Татьяна Филатова
Живи
Глава 9
Лимфома
Тренируясь той зимой, я стала замечать, что слева подмышкой у меня выпирает какая-то шишка. Я понимала, что это, скорее всего, был лимфоузел. В больницу я ходить не любила, да и денег на какое-то прописанное лечение тогда особо не было: мы только пытались встать на ноги после переезда. Шишка не болела, ее было видно только тогда, когда я поднимала руки. Я пропила какие-то противовоспалительные таблетки, которые назначила сама себе. Мне даже показалось, что шишка уменьшилась. Но это был лишь эффект плацебо. Примерно через полгода онкологи будут спрашивать меня, как я себя чувствовала в то время, а я отвечу им, что чувствовала себя вполне нормально, а постоянную слабость списывала на хроническую усталость, ведь в отпуск я практически никогда не ходила, к тому же моя работа непосредственно связана с тяжелым физическим трудом.
Второго апреля я была на приеме у гинеколога, аккурат перед моим днем рождения. Уже собираясь уходить, я как бы между прочим сказала доктору, что подмышкой у меня увеличен лимфоузел – шишка уже была размером с грецкий орех. Врач не посмотрела, но выдала направление на УЗИ молочных желез, предположив мастопатию. Так и начался мой бесконечный марафон по больницам.
На УЗИ я попала примерно через две недели. Помню глаза девушки, которая проводила исследование: с каждым новым изученным сантиметром моего тела они становились все шире и шире. Она сказала, что с грудью у меня все хорошо, но вот с лимфоузлами… Те, что выпирали слева, были даже не самыми большими: справа они были еще больше, хотя и не выпирали. Врач вышла за пределы области, которую должна была исследовать, и прошлась по моей грудной клетке и шее. В заключении она указала, что шейные, над- и под ключичные и подмышечные лимфоузлы были изменены. Она посоветовала обратиться к терапевту, хотя наверняка понимала, что мне нужен совершенно другой доктор.
Терапевт, изучив результаты УЗИ, направила меня на КТ грудной клетки и брюшной полости, после которого картина стала более ясной: множественные измененные лимфоузлы облепили почти все мои органы, были поражены легкие, селезенка была увеличена в три раза, в брюшной полости была обнаружена свободная жидкость. После изучения результатов, терапевт направила меня к онкологу и гематологу, стараясь ни на что не намекать. Но я и сама все поняла: дела мои плохи.
Я, разумеется, как любой взрослый серьезный человек, пошла за ответами в интернет. К сожалению, это был не тот случай, когда результаты поиска по симптомам безосновательно запугивают – у меня основания были. Я поняла, что у меня, судя по всему, лимфома – неведанная для меня ранее болезнь, которая является разновидностью рака крови, а именно – рак лимфатической системы. Я прочитала множество статей об этом заболевании и пришла к неутешительному выводу: у меня, скорее всего, четвертая стадия рака. При первой стадии неходжкинской лимфомы поражена одна группа лимфоузлов, при второй – несколько, при третьей – несколько групп и один орган, при четвертой – поражены все лимфоузлы и один или несколько органов. В моем случае это были селезенка и легкие.
Я была на грани потери самообладания. На своем месте мою плавно съезжающую крышу удерживало два фактора: необходимость работать и скрыть свой страх от детей.
Помню, что не хотела говорить родне, чтобы не запугивать их раньше времени: вдруг диагноз не подтвердится. Когда же гематолог в одном из заключений поставил диагноз «лимфома» под вопросом (уточнить диагноз без биопсии было нельзя, а операцию по удалению лимфоузлов с той самой подмышки слева для последующего их изучения мне сделали только в августе 2022 года), я сообщила друзьям и близким, с кем поддерживала связь. Моя бабушка, которая осталась в ДНР – мама моего отца, узнав об этом, сообщила эту нехорошую новость своему сыну, после чего он позвонил мне. Лучше бы он этого не делал… Это было в начале мая 2022 года. В разговоре он сказал мне следующую фразу: «Ну что там у тебя? Это ты сама себе придумала или тебе кто-то сказал?». Я до сих пор пребываю в шоке от этих слов. Понимаю, что что-то принципиально иное я вряд ли от него могла бы услышать. Я уже говорила, что фразы, сказанные мне отцом в той или иной ситуации, я словно выгравировала в своей душе, запомнив их дословно. Складирую в некой подсознательной картотеке. Эта фраза просто была еще одной, после которой я ощущала разные эмоции: от непонимания до боли и обиды. После того мы общались всего один раз.
