улыбаясь, говорит:
– Да, и даже не слишком волосатый.
Аггел, он же уже слышал это, тогда, там на аукционе. Так всё-таки торги?
– На потомство проверяли? – деловито спрашивает незнакомец.
Сторрам покачал головой.
– Я не занимаюсь разведением.
– Почему? Вам не нужен лишний доход? Детёныши дают неплохую прибыль.
Голос Сторрама серьёзен.
– Если чем-то заниматься, то серьёзно. Подобранное по этому функционалу поголовье, контроль размножения. Я занимался животноводством, у меня и сейчас небольшая конюшня, нет, капитан, породистое разведение требует больших вложений, им надо заниматься серьёзно, а пускать процесс на самотёк…
– Но вы, надеюсь, его не кастрировали?
– Разве не видно? – подчеркнуто удивляется Сторрам и хохочет.
Капитан подходит вплотную уже спереди, смотрит прямо в глаза.
– Если в аттестации сержанта написано «умён», не верь глазам своим, а?
Ответа явно не требуется, его попросту грубо и цинично лапают, ощупывая половые органы. Гаор непроизвольно зажмурился, чтобы ничего не видеть, не сорваться, потому что нападение на хозяина, а, сорвавшись, он уже разбирать не будет – это смерть и всем остальным, не дегфед, а каждого, нет, он не поддастся…
– И к тому же выдержанный, – с этими словами его отпускают и оставляют стоять одного.
Гаор медленно открыл глаза. И увидел беззвучно смеющегося Гархема. Зрелище было мерзким.
– Он у нас влюбчивый, – наконец, вытирая выступившие от смеха слезы, сказал Гархем и отхлебнул из своей рюмки. – Влюбился, понимаете, в рабыню-малолетку и безумствовал в лучших романтических традициях.