На самом деле я хотела бы получить помощь от отца. Я бы хотела тогда попросить у него одолжить мне денег для того, чтобы иметь возможность спокойно лечь на операцию и оправиться после нее, не волнуясь, что мне будет нечем платить за жилье. Тогда мы еще зарабатывали недостаточно много для того, чтобы один из нас имел возможность уйти на длительный больничный (неоплачиваемый) и не работать. Во время постоперационной реабилитации многие специалисты при необходимости могут достаточно быстро приступить к работе. Многие, но не фитнес тренер. Моя работа непосредственно связана с физическими нагрузками, онлайн-тренировки я не проводила, работала без официального трудоустройства, соответственно понимала, что (как минимум) месяц я не смогу зарабатывать.
Мысли о том, смогу ли я работать во время курсов химиотерапии, которая, вероятно, предстояла вскоре после операции, я старалась прогонять.
Забегу немного вперед: в первых числах сентября мне пришел перевод от отца в размере пяти тысяч рублей. Признаюсь, я чудом сдержалась, чтобы не выслать их обратно. После этого очень многие мои знакомые, мои бывшие клиенты, да просто жители моего родного города, которые знали меня лишь заочно, предлагали помощь, просили у меня номер счета, куда они могли бы перевести мне деньги. Я благодарила и от всего отказывалась. Мне помогали дедушка и бабушка, но я работала все время. Больничный был лишь в те дни, в которые я непосредственно лежала в отделении под капельницей.
В начале июня мне выдали направление на операцию. Пообещали, что очередь подойдет примерно через две или три недели. Но я ждала два месяца. Я звонила много раз в больницу, где должна была проходить операция, я возмущалась, я требовала. Мне было страшно. Я понимала, что у меня четвертая стадия рака. Я понимала, что мне экстренно нужна химия. Я боялась не успеть.
Наконец мне позвонили и назначили операцию на первые числа августа. Я хотела, чтобы диагноз скорее подтвердился официально (в чудо я уже не верила), но я боялась, что не смогу работать. Я думала, что мне удалят только один тот самый выпирающий лимфоузел из левой подмышки. Я ошиблась: оттуда удалили группу лимфоузлов, самый большой из которых имел размеры 45/55 миллиметров. Подобного размера узлы облепляли мои легкие, отчего я часто испытывала отдышку. Такие же сдавливали в моей шее пищевод, из-за чего я постоянно давилась едой. Такие же были в ногах, и при длительной ходьбе моя внутренняя часть бедра горела огнем. Один такой же измененный лимфоузел со злокачественным процессом даже был обнаружен под левой коленкой.
Я вся изнутри была покрыта опухолями…
Связь психологии и физиологии неоспорима. Глупо полагать, что стрессы не влияют на наше здоровье. Можно бесконечно изучать эту взаимосвязь, пытаясь доказать или опровергнуть ее, но я ответственно заявляю, руководствуясь собственным опытом, что постоянные стрессы – это прямая дорога к раковым заболеваниям.
После операции я вернулась на работу уже через десять дней. Мне хотелось восстановить форму, которую я потеряла за пребывание в больнице, ведь я сильно похудела: дважды операция переносилась, и я до вечера была голодной, ожидая наркоз, а уже после операции собственные запасы еды закончились, больничной еды мне не хватало, проведать меня было некому… Мой на тот момент еще будущий муж не мог ко мне приехать из-за работы. Один раз гостинцы мне привезла моя клиентка – чудесная девушка с добрейшей душой. Я лежала в больнице в самом центре Москвы, она же жила на самом ее юге. Дочь моя тогда была у родственников в Челябинске. Казалось, у меня совсем нет родных в этом большом городе, хотя это не так. Перед операцией я сама позвонила отцу и попросила его взять к себе моего сына на время, пока я буду лежать в хирургии. Он отказал. С тех пор мы не общались.
Последствия той операции я чувствую до сих пор: зона в районе левого трицепса потеряла чувствительность, работать с весами стало опаснее, потому что одно из сухожилий стало очень болезненным. Но я – тренер. Восстанавливать руку я пыталась уже менее, чем через месяц после операции, а нагружать тело в целом – через десять дней.
В конце августа я забрала результаты биопсии, а именно – прижизненное патологоанатомическое исследование. На бумаге было много разных кодов, но я уже некоторое из написанного понимала. Позже гематолог озвучил окончательный диагноз:
Неходжкинская лимфома из клеток маргинальной зоны IV стадии с поражением шейных, надключичных, подключичных, подмышечных, паховых, внутригрудных, брюшной полости, тазовых, подвздошных лимфоузлов, селезенки, легких.
Признаюсь: пока перечисляла – заплакала.
Я понимала, что меня ждет. Я боялась, что не справлюсь, но в то же время и знала, что у меня получится. Кажется, больше смерти меня пугало то, что я, возможно, не смогу работать, проходя курсы химии. Нужно платить за жилье, обеспечивать детей. В тех семьях, кто в Москве живут меньше года, должны работать оба супруга. Я это понимала.
Однако же у моих детей есть двое родителей, скажите вы, и будете абсолютно правы. Давайте вернемся немного назад: октябрь’21, мы только переехали. Пока мы жили в ДНР, бывший муж перечислял мне на карту десять тысяч рублей в месяц в качестве алиментов для двоих детей. Конечно, это было мало, но меня устраивало, так как жизнь в республике была дешевле, чем в Москве, к тому же по тем меркам я сама неплохо зарабатывала. Как говориться в поговорке: с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Так я тогда думала. Переехав в Москву, я написала бывшему, что теперь дети живут в столице, где жизнь обходится в разы дороже, и потребовала от него алименты в размере двадцати тысяч рублей в месяц (я тогда была еще глупой и неопытной, но сейчас знаю, что это мизерная плата на фоне местных доходов). Я была уверена, что он добровольно пойдет навстречу детям (ведь это его родные дети!!!). Как же я ошибалась. Вместо этого он решил не платить совсем.
Я долго боролась за то, чтобы отец стал обеспечивать своих детей. Я не сразу смогла подать в суд на выплату алиментов, а когда смогла – иск не приняли, ведь я не знала его адреса. Сам же «заботливый папа» к тому времени уже жил в Сочи со своей нынешней женой. Они неплохо проводили время, даже летали в Египет как в раз то время, когда он перестал платить. Наверное, хорошо отдыхалось на детские невыплаченные деньги. Но я продолжала добиваться справедливости. Его жена постоянно хотела связаться со мной, и один раз даже мы пообщались с ней по телефону. Она пыталась всячески отговорить меня от искового заявления, настаивала на нотариальном соглашении на алименты в размере тех самых десяти тысяч (десять тысяч в месяц на двоих детей, Карл!), пыталась замотивировать меня собственным примером, рассказывая, что у нее – трое детей от трех (!) разных официальных (!) мужей. Я назвала ее коллекционером. Она же мне говорила о том, что лояльно относится к каждому своему бывшему мужу и не требует с них алиментов, если те оказываются в трудной жизненной ситуации. Я же сказала, что поступать столь гуманно с человеком, который издевался надо мной четырнадцать лет, не собираюсь. Разумеется, она рассказывала, какой он замечательный муж и отец, и как ей не верится в то, что он некогда был тираном. Мне же было на самом деле плевать. Меня волновало одно: мои дети должны быть сыты и одеты, и не только за мой счет. Спустя какое-то время эта барышня написала мне, что мой бывший муж официально удочерил ее младшую дочь, которой на тот момент было всего около двух лет, соответственно, на его обеспечении находится иждивенец, что для меня и моих детей скажется негативно при назначении алиментов. Я сочла это крайне циничным поступком по отношению к собственным детям и продолжила ждать назначенного судебного заседания. Позже выяснилось, что это были блеф и шантаж, нацеленные на то, чтобы меня запугать, дабы я забрала иск. Она даже сказала, что ее папа-генерал вмешается, если я не заберу исковое заявление. Смешно, ей-богу.
Однако суд состоялся. Я просила у судьи все те же скромные по московским меркам двадцать тысяч рублей: по десять тысяч на ребенка. Судья смотрела на меня с удивлением. К слову, заседание могло и не состояться по той причине, что ответчик не был извещен. Все потому, что его адрес проживания в Сочи я, разумеется, не знала, и указала адрес его постоянной регистрации: моя квартира в ДНР. Но мой бывший муж совершил ошибку, которая стоила ему выплаты алиментов, от которой он так упорно уклонялся: он прислал в суд ходатайство, написанное от руки (!), в котором написал, что не может явиться в суд по каким-то личным причинам. И – бинго! – он написал на ходатайстве свой адрес! Когда секретарь предоставила эту бумажку судье, та, удостоверившись, что ответчик знал о намеченном заседании, открыла его и вынесла вердикт, в котором назначила сумму, привязанную к детскому прожиточному минимуму Московской области, а тот в свою очередь постоянно индексируется. Она пошла мне навстречу, я это понимала. Она знала, что я с детьми переехала из ДНР, она поняла, что я еще не сильно ориентируюсь в московских ценниках, и самостоятельно назначила сумму. К тому же она присудила ответчику выплатить задолженность по алиментам (которая тянется за ним до сих пор), насчитанную с февраля 2022 года. Без оплаты остались ноябрь и декабрь 2021 и январь 2022 годов. Я не расстроилась. Это была маленькая победа моя и моих детей.
Пусть у него там, в Сочи, трое чужих детей, одна из которых даже зовет его папой, но здесь – двое родных, которым он к тому же искалечил психику, и он ОБЯЗАН их обеспечивать. На момент написания этих строк, мой бывший муж после своего отъезда весной 2021 года, виделся с детьми лишь однажды, когда со своей нынешней женой приезжал весной 2023 года в Москву. Они встречались пару раз, недолго гуляли, после чего дети ехали домой.
Из-за моего заболевания море, солнце и пляж мне запрещены. Соответственно, отвезти детей на море я не могу. Как же жаль, что у них ни один родственник не живет где-то рядышком с морем, даже самый дальний родственник. Как же жаль…
Слишком часто мужчины после развода с женщиной прекращают обеспечивать родных детей. Для меня это не мужчины. Это особи мужского пола, не имеющие права зваться отцами. Мужчина – это добытчик. Он должен добыть мамонта и обеспечить свое потомство. Так было и так должно быть. Отношения с матерью детей могут быть любые, но дети – это твое продолжение. Где бы и как бы ты ни жил, в лепешку разбейся, а своего ребенка не смей оставлять на произвол судьбы. Это закон природы, не только Семейного Кодекса.
А теперь вернемся к моему заболеванию. Я знала, что скоро мне предстоит химиотерапия. Конечно же я постоянно читала об этом различные статьи, рассказы людей. Я ожидала тошноту и рвоту, ожидала слабость и, разумеется – потерю волос… Я – тренер. Тренер должен выглядеть безупречно. Я – лицо того, что продаю людям, а в первую очередь – это внешний вид. Я боялась, что, потеряв облик, потеряю и возможность зарабатывать.
Я снова решила обратиться к бывшему мужу. Присужденные ему алименты он платил неохотно и нестабильно: ровно так, чтобы на него не завели дело об административном правонарушении. Долг рос.
21 сентября 2022 года в день своей первой химии я написала ему сообщение:
«Я лежу в больнице. Работать пока не могу. Учти этот момент, когда снова решишь не платить детям. Их нужно одевать к зиме. Я на химиотерапии. Я не всесильна. И у детей двое родителей.»
В ответ мне пришло следующее (нецензурную речь я прикрыла):
«Иди на ***!
Слушаем и запоминаем! Тебе предлагали нормально, ты не захотела! А сейчас ты будешь ждать эти копейки, которые важны тебе! Сына мне отдай и живи со своим богом, сдохнешь, ты о детях подумала? Мне тебя не жаль, время раскидывать камни и время их собирать, ты их собираешь!
От**** от меня!»
Вот так вот он отзывается о матери своих родных детей, с которой спал в одной постели целых четырнадцать лет. Нет, больно мне от этих слов не было. Даже наоборот: я понимала, что это сообщение – признак истерии, ведь хочешь или нет: а по суду платить придется, да еще и даже больше двадцати тысяч, о которых я просила его изначально. Для себя я еще раз сделала вывод: всегда и во всем рассчитывать нужно только на себя. Тогда я дала себе слово, что сделаю все, чтобы не просто выкарабкаться, но и обеспечивать своих детей, не ожидая «копеек, которые важны для меня».
И я это сделала: работая девять месяцев в парике, с трудом, иногда, держась на ногах, я проводила каждый день по 3-13 тренировок в день и стала лучшим тренером в зале, где работаю. Неким девизом для меня стала фраза:
Я справлюсь, как всегда. Ведь это же я.
Глава 10
Борьба
Неподалеку от дома, где мы живем, вот-вот должен был открыться новый фитнес клуб. Я сказала себе, что обязательно буду там работать. Мне надоело каждый день ездить на работу, ведь я родом из городка, который можно было обойти пешком несколько раз за один день. Поэтому я хотела, чтобы место моей работы находилось в пешей доступности.
Я несколько раз писала по номеру телефона, указанному на окнах строящегося клуба. Со мной обещали связаться. Выйдя в свой прежний зал после операции, я заявила, что доработаю до конца августа и с сентября уйду. Уверенности, что меня возьмут в новый зал, не было, но была уверенность, что я буду добиваться этого.
Восьмого сентября я пришла на собеседование, а девятого, в день открытия – вышла на работу.
При знакомстве с руководством я сказала им, что в ближайшем будущем мне придется ненадолго лечь в больницу. Они поинтересовались, что со мной не так и нужна ли мне помощь. Я сказала, что в помощи не нуждаюсь, а о том, что со мной, расскажу, когда выйду из больницы. Я хотела сперва понять сама, что же мне предстоит пройти, смогу ли я работать и заниматься после получения химии. Я не знала, как поведет себя мой организм, поэтому обещать что-то конкретное руководству не могла.
На 18 сентября была назначена госпитализация. Сказать, что мне было страшно – это ничего не сказать. Я приобрела необходимые препараты и поехала…
Рак – это страшно. Рак – это больно. Нет, я не чувствовала болезнь (или просто не позволяла себе чувствовать ее), именно поэтому и дотянула до четвертой стадии. Я все ощутила потом…
Раньше я никогда не боялась медицинских манипуляций: сдачи крови, уколов, капельниц. А теперь боюсь их до жути. Кладу руку, отворачиваюсь, и все тело сжимается. Мне просто надоело, что мне постоянно делают больно.
В понедельник я сдала анализы и весь день слушала рассказы «опытных» и уже потерявших волосы женщин (спустя пару месяцев я уже сама буду рассказывать детали нашего заболевания или что-то об укладе работы отделения новичкам). Во вторник мне поставили первое лекарство: ритуксимаб. Две огромные банки раствора, которые вливались в меня одиннадцать часов. Это еще не химия, но уже противоопухолевое средство. А в среду 21 сентября 2022 года мне впервые влили три химиотерапевтических препарата, одним из которых был доксорубицин – краснуха, как называют его медсестры. Та самая краснуха, из-за которой уже через три недели я лишилась всех своих волос на голове, а спустя еще месяц – на всем теле, выпали даже брови, ресницы и волоски на руках.
В момент введения доксорубицина мое тело внутри словно загорелось. Я слышала о том, что вены на химии «горят», но тут я увидела это воочию: вена покраснела, получив, видимо, изнутри химический ожог. Позже я выставила фото этой вены в своих соцсетях как напоминание о том, через что я прошла.
Кажется, я чувствовала каждый пораженный лимфоузел. В груди словно полыхал огонь: тело действительно горело. Еще две недели похожие ощущения были в шее, груди и в спине в грудном отделе: опухоли выжигало.
Рак – это удар. К такому нельзя приготовиться. Мы слышим о нем из фильмов, выпусков новостей, от соседей, коллег и знакомых. Мы сочувствуем заболевшим и соболезнуем тем, кто потерял родных из-за этой болезни. Мы наблюдаем и не верим, что такое может коснуться нас или наших близких. «С кем угодно, но не со мной!» Рак является чем-то мифическим, нереальным для нас. Для кого-то – возможно и реальным, но только не для нас.
Нет. Не со мной. С другим – возможно.
Себе представить даже сложно.
Такого быть не может точно.
В моей цепи всё верно, прочно.
Продуман каждый шаг и довод,
И жить всегда найдётся повод.
Есть неизведанные страны,
И лишь вперёд: всё планы, планы…
Нет. Не со мной. А только мимо.
Такое здесь недопустимо.
Такое только понаслышке,
В чужой семье и грустной книжке.
Не может быть! – Так мыслит каждый,
О боли слышавший однажды.
Сочувствуя и с сожаленьем,
Но всё ж вздыхая с облегченьем -
Нет. Не со мной. С другими – может.
Но жизнь без принципа боль множит.
И в клочья логику и разум -
Ты по-другому мыслишь сразу:
На место планов – только вера,
В цене совсем другая мера.
И не "За что?!", а лишь: "Ну что же…
Я доверяюсь Тебе, Боже…"
24.05.2022
Мне влили первую химию. Ощущения были непонятные. Тошнило – да, но без рвоты (разумеется, мне кололи мощные противорвотные препараты). Но моментальных побочных эффектов не было, и я немного успокоилась. Наверное, как и каждый человек, который начинает проходить химиотерапию (особенно женщины), я надеялась: А вдруг волосы не выпадут! Вдруг пронесет именно меня! Вдруг я какая-то особенная!
Нет, не особенная. Не пронесло. Я, к сожалению, прекрасно понимала, что этого невозможно избежать.
Объясню, почему при химиотерапии выпадают волосы. (Я встречалась с людьми, которые искренне недоумевали: зачем люди, больные раком, бреют голову). «Агрессивная химия» убивает быстрорастущие клетки, к которым относят раковые клетки, а также клетки волос…
Если в вашем окружении (не дай Бог) окажется человек, в частности – женщина, которой предстоит пройти долгий путь борьбы с онкологией и столкнуться с аллопецией (потерей волос), то никогда не говорите ей фразу: «Волосы не зубы – отрастут». Запомните: НИКОГДА! Такое можно сказать человеку после неудачной стрижки, но не больному раком. Я слышала эту фразу очень много раз. Это безумно раздражает.
Никогда не говорите человеку, больному раком, что все его болезни – от злости, что ему нужно всех простить (и, наверное, опухоли тут же рассосутся сами по себе). Такое мне тоже говорили. Причем, нечужой мне человек. Причем вскоре после сказанного сам потерявший близкого человека из-за онкологии. Мы не знаем, что ждет нас самих – не нужно говорить подобных вещей другим. Особенно тем, кто уже и так пытается пережить принятие того, что стоит на пороге смерти.
Когда я возвращалась домой после первой госпитализации, я заметила первый побочный эффект – знаки на дороге и номера машин, ехавших передо мной, расплывались. В моменте мое и без того неидеальное зрение ухудшилось, но через пару недель восстановилось до того состояния, какое было до химии.
Я вышла на работу и рассказала руководству, что у меня онкология. Сказала, что в целом нормально себя чувствую. Я попросила их дать мне шанс: снисходительно относиться к тому, что каждые три недели я буду ложиться на пять дней на лечение – мне нужна была работа. Во-первых, мне, естественно, нужны были деньги. А во-вторых, мне было нужно занятие (к тому же любимое), за которым мне некогда будет болеть. И руководство дало мне этот шанс, о чем, я думаю, они ни разу не пожалели. А я за это им безмерно благодарна.
Я наконец-то получала лечение и имела работу в десяти минутах ходьбы от дома. Кажется, у меня обозначился горизонт…
Мне назначили шесть курсов химиотерапии с перерывами в двадцать один день.
За первую госпитализацию я потеряла пару килограммов веса. Если для многих моих подопечных потерять пару кило – это цель, то для меня это было трагедией, ведь мое тело, имеющее до химии неплохой мышечный корсет – это моя работа.
За один курс я выпивала почти двести таблеток преднизолона – это гормональный препарат, побочное действие которого – это катаболизм белка. То есть эти пилюли уничтожали мои мышцы. Помимо этого, преднизолон провоцирует усиленный аппетит. Я видела, как люди набирают лишний вес, принимая этот гормон, ведь они съедали буквально все, что попадалось под руку. Я же, тренер и нутрициолог, автор двух книг о правильном питании, и просто человек, который старается вести здоровый образ жизни и максимально продлить свою молодость, не могла позволить себе питаться булками, колбасами и прочей вредной едой, которую килограммами поглощали другие пациенты. Кто-то скажет, что глупо думать о сохранении молодости человеку, больному раком IV стадии. А я скажу, что именно здоровый образ жизни, соблюдение правильного питания и регулярные тренировки помогли мне не только дотянуть до начала лечения, но и выкарабкаться в процессе.
Но аппетит действительно был жуткий. Я старалась забивать его правильной едой: отварная курица, яйца, квашеная капуста, гранаты, печень и… сало! Соленое сало. Уже после первой химии я жутко захотела сала, а, когда приехала на второй курс, заметила, что почти все пациенты берут его с собой – на химии действительно хочется сала.
Чувствовала я себя относительно неплохо. Каждое утро я проверяла, крепко ли сидят волосы, на месте ли они, пока одним совсем не замечательным днем, расчёсываясь в женской раздевалке у себя на работе, я поняла, что слишком долго веду расческу вниз, а волосы все никак не заканчиваются… Первые несколько прядей безболезненно выпали, оставшись лежать на расческе. Помню, как испуганно забежала в душ, провела рукой по волосам (а длиной они были ниже лопаток), и снова прядь осталась в ладони. Я поняла: началось…
Менее, чем за неделю, выпало примерно две трети волос. Подходила к концу третья неделя перерыва после первой химии, я собиралась на вторую госпитализацию.
На второй курс я ехала с уверенностью, что к январю химия завершится, а к весне уже начнут возвращаться волосы. Ха, наивная…
Ко второй госпитализации оставшиеся волосы я подстригла, но не сбрила. И очень зря. За пять дней лечения они сыпались с сумасшедшей скоростью, и вид был нелепый. Я попросила своего молодого человека привезти мне шапочку, чтобы я могла в ней ходить по отделению. Остатки волос были везде: на подушке, внутри шапки, на полу.
Пройдя второй курс, из отделения я вышла уже на 95% лысой.
Как только я зашла домой, то тут же, не снимая шапки, отправилась в ванную. Мне хотелось скорее избавиться от тех оставшихся «трех волосков», что еще держались на моей голове. Воспользовавшись мужской пеной для бритья и обыкновенной бритвой, я сбрила остаток волосяного покрова на своей голове. Выяснилось, что у меня неплохая форма черепа, но душу это не грело и моих домашних не утешало. Отныне я – лысая женщина.
15 октября 2022 года я лишилась волос. Я не забуду тот день. Я выложила пост с фото до и после с надписью «Это все еще я».
До сих пор я боюсь возвращения болезни в первую очередь из-за необходимости снова лишаться волос. Именно это, а не смерть, пугает больше всего.
Если верить статистике, процент выживаемости людей с моим диагнозом и моей стадией после подтверждения болезни – 60. То есть я понимала, что шанс того, что я переживу пятилетний рубеж, равен шестидесяти процентам. А значит потеря волос на самом деле – не такая уж и большая плата.
Самочувствие между первым и вторым курсами химии было относительно нормальным: легкая тошнота первые пару дней, легкая слабость, но в целом – все было спокойно. Видимо, мой иммунитет тогда еще не покинул чат. Но после второго курса все изменилось…
С ноября по январь я переболела кучей заболеваний, с которыми не сталкивалась ранее. До химии я не знала, что такое кашель и температура, теперь же это были мои постоянные спутники.
Сперва пришел стоматит. Трижды. Это было ужасно: огромные язвы на языке, который с трудом помещался во рту, температура до 39, сумасшедшие боли и невозможность элементарно жевать и даже пить воду. Несколько раз я теряла голос по причине пересыхания слизистой на связках. Пересыхала вся слизистая: в носовых пазухах, горло, внутренняя сторона щек, даже глаз. Из-за сухости и воспаления носоглотки, пропадало обоняние (коронавирус, кстати, я не подхватила ни разу, и это факт, ведь тест на него мне делали за все это время более десяти раз – всегда отрицательный). Малейшая царапина на теле тут же превращалась в незаживающую язву. Голова болела постоянно – проще сказать, когда она не болела. Непрекращающиеся насморк и кашель. Из-за гормональных препаратов были жуткие нарушения сна: первую неделю после химии я не могла уснуть до 3-4 часов ночи, в 6-7 утра вставала по будильнику, весь день была вялой, а к вечеру у меня включалась сумасшедшая активность, после которой хотелось упасть и выключиться, но я снова не засыпала…
Так плохо мне не было никогда. А еще прибавьте к этому стресс от отсутствия волос и усталость от физической работы в тренажерном зале. Работала я практически без выходных, но в декабре, уже после четвертого курса, я заболела настолько сильно, что целую неделю с трудом передвигалась по квартире. Я плакала от бессилия. Убитый химией иммунитет просто бесследно растворился. Я осталась один на один со всевозможными вирусами. Даже волосков в носу, которые должны не пропускать в наш организм через дыхание всякие гадости, не осталось. В декабре 2022 года я действительно думала, что умру.
У меня возникла идея написать завещание. Я боялась, что, если я умру, и единственным опекуном моих детей станет мой бывший муж, то и моя квартира в ДНР, и моя машина через опеку над детьми достанутся ему.
Очень трудно ощущать беспомощность, особенно, когда ты привыкаешь чувствовать себя всесильным человеком. Я привыкла к физической силе своего тела, привыкла к силе своего духа (пусть долгое время и спрятанной под маской страха), привыкла к тому, что я все смогу, все разрулю, все решу и устрою.
И вдруг – я умираю. Тогда осознание того, что смерть (в сравнительно молодом возрасте) – это действительно вероятный исход моей болезни, пришло, как ни странно, впервые. Повторно это чувство вернулось уже в январе.
